двести сорок франков! То есть, по-нашему, двести сорок тыщ! Почти месячная зарплата! И в кармане на все про все – около трехсот франков. В общем, заплатила я этому гаду, бреду по Монмартру, как кошка ободранная! И Париж уж не в радость: ни на метро, ни на музеи уже не осталось – только на несколько булочек да на чашку кофе – и это на три дня… А этот – профессионал, психолог, знает, кого хватать – нас, совочков раззявленных… И это ж надо, – не могла успокоиться Вера, – год деньги на эту поездку копила, за свой счет отпуск брала – в командировочки заграничные у нас же только начальство ездит! Ох, да чего там, хорошо хоть, что заранее гостиницу оплатила.Она разом махнула рюмку коньяку, и Маня, не моргнув, тут же подлила еще – чуть ли не с полстакана.Тетки расслабились, успокоились: не больно-то разгулялась Верка по Парижам! Может, в нашей тьмутаракани хоть и тошно, а все свое – оно поспокойнее… Да и зависть их разом сгинула, разом на сердце потеплело.– Плюнь ты, Верунь, на лягушатника этого! Двадцать раз еще в Париж этот съездишь, тебя еще от него тошнить будет, зато будешь ты у нас ученая, а ученость – она дорого стоит, – успокаивала Веру Маня.– Да, Мань, ведь не в нем дело-то, а во мне! – с болью выпалила Вера. – Это со мной что-то не так, раз меня даже Париж вытолкнул. Значит, девочки, сама жизнь меня и выпихивает, кретинку закомплексованную…Тут все загалдели, выпили, начали Веру тискать и обнимать, уверяя, что идиотка она в самом деле, если так думает, потому что ей Бог красоту да фигуру дал, да еще дар – ведь журналист она высшего класса, и никто у них, да что там – вообще никто – так не пишет!– Верунь, а ведь тебе рубрику новую вести поручили, – заявила Ленка, выкладывая главный утешительный козырь.– Какую рубрику? – встрепенулась совсем увядшая Вера.– «Что такое красота?» называется, во как! Это тебе не хухры-мухры!– Господи, и какой идиот такое придумал! – искренне возмутилась Вера.Внезапно лица честной компании как-то разом вытянулись, «стухли» и стали совершенно отсутствующими. Вера обернулась и увидела в их прокуренной комнатушке бесшумно вошедшего главного редактора.«Ну конечно! – лихорадочно соображала она. – Это ЕГО идея! Ах ты, дурища безмозглая, сама себе свинью подложила. Ну теперь все, война! Он мне этой фразочки не простит…»Главный, Илья Васильевич Костомаров, вороватого вида, с пронырливым бабьим лицом, сильно смахивающий на кота, сжал губенки под щеткой усов, буркнул Лене: «Зайдите ко мне», – и немедленно скрылся в своем кабинете.Повисла пауза, и все стали как-то бесшумно рассасываться по местам.Вера, как оглушенная, посидела с минуту в каморке с кактусами и принялась собирать посуду. Решила: «Перемою все, приберу и – домой, спать. Чем попусту тут торчать, лучше сегодня по-быстрому смыться».В коридоре ее перехватила вышедшая от главного Ленка:– Слушай, тут для тебя список с адресами.– С какими адресами?– Я же говорила, тебе поручили вести рубрику – здесь адреса тех, кто будет нам вещать про красоту.– А-а-а… Ну, давай. Как Костомарыч? Попало?– Взгрел по первое число. Говорит, если еще раз такое застанет… Ну, сама понимаешь.– А про меня сказал что-нибудь?– Не-а. Только чтобы ты завтра же материал про красоту – к нему на стол!– Понятно. Список давай.Вера уже одевалась. Заглянув в ненавистный список с адресами и телефонами тех, с кем придется делать материал, решила начать не раздумывая, наугад: «Поеду сейчас… вот сюда!» – и, зажмурив глаза, ткнула пальцем в список.Это был адрес известного московского антиквара, архивиста и реставратора: «Арбат, Хлебный переулок, 5, Даровацкий Владимир Андреевич».Позвонила. Ответили, что немедленно ждут.– Ну, с Богом! – вздохнула и ринулась в март, в метро…Благо диктофон, как всегда, под рукой в сумочке. 2 Бредя к Хлебному от Никитских ворот, Вера старательно жевала пластинки «Орбит», чтобы запах отбить…«Хороша журналисточка, – подумает мой собеседник, – два часа дня, а уже запашок-с! Ну да ладно, как-нибудь переживет. Интересно, – раздумывала она, размешивая ботиночками чавкающую жижу, – куда любезный дружок Аркадий запропастился? Знал ведь, что должна была прилететь вчера – и даже не позвонил… Может, не надо было серьги ему отдавать? Ну, подумаешь – есть у него ювелир знакомый – и оценит побольше, и продаст поскорее, но все-таки лучше бы было самой этим заняться. Самой всегда лучше. Больно уж мужики наши какие-то… ненадежные. Ой!»Мысль на секундочку прервалась – Вера буквально чудом вывернулась из-под колес бесноватого «опеля»: рыкнув, машина на полном ходу вывернула с Большой Никитской в маленький переулочек, который Вера не спеша переходила.«Ну ладно, поглядим еще сегодня – не может же он совсем исчезнуть с моими серьгами. И ведь знает, что я на мели – потому и серьги решилась продать…»Она отыскала нужное здание – маленький, низенький, матово-белый особнячок. Вход был со двора: там приютились крошечный, мокрый от мартовской оттепели садик и некрашеная скамеечка под узловатым, накренившимся ясенем.Позвонила в дверь, ей тотчас открыли. Первое, что почуяла Вера, – сухое, легкое, греющее душу тепло.– У меня тут имеется и камин, и настоящая голландская печка! – услышала, будто в ответ на свои невысказанные ощущения, сухой, надтреснутый голос и наконец взглянула внимательно на встречавшего ее человека.Это был крепкий, жилистый, невысокий старик со скульптурной лепкой лица: высокий гладкий коричневый лоб с голубоватой выпуклой веной наискосок, резко очерченные скулы, крупный породистый нос и тонкие, иронично поджатые губы. Он улыбался ей, щуря прозрачные глаза, глубоко спрятанные в ямках глазниц.– Прошу вас, прошу, сударыня, раздевайтесь, будьте как дома!И не успела она оглянуться, как ее коротенькая дубленка, и шапочка, и платок были водворены на положенные им места – на резную, темного дерева полочку и одноногую вешалку, расцветающую загнутыми деревянными лепестками-крючьями. Хозяин уже увлекал ее по коридору, мимо полутемных комнат – туда, где сияли светом старинные лампы с абажурами из узорчатого стекла и натурального шелка.– Ну-с, присаживайтесь, где вам будет удобно… а впрочем, можете тут побродить – осмотритесь, пока я кое-чего соберу, – мы сейчас с вами будем чай пить. Беседа о красоте, она, знаете, успокоения требует… Да. Вера… Николаевна, если не ошибаюсь?– Просто Вера, Владимир Андреич.– Как вам угодно, сударыня. Итак, я с вашего дозволения… э-э-э… Вам чай или кофе?– Кофейку, если можно.– Все можно, сударыня, все! – И старик растворился где-то в глубине дома. А Вера стала осматриваться.Картины. Даже рисунка обоев не разглядеть – все пространство здесь занимали предметы: зеркала, книжные полки, резные позолоченные рамы, в которых мерцали причудливым отраженным светом блики красок. Посреди комнаты – меж диваном и двумя креслами красного дерева – шестиугольный стол, покрытый гобеленовой скатертью. Горка со старинным фарфором в одном углу, в другом – резная консоль с мраморным бюстом на ней: девичья улыбающаяся головка, завитки из-под чепчика… У дверей сверкала белым кафелем высокая голландская печь, у окна – этажерка, сплошь уставленная горшками с самыми разнообразными растениями, листья свисали до самого пола.Вера шагнула к высокому – во весь рост – зеркалу в изысканной золоченой раме: вот она, в зеркале – бледная, хрупкая, большеглазая, немного растрепанная… Нет, здесь так не годится – кинулась к сумочке, быстренько причесалась, подкрасила губы… села.Все-таки она ничего! А Аркадий – просто слепой, если этого не замечает! И все-таки она по нему соскучилась. Совсем немножко… Чуть-чуть. Да ну его, этого Аркашку, тут ведь столько всего… интересно! И старик интересный. Из тех, что еще чудом выжили. Через таких вот, как он, на нас глядят те, настоящие времена. А какие они были-то, настоящие? И никто уж не знает… Веру клонило в сон.Появился старик с подносом со всякими вкусностями, потекла беседа, она включила диктофон… потом выключила. Для ее журналистского материала он быстро наговорил более чем достаточно, а теперь беседа велась уже просто так, потому что, кажется, оба приглянулись друг другу.Здесь было так хорошо… Хозяин говорил, а она слушала.– Вещи, голубушка, они живые! И я верю, у многих из них есть душа. Они видят вас, реагируют на вас, общаются с вами – вы этого, может, и не замечаете, но знаете, сколько замечают они?! У каждой вещи – своя судьба, связанная с судьбами ее хозяев. И часто вещи влияют на нас гораздо больше, чем мы думаем. Вы представляете, сколько повидало, к примеру, вот это зеркало? С начала девятнадцатого-то века? Оно треснуло перед смертью одной из своих хозяек – предупредило мужа о ее близком конце!.. Он успел призвать священника, и тот исповедал ее, причастил, и душа ее с миром вознеслась к небесам.– А если бы этого не произошло? То есть если умереть без причастия? – спросила Вера, затаив дыхание.– Это нехорошо, моя дорогая, да. Хотя, конечно, многое зависит от того, в каком качестве, так сказать, человек приходит к концу. Если дух его жив и крепок, то тогда он и сам справится… Но той хозяйке зеркала без священника пришлось бы туго.– А как же?.. – Вера кивнула на ровную зеркальную гладь стекла.– Почему оно целое? Муж той дамы приказал немедленно вставить другое стекло и оберегал это зеркало в память о ней. Потом он не раз видел в нем отражение своей любимой жены.– Отражение? Но она ведь умерла… – Вера чуть не поперхнулась кофе.– Конечно умерла. Тело умерло… Но мы не умираем, мы-то ведь навсегда остаемся. Впрочем, душенька, вижу, что утомил вас беседой. Может быть, вы немного расскажете о себе? Простите стариковское любопытство, но я, как бы это сказать… совсем не общаюсь с людьми. Знаете, этак в год по чайной ложке! Я живу вот этим. – Он широким жестом обвел вокруг. – Только сын иногда заглядывает.– У вас есть сын?– А почему бы и нет? – лукаво спросил старик, подливая Вере кофе. – А у вас есть дети?– Нет… – печально обронила Вера.– Будут, будут, дорогая моя, вам жить да радоваться. А… – Он замялся и пристально на нее поглядел. – А кто ваши родители? Простите меня, старика, но у вас глаза… не современные, что ли. Напомнили мне они глаза одной женщины…– А… какой? – прошептала Вера.– Моей матери, – просто ответил Владимир Андреевич.– Ну, моя мама… Нормальная, обыкновенная женщина. Стала. А была… легкокрылой! Впрочем, той, что была, уже нет… – Вера сказала это с каким-то ожесточением.– А отец?– А про отца я вообще ничего не знаю.– То есть как?– У меня отчим. А об отце мама отказалась рассказывать, сколько ни проси – бесполезно… Сказала – как отрезала!– Да-а-а… – Владимир Андреевич теперь жалел, что невольно растревожил в Вере ее самое больное.– Знаете что, моя милочка, мы с вами сейчас коньячку выпьем!– Что вы, меня и так с утра в редакции угостили… хватит!– Ничего не хватит! Что это такое: в редакции? Знать не знаю вашу редакцию! Но зато теперь я знаю вас и несказанно этому рад!На столе появился графин из кроваво-красного хрусталя, две такие же рюмочки и тарелочка с тонко нарезанным лимоном.– Ну-с, – разливая золотящуюся жидкость, возгласил хозяин, – за непреходящую красоту, скрытую, тайную, как судьбы людей и вещей… За ваше появление у меня – низкий поклон за это вашей редакции… Надеюсь, вы изредка станете проведывать старика!Вера испытывала сейчас давно забытое чувство защищенности, покоя, уюта… Она почувствовала к этому старику какое-то удивительное доверие, душа ее раскрылась и потянулась к нему. Ей захотелось все-все ему рассказать, поплакаться в жилетку… И знала она, что это ему почему-то важно, – то ли от долгого одиночества, то ли напомнила она его молодые годы, – только неведомым образом соприкоснулись они и почувствовали себя совсем не чужими…– Знаете, – внезапно призналась Вера, – я начала писать роман! Прямо вчера с самолета, из поездки примчалась домой, села – и начала!– Господи, как это хорошо! Пишите, деточка, я знаю – у вас получится!– Вы думаете? – Вера ожила, и глаза ее засияли.– Не сомневаюсь! У человека с такими глазами, как ваши, должен быть дар. И о чем, сударыня, роман?– Это история двух людей, полюбивших друг друга, не очень веселая, надо сказать. Их любовь и судьбу ломает взорвавшая все революция. Как смерч, как стихия, как символ самой жизни, которая часто отторгает гармонию…– Похоже, вы попали в самую точку – наша земная жизнь замешена на страдании… И все-таки вы не допускаете, что возможна счастливая долгая жизнь в любви, радость вопреки всему?– Не знаю… – Вера замялась. – Мне кажется… сам роман подскажет что-то. Я героев своих… знаете, я их вижу, я чувствую, будто гудит во мне что-то! Вот решила: все поставлю на карту, если надо – работу брошу, все продам… И села писать.– Милая моя! – Даровацкий разволновался, даже подтянулся, помолодел, вскочил и забегал по комнате. – Роман вам поможет, вы даже не представляете как… И я помогу! Да-да! Я могу вам помочь. У меня тут материалов – на десять романов! Архивы старинных русских фамилий, удивительнейшие судьбы, и все неразгаданное, таинственное, что с ними связано… Я ведь всю свою жизнь собирал закрытую, недоступную информацию о старине, по капельке добывал… А! – Он махнул рукой и снова уселся к столу. – Сколько же судеб сломано, сколько любящих разлучено! И в моей семье это было: бабушку дед успел за границу отправить, можно сказать, с последним пароходом она… А сам не успел. Без вести сгинул в лагере. Об этом ничего я не смог раскопать. А любили они друг друга… У меня их письма хранятся – отец мой, когда умерла его мать, а она до-о-олго жила, – вернулся на родину… помирать. И вправду, почти сразу и помер тут, Царствие ему Небесное! Да что это я о своем – у меня масса любовных историй, подчас запутанных, сложных, а иные есть – ясные, как птичья песенка! Посылает, видно, Господь любовь на землю, только не всем такое дается… да. Так я для вас кое-что подыщу, может, пригодится.– Ой, Владимир Андреич, это было бы чудесно!– А я еще вам такие истории старых кладов порасскажу! Эти истории – гордость моя, этакие тайны раскрыть не каждому по плечу! – Старик просто сиял.– Кладов? – удивилась Вера. – Настоящих?– Самых настоящих… Есть у меня, к примеру, план усадьбы одной, где клад схоронен. И до сих пор он там! Целехонек! Я из истории этого рода такое вам расскажу…Тут Вера заметила, что старик бледен, а лоб его покрылся испариной.– Владимир Андреич, я вас утомила. Да и пора мне – поздно уже.– Что же, Веруша, ваша правда – разволновался. Многое всколыхнулось, знаете ли. Расчувствовался, простите… Очень вы меня порадовали своим посещением, буду ждать звонка вашего. И сообщите, непременно мне сообщите, когда материал ваш в журнале выйдет.– Я на днях готовый материал на подпись вам принесу, меня с ним торопят; как подготовлю – сразу поставят в номер.– Что ж, буду рад лишний раз вас повидать.И они стали прощаться. И Вера благодарила хозяина за тепло, за уют да за ласку. И – воспрянувшая, окрыленная – полетела к метро – думать, жить… оживать! 3 Весь следующий день Вера готовила материал: правила, перекомпоновывала – словом, трудилась. А день этот по календарю был праздничный – Восьмое марта.«Вот, – думала она, – все отдыхают, веселятся, а мне – пахать. Номер горит – завтра же материал готовый им выложи… Ладно, не привыкать. И этот гад Аркадий не думает объявляться, ни слуху ни духу – плакали мои сережки!»Конечно, все это портило праздник, но вчерашняя встреча с чудесным стариком Даровацким согревала, дарила надеждой – она не одна, к ней придут на помощь, и она напишет такой роман, что все наконец поймут, чего она стоит на самом деле…Но самое странное – душу ее смущал вовсе не пропавший Аркадий, а… тот водитель, что подвез позавчера от Аэровокзала домой.«Что за чушь, – сердилась она, – тоже мне супермен нашелся – денег не взял: что ж я по этому поводу, буду по гроб жизни ему благодарна? И ведь телефона даже не попросил, как зовут не поинтересовался… Обычно хотя бы телефон спрашивают, если уж не просят завтра же встретиться! А этот – хоть бы хны! Супермен чертов! Да обычный мужик – ну, собой неплох, ну – с юмором, ну – не хапуга, так что ж я теперь – иссохнуть должна?! Нет уж, дудки!»Однако, помимо воли, образ усатого избавителя мешал сосредоточиться и спокойно работать.«Очень странно все это, – недоумевала Вера, – ведь и думать о нем не думала… А тут – будто щелчок какой-то…» Словно кто-то кнопочку невидимую нажал, и зажегся в душе огонек, который высветил образ этого незнакомого, мимолетного ее попутчика. И неясным для самой себя образом она связывала это с посещением особняка в Хлебном переулке – со встречей со стариком.«Да, что-то с памятью моей стало!» – решила, смеясь, Вера. Но шестым чувством угадывала она в этой странности знак судьбы. Какой – понять не могла, да и не хотела, словно попытка вглядеться в неведомое таила в себе опасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20