Это походило на обильные, облегчающие слезы... И вновь пробудилась тревога - Сабуров явственно ощущал, как она рыщет вокруг в поисках хотя бы самой непритязательной пищи. А кто ищет... Вот наконец-то он и превратился в дичающего изобретателя-одиночку, без должного образования взявшегося за мировую проблему, до решения которой оставалось еще два-три тысячелетия.
Близ институтского крыльца ему попался дергающийся с костыля на костыль полупарализованный мальчишка - и от внезапной боли за него Сабуров почувствовал секундное облегчение: сострадание должно быть направлено вовне - направленное на себя, оно отравляет насмерть.Но откуда его напастись на других, если в глубине сабуровской души живет уверенность, что ему хуже всех. Несчастливый человек - очень опасное животное: ему кажется, что он на все имеет право.
Всю дорогу он твердил себе: "Жить не так уж необходимо, но необходимо плавать по морям". Но когда дочавкал до дома, снова почувствовал какую-то особенно беззащитную тревогу.
Аркаша уже так давно влачит добродетельный образ жизни - тем страшнее становится ждать, чем он оборвется. От Шурки хоть сегодня можно получить записку: "Не волнуйтесь. Я уехал в Индию пахать на тиграх и сеять рис", - как уже было после удаления миндалин - источника сердечных его мук, от которых удалось избавиться только чудом, ибо лоры в городе окончательно перевелись (народ злобствовал, что они все до единого перешли в кооперативы драть по пятнадцать рэ за прием - а не за лечение).
Но Натальин сановный заказчик Лобачев заметил ее неоычную угнетенность и лиловые полумесяцы под глазами (таблетки всегдашние тоже перестали помогать) - и позвонил в легендарное Четвертое управление. Не верилось, что это больница: все сверкает, никакой вони, а главное, вокруг одинокого клиента от скуки собираются даже посторонние врачи: ей показалось, что ее приняли за кого-то другого и сейчас вытолкают взашей.
"Заутра казнь, но без боязни он мыслит об ужасной казни", надменно продекламировал Шурка, однако хирургами остался недоволен - все время что-то теряют и разыскивают: "Прямо как я..." Доктор Трупов, этот деликатнейший человек, не вызвал милицию и не спустил Наталью с лестницы, когда она, обмирая, протянула ему четвертную, упрятанную в конверт, дабы не оскорбить его зрение такой мерзостью, как деньги, - он сунул их в карман, словно бы и не заметив: высшая воспитанность - не замечать чужой невоспитанности.
А назавтра от Шурки остался только клок бумаги: "Не волнуйтесь. Я уехал на Верхнюю Маю с хорошими чуваками. Скоро вернусь".
С неделю все ходили на цыпочках и переговаривались вполголоса, но однажды мертвецки спящий Шурка обнаружился на тахте, наполнив весь дом запахом настоянного пожарища. Колония добрых крыс обманула ожидания.
Манящий огонек превратился в брошеное костровище.
Проснувшись на вторые сутки, Шурка без предисловий объявил, что теперь он ненавидит всех хайрастых: никакого братства у них нет, большинство, как и везде, составляют лодыри и подлипалы. Шуркиным спутникам, хорошим чувакам, бессонная полуголодная и полухолодная лагерная жизнь быстро надоела, и однажды утром они исчезли, оставив его с десятью копейками в кармане - остальные он честно сдал в общий котел. И он, семь раз вымокнув и семь раз высохнув, несколько дней добирался до дома на попутках, кормясь христовым именем (это у них называется "аскать") и надкусанными пирожками на автостанциях. Да еще попутно познакомился с одной герлой, у которой денег тоже не было, но было две банки болгарских голубцов.
Зато, считай, что все герлы у хиппи оказались некрасивые, линялые, как моли, и вялые, как рыбы, - это тоже навело его на нелестные догадки об истоках левизны.
Теперь ходит развинченно, молодецки потряхивая кистями, бесшабашным цинизмом на роже набиваясь на вопрос, что за мудрость такая ему открыта. Но слышишь от него одно: с братством у нас покончено, настоящие хипповские колонии остались только в Индии - туда-то он со временем и отправится: женится на еврейке, чтобы перебраться через родную границу, а там уже до Индии рукой подать. Взамен утраченного братства оголтело общается - в том числе с личностями, похоже, не из светлых - без спроса загнал гитару, но интересоваться его делишками бесполезно: он пребывает в состоянии той задиристой гордости, какая бывает у людей, совершивших либо готовящихся совершить капитальную подлость. Правда, из школы жалоба поступила только одна - Шурка в какой-то анкете назвал своим любимым высказыванием следующее: "Если не хочешь, чтобы тебе лгали, не задавай вопросов", - и во всех остальных ответах сослался на этот пункт.
Уже от двери что-то толкнуло Сабурова сделать шаг назад, посмотреть с площадки вниз, словно пытаясь разглядеть там ответ на что-то. Черная пластиковая лента, которой были обтянуты перила, обводила лестничную клетку: черный траурный прямоугольник, в нем еще один, поменьше, в нем еще, и еще, и еще - последний совсем узенький, в котором, однако, уместился на боку детский велосипедик. Сабуров поежился, словно руль велосипедика вдавливался ему в бок.
Аркаша поднял от книги праведные глаза, в которых с каждым днем все отчетливее проступает надлом. Однажды из пионерского лагеря он привез грамоту: их с Натальей благодарили за участие в воспитании "нового человека"...
Внезапно спрашивает:
- Ты правда думаешь о самоубийстве?
- Только тем и живу, я же сказал.
Но увы - Сабуров солгал: в последнее время мысль о самоубийстве перестала приносить облегчение, - наоборот, хотелось спросить с недоверчивой обидой: "Так это, получается, и все?.."
Шурка с вызывающим видом слонялся по квартире и наконец добился - Аркаша спросил его с беспримесной ненавистью - праведность жестока:
- Что ты целый день вошкаешься? Ты вообще как собираешься жить - приятно или...
- Все хотят жить приятно. Даже животные.
- Не даже животные, а именно животные. А люди хотят жить правильно.
- И я буду. Знаешь, в Индии какие есть гуру!
- Идиот...
- Да ты-то кто! "Научный подвижник"... Ты хочешь выделиться...
- И раствориться тоже...
- А я думаю: среди кого выделяться, среди буржуев?
- А кто, по-твоему, не буржуи?
- Не буржуи - кто за карьеру, за здоровье не трясется: не боится спиться, сторчаться. У вас - все трусы!
- Так ты что - торчком собираешься стать?
- Я про будущее вообще не хочу думать - связывать себя. Будешь думать - совсем тусоваться не с кем будет.
- А кто тогда у тебя буржуи? И что - заводчане лучше?
- А заводчане - это и есть главные буржуи. Я сразу по прихожей могу буржуйскую квартиру определить. У них всегда обои в теплых тонах, в кирпичик. В коридоре ковры и в комнате ковры. В теплых тонах. Абажур часто красный. Бывает желтый. Много сувениров. Чеканки. Они-то не сторчатся! И Набыковы тоже.
- А за какие заслуги ты себя выше буржуев ставишь?
- Ну, нет, нет у меня никаких заслуг, подавись!!! Я уже не считаю, что я черт знает кто, успокойся! Дрянь я, дрянь!!! Зато теперь мне ничего не стыдно - а что, думаю, значит, я такой и есть!
Сабуров давно уже знал, что впереди полная безнадежность, и механически вздрагивал только от выкриков.
- А раньше... - с бесконечной горечью задумался Шурка и покраснел: Раньше мне даже было стыдно, что у меня есть подсознание - такие иногда мысли приходят...
От неожиданного звонка Сабуров с Аркашей снова вздрогнули (заболела кожа), а Шурка даже взлетел, и приземлился уже за дверью. "Это Суржик..." - Аркаша побледнел так, что засветились прежде малозаметные прыщи. Сабуров тоже побледнел и вышел на площадку. Пролетом ниже молодой человек с лицом и гривой павиана тащил Шурку вниз по лестнице, а тот, с перекошенной мордой, упирался изо всех сил. "Алло, товарищ!" - ошеломленно окликнул Сабуров, и молодой павиан выпустил Шурку. От внезапности тот едва не грохнулся навзничь, но, извернувшись, упал на руки, сантиметра не долетев головой до стены. Павиан насмешливо поклонился и, показав свой собачий профиль, "гуськом" стал спускаться по лестнице, а Шурка вскочил и взбежал наверх, подпрыгивая без малейших усилий, словно мячик.
Аркаша цепенел за дверью.
- Ты что, это же Суржик!.. Он вообще порепать может...
Шурка тоже был взволнован. Но не испуган.
- Ничего, я знаю, кто ему заплатил!..
- Взрослый парень - нашел ровню! - вырвалось у Сабурова.
- Он же за деньги, - извиняюще разъяснил Шурка.
- Ты завязывай с этими делами!.. - Аркашины прыщи по-прежнему светили из белизны, а голос прерывался. - Допрыгаешься, что вообще замочат!
Какие "эти дела" - спрашивать бесполезно.
- Думаешь, я жизнью дорожу? - с трагическим презрением скривил губы Шурка.
- Почему его не винтят, Суржика?!
- А говорят, Суржик сам мент. Козел, - козел прозвучало как название будничной профессии. - Правда, четыре дня назад сделали обыск, забрали баян и крючки.
- Шприц и иголки, - пояснил Аркаша для профанов.
Шурка озабоченно посмотрел на ладони - на одной сочилась ссадина, другая была просто грязная. Сабуров повел Шурку в ванную. Ободранную ладонь этот дикарь трогать не позволил ("И так заживет"), но просто грязную Сабуров долго отмывал, чтобы надоело и рассосалась пронзившая его жалость.
- Странно чужую руку мыть? - проницательно глянул на него Шурка. Интересно, как трупы моют? Наверно, из шланга? Кто их только соглашается мыть - все время же будешь помнить про смерть... Я бы и за миллиард не стал... а ты бы стал?.. Кристмаса мамаша мясником устроила - теперь по семьсот юксовых в месяц молотит. Но он все тратит на пласты и на кайф, поспешно оправдался перед Аркашей. - Теперь у нас всегда будет мясо! Только ехать далеко - аж на Социалистическую.
- Три часа на дорогу да ночь в канализационной трубе.
- Зато филе, грудинка, лопатка, седло, оковалок, голяшка, рулька...
- Зря стебетесь - у него очень ответственная работа!
Шурка с увлечением, как обо всем, что связано с риском и самостоятельностью, начал рассказывать о многосложной деятельности Кристмаса: на базе, только зазевайся, сразу втюхают гнили, костей, а то и целую тушу закосят - придется бомбить покупателей в два раза больше, а обэхээс...
Но, заметив на лицах слушателей одинаковое гадливое выражение, Шурка махнул рукой.
- А, бесполезно вам рассказывать... Давайте чайку?
В упоении сделал такой глоток, что едва не подавился, а потом икнул и критически прислушался:
- У нас в классе лучше всех рыгает Бобовский, особенно после школьных котлет с пепси-колой.
- Пощади, ради христа!
- Да ну тебя, как баба!
Телефонный звонок. Шурку. Как обычно, ни здравствуйте, ни до свидания.
- Угу. Угу. В кайф! Папа, я к Бобовскому!
Еще звонок. Эра Николаевна интересовалась болезнью Саши, - ведь целый месяц не был в школе бедняжка. Целый месяц, значит, врет...
Явилась Наталья под грузом картошки и капусты. Сабуров решил до выяснения ничего Наталье не говорить, но его разбирала злость, что она, избавленная от тревоги за Шурку, не испытывает к нему никакой благодарности за это, а - бледная с желтым и синим, с припудренными пятнами экземы (судьба пометила ее уже семипалой когтистой лапой), - лепечет все о службе:
- Меня Сережа провожал до троллейбуса - сумищи мои волок - и вдруг так серьезно-серьезно сказал: благодаря вам мы все эти годы прожили как будто в другом государстве.
"А я вот - в этом". Вдруг Сабуров вспомнил павиана, и внутри похолодело: до того зловещим показалось Шуркино отсутствие.Он едва удержал злой порыв рассказать обо всем раздражающе благодушной Наталье. А она проглотила свою таблетку - закинулась, как выражается Шурка - и, нежно распрощавшись, защемилась в комнате, зажав дверью изученную (измученную) газету.
- Когда только этого Суржика посадят, - безнадежно покачал головой Аркаша, и сабуровская тревога превратилась в нешуточный страх. Он позвонил Бобовскому - поздновато, но сейчас не до приличий. Бобовский Шурку сегодня не видел. Положив трубку (утратив последнего свидетеля), Сабуров вздрогнул: перед ним стоял Аркаша, глядя на него, как обреченный на обреченного. И немедленно откуда-то взялись силы натянуть поспешно маску ровной угрюмости и даже не схватиться за телефон как ужаленный, когда тот взорвался звоном (только болью по всей коже отдалось). Шурка еле слышно сообщил, что засиделся у товарища, а троллейбусы уже не ходят, но с самым первым же он немедленно прибудет.
Сабуров постарался перевести дух незаметно. Но осунувшийся Аркаша смотрел без облегчения.
Сабуров занимался тем, что разглядывал свои пальцы - чужие и такие маленькие, словно он смотрел на них с горы.
В седьмом часу появилась Наталья - измученная, опухшая, как будто сон был тягчайшей работой; идет, пошатываясь, в длинной рубахе - в самый раз взойти на костер (и пятна экземы готовыми ожогами алеют на утренней заре). Сабурова кольнула монотонность, с которой она произнесла: "Ты так и не ложился? Что же делать с твоим сном", - ставя на огонь кастрюлю для каши и убегая в туалет. А потом принялась перебегать от ванной к плите и обратно. Не польза, а стереотип: главная обязанность женщины - кормить мужиков (у прежних-то мужиков и в самом деле не было почти ничего, кроме желудка).
Сабурова все сильнее раздражало, что она не спрашивает о Шурке, и он, в последний миг подавив соблазн расцветить событие подраматичнее, сообщил ей:
- Александр так и не приходил, - и, слегка устыдившись, добавил: Звонил во втором часу. Остался у товарища ночевать.
- Шалопай, - мимоходом негодует она. - Пора наконец за него взяться, дождя, кажется, не будет - до того надоел!
Зато Аркаша, едва расклеив глаза, сразу же расширил их и спросил испуганно: "Этот пришел?"
Зато и Адольф Павлович тоже виделся будто с высокой горы. А если еще зажать уши, то голос его проступает сквозь ровный гул уютным визгом доброй и человечной циркулярной пилы. Когда от гула в сдавленных ушах головная боль приобретала новый оттенок, Сабуров давал им роздых и получал очередную порцию яда.
- Даже Черчилль сказал: Хрущев добился чуда - он заставил Россию ввозить хлеб. При Сталине-то хлеб вывозили!
- А сами с голоду подыхали, - это Люда.
- Хрущев же сам из кулаков - он и поклялся отомстить за свой класс.
- Мы пойдем другим путем, - как бы от имени Хрущева пробормотал Сабуров и, ускользнув от Людиного взгляда, погрузился в сладостный гул, прорезаемый милой честной циркуляркой.
- У капиталистов все направлено на прибыль! У них все время министров под суд отдают! А у нас никогда!
- И плохо, что не...
- А как они первый советский спутник грязью поливали!
Вот кто был действительно бессмертен. Сабуров лишь из подлой трусости цеплялся за этот мир, где хозяйничают Адольфы. Он не осмеливался даже на резкое движение, от которого гвоздь, торчащий в его сердце, наверняка разодрал бы его пополам.
Гвоздь отлично знал свое дело: он выскочил лишь тогда, когда Сабуров понял, что Шурка его обманул.
Шурка притащился через сутки еле живой и попытался улечься спать одетым. Аркаша бросился на него разъяренным зайцем:
- А ну покажи трубы!
Шурка попытался изобразить презрительный взгляд из-под закрывающихся век ("Под мента косишь?"), но с подчеркнутой медлительностью закатил рукав, и Сабуров, чувствуя ирреальность происходящего, увидел на раздвоенной вене у локтевого сгиба пять припухших воспаленных укусов какого-то ядовитого насекомого, автоматически отметив, что укусы образуют почти правильный пятиугольник: в детстве он многие часы провел в бесплодных усилиях нарисовать идеальным образом эту прекраснейшую в мире фигуру красную звезду, призывно распахнувшую руки для всемирного объятия.
Или распятия.
В ожидании чего-то окончательно ужасного Сабуров не заметил ни жесточайшей зимы, ни новой оттепели. Он перестал отчетливо различать сон и явь: увиденное во сне доставало тенью до следующей ночи. Тот день тоже начался под гнетом нового видения: он пытался выкроить лоскут кожи из послушного человеческого лица, спокойно подставляющего то лоб, то свежую щеку, то такой же свежий подбородок. Но кожа, чуть он протыкал ее ножницами, расползалась, а плоть под нею растекалась гноем. Он торопливо кромсал, соглашаясь на все более и более узкий островок, но в конце концов не оставалось ничего - а обкорнанная голова, истекая гноем, ждала, терпеливо моргая. Однако надо было что-то делать с тортом, который он испек - уже руки затекли держать его перед собой, шоколадный готический собор, - придется сдавать в пирожковую. Стол Колдунова, просторный, как стадион, был свободен, и Сабуров бережно опустил шоколадное чудо на его зеркальную поверхность. Рядом стоял колдуновский диван, тоже пугающе огромный (как всегда бывает во сне - все чувства, кроме удивления), а возле дивана - молодящаяся, буффонски вырядившаяся бабенка в ярко-зеленом платье с буфами во всех мыслимых и немыслимых местах, и Сабуров с неудовольствием вспомнил, что когда-то имел с нею интимные контакты на этом самом диване, и сейчас снова придется отрабатывать выданные авансы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44