налитая в него вода должна оставаться холодной даже в самую сильную жару на солнцепёке, прогонять усталость и наполнять утомлённое тело силой и бодростью. И при всём при этом — не бьющийся. В долине такие кувшины обычное дело, в них отстаивают водопроводную воду. Но за чарокамным кругом поражающие красотой и совершенством гончарные изделия превращались в кривобокие поделки, хрупкие и ненадёжные. Подарить другу кувшин собственной работы Дарик вознамерился твёрдо, во всю силу знаменитого хелефайского упрямства, и провозился с ним месяц, да ещё и Миратвен всё время помогал, у Дарика не хватало ни волшебнического мастерства, ни знаний. На Технической стороне подарок волшебные свойства терял, но совершенная красота работы сохранялась неизменной. Славян сочувственно улыбнулся воспоминанию и сказал: — Отсюда легенды о хелефайских дарах, которые с рассветом обращаются в сухие листья. Об оплате за товары и услуги желудями и навозом. Легенды неимоверно древние, хелефайи многие столетия торгуют только тем, что не портится, покидая чарокамный круг — лечебными травами и бальзамами, косметикой и разнообразными овощными маринадами, приправами — но живучие.
— Нам пора, — глянул на часы Жерар.
* * *
День выдался солнечный и тёплый, задерживаться ещё и на февраль гаврская зима не собиралась.
На противоположной стороне площади Весны хелефайи выходили из такси, строились: впереди светловолосый вестник, затем два стража-дарко, владыка-лайто в светло-сиреневом тайлонире. Венец с цветками вереска и стрекозами, как и водится у правителей волшебных долин, тонкий, серебряный. За владыкой — четыре старейшины, парами дарко-лайто.
— За старейшинами — советники. Вон те две дарко, — пояснил Славян. Он, адвокат и Жерар смотрели на делегацию из окна кабинета на втором этаже. — У волшебных рас советник — должность временная. Если правителям нужна юридическая консультация, то адвокат носит звание советника, пока есть необходимость в его помощи. Потом опять становится обычным долинником. Поэтому серые у них только мантии, а рубаху выбирают по своему вкусу, за исключением высоких и запретных цветов, разумеется.
— Это что ещё такое? — спросил Дегре.
— Цвета-символы, причём символика закреплена законодательно. Синий, серый, фиолетовый — высокие, как и все их оттенки. До некоторой степени — голубой, но только в определённых случаях: свадебный наряд, облачения целителя. Тут весь тайлонир голубой, а так носят либо голубую мантию, либо рубаху, тогда цвет ничего особенного не значит. Запретные — белый, красный, оранжевый. Их используют только в случае беды. Причём розовый к красному никакого отношения не имеет, хороший цвет.
— Сложно, — загрустил адвокат.
— Ерунда, — отмахнулся Славян. — Запомнить легко.
— Они всегда в однотонном ходят? — спросил Жерар.
— Преимущественно. Расписных тканей хелефайи не любят, тонированные разве что. Или с почти незаметным тканым рисунком.
— Интересно, что за советников привёз владыка, — проговорил адвокат.
— Юриста и архитектора, — хмыкнул Славян. — А вы бы взяли агронома и косметолога?
— Столько стражи… — испугался Жерар.
— Обычная десятка. То есть по две четвёрки с командиром, — ответил Славян. — Или восьмёрка, командир и заместитель. Хелефайи любят чётные числа, особенно два, четыре и восемь.
Стражи тем временем окружили владыку, старейшин и советников, процессия через площадь последовала к дому Жерара.
— Дозатворничался нитриенец, — развеселился Славян. — Из-за такого пустяка, как дом купить, сам едет, любой другой владыка просто отправил бы двух советников и пару стражей. Но Риллавену командировать некого, все его подданные разучились за четыреста с лишним лет дела с человеками вести. Вот и пришлось самому переться. А значит — свиту с собой волочь. Он ведь глава государства, в одиночку ездить этикет запрещает. Вот и припёр кучу народу. Так что не бойтесь, и не стесняйтесь, все преимущества у вас.
Вестник позвонил в дверь. Открыл специально нанятый на сегодня привратник. Задал все положенные по этикету вопросы, доложил мажордому. Тот — Жерару. Хелефайи терпеливо дожидались у порога.
— Впускайте, чего уж теперь, — сказал Жерар.
Мажордом сочувственно улыбнулся, визит целой оравы эльфов нравился ему ничуть не больше, чем Жерару.
Встречать гостей Жерар вышел в холл, к подножию лестницы. Адвокат и Славян встали по бокам. Холл просторный, с университетский спортзал, и оформлен в хелефайском вкусе: стены со светло-зелёными обоями в мелкий, малозаметный цветочный рисунок, золотистый потолок. Пол и ступени лестницы на второй этаж затянуты мягким ковролином цвета палой листвы. Низкие мягкие кушетки вдоль стен, обтянутые золотисто-бежевым плюшем, между ними — керамические горшки с вьющимися растениями. Двери в комнаты первого этажа, перила лестницы — из кусочков тёмного и светлого дерева, резные. Лёгкие, весёлые, и в тоже время прочные, основательные. Только люстра резко выбивается из общего стиля — тяжеловесно-вычурная хрустальная поделка в стиле барокко, помпезная, холодная, крикливо-роскошная и безвкусная.
Пока хозяин дома и гость обменивались приветствиями, Славян разглядывал нитриенцев.
Он и забыл, что хелефайи так прекрасны. За эндориенские выходные и пиаплиенские шабашки их красота примелькалась, стала обыденной и незаметной. Но Риллавен с первого же мгновенья напомнил презренным потомкам обезьяны, кто и что есть Старшая раса, Перворождённые.
Водопад золотистых кудрей, волосы у Риллавена густые и невесомо лёгкие. Тонкие, совершенные черты лица. Изящные, гибкие кисти рук идеальной формы, посеребрённые миндалевидные ногти — безупречно правильной длины, ни миллиметром больше, ни миллиметром меньше. Кожа чистая, гладкая, юная, с безукоризненно ровным загаром.
И глаза — для человека невозможно огромные, немного, на ближневосточный лад, раскосые, синие как васильки. Сравнивать их с холодным, бездушным блеском сапфиров Славяну показалось неправильным и оскорбительным. Светло-коричневые брови владыки тонкие, длинные, безукоризненного рисунка. И невероятно густые и длинные ресницы того же цвета.
Остальная свита ничуть не хуже — мужчины и женщины всё той же невозможной, недостижимой для других рас красоты. Движения гибкие, сильные, грациозные как танец пламени и течение воды. Совместить такое могут лишь хелефайи.
Выглядят хелефайи всю свою почти бесконечную жизнь на двадцать лет.
И человеки — тяжёлое неуклюжее тело, лица грубые, словно слепленные наспех, нос-рот на месте и ладно. Слабосильные, беспомощные перед болезнями и одряхлением. Проклятые ничтожно коротким сроком бытия, из которого на детство и старость, то есть на преджизнь и послежизнь приходится две трети. Рядом с вечной юностью и совершенной красотой хелефайев убожество человеческой природы ранит потомков обезьяны ещё сильнее.
Славян нахмурился, слишком откровенно выпячивали нитриенцы своё превосходство, до сих пор у хелефайев Славян такого не встречал, долинники Эндориена и Пиаплиена держались куда как проще. Да было бы ещё чем хвалиться! В том, что хелефайями родились, никакой их заслуги нет, с таким же успехом могли быть гоблинами или человеками.
Понятно, когда Жерар фотоснимками гордится, или Дарик с Миратвеном — кувшином для воды. Имеют полное право. А эти-то с чего выпендриваться взялись? Похваляться происхождением вместо дела способны только законченные никчёмы и ничтожества, которые что-то путёвое сделать просто не способны, ни ума не хватит, ни умений. Не выкажи Риллавен такого глупого, слабодушного высокомерия, Славян бы сдержался. Но когда какой-то полудурок — больше трёх тысяч лет прожил, а ума не нажил — принимается унижать людей только за то, что уши у них круглые, и камень взбесится.
Интернатская жизнь приучила скрывать чувства в глубоком ледяном спокойствии, точно рассчитывать каждое слово и движение, время и место схватки. Жерар глянул на сына с испуганным удивлением: от парня ощутимо повеяло холодом. Славян мотнул головой, словно стряхивал наваждение, ободряюще улыбнулся. Но привычных Жерару солнечных искорок в глазах не было.
Хелефайи осмотрели дом, советница-архитектор едва заметно кивнула, — полужилая-полуофисная пятиэтажка для посольства подходила идеально. Запрошенная сумма, по мнению адвокатессы, вполне приемлемая, можно покупать. Хелефайи спустились в холл.
— Дом мне подходит, — с величественной снисходительностью изронил владыка. — И цена.
Жерар и Дегре склонились в глубоком поклоне, сбивчиво пробормотали благодарность. Славян посмотрел на них с удивлением. Им-то Риллавен не владыка. А Жерар так вообще может в любую минуту выставить его за дверь — не буду тебе продавать, и точка.
— Бумаги должны быть готовы через час, — приказал Риллавен.
— За срочность — десять процентов надбавки, — напомнил закон Славян.
Владыка обратил на него подчёркнуто удивлённый взгляд.
— Вы кто? — В умении наполнить пару коротких слов или крохотную паузу целым океаном уничижительного презрения с хелефайями не сравнится никто.
— Бродников Вячеслав Андреевич. — Славян переждал пару мгновений и сказал: — Ну так что, на проценты грошей хватит?
— Владыка Нитриена, — начал было Жерар, но Славян опередил:
— Не торопись. Он не единственный покупатель на весь Гавр. И если тебе чем-то его рожа не понравилась, или манеры, гони в шею. Сейчас многим долинам нужен дом в Гавре, не хелефайям продашь, так гоблинам или вампирам.
— И вы отважитесь вести дела с упырями? — с презрительной насмешкой поинтересовался Риллавен.
— После эльфийского хамства, — благожелательно улыбнулся Славян, — вампирская интеллигентность приятна двойне.
Хелефайи возмущённо охнули, верхушки ушей отогнулись, отклонились к щекам, кончики агрессивно задрались — человек напрашивается на драку. Жерар испуганно простонал «Слав!», а владыка ожёг дерзкого обезьяныша гневным взглядом. Тот не испугался, лишь прищурился насмешливо.
— Впрочем, — сказал человек, — вашу неуклюжесть в разговорах легко извинить: провинциальным затворникам негде набраться изящных манер.
— Владыка, — гневно воскликнул старейшина-дарко, — да этот обезьяныш над нами издевается!
— С каких пор простая констатация факта стала издевательством? — ехидно поинтересовался человек.
— У тебя слишком длинный язык, смертный, — ответил старейшина. Уши выпрямились, кончики немного отвернулись назад. — Смотри, как бы тебе его не укоротили на голову.
— Теперь я понял, почему вы закрыли долину, — сочувственно сказал человек владыке Нитриена. — Стыдно было за площадные манеры своих поданных. Но это вы зря, их не прятать, а воспитывать надо. Лучше всего отправить на курсы этикета — хоть чему-то, да научатся, можно будет и в люди вывести.
Риллавен с трудом удерживался, чтобы не перерезать наглому обезьянышу глотку прямо здесь.
— До сих пор человеческие обычаи, почтенный, — с холодной яростью сказал он, — не допускали, чтобы хозяин дома оскорблял приглашённых им же гостей.
— Как и обычаи хелефайев не позволяли гостю оскорбить хозяина, высокочтимый, — ответил человек с лёгким насмешливым спокойствием.
Владыку спокойствие не обмануло — в эпицентре урагана тоже безветренная тишь, которая спустя мгновенье сменится убийственной яростью. Человек прекрасно понимает, чем рискует, и силу противника оценивает верно. Чего бы обезьяныш… нет… человек. Чего бы ни добивался Бродников, собственную шкуру считает ценой вполне приемлемой, и бой — а это бой, и не что иное — доведёт до победы.
Человек Риллавена напугал. Все человеки всегда чувствуют превосходство Перворождённых — и в ненависти, и в дружбе. Понимают, что хелефайи выше их несоизмеримо, и что бы ни происходило, при каких бы обстоятельствах не встретились человек и хелефайя, даже если толпа уличных отморозков устраивает загонную охоту на вышвырка, даже если хелефайя даёт человеку клятву вассальной верности — всегда человеки смотрят на хелефайев снизу вверх.
Но только не Бродников. Этот человек смотрел на них как на равных.
— Потрудитесь обосновывать свои обвинения, — сказал ему Риллавен. — Я законов гостеприимства не нарушил ни в чём.
— Тогда, — по-французски сказал Бродников, — перестаньте в присутствии хозяина дома говорить на языке, которого он не понимает.
Когда они в разговоре с человеком перешли на хелефайгел, не заметили ни старейшина, ни владыка. Потому что и сами смотрели на него как на равного. И равенство это было выше всех титулов и званий, расовых различий и прожитых лет — равенство людей, а не ролей и масок.
Такого с владыкой давно уже не было, много веков никто не смотрел на него просто как на людя, на Риллавена, а не как на владыку, хелефайю трёх тысяч двухсот семидесяти лет, самого старшего из живущих в трёхстороннем мире. Слишком долго никто не видел его самого, все — и хелефайи, и человеки, и гоблины, и вампиры, и неодолимо проницательные рыцари орденов — видели только правителя Нириена, врага, союзника, помощника или соперника. А сейчас под прямым взглядом Бродникова оказался просто Риллавен, как он есть сам по себе, в своём истинном виде, со всеми мыслями и чувствами, надеждами и опасениями, предрассудками и предубеждениями.
Бой человеку владыка Нитирена проиграл, даже не успев начать сражение, оружие Бродников выбрал слишком сильное — истину.
Теперь только и остаётся, что достойно капитулировать.
— Приношу свои извинения, мсье Дюбуа, — склонил голову Риллавен.
— Всё в порядке, владыка Нитриена, — вернул поклон Жерар. — Усталость после дальней дороги…
— И чем скорее вы закончите дела, — вмешался Славян, — тем будет лучше. Усталость — скверная партнёрша.
— Да, — согласился Риллавен. — Не будем тянуть. Десять процентов надбавки Нитриен принимает. Если, мсье Дюбуа, вас не обременит такая поспешность. Мы вполне можем подождать и оформить покупку в обычные сроки.
— Часа на оформление и регистрацию сделки вполне достаточно, — торопливо сказал адвокат, уже успел подсчитать сумму положенных ему процентов. — Я привезу все бумаги, — он глянул на часы, — ровно в семнадцать тридцать.
— Вы чай будете или молоко? — спросил у хелефайев Славян. В таких случаях предлагают вино, но хелефайи никогда не станут его пить с людьми малознакомыми, с человеками в особенности, а само предложение сочтут оскорбительным.
— Чай, — сказала архитектор.
— Молоко, — выбрал старейшина-дарко.
— А сок яблочный есть? — спросил старейшина-лайто.
— Тут тебе не ресторан, — прошипел на хелефайгеле первый старейшина, тот, с которым едва не поругался Славян.
— Найдём и сок, — ответил Жерар и пригласил хелефайев в гостиную.
Владыка грел захолодевшие пальцы о чашку с горячим молоком, посматривал на расслабившихся, повеселевших подданных. В человеческом городе они не были давно, и теперь азартно расспрашивали Дюбуа и Бродникова обо всех новшествах, появившихся за четыреста лет. Собеседники-человеки им нравились, даже стражам, вон как глаза блестят, уши оттопырились, мочки приподнялись и повернулись вперёд.
Чуму в чай этому рыжему мосластому обезьянышу! Бродников оказался слишком похож на тех, кто ушёл от Риллавена много веков назад — навсегда. Душа сжалась и застонала в предчувствии неминуемой боли. И какой дурак сказал, что время лечит?! Оно заставляет забыть о ранах, прячет их вглубь, заслоняет столетиями — но не исцеляет. И при первом же удобном случае всё возвращается. Будь проклято бессмертие, которое заставляет столько раз переживать потери, которое нельзя обменять даже на один день жизни для…
Усилием воли Риллавен загнал воспоминания вглубь, сделал почти несуществующими. Имена ушедших не прозвучали. Зато лютым огнём разгорелась ненависть к тому, кто едва не вернул их тени. К тому, кто дерзнул быть похожим на лучших людей из всех, кто когда-либо жил в прошлом, живёт сейчас и будет жить в будущем. На тех, кто был Риллавену бесконечно дорог, на тех, кого он не увидит больше никогда.
Бродников почувствовал его взгляд, обернулся. Посмотрел сначала с удивлением, потом с сочувствием, едва заметно улыбнулся, солнечные искорки в зеленовато-карих глазах тёплые, мягкие — любой холод прогонят, но не обожгут.
Такой ненависти просто не может быть, Риллавен и представить себе на мог, что способен ненавидеть так сильно. Весь огромный трёхсторонний мир теперь тесен для них двоих — Риллавена и обезьяныша, который посмел его понять. Да ещё так глубоко — понять то, что боится понимать сам Риллавен.
Человек ответил прямым взглядом, принял его ненависть — знал, чем приходится расплачиваться за понимание. «Ты враг», — безмолвно сказал Риллавен. Бродников кивнул с серьёзной, вдумчивой улыбкой: «Я тебя понимаю».
* * *
Почему-то на Срединной и Магической сторонах компьютеры в сеть не объединяются, даже локальную, не говоря уже о глобальной, вмиг сгорают до бесформенного куска железа, стекла и пластика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
— Нам пора, — глянул на часы Жерар.
* * *
День выдался солнечный и тёплый, задерживаться ещё и на февраль гаврская зима не собиралась.
На противоположной стороне площади Весны хелефайи выходили из такси, строились: впереди светловолосый вестник, затем два стража-дарко, владыка-лайто в светло-сиреневом тайлонире. Венец с цветками вереска и стрекозами, как и водится у правителей волшебных долин, тонкий, серебряный. За владыкой — четыре старейшины, парами дарко-лайто.
— За старейшинами — советники. Вон те две дарко, — пояснил Славян. Он, адвокат и Жерар смотрели на делегацию из окна кабинета на втором этаже. — У волшебных рас советник — должность временная. Если правителям нужна юридическая консультация, то адвокат носит звание советника, пока есть необходимость в его помощи. Потом опять становится обычным долинником. Поэтому серые у них только мантии, а рубаху выбирают по своему вкусу, за исключением высоких и запретных цветов, разумеется.
— Это что ещё такое? — спросил Дегре.
— Цвета-символы, причём символика закреплена законодательно. Синий, серый, фиолетовый — высокие, как и все их оттенки. До некоторой степени — голубой, но только в определённых случаях: свадебный наряд, облачения целителя. Тут весь тайлонир голубой, а так носят либо голубую мантию, либо рубаху, тогда цвет ничего особенного не значит. Запретные — белый, красный, оранжевый. Их используют только в случае беды. Причём розовый к красному никакого отношения не имеет, хороший цвет.
— Сложно, — загрустил адвокат.
— Ерунда, — отмахнулся Славян. — Запомнить легко.
— Они всегда в однотонном ходят? — спросил Жерар.
— Преимущественно. Расписных тканей хелефайи не любят, тонированные разве что. Или с почти незаметным тканым рисунком.
— Интересно, что за советников привёз владыка, — проговорил адвокат.
— Юриста и архитектора, — хмыкнул Славян. — А вы бы взяли агронома и косметолога?
— Столько стражи… — испугался Жерар.
— Обычная десятка. То есть по две четвёрки с командиром, — ответил Славян. — Или восьмёрка, командир и заместитель. Хелефайи любят чётные числа, особенно два, четыре и восемь.
Стражи тем временем окружили владыку, старейшин и советников, процессия через площадь последовала к дому Жерара.
— Дозатворничался нитриенец, — развеселился Славян. — Из-за такого пустяка, как дом купить, сам едет, любой другой владыка просто отправил бы двух советников и пару стражей. Но Риллавену командировать некого, все его подданные разучились за четыреста с лишним лет дела с человеками вести. Вот и пришлось самому переться. А значит — свиту с собой волочь. Он ведь глава государства, в одиночку ездить этикет запрещает. Вот и припёр кучу народу. Так что не бойтесь, и не стесняйтесь, все преимущества у вас.
Вестник позвонил в дверь. Открыл специально нанятый на сегодня привратник. Задал все положенные по этикету вопросы, доложил мажордому. Тот — Жерару. Хелефайи терпеливо дожидались у порога.
— Впускайте, чего уж теперь, — сказал Жерар.
Мажордом сочувственно улыбнулся, визит целой оравы эльфов нравился ему ничуть не больше, чем Жерару.
Встречать гостей Жерар вышел в холл, к подножию лестницы. Адвокат и Славян встали по бокам. Холл просторный, с университетский спортзал, и оформлен в хелефайском вкусе: стены со светло-зелёными обоями в мелкий, малозаметный цветочный рисунок, золотистый потолок. Пол и ступени лестницы на второй этаж затянуты мягким ковролином цвета палой листвы. Низкие мягкие кушетки вдоль стен, обтянутые золотисто-бежевым плюшем, между ними — керамические горшки с вьющимися растениями. Двери в комнаты первого этажа, перила лестницы — из кусочков тёмного и светлого дерева, резные. Лёгкие, весёлые, и в тоже время прочные, основательные. Только люстра резко выбивается из общего стиля — тяжеловесно-вычурная хрустальная поделка в стиле барокко, помпезная, холодная, крикливо-роскошная и безвкусная.
Пока хозяин дома и гость обменивались приветствиями, Славян разглядывал нитриенцев.
Он и забыл, что хелефайи так прекрасны. За эндориенские выходные и пиаплиенские шабашки их красота примелькалась, стала обыденной и незаметной. Но Риллавен с первого же мгновенья напомнил презренным потомкам обезьяны, кто и что есть Старшая раса, Перворождённые.
Водопад золотистых кудрей, волосы у Риллавена густые и невесомо лёгкие. Тонкие, совершенные черты лица. Изящные, гибкие кисти рук идеальной формы, посеребрённые миндалевидные ногти — безупречно правильной длины, ни миллиметром больше, ни миллиметром меньше. Кожа чистая, гладкая, юная, с безукоризненно ровным загаром.
И глаза — для человека невозможно огромные, немного, на ближневосточный лад, раскосые, синие как васильки. Сравнивать их с холодным, бездушным блеском сапфиров Славяну показалось неправильным и оскорбительным. Светло-коричневые брови владыки тонкие, длинные, безукоризненного рисунка. И невероятно густые и длинные ресницы того же цвета.
Остальная свита ничуть не хуже — мужчины и женщины всё той же невозможной, недостижимой для других рас красоты. Движения гибкие, сильные, грациозные как танец пламени и течение воды. Совместить такое могут лишь хелефайи.
Выглядят хелефайи всю свою почти бесконечную жизнь на двадцать лет.
И человеки — тяжёлое неуклюжее тело, лица грубые, словно слепленные наспех, нос-рот на месте и ладно. Слабосильные, беспомощные перед болезнями и одряхлением. Проклятые ничтожно коротким сроком бытия, из которого на детство и старость, то есть на преджизнь и послежизнь приходится две трети. Рядом с вечной юностью и совершенной красотой хелефайев убожество человеческой природы ранит потомков обезьяны ещё сильнее.
Славян нахмурился, слишком откровенно выпячивали нитриенцы своё превосходство, до сих пор у хелефайев Славян такого не встречал, долинники Эндориена и Пиаплиена держались куда как проще. Да было бы ещё чем хвалиться! В том, что хелефайями родились, никакой их заслуги нет, с таким же успехом могли быть гоблинами или человеками.
Понятно, когда Жерар фотоснимками гордится, или Дарик с Миратвеном — кувшином для воды. Имеют полное право. А эти-то с чего выпендриваться взялись? Похваляться происхождением вместо дела способны только законченные никчёмы и ничтожества, которые что-то путёвое сделать просто не способны, ни ума не хватит, ни умений. Не выкажи Риллавен такого глупого, слабодушного высокомерия, Славян бы сдержался. Но когда какой-то полудурок — больше трёх тысяч лет прожил, а ума не нажил — принимается унижать людей только за то, что уши у них круглые, и камень взбесится.
Интернатская жизнь приучила скрывать чувства в глубоком ледяном спокойствии, точно рассчитывать каждое слово и движение, время и место схватки. Жерар глянул на сына с испуганным удивлением: от парня ощутимо повеяло холодом. Славян мотнул головой, словно стряхивал наваждение, ободряюще улыбнулся. Но привычных Жерару солнечных искорок в глазах не было.
Хелефайи осмотрели дом, советница-архитектор едва заметно кивнула, — полужилая-полуофисная пятиэтажка для посольства подходила идеально. Запрошенная сумма, по мнению адвокатессы, вполне приемлемая, можно покупать. Хелефайи спустились в холл.
— Дом мне подходит, — с величественной снисходительностью изронил владыка. — И цена.
Жерар и Дегре склонились в глубоком поклоне, сбивчиво пробормотали благодарность. Славян посмотрел на них с удивлением. Им-то Риллавен не владыка. А Жерар так вообще может в любую минуту выставить его за дверь — не буду тебе продавать, и точка.
— Бумаги должны быть готовы через час, — приказал Риллавен.
— За срочность — десять процентов надбавки, — напомнил закон Славян.
Владыка обратил на него подчёркнуто удивлённый взгляд.
— Вы кто? — В умении наполнить пару коротких слов или крохотную паузу целым океаном уничижительного презрения с хелефайями не сравнится никто.
— Бродников Вячеслав Андреевич. — Славян переждал пару мгновений и сказал: — Ну так что, на проценты грошей хватит?
— Владыка Нитриена, — начал было Жерар, но Славян опередил:
— Не торопись. Он не единственный покупатель на весь Гавр. И если тебе чем-то его рожа не понравилась, или манеры, гони в шею. Сейчас многим долинам нужен дом в Гавре, не хелефайям продашь, так гоблинам или вампирам.
— И вы отважитесь вести дела с упырями? — с презрительной насмешкой поинтересовался Риллавен.
— После эльфийского хамства, — благожелательно улыбнулся Славян, — вампирская интеллигентность приятна двойне.
Хелефайи возмущённо охнули, верхушки ушей отогнулись, отклонились к щекам, кончики агрессивно задрались — человек напрашивается на драку. Жерар испуганно простонал «Слав!», а владыка ожёг дерзкого обезьяныша гневным взглядом. Тот не испугался, лишь прищурился насмешливо.
— Впрочем, — сказал человек, — вашу неуклюжесть в разговорах легко извинить: провинциальным затворникам негде набраться изящных манер.
— Владыка, — гневно воскликнул старейшина-дарко, — да этот обезьяныш над нами издевается!
— С каких пор простая констатация факта стала издевательством? — ехидно поинтересовался человек.
— У тебя слишком длинный язык, смертный, — ответил старейшина. Уши выпрямились, кончики немного отвернулись назад. — Смотри, как бы тебе его не укоротили на голову.
— Теперь я понял, почему вы закрыли долину, — сочувственно сказал человек владыке Нитриена. — Стыдно было за площадные манеры своих поданных. Но это вы зря, их не прятать, а воспитывать надо. Лучше всего отправить на курсы этикета — хоть чему-то, да научатся, можно будет и в люди вывести.
Риллавен с трудом удерживался, чтобы не перерезать наглому обезьянышу глотку прямо здесь.
— До сих пор человеческие обычаи, почтенный, — с холодной яростью сказал он, — не допускали, чтобы хозяин дома оскорблял приглашённых им же гостей.
— Как и обычаи хелефайев не позволяли гостю оскорбить хозяина, высокочтимый, — ответил человек с лёгким насмешливым спокойствием.
Владыку спокойствие не обмануло — в эпицентре урагана тоже безветренная тишь, которая спустя мгновенье сменится убийственной яростью. Человек прекрасно понимает, чем рискует, и силу противника оценивает верно. Чего бы обезьяныш… нет… человек. Чего бы ни добивался Бродников, собственную шкуру считает ценой вполне приемлемой, и бой — а это бой, и не что иное — доведёт до победы.
Человек Риллавена напугал. Все человеки всегда чувствуют превосходство Перворождённых — и в ненависти, и в дружбе. Понимают, что хелефайи выше их несоизмеримо, и что бы ни происходило, при каких бы обстоятельствах не встретились человек и хелефайя, даже если толпа уличных отморозков устраивает загонную охоту на вышвырка, даже если хелефайя даёт человеку клятву вассальной верности — всегда человеки смотрят на хелефайев снизу вверх.
Но только не Бродников. Этот человек смотрел на них как на равных.
— Потрудитесь обосновывать свои обвинения, — сказал ему Риллавен. — Я законов гостеприимства не нарушил ни в чём.
— Тогда, — по-французски сказал Бродников, — перестаньте в присутствии хозяина дома говорить на языке, которого он не понимает.
Когда они в разговоре с человеком перешли на хелефайгел, не заметили ни старейшина, ни владыка. Потому что и сами смотрели на него как на равного. И равенство это было выше всех титулов и званий, расовых различий и прожитых лет — равенство людей, а не ролей и масок.
Такого с владыкой давно уже не было, много веков никто не смотрел на него просто как на людя, на Риллавена, а не как на владыку, хелефайю трёх тысяч двухсот семидесяти лет, самого старшего из живущих в трёхстороннем мире. Слишком долго никто не видел его самого, все — и хелефайи, и человеки, и гоблины, и вампиры, и неодолимо проницательные рыцари орденов — видели только правителя Нириена, врага, союзника, помощника или соперника. А сейчас под прямым взглядом Бродникова оказался просто Риллавен, как он есть сам по себе, в своём истинном виде, со всеми мыслями и чувствами, надеждами и опасениями, предрассудками и предубеждениями.
Бой человеку владыка Нитирена проиграл, даже не успев начать сражение, оружие Бродников выбрал слишком сильное — истину.
Теперь только и остаётся, что достойно капитулировать.
— Приношу свои извинения, мсье Дюбуа, — склонил голову Риллавен.
— Всё в порядке, владыка Нитриена, — вернул поклон Жерар. — Усталость после дальней дороги…
— И чем скорее вы закончите дела, — вмешался Славян, — тем будет лучше. Усталость — скверная партнёрша.
— Да, — согласился Риллавен. — Не будем тянуть. Десять процентов надбавки Нитриен принимает. Если, мсье Дюбуа, вас не обременит такая поспешность. Мы вполне можем подождать и оформить покупку в обычные сроки.
— Часа на оформление и регистрацию сделки вполне достаточно, — торопливо сказал адвокат, уже успел подсчитать сумму положенных ему процентов. — Я привезу все бумаги, — он глянул на часы, — ровно в семнадцать тридцать.
— Вы чай будете или молоко? — спросил у хелефайев Славян. В таких случаях предлагают вино, но хелефайи никогда не станут его пить с людьми малознакомыми, с человеками в особенности, а само предложение сочтут оскорбительным.
— Чай, — сказала архитектор.
— Молоко, — выбрал старейшина-дарко.
— А сок яблочный есть? — спросил старейшина-лайто.
— Тут тебе не ресторан, — прошипел на хелефайгеле первый старейшина, тот, с которым едва не поругался Славян.
— Найдём и сок, — ответил Жерар и пригласил хелефайев в гостиную.
Владыка грел захолодевшие пальцы о чашку с горячим молоком, посматривал на расслабившихся, повеселевших подданных. В человеческом городе они не были давно, и теперь азартно расспрашивали Дюбуа и Бродникова обо всех новшествах, появившихся за четыреста лет. Собеседники-человеки им нравились, даже стражам, вон как глаза блестят, уши оттопырились, мочки приподнялись и повернулись вперёд.
Чуму в чай этому рыжему мосластому обезьянышу! Бродников оказался слишком похож на тех, кто ушёл от Риллавена много веков назад — навсегда. Душа сжалась и застонала в предчувствии неминуемой боли. И какой дурак сказал, что время лечит?! Оно заставляет забыть о ранах, прячет их вглубь, заслоняет столетиями — но не исцеляет. И при первом же удобном случае всё возвращается. Будь проклято бессмертие, которое заставляет столько раз переживать потери, которое нельзя обменять даже на один день жизни для…
Усилием воли Риллавен загнал воспоминания вглубь, сделал почти несуществующими. Имена ушедших не прозвучали. Зато лютым огнём разгорелась ненависть к тому, кто едва не вернул их тени. К тому, кто дерзнул быть похожим на лучших людей из всех, кто когда-либо жил в прошлом, живёт сейчас и будет жить в будущем. На тех, кто был Риллавену бесконечно дорог, на тех, кого он не увидит больше никогда.
Бродников почувствовал его взгляд, обернулся. Посмотрел сначала с удивлением, потом с сочувствием, едва заметно улыбнулся, солнечные искорки в зеленовато-карих глазах тёплые, мягкие — любой холод прогонят, но не обожгут.
Такой ненависти просто не может быть, Риллавен и представить себе на мог, что способен ненавидеть так сильно. Весь огромный трёхсторонний мир теперь тесен для них двоих — Риллавена и обезьяныша, который посмел его понять. Да ещё так глубоко — понять то, что боится понимать сам Риллавен.
Человек ответил прямым взглядом, принял его ненависть — знал, чем приходится расплачиваться за понимание. «Ты враг», — безмолвно сказал Риллавен. Бродников кивнул с серьёзной, вдумчивой улыбкой: «Я тебя понимаю».
* * *
Почему-то на Срединной и Магической сторонах компьютеры в сеть не объединяются, даже локальную, не говоря уже о глобальной, вмиг сгорают до бесформенного куска железа, стекла и пластика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58