«Судьба барабанщика», «Школа», «Военная тайна», «РВС», «Чук и Гек», «Голубая чашка»… В этот момент я пожалел, что мне не двенадцать лет. Увы, я не мог испытать счастья первого знакомства с этими удивительными повестями и рассказами.
Но я не узрел «Тимура и его команду». Как выяснилось, для этого надо было только оглянуться… Целая стена была украшена витринами с изданиями «Тимура». А на отдельных щитах виднелись какие-то фотографии. Я протер батистовым платочком (невольный подарок рассеянной школьницы) стекла своего лорнета и стал разглядывать кадры из фильма о Тимуре.
От этого увлекательного занятия меня отвлек громкий собачий лай. Ко мне подбежала большая светло-рыжая собака. Обнюхав мои чулки, она тихо зарычала и легла поперек пути у двери. Сомнений не было – это была Рита, собака Тимура, державшая Женю в плену на даче, если я не ошибаюсь, на девятой странице повести.
Естественно, что следом за Ритой из переплета выскочил главный герой этого повествования – высокий темноволосый мальчуган лет тринадцати. На нем были легкие черные брюки и темно-синяя безрукавка с вышитой красной звездой. Я с подобающей случаю вежливостью снял свою широкополую шляпу и сделал легкий поклон. Но Тимур не был знатоком церемониала, принятого в Англии в начале восемнадцатого века. Он порывисто обнял меня и предложил свои услуги в качестве гида по выставке в читальном зале. В течение нескольких минут я узнал об Аркадии Гайдаре столько интересного, что этого хватило бы на несколько писательских биографий. Оказывается, в четырнадцать лет юный Голиков (такова настоящая фамилия писателя) добровольно вступил в Красную Армию и участвовал во многих сражениях. В шестнадцать лет он командовал полком в легендарной дивизии Котовского (редкостный случай в истории не только кавалерии, но и военного искусства вообще). По окончании гражданской войны он собирался остаться в армии. Но это оказалось невозможным – раны и контузия вывели его из строя. Врачи были неумолимы. Бедный Гайдар написал прощальное письмо Михаилу Васильевичу Фрунзе. Он ни на что не надеялся. Просто это был порыв души. Но буквально на следующий день прославленный полководец вызвал автора письма к себе и посоветовал ему заняться литературной деятельностью, стать воспитателем будущих поколений бойцов. И Гайдар стал журналистом, писателем… На всех своих рукописях в правом верхнем углу он всегда рисовал красную звездочку.
Я спросил Тимура, почему Гайдар стал писать именно для детей, а мальчик ответил мне словами своего автора: «Для детей надо писать так же, как для взрослых, но только лучше».
Меня заинтересовал еще один вопрос: как, собственно, появился на свет мой собеседник – любимый герой детской литературы?..
– Это случилось совсем по-особенному, капитан Гулливер, – сказал Тимур. – Аркадий Петрович написал для Студии детских фильмов сценарий «Тимур и его команда». Фильм поставил режиссер Александр Разумный. Так «моя команда» появилась на экране, и до сих пор ее смотрят все новые и новые ребята. Подрастают и смотрят… Смотрят и растут дальше… А по сценарию мой автор написал повесть, которая печаталась много раз.
Тем временем мы подошли к последнему стенду. Он был посвящен гибели Аркадия Гайдара. Я долго рассматривал его последнюю фотографию, снятую в Москве перед уходом на фронт в июле сорок первого года. Плечистый, кряжистый человек с мягкой улыбкой на устах и проникновенными, добрыми глазами… А вот и последний снимок, сделанный на фронте примерно через месяц. На камне сидит суровый Гайдар, Гайдар-воин, в стальном шлеме, с автоматом на коленях. А на дальнем плане несжатое поле и одинокое дерево, опаленное огнем.
Я с большим волнением слушал Тимура.
– В первые дни Великой Отечественной войны Аркадий Петрович добился отправки на фронт. В карманах его гимнастерки лежали билеты военного корреспондента «Комсомольской правды» и «Пионерской правды». Он присылал с передовой пламенные статьи, обращенные к сердцам юных патриотов Родины.
После падения Киева, – со вздохом продолжал Тимур, – Гайдар с группой бойцов попал в окружение и присоединился к партизанскому отряду. Вместе с народными мстителями Украины он сражался в тылу врага, сменив перо на пулемет. Прикрывая отход своих товарищей, он погиб в бою под тихой деревушкой Леплявой… А потом его прах перенесли на берег Днепра возле Канева. Он покоится там, неподалеку от могилы Тараса Шевченко.
Наконец, мы остановились возле витрины с газетными вырезками, посвященными подвигу Гайдара.
Теперь голос Тимура задрожал, мальчик с трудом сдерживал слезы:
– Вот что писали о беседе с Гайдаром его друзья и соратники – военные корреспонденты… «Вы думаете, что я не знаю, почему иные наши собратья ушли от фронтовых дел? Все знаю. И напрасно они думают, что война им это спишет. Списать можно стоптанные сапоги, поношенные рукавицы, а совесть не списывается. Я понимаю: таланты надо беречь, но ведь есть долг перед народом, наконец, перед своей совестью. Вспомним: разве лорд Байрон был не талантлив? А он на своем корабле отправился к греческим повстанцам и умер на чужой земле. А наш Пушкин? Кажется, таланта ему не занимать, правда? А с Кавказским корпусом генерала Паскевича штурмовал Арзрум, не прятался от пуль, лихо скакал на коне над ущельями. Граф Лев Николаевич Толстой был артиллеристом в осажденном Севастополе, а ведь мог не быть на войне. Отечество было в опасности, и он пошел на передний край…»
Тимур справился со своим волнением и продолжал уже спокойно:
– Мне хочется, капитан Гулливер, чтобы вы занесли на страницы вахтенного журнала еще одну запись из фронтового блокнота. Вот какая была беседа с моим автором… На Юго-Западном фронте…
«– Как вы относитесь к смерти?
– Отрицательно.
– Зачем же вы лезете под пули?
– Чтобы жить.
– Вы же не солдат, а писатель?
– Барабанщик шагает, как вам известно, всегда впереди.
– При чем тут барабанщик?
– Писатель и есть барабанщик. Я себя не представляю в какой-то другой роли».
Мы медленно шли вдоль стендов гайдаровской выставки, которая была в высшей степени убедительным доказательством бессмертия писателя. Нам не хотелось говорить – ни мне, ни любезному Тимуру. Ведь молчание иногда бывает гораздо красноречивее слов.
Внезапно приоткрылся переплет одной из книг, и откуда-то с чердака раздался звонкий торжествующий голос Жени:
– Подаю по форме № 1 позывной сигнал общий!
– Сумасшедшая! – перебил Тимур. – Что ты делаешь?
Но действие повести неумолимо двигалось дальше, согласно авторской записи на семидесятой странице…
«…Но уже закрутилось, заскрипело тяжелое колесо, вздрогнули, задергались провода: «Три – стоп», «три – стоп», остановка! И загремели под крышами сараев, в чуланах, в курятниках сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки…» И тут же из раскрытой книги донеслись звуки аккордеона, на котором играла Женина сестра Ольга.
– До новых встреч, капитан Гулливер… – на бегу крикнул Тимур. – Я больше не могу… Ведь не может команда провожать без меня Георгия на фронт!
Я помахал вслед батистовым платочком. И запах «Мечты» стал слышен в читальном зале. Затем я проследовал к двери из читального зала в библиотеку. Но не сразу мне удалось услышать ее уютный, располагающий к приятным воспоминаниям скрип… Я увидел прямо на стене, по бокам двери выставку детских рисунков. Кнопками к обоям были прикреплены очаровательные рисунки под общим девизом – «Герои Гайдара глазами детей».
Я обратил внимание, что по большей части рисовали Мальчиша-Кибальчиша. Вот он скачет на коне… Вот беседует с ребятами… Вот лихо рубится в бою с буржуинами… А самый лучший его портрет – голова мальчишки в шапке-буденовке.
И тут я обратился к самому себе с вполне заслуженным упреком – как вы могли, сударь, будучи одним из старинных обитателей книжных полок, упустить из виду, что сейчас возлагаются цветы, а возможно, венки и адреса к первому памятнику литературному герою в достославном городе Москве? И как вы могли не оповестить об этом своих коллег по Клубу знаменитых капитанов?..
Я быстро открыл дверь… Мне послышалось, что на сей раз она скрипнула как-то укоризненно и, я бы сказал, даже сердито. В библиотеке все было, как всегда, на своих местах. Глубокие кожаные кресла как бы приглашали поскорее расположиться возле круглого стола, в центре которого голубел большой глобус. Мерно и равнодушно отмеривали время большие часы. По стенам неподвижно висели портреты выдающихся мореплавателей – Беллинсгаузена, Лазарева, Беринга, адмирала Макарова и академика Шмидта. Мне почудилось, что Отто Юльевич Шмидт смотрит на меня с недовольной улыбкой, а его коллеги отвернулись в разные стороны. И я не задумываясь принял весьма ответственное решение – свистать всех вниз! Пусть знаменитые капитаны немедленно спустятся с книжных полок на экстренное заседание клуба. И я запел нашу широко известную песенку…
В шорохе мышином,
В скрипе половиц
Медленно и чинно
Сходим со страниц…
Должен, однако, заметить, что лишь немногие были посвящены в тайну этой песенки. Эта на первый взгляд незатейливая мелодия по сути дела была – «подаю по форме № 1 позывной сигнал общий!» из повести о Тимуре и его команде. Мышиный шорох отлично заменял колесо, провода, сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки, в чем я имел счастливую возможность лишний раз удостовериться.
…Встречи час желанный
Сумерками скрыт…
Все мы капитаны,
Каждый – знаменит!..
Это пели члены клуба, выходя из переплетов своих романов… Первым в кают-компании показался капитан Робинзон Крузо в своем оригинальном фраке из козьих шкур с топором за поясом и мушкетом в руке. Его провожали по обычаю Пятница, попугай и любимая коза. Но губернатор необитаемого острова подал своей свите повелительный знак рукой. И Пятница тут же исчез, захватив с собой и попугая, и козу.
Затем с верхней полки спустился по веревочному трапу (который нам впоследствии очень пригодился) Дик Сэнд, гораздо более известный юным читателям под прозвищем пятнадцатилетнего капитана.
Раздался шум весел, и на шлюпке с «Наутилуса» прибыл капитан Немо. Всем известный сын Индии занял свое место у круглого стола и поправил на голове белоснежную чалму. Гораздо менее благополучным было прибытие любезного Тартарена. Раздался страшный шум и грохот. На пол полетели кастрюли, патронташи, малайские кривые ножи, термосы, одеяла… путеводители, портреты каких-то восточных красавиц, охотничьи ружья и небольшие, но элегантные лыжи. Затем на диван плюхнулся сам любимец Тараскона, не выпуская из рук саквояжа, плащ-палатки и томагавка. Мне показалось почти невероятным, что малиновая феска с черной кисточкой каким-то чудом удержалась на его голове.
Собирая свою рассыпанную по полу походную амуницию, достопочтенный охотник за львами и фуражками не удержался от присущего ему прилива красноречия:
– Ах, медам и месье!.. На страницах романов моего автора Альфонса Доде царит одна черная неблагодарность… Мой друг по Сахаре верблюд, который на каждом шагу проявлял ко мне чувства любви и преданности… Представьте себе, завидев заросли каких-то колючек, очевидно, большое лакомство с точки зрения этого обжоры, вдруг брыкнулся, сбросил меня с горба и умчался пировать…
Ужасно! Ужасно! Меня спасло только мое искусство альпиниста. Ведь смог же я спуститься с вершины Монблана, даже не поднимаясь на нее!..
– А что тут особенного, любимец Тараскона?.. – ворчливо произнес Мюнхаузен, влетая на утиной запряжке в распахнутое окно. – Ведь мог же я не один десяток раз не только открыть Северный полюс, но и закрыть его! А также полюс холода, полюс недоступности, полюс истины и полюс скромности…
Затем он свистнул, и послушные утки сделали круг почета, обогнув люстру. После этого нехитрого маневра они умчались в свои гнездовья на страницах книги Эриха Распэ.
Тем временем достойнейший Артур Грэй успел попрощаться со своей любимой, своей Ассоль на борту галиота «Секрет», спрыгнуть с восьмой полки и скромно занять свое кресло в кают-компании.
Итак, все были налицо, кроме достопочтенного капитана корвета «Коршун». Но кто из нас мог знать, волны каких морей и океанов бороздит его «Коршун»?..
Я открыл нашу экстренную встречу и рассказал о памятнике Мальчишу-Кибальчишу возле Московского Дворца пионеров и школьников. Это сообщение поразило высокое собрание. Ведь из членов нашего клуба, по слухам, один Карл Фридрих Иероним Мюнхаузен удостоен подобной чести. При этом я заметил, что, по совести, не могу считать памятником громадную статую, которая поставлена лично мне в центре японской столицы – городе Токио. А у моих ног колоссальная автомобильная шина… Я полагаю, что мой автор Джонатан Свифт и не рассчитывал, что Лемюэль Гулливер будет использован для рекламы так называемой «шины Свифта»!
– Совершенно справедливо!.. Тем более что во времена Свифта не было ни автомобилей, ни шин! – иронически произнес Немо.
Артур Грэй предложил немедленно отправиться к памятнику Мальчишу-Кибальчишу. Все приняли это с восторгом. Но оставалось, согласно традициям клуба, выбрать председателя сегодняшней встречи. Мюнхаузен высказался за то, чтобы выбрать самого правдивого из капитанов… Некоторые выдвинули мою скромную кандидатуру, поскольку именно я сегодня созвал всех в кают-компанию. Но мне не хотелось выпускать из рук гусиное перо, так как меня осенило предчувствие, что я смогу занести в вахтенный журнал совершенно необыкновенные приключения.
Пока шли споры, любезный Дик вспомнил, что первый памятник литературным героям был поставлен в городе Ганнибале на реке Миссисипи. Это памятник Тому Сойеру и Гекльберри Финну. После Московского Дворца пионеров надо отправиться в Ганнибал! И тогда возникла идея – вручить председательский молоток самому юному из капитанов. Пусть мальчишкам воздает должное их сверстник!..
Пятнадцатилетний капитан не стал отказываться, и мы сразу услышали знакомый нам на протяжении более тридцати лет стук председательского молотка из черного дерева.
И снова возникли споры… Как быть? На чем ехать? Ведь ни фрак из козьих шкур, которым так гордился ветеран клуба Робинзон Крузо, ни расшитый камзол и треуголка Мюнхаузена, ни бархатный редингот вашего Лемюэля Гулливера не могли не вызвать чрезмерное внимание на вечерних улицах Москвы.
Из затруднительного положения нас вывел достоуважаемый капитан Немо. Сын Индии с детства умел водить слонов и знал их язык. Ведь при дворце принца Дакара, как по словам самого Жюля Верна именовался в молодости Немо, держали выездных слонов.
Но где взять слона в Москве, да еще в такое позднее время, когда Зоологический сад наверняка закрыт, а в обоих московских цирках идет представление? Я взял на себя смелость напомнить капитанам об одной больной девочке по имени Надя. В рассказе Александра Куприна «Слон» описано, что Надя тихо угасала. Врачи советовали ее папе и маме исполнять любое желание девочки, даже малейшие ее капризы. Но у нее уже не было ни желаний, ни капризов. Однажды утром она проснулась немного бодрее, чем всегда… Она видела сон про слона… и захотела с ним повидаться. Но только не с таким, который нарисован на картинке. А с настоящим, живым слоном. Папа поспешил в зверинец. Добродушный немец-хозяин согласился привести к Наде своего самого большого слона – Томми, который весил сто двенадцать пудов. Девочка играла со слоном, обедала вместе с ним и, наконец, заснула около него…
– Позвольте! Позвольте, капитан Гулливер, – перебил меня Тартарен. – Я уже достал с книжной полки четвертый том сочинений Куприна. Вот, пожалуйста… Читаю вам интереснейшие сведения со сто девяносто четвертой страницы…
Он читал очень быстро, с каким-то торопливым восхищением, но я все же успел записать отрывок из рассказа в вахтенный журнал…
«В эту ночь Надя видит во сне, что она женилась на Томми и у них много детей, маленьких, веселых слоняток. Слон, которого ночью отвели в зверинец, тоже видит во сне милую, ласковую девочку. Кроме того, ему снятся большие торты, ореховые и фисташковые, величиной с ворота…» А в конце страницы девочка говорит: «Передайте Томми, что я уже совсем здорова!»
Я напомнил своим дорогим коллегам, что надо оставить записку с координатами нашего предполагаемого путешествия непременному члену нашей кают-компании – капитану корвета «Коршун». Мною была выражена уверенность, что «Коршун» найдет нас, где бы мы ни оказались.
Любезный Дик Сэнд не поставил себе за труд быстро набросать записку, где были указаны ближайшие пункты назначения – Московский Дворец пионеров и город Ганнибал в Соединенных Штатах Америки.
Все предположения о наших дальнейших маршрутах там не были указаны, поскольку у нас были очень широкие планы, которые, увы, полностью не были осуществлены благодаря необычайным и весьма загадочным обстоятельствам… Но не будем забегать вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Но я не узрел «Тимура и его команду». Как выяснилось, для этого надо было только оглянуться… Целая стена была украшена витринами с изданиями «Тимура». А на отдельных щитах виднелись какие-то фотографии. Я протер батистовым платочком (невольный подарок рассеянной школьницы) стекла своего лорнета и стал разглядывать кадры из фильма о Тимуре.
От этого увлекательного занятия меня отвлек громкий собачий лай. Ко мне подбежала большая светло-рыжая собака. Обнюхав мои чулки, она тихо зарычала и легла поперек пути у двери. Сомнений не было – это была Рита, собака Тимура, державшая Женю в плену на даче, если я не ошибаюсь, на девятой странице повести.
Естественно, что следом за Ритой из переплета выскочил главный герой этого повествования – высокий темноволосый мальчуган лет тринадцати. На нем были легкие черные брюки и темно-синяя безрукавка с вышитой красной звездой. Я с подобающей случаю вежливостью снял свою широкополую шляпу и сделал легкий поклон. Но Тимур не был знатоком церемониала, принятого в Англии в начале восемнадцатого века. Он порывисто обнял меня и предложил свои услуги в качестве гида по выставке в читальном зале. В течение нескольких минут я узнал об Аркадии Гайдаре столько интересного, что этого хватило бы на несколько писательских биографий. Оказывается, в четырнадцать лет юный Голиков (такова настоящая фамилия писателя) добровольно вступил в Красную Армию и участвовал во многих сражениях. В шестнадцать лет он командовал полком в легендарной дивизии Котовского (редкостный случай в истории не только кавалерии, но и военного искусства вообще). По окончании гражданской войны он собирался остаться в армии. Но это оказалось невозможным – раны и контузия вывели его из строя. Врачи были неумолимы. Бедный Гайдар написал прощальное письмо Михаилу Васильевичу Фрунзе. Он ни на что не надеялся. Просто это был порыв души. Но буквально на следующий день прославленный полководец вызвал автора письма к себе и посоветовал ему заняться литературной деятельностью, стать воспитателем будущих поколений бойцов. И Гайдар стал журналистом, писателем… На всех своих рукописях в правом верхнем углу он всегда рисовал красную звездочку.
Я спросил Тимура, почему Гайдар стал писать именно для детей, а мальчик ответил мне словами своего автора: «Для детей надо писать так же, как для взрослых, но только лучше».
Меня заинтересовал еще один вопрос: как, собственно, появился на свет мой собеседник – любимый герой детской литературы?..
– Это случилось совсем по-особенному, капитан Гулливер, – сказал Тимур. – Аркадий Петрович написал для Студии детских фильмов сценарий «Тимур и его команда». Фильм поставил режиссер Александр Разумный. Так «моя команда» появилась на экране, и до сих пор ее смотрят все новые и новые ребята. Подрастают и смотрят… Смотрят и растут дальше… А по сценарию мой автор написал повесть, которая печаталась много раз.
Тем временем мы подошли к последнему стенду. Он был посвящен гибели Аркадия Гайдара. Я долго рассматривал его последнюю фотографию, снятую в Москве перед уходом на фронт в июле сорок первого года. Плечистый, кряжистый человек с мягкой улыбкой на устах и проникновенными, добрыми глазами… А вот и последний снимок, сделанный на фронте примерно через месяц. На камне сидит суровый Гайдар, Гайдар-воин, в стальном шлеме, с автоматом на коленях. А на дальнем плане несжатое поле и одинокое дерево, опаленное огнем.
Я с большим волнением слушал Тимура.
– В первые дни Великой Отечественной войны Аркадий Петрович добился отправки на фронт. В карманах его гимнастерки лежали билеты военного корреспондента «Комсомольской правды» и «Пионерской правды». Он присылал с передовой пламенные статьи, обращенные к сердцам юных патриотов Родины.
После падения Киева, – со вздохом продолжал Тимур, – Гайдар с группой бойцов попал в окружение и присоединился к партизанскому отряду. Вместе с народными мстителями Украины он сражался в тылу врага, сменив перо на пулемет. Прикрывая отход своих товарищей, он погиб в бою под тихой деревушкой Леплявой… А потом его прах перенесли на берег Днепра возле Канева. Он покоится там, неподалеку от могилы Тараса Шевченко.
Наконец, мы остановились возле витрины с газетными вырезками, посвященными подвигу Гайдара.
Теперь голос Тимура задрожал, мальчик с трудом сдерживал слезы:
– Вот что писали о беседе с Гайдаром его друзья и соратники – военные корреспонденты… «Вы думаете, что я не знаю, почему иные наши собратья ушли от фронтовых дел? Все знаю. И напрасно они думают, что война им это спишет. Списать можно стоптанные сапоги, поношенные рукавицы, а совесть не списывается. Я понимаю: таланты надо беречь, но ведь есть долг перед народом, наконец, перед своей совестью. Вспомним: разве лорд Байрон был не талантлив? А он на своем корабле отправился к греческим повстанцам и умер на чужой земле. А наш Пушкин? Кажется, таланта ему не занимать, правда? А с Кавказским корпусом генерала Паскевича штурмовал Арзрум, не прятался от пуль, лихо скакал на коне над ущельями. Граф Лев Николаевич Толстой был артиллеристом в осажденном Севастополе, а ведь мог не быть на войне. Отечество было в опасности, и он пошел на передний край…»
Тимур справился со своим волнением и продолжал уже спокойно:
– Мне хочется, капитан Гулливер, чтобы вы занесли на страницы вахтенного журнала еще одну запись из фронтового блокнота. Вот какая была беседа с моим автором… На Юго-Западном фронте…
«– Как вы относитесь к смерти?
– Отрицательно.
– Зачем же вы лезете под пули?
– Чтобы жить.
– Вы же не солдат, а писатель?
– Барабанщик шагает, как вам известно, всегда впереди.
– При чем тут барабанщик?
– Писатель и есть барабанщик. Я себя не представляю в какой-то другой роли».
Мы медленно шли вдоль стендов гайдаровской выставки, которая была в высшей степени убедительным доказательством бессмертия писателя. Нам не хотелось говорить – ни мне, ни любезному Тимуру. Ведь молчание иногда бывает гораздо красноречивее слов.
Внезапно приоткрылся переплет одной из книг, и откуда-то с чердака раздался звонкий торжествующий голос Жени:
– Подаю по форме № 1 позывной сигнал общий!
– Сумасшедшая! – перебил Тимур. – Что ты делаешь?
Но действие повести неумолимо двигалось дальше, согласно авторской записи на семидесятой странице…
«…Но уже закрутилось, заскрипело тяжелое колесо, вздрогнули, задергались провода: «Три – стоп», «три – стоп», остановка! И загремели под крышами сараев, в чуланах, в курятниках сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки…» И тут же из раскрытой книги донеслись звуки аккордеона, на котором играла Женина сестра Ольга.
– До новых встреч, капитан Гулливер… – на бегу крикнул Тимур. – Я больше не могу… Ведь не может команда провожать без меня Георгия на фронт!
Я помахал вслед батистовым платочком. И запах «Мечты» стал слышен в читальном зале. Затем я проследовал к двери из читального зала в библиотеку. Но не сразу мне удалось услышать ее уютный, располагающий к приятным воспоминаниям скрип… Я увидел прямо на стене, по бокам двери выставку детских рисунков. Кнопками к обоям были прикреплены очаровательные рисунки под общим девизом – «Герои Гайдара глазами детей».
Я обратил внимание, что по большей части рисовали Мальчиша-Кибальчиша. Вот он скачет на коне… Вот беседует с ребятами… Вот лихо рубится в бою с буржуинами… А самый лучший его портрет – голова мальчишки в шапке-буденовке.
И тут я обратился к самому себе с вполне заслуженным упреком – как вы могли, сударь, будучи одним из старинных обитателей книжных полок, упустить из виду, что сейчас возлагаются цветы, а возможно, венки и адреса к первому памятнику литературному герою в достославном городе Москве? И как вы могли не оповестить об этом своих коллег по Клубу знаменитых капитанов?..
Я быстро открыл дверь… Мне послышалось, что на сей раз она скрипнула как-то укоризненно и, я бы сказал, даже сердито. В библиотеке все было, как всегда, на своих местах. Глубокие кожаные кресла как бы приглашали поскорее расположиться возле круглого стола, в центре которого голубел большой глобус. Мерно и равнодушно отмеривали время большие часы. По стенам неподвижно висели портреты выдающихся мореплавателей – Беллинсгаузена, Лазарева, Беринга, адмирала Макарова и академика Шмидта. Мне почудилось, что Отто Юльевич Шмидт смотрит на меня с недовольной улыбкой, а его коллеги отвернулись в разные стороны. И я не задумываясь принял весьма ответственное решение – свистать всех вниз! Пусть знаменитые капитаны немедленно спустятся с книжных полок на экстренное заседание клуба. И я запел нашу широко известную песенку…
В шорохе мышином,
В скрипе половиц
Медленно и чинно
Сходим со страниц…
Должен, однако, заметить, что лишь немногие были посвящены в тайну этой песенки. Эта на первый взгляд незатейливая мелодия по сути дела была – «подаю по форме № 1 позывной сигнал общий!» из повести о Тимуре и его команде. Мышиный шорох отлично заменял колесо, провода, сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки, в чем я имел счастливую возможность лишний раз удостовериться.
…Встречи час желанный
Сумерками скрыт…
Все мы капитаны,
Каждый – знаменит!..
Это пели члены клуба, выходя из переплетов своих романов… Первым в кают-компании показался капитан Робинзон Крузо в своем оригинальном фраке из козьих шкур с топором за поясом и мушкетом в руке. Его провожали по обычаю Пятница, попугай и любимая коза. Но губернатор необитаемого острова подал своей свите повелительный знак рукой. И Пятница тут же исчез, захватив с собой и попугая, и козу.
Затем с верхней полки спустился по веревочному трапу (который нам впоследствии очень пригодился) Дик Сэнд, гораздо более известный юным читателям под прозвищем пятнадцатилетнего капитана.
Раздался шум весел, и на шлюпке с «Наутилуса» прибыл капитан Немо. Всем известный сын Индии занял свое место у круглого стола и поправил на голове белоснежную чалму. Гораздо менее благополучным было прибытие любезного Тартарена. Раздался страшный шум и грохот. На пол полетели кастрюли, патронташи, малайские кривые ножи, термосы, одеяла… путеводители, портреты каких-то восточных красавиц, охотничьи ружья и небольшие, но элегантные лыжи. Затем на диван плюхнулся сам любимец Тараскона, не выпуская из рук саквояжа, плащ-палатки и томагавка. Мне показалось почти невероятным, что малиновая феска с черной кисточкой каким-то чудом удержалась на его голове.
Собирая свою рассыпанную по полу походную амуницию, достопочтенный охотник за львами и фуражками не удержался от присущего ему прилива красноречия:
– Ах, медам и месье!.. На страницах романов моего автора Альфонса Доде царит одна черная неблагодарность… Мой друг по Сахаре верблюд, который на каждом шагу проявлял ко мне чувства любви и преданности… Представьте себе, завидев заросли каких-то колючек, очевидно, большое лакомство с точки зрения этого обжоры, вдруг брыкнулся, сбросил меня с горба и умчался пировать…
Ужасно! Ужасно! Меня спасло только мое искусство альпиниста. Ведь смог же я спуститься с вершины Монблана, даже не поднимаясь на нее!..
– А что тут особенного, любимец Тараскона?.. – ворчливо произнес Мюнхаузен, влетая на утиной запряжке в распахнутое окно. – Ведь мог же я не один десяток раз не только открыть Северный полюс, но и закрыть его! А также полюс холода, полюс недоступности, полюс истины и полюс скромности…
Затем он свистнул, и послушные утки сделали круг почета, обогнув люстру. После этого нехитрого маневра они умчались в свои гнездовья на страницах книги Эриха Распэ.
Тем временем достойнейший Артур Грэй успел попрощаться со своей любимой, своей Ассоль на борту галиота «Секрет», спрыгнуть с восьмой полки и скромно занять свое кресло в кают-компании.
Итак, все были налицо, кроме достопочтенного капитана корвета «Коршун». Но кто из нас мог знать, волны каких морей и океанов бороздит его «Коршун»?..
Я открыл нашу экстренную встречу и рассказал о памятнике Мальчишу-Кибальчишу возле Московского Дворца пионеров и школьников. Это сообщение поразило высокое собрание. Ведь из членов нашего клуба, по слухам, один Карл Фридрих Иероним Мюнхаузен удостоен подобной чести. При этом я заметил, что, по совести, не могу считать памятником громадную статую, которая поставлена лично мне в центре японской столицы – городе Токио. А у моих ног колоссальная автомобильная шина… Я полагаю, что мой автор Джонатан Свифт и не рассчитывал, что Лемюэль Гулливер будет использован для рекламы так называемой «шины Свифта»!
– Совершенно справедливо!.. Тем более что во времена Свифта не было ни автомобилей, ни шин! – иронически произнес Немо.
Артур Грэй предложил немедленно отправиться к памятнику Мальчишу-Кибальчишу. Все приняли это с восторгом. Но оставалось, согласно традициям клуба, выбрать председателя сегодняшней встречи. Мюнхаузен высказался за то, чтобы выбрать самого правдивого из капитанов… Некоторые выдвинули мою скромную кандидатуру, поскольку именно я сегодня созвал всех в кают-компанию. Но мне не хотелось выпускать из рук гусиное перо, так как меня осенило предчувствие, что я смогу занести в вахтенный журнал совершенно необыкновенные приключения.
Пока шли споры, любезный Дик вспомнил, что первый памятник литературным героям был поставлен в городе Ганнибале на реке Миссисипи. Это памятник Тому Сойеру и Гекльберри Финну. После Московского Дворца пионеров надо отправиться в Ганнибал! И тогда возникла идея – вручить председательский молоток самому юному из капитанов. Пусть мальчишкам воздает должное их сверстник!..
Пятнадцатилетний капитан не стал отказываться, и мы сразу услышали знакомый нам на протяжении более тридцати лет стук председательского молотка из черного дерева.
И снова возникли споры… Как быть? На чем ехать? Ведь ни фрак из козьих шкур, которым так гордился ветеран клуба Робинзон Крузо, ни расшитый камзол и треуголка Мюнхаузена, ни бархатный редингот вашего Лемюэля Гулливера не могли не вызвать чрезмерное внимание на вечерних улицах Москвы.
Из затруднительного положения нас вывел достоуважаемый капитан Немо. Сын Индии с детства умел водить слонов и знал их язык. Ведь при дворце принца Дакара, как по словам самого Жюля Верна именовался в молодости Немо, держали выездных слонов.
Но где взять слона в Москве, да еще в такое позднее время, когда Зоологический сад наверняка закрыт, а в обоих московских цирках идет представление? Я взял на себя смелость напомнить капитанам об одной больной девочке по имени Надя. В рассказе Александра Куприна «Слон» описано, что Надя тихо угасала. Врачи советовали ее папе и маме исполнять любое желание девочки, даже малейшие ее капризы. Но у нее уже не было ни желаний, ни капризов. Однажды утром она проснулась немного бодрее, чем всегда… Она видела сон про слона… и захотела с ним повидаться. Но только не с таким, который нарисован на картинке. А с настоящим, живым слоном. Папа поспешил в зверинец. Добродушный немец-хозяин согласился привести к Наде своего самого большого слона – Томми, который весил сто двенадцать пудов. Девочка играла со слоном, обедала вместе с ним и, наконец, заснула около него…
– Позвольте! Позвольте, капитан Гулливер, – перебил меня Тартарен. – Я уже достал с книжной полки четвертый том сочинений Куприна. Вот, пожалуйста… Читаю вам интереснейшие сведения со сто девяносто четвертой страницы…
Он читал очень быстро, с каким-то торопливым восхищением, но я все же успел записать отрывок из рассказа в вахтенный журнал…
«В эту ночь Надя видит во сне, что она женилась на Томми и у них много детей, маленьких, веселых слоняток. Слон, которого ночью отвели в зверинец, тоже видит во сне милую, ласковую девочку. Кроме того, ему снятся большие торты, ореховые и фисташковые, величиной с ворота…» А в конце страницы девочка говорит: «Передайте Томми, что я уже совсем здорова!»
Я напомнил своим дорогим коллегам, что надо оставить записку с координатами нашего предполагаемого путешествия непременному члену нашей кают-компании – капитану корвета «Коршун». Мною была выражена уверенность, что «Коршун» найдет нас, где бы мы ни оказались.
Любезный Дик Сэнд не поставил себе за труд быстро набросать записку, где были указаны ближайшие пункты назначения – Московский Дворец пионеров и город Ганнибал в Соединенных Штатах Америки.
Все предположения о наших дальнейших маршрутах там не были указаны, поскольку у нас были очень широкие планы, которые, увы, полностью не были осуществлены благодаря необычайным и весьма загадочным обстоятельствам… Но не будем забегать вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33