– Айвори, – обратился к жене мистер Магвайр (в его устах имя звучало как «Ойвори», и несколько недель спустя он сказал Эммелине, что тесть вздрагивал каждый раз, когда слышал это), – Айвори, вот Эммелина Мошер, о которой я тебе рассказывал.
– Рада вас видеть, Эммелина, – проговорила миссис Магвайр приветливо, но без улыбки. – Мистер Магвайр вас очень хвалит.
Эммелина зарделась от смущения и удовольствия, но совершенно не знала, как ей держаться: мешало ее неуклюжее платье, мешали руки, норовившие все как-то дергаться, что-то ощупывать, тереть глаза. К тому же она ощущала, что мистер Магвайр забавляется ее смущением, и от этого, конечно, смущалась еще более. Раньше ей приходилось видеть, как его добродушная ирония улаживала разгоравшиеся ссоры. Например, только на прошлой неделе он сумел ловко уладить спор между двумя работницами, каждая из которых обвиняла другую в том, что нити основы чересчур часто рвутся. Выслушав их с суровым выражением лица, он объявил: «Да, дело серьезное, и, хоть вы были всегда подругами, а нити можно связать в два счета, я не советую вам мириться, а предлагаю немедленно растоптать вашу дружбу ногами». Расхохотавшись от этого предложения, девушки в превосходнейшем настроении, обнявшись, вернулись к станку.
Теперь он с той же ласковой иронией смотрел на Эммелину. А вот не смеялась ли над ней миссис Магвайр? Пожалуй, нет. Потому что вообще не похоже, что миссис Магвайр может над кем-либо смеяться. Неожиданно Эммелина поймала себя на том, что гадает, а сколько ей лет. Несмотря на морщины, миссис Магвайр выглядела моложе, чем мама, но, с другой стороны, у нее уже четверо детей.
Ах, если бы мама сейчас была здесь, сидела у пианино, говорила с ней! Но ее мать – в Файетте, изголодавшаяся, мерзнущая, усталая. Айвори Магвайр может быть счастлива или несчастлива в своем доме, а ее мать даже представить себе не может такого дома.
Чай был сервирован роскошней, чем у миссис Басс, хотя еда была и не такой обильной, и не такой вкусной. Сидя во главе стола, мистер Стоун с легкостью вел беседу, в которой участвовало человек тридцать. Эммелина смотрела на него со страхом, какого прежде не вызывал у нее ни один человек. Причиной тому скорее всего была грозная репутация мистера Стоуна. Его речь и манеры отличались изысканностью (как и убранство его дома), но, кроме того, в них сквозила и грубоватость, своего рода напористость, бурление жизни, питающейся окружающими и изливающейся на них. Рассуждал он как филантроп. Рассказывая об организации фабрик, о своей деятельности, о Лоуэлле, Эпплтоне и других, он так или иначе подчеркивал, что они начали свое предприятие, для того чтобы разумно использовать приносившие ничтожный доход фермерские земли и дать возможность девушкам из бедных семей достойно заработать себе на кусок хлеба. И все-таки именно он, говорили, был первым, кто снизил жалованье три года назад, когда исчезла нехватка рабочей силы. И именно у него, в корпорации «Саммер», работалось тяжелее, чем где бы то ни было. Даже и как хозяин дома он имел небольшие странности, заставлявшие опасаться, не кроется ли за ними что-то еще.
Кроме него и мистера Магвайра, в гостиной был еще только один мужчина, инженер Купер, пришедший со своей женой, – та самая супружеская пара, с которой беседовала миссис Магвайр. Так вот, мистер Стоун, внимательный к любой из присутствующих женщин, умудрялся, однако, как-то не замечать тех редких случаев, когда и мистер Купер хотел вставить словечко. Но еще больше резало глаз то, что, лишь только Стивен Магвайр заговаривал с кем-либо, кроме ближайших соседок по столу, мистер Стоун немедленно и во всеуслышание прерывал его какой-нибудь историей или же громко осведомлялся о чем-нибудь. В конце концов Эммелине стало понятно, что других девушек тоже смущала такая грубость; пытаясь скрыть свои чувства, они опускали глаза. Однако никто из дам-хозяек ничего этого не замечал. В торце стола, через три человека от Эммелины, миссис Магвайр рассказывала миссис Купер, что она просто сон потеряла после своей поездки на Юг.
Когда все встали из-за стола, Эммелина гадала, что еще предстоит, и точно хотела лишь одного: пусть этот день никогда не кончается. Все собрались вокруг пианино и под аккомпанемент миссис Магвайр запели рождественские хоралы, но Эммелине это уже не доставило удовольствия, она понимала, что скоро все кончится, и ее радость окрашивалась грустью.
И мистер Стоун, и мистер Магвайр исчезли, но – если Эммелина правильно заметила – в разное время и через разные двери. Мелькнуло видение: миссис Магвайр подходит и шепчет ей на ухо, чтобы она не уходила со всеми, осталась. Конечно, этого миссис Магвайр не сделала, но, когда девушки расходились, она нашла случай поговорить с каждой в отдельности. Эммелине сказала, что понимает, до чего трудно в ее возрасте вдруг оказаться далеко от дома, и предложила, если нужна будет помощь, прийти прямо к ним. Услышав это, Эммелина просто растаяла от благодарности и, не зная, что же сказать в ответ, молча смотрела на миссис Магвайр, пока Хильда не подтолкнула ее наконец к выходу, сказав, что пора уже возвращаться домой, к миссис Басс (впервые в присутствии Эммелины называя хозяйку пансиона неискаженным полным именем).
– Вы сейчас говорили о миссис Басс и не назвали ее ни одним из прозвищ, – заметила Эммелина, после того как какое-то время они шли в молчании.
Падал снег, и Лоуэлл покрылся плотной белой пеленой. Снежный туман окутывал водопады, но слышно их было так же отчетливо, как и всегда. Дальше, за водопадами, виднелся мост через реку Мерримак.
– Айвори относится к ней как к подруге, – ответила Хильда.
– Но ведь она и мистер Магвайр…
– Нет, это просто поразительно, – раздраженно воскликнула Хильда, – и в доме Айвори, и на фабрике ты держишь все свои вопросы при себе, так что, кроме меня, никто в Лоуэлле даже не знает, какая ты приставучка!
Эммелина обиделась. Слезы выступили на глаза, но, к счастью, падающий снег мешал им с Хильдой толком видеть друг друга. Вечерний воздух был холоднее, чем обычно при снегопаде. Может быть, потому, что они только что вышли из теплого дома, а может быть, потому, что река была слишком близко. Она вспомнила Файетт: не грустно ли там в Рождество, оттого что ее нет дома. Мысленно она видела мать, одиноко сидящую у очага, надеялась, что именно сейчас та о ней думает. Не пройдет и недели, как она вышлет домой свое первое жалованье. Как ей хотелось бы увидеть мамино лицо, когда она будет вскрывать конверт.
Подойдя к самому мосту, они увидели какого-то мужчину, спускавшегося с него им навстречу. Он был без верхней одежды, шел, опустив голову, сцепив за спиной руки, явно подавленный и угнетенный. И Эммелина вдруг осознала, что это не кто иной, как мистер Магвайр.
Взглянув на Хильду, она поняла, что та тоже его разглядела, но притворилась, будто бы не узнала. Эммелине стало ужасно жаль его. Ей вдруг пришло в голову, не одинок ли он, несмотря на богатство, несмотря на устроенность. Подумалось: может быть, знай он, что они здесь, ему захотелось бы с ними поговорить. Но Хильда ускорила шаг, словно специально не желая дать ей возможность высказать это предположение, и Эммелина уже беспокоилась только о том, как бы ей не отстать. Так они и дошли до самого пансиона, где она не смогла съесть ни крошки за ужином – так сыта была после чая у миссис Магвайр. А потом и заснуть не смогла: хороводом кружились в голове мысли о бесконечных загадках семьи Магвайр-Стоун.
* * *
Мистер Магвайр явно радовался приподнятому настроению, царившему в ткацкой в день получения жалованья. Девушки наперебой обсуждали, на что бы потратить деньги, а он, смеясь и подшучивая, делал вид, словно не понимает, почему именно сегодня идут все эти разговоры. А когда Эммелина сказала ему, что получит сейчас свое первое жалованье, с серьезным видом заявил, что быть не может, ведь она давным-давно в ткацкой.
– Ну, и конечно, получив деньги, вы сразу же побежите покупать настоящую лоуэллскую шляпку, – предположил он, когда она все-таки «убедила» его, что впервые пойдет за получкой. Но она отрицательно покачала головой и отвела глаза.
– Не надо мне никакой шляпки, – выдавила она из себя наконец, не в силах сказать ему правды.
В длинной очереди в конторе она едва сдерживала нетерпение. Девушки весело болтали о будущих покупках, а она только помалкивала, боясь, как бы ее не подняли на смех, если узнают, что все свои деньги она отправит домой, в Файетт. Одна из девушек, раскрасневшись от возбуждения, вынула из кармана платья маленькую книжечку и объявила всем, что работает здесь уже почти три года и сегодня ее счет в Лоуэллском сберегательном банке достигнет ровно пятисот долларов. Не в силах справиться с собой, Эммелина уставилась на нее во все глаза. Она много слышала о таких накоплениях, но ни разу не видела их обладательниц вот так, в двух шагах от себя.
Но когда кассир вручил ей банкноты Железнодорожного банка общей стоимостью в два доллара и двадцать центов (плата за содержание в пансионе уже удержана), она взглянула на них так, словно это была огромная сумма, и, замерев, с восторгом рассматривала полученные деньги, пока ее не попросили отойти, чтобы и следующая девушка могла наконец получить то, что ей причиталось.
Она отнесла банкноты на почту для отправки в Файетт, но радостное возбуждение не оставило ее и после этого. И все-таки сидеть со всеми в общей комнате, в то время как другие девушки перебирают разные возможности потратить свои деньги, было невесело. Захотелось уйти, и она решила пойти прогуляться по Мерримак-стрит.
Стоял ясный, не очень холодный вечер. Выпавший на Рождество снег почти совсем растаял и лежал только кое-где на обочинах да на газонах перед домами. Раз или два она останавливалась, заглядывая в неосвещенные витрины магазинов, но счастье, оттого что она уже выслала домой деньги, было всеобъемлющим и даже вытеснило желание задумываться о недоступном. Почти не застревая у витрин, она быстро прошла до конца Мерримак-стрит, бросила беглый взгляд на водопады, а затем вернулась, едва заметив, что дважды прошла расстояние в тринадцать кварталов, и, оказавшись в пансионе, сразу же крепко уснула.
Бурная радость, вызванная получением первых денег, быстро иссякла, и, когда декабрь перешел в январь, она почувствовала себя еще более одинокой, чем прежде. Новеньких не поступало, спала она по-прежнему одна, а Хильда, которая и в лучшие времена была скорее мила, чем сердечна, отдалялась все больше. Хильда вообще теперь часто бывала в дурном настроении, и Эммелина – судя по ряду признаков – очень ее раздражала. Можно было подумать, что ее неумение счастливо приспособиться к условиям лоуэллской жизни Хильда невольно рассматривала как некоторый упрек своим организаторским и педагогическим способностям.
По правде сказать, почти для всех январь был самым плохим месяцем. Впереди никакого праздника, а весна так далеко, что ее приближения даже и не почувствовать. В Файетте, где зимы всегда были долгими, трудными, тяжелее всего проходили февраль и март. Но теперь, вспоминая Файетт, Эммелина просто представить себе не могла, что и там она чувствовала себя иногда несчастной.
На второй неделе января она получила письмо из дому, написанное, явно по просьбе матери, рукой Гарриет. Принимая во внимание, что Гарриет не исполнилось еще и одиннадцати, нельзя было не поразиться тому, как ловко она ввела в него подтекст. Содержание состояло из продиктованной матерью благодарности за деньги и просьбы, чтобы Эммелина описала Гарриет все лоуэллские развлечения, всех своих новых подруг и новые платья. Эммелина изорвала письмо в клочья, а весь оставшийся день изо всех сил пыталась отделаться от преследовавшего ее текста. Новые подруги и новые платья! Несправедливость жгла и терзала так сильно, что она себе места не находила. После ужина, сидя со всеми в общей комнате и слыша голоса девушек, не понимала ни слова, как будто отсутствовала. Вспомнилось, как Гарриет, когда она попросила ее о каком-то мелком одолжении, вдруг выкрикнула: «Ты не приказывай – ты мне не мать!» Вспомнились многочисленные случаи, когда Гарриет нарочно переиначивала ее намерения и желания. Странно сказать, но до сих пор все эти события не вспоминались и уж тем более не досаждали. Ведь Гарриет была на три года моложе, совсем еще маленькая.
Но теперь Гарриет в Файетте, рядом с мамой, а она, Эммелина, одна-одинешенька в Лоуэлле и не может, как прежде, глянуть в спокойное лицо матери, чтобы снова увериться, что выпады Гарриет – просто детские глупости, что невзгоды пройдут, что жизнь станет полегче.
Ах, если бы в Лоуэлле был хоть кто-нибудь, кому все можно рассказать! Миссис Магвайр сказала, что, если возникнут проблемы, она может взять и прийти. Но как же ей постучаться в дверь дома Стоуна и пожаловаться на сестру и на одиночество, когда любая злость на сестру – это грех, а живет она не одна, а среди сорока других девушек? Как раз в этот день мистер Магвайр снова спросил ее, все ли в порядке, а она даже не знала, что и ответить. Не хотелось докучать ему жалобами, да и неловко было вступать в длинный разговор. Ведь девушки могли подумать, что она ищет его покровительства или что жалуется на них.
В конце концов она снова пошла прогуляться, хотя давно уже решила отказаться от этой привычки. Пройдя мимо домов корпорации «Саммер», она дошла до четырехугольника эпплтоновского квартала. Это был небольшой приятный сквер, который, конечно же, станет еще красивее, когда снег сойдет и зазеленеет трава. Но неужели и тогда, весной, она все еще будет в Лоуэлле?
– А, попалась!
Она стремительно обернулась, уверенная, что это мистер Магвайр, но это был молодой рабочий, который заговаривал с ней в чесальне в тот первый день, когда она только пришла на фабрику. Ярко-румяный, в шерстяной шапочке, он больше походил на подростка, чем на мужчину. Она вгляделась, пытаясь понять, так все-таки подросток или мужчина? Если подросток, с ним можно и поболтать. Он весь сиял, оттого что сумел напугать ее. А она размышляла, откуда он, не одинок ли, как и она. Нет, он не выглядел одиноким. Лицо грубоватое, но не злое: простое деревенское лицо, каких она сколько угодно видела в Файетте. И что плохого, если она поиграет с ним в снежки, посмеется, пошутит, как дома с Льюком и Эндрю?
Но потом образ Фанни встал у нее перед глазами, и, ни слова не говоря, она повернулась и бросилась наутек, да так и бежала без передышки до самого пансиона.
В последующие вечера она уже не выходила из дому. Вечером в воскресенье миссис Басс ушла в гости и девушки, пользуясь случаем, впустили в общую комнату коробейника. Эммелина держалась в стороне и делала вид, что внимательно читает Библию, в то время как существо странного вида, больше походившее на старуху в мужской одежде, открыло напоказ коробку с лентами. Еще один торговец принес лоток с мелочами – гребни, несколько брошей, образчики тесьмы и кружев. Третий – сгорбленный, с бельмом на глазу – явился с подносом, полным сластей. Торговцы сластями больше всего злили миссис Басс, которая говорила, что ее девочки едят до отвала и им не нужно, чтоб в них пихали всякую дрянь. Ее неодобрение делало сласти еще более желанными, и теперь все оживленно пересмеивались, а несколько девушек уже окружили поднос, решая, чем же им полакомиться. Хильда сидела в углу и читала с выражением некоторого недовольства на лице, Мейми и Дови присоединились к весело смеющимся вокруг подноса девушкам, а старик-торговец, оказавшись в толпе, уже озирался в поисках путей к отступлению. Медленно продвигаясь к двери, он молча предлагал товар сидевшим неподалеку девушкам. И когда проходил мимо Эммелины, Мейми, презрительно посмотрев в ее сторону, бросила:
– Ей предлагать не трудитесь – ей даже на шляпку приличную денег жалко!
Эммелина окаменела. Да и все поразились жестокости Мейми. Но Эммелина не сумела это понять. Почувствовав сомкнувшиеся на себе взгляды, она ринулась прочь из комнаты, сорвала шаль с крючка, на мгновение замешкалась – убедиться, что впопыхах не схватила чужую, и, распахнув дверь, выбежала на улицу. Кто-то выкрикнул вслед ее имя; она услышала, но не могла уже остановиться. Возвращение было немыслимо. Убежать, спрятаться, никогда больше не переступать порога пансиона миссис Басс – вот единственное, чего ей хотелось.
Стоял сырой, пронизывающе холодный вечер. В последнее время Эммелина даже и днем не снимала ночную рубашку, носила ее под платьем, так как одна шаль не грела, даже когда она поспешно шла на фабрику или обратно. А теперь ветер с какой-то злой насмешкой пробирался сквозь все слои тканей. Улицы покрылись недавно выпавшим снегом. В конце квартала, по соседству с фабрикой, несколько девушек со смехом играли в снежки, пригибаясь, прятались за оградой, визжали от радости, когда попадание было метким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36