Должность уже занята, но мы найдем для вас нечто другое. Дочь едет с вами?
– Пока не знаю. Постараюсь ее уговорить.
– В субботу, – произнес он, и она представила себе, как он перелистывает свой блокнот-календарь с записью дел по срокам, – в субботу 31 марта. Выезжайте в полдень, к вечеру будете в Гамбурге. Я забронирую для вас комнату в пансионате госпожи Кройц. А в воскресенье мы сможем встретиться в вашей будущей квартире, чтобы осмотреться. Она еще не меблирована.
– Я даже не знаю, – заколебалась она, имея в виду, что должность занята, – в таких обстоятельствах…
– Вечером в субботу я вам позвоню в пансионат.
И прежде чем Катрин успела высказать какие-либо возражения, связь прервалась.
Катрин была одновременно и разочарована, и обнадежена. Итак, должность от нее уплыла, и она вынуждена была признать, что случилось это по ее собственной вине. Надо было решаться раньше.
Но с другой стороны, совершенно ясно, что Клаазен будет рад видеть ее в Гамбурге. Уж если именно он сказал, что найдет для нее работу, можно твердо надеяться, что так оно и будет. В ганзейском городе Гамбурге у Клаазена самые широкие связи, и, что еще важнее, он не тот человек, который бросает слова на ветер. Она, правда, пригрозила матери, что станет продавщицей, но никогда не испытывала желания стоять за прилавком в чужом магазине. Итак, значит, вперед, на Гамбург!
Хельга и Даниэла уже пообедали, когда вошла Катрин, чтобы сообщить им свои новости.
– Может быть, поедешь со мною, Даниэла? – спросила она дочь. – Клаазен прямо спрашивал, едешь ли ты со мной. Он уже и квартиру для нас приготовил.
«Понятно, вперед к очередному мужику», – подумала Хельга, но вслух этого не произнесла. Скандалов хватало и без этого.
– А что мне делать в Гамбурге? – спросила Даниэла.
– Быть со мною. Гамбург – чудесный город. Он определенно тебе понравится.
– Определенно не понравится. Я остаюсь с бабушкой.
Это причиняло боль. Катрин была привязана к дочери, знала, что ее будет недоставать на новом месте. Но переходить на просяще-умоляющий тон не хотела, да и была уверена, что это не поможет. Она лишь сказала:
– Ну, может быть, ты еще передумаешь. Имей в виду, что я всегда буду рада тебя принять.
На глазах Даниэлы показались слезинки.
– Мне будет нехорошо без тебя, мамочка.
– Мне без тебя тоже, дорогая. – Тогда останься с нами.
– Не могу. Здесь у меня нет будущего.
– Мама будет тебе звонить каждый вечер, дорогая, – пообещала Хельга.
– Нет, не буду. Во-первых, это слишком дорого, мне просто не по карману. А во-вторых, я уже никому не позволю оказывать на меня нажим.
– Кто это когда-нибудь на тебя нажимал? – возвысила голос Хельга.
Катрин предпочла не отвечать. Она только удивилась тому, как мало способна ее мать судить о собственных словах и поступках.
Катрин пригласила отца в свою квартиру, которая, собственно, принадлежала ему. Для этой встречи она подготовила бутылку красного вина и сырный крекер. Он выслушал ее совершенно спокойно.
– Значит, ты идешь навстречу неопределенному будущему, – констатировал он. – Но я вовсе не хочу, чтобы это звучало как предупреждение против такого шага. Ведь именно до тех пор, пока будущее не определилось, жизнь особенно интересна.
– Значит, ты не находишь безрассудным, что я переезжаю в Гамбург?
– Наоборот, я рад, что ты наконец собралась с духом и покидаешь свою мать. По правде говоря, я уже почти потерял надежду, что это когда-нибудь случится.
Катрин невольно улыбнулась.
– Поздняя месть, а?
– Да, может быть, и это, – признал Густав Гросманн. – Но я действительно беспокоился о тебе. Твоя мать – женщина с тираническими наклонностями. А впрочем, кому я это рассказываю?
– Она всегда считала, что делает как лучше.
– Да уж, лучше некуда. – Он махнул рукой. – Ну, да что об этом говорить. Я предполагаю, что тебе нужна моя помощь? Пару-другую купюр?
– Нет, дело не в этом. Я хочу сдать эту квартиру внаем. Но времени для этого у меня недостаточно.
– Положись на меня. Мебель увезешь в Гамбург?
– Вообще-то, – призналась Катрин, – она мне уже не нравится.
– Тогда оставь ее здесь. Сэкономишь на транспортных расходах, а от нанимателя получишь большую оплату.
Катрин охотно увезла бы в Гамбург лишь кровать, но поняла, что это вряд ли возможно.
– Возьму с собой только вот этот кусочек моря. – Катрин посмотрела в сторону веселого, ею самой смоделированного и вышитого гобелена.
– Это можно, и, разумеется, упакуй тостер, электрическую кофеварку и прочие подобные мелочи, а также все постельное белье, кроме двух комплектов для жильцов. Возьми личные и кухонные полотенца, посуду.
– Хорошая мысль, папа. Боюсь только, что в мою машину не все влезет.
– Я позабочусь о том, чтобы тебе принесли два больших ящика. Ты упакуешь все необходимое, а как только известишь меня о своем новом адресе, я устрою транспортировку этих ящиков в Гамбург.
– Ах, папа, – искренне восхитилась Катрин, – что бы я без тебя делала?
Ей было больно, что пришлось столько лет жить без него. «Вот это, – подумала она, – нечто такое, что матери уже никогда исправить не удастся».
Квартира, которую обещал ей Эрнст Клаазен, оказалась отдельным домиком в районе Бланкенэзе. Домик располагался на северном высоком берегу Эльбы, зажатый между другими ему подобными, в третьем ряду снизу. Но через окно чердачного жилого помещения можно было все же разглядеть гладь реки и противоположный берег.
Катрин была в восторге, о чем и сказала Эрнсту Клаазену, проходя вместе с ним через свежепобеленные комнаты и бегая вверх и вниз по скрипящим ступеням старых деревянных лестниц.
– Я даже не мечтала о чем-либо подобном, – воскликнула она, – и все-таки мне кажется, что всю жизнь я хотела жить именно так.
Он радовался вместе с ней. В джинсах и белом обтягивающем пуловере он выглядел совсем иначе, нежели при их предшествующих встречах: моложе, легкомысленнее, но и уязвимее.
– И как только вы нашли этот дом? – спросила она.
– Он принадлежит моему отцу. Отец жил здесь после выхода на пенсию. До недавнего времени. Но его замучил ревматизм, лестницы стали ему слишком круты, и он перебрался в дом для престарелых.
– Почему же вы сами сюда не переехали?
– Потому что после смерти жены я нашел себе идеальное жилище, весьма практичную квартиру недалеко от редакции.
– Я этого не знала, – смутилась Катрин, – я думала, что вы вообще в принципе против брака.
– Именно поэтому я и выбрал те апартаменты.
Катрин облокотилась на подоконник и взглянула на него. Новая квартира вдруг отошла на второй план. Катрин надеялась, что он побольше расскажет о себе.
– Она попала в автомобильную катастрофу, – сухо сказал он.
Катрин не хотела произносить банальностей вроде: «Какой ужас!», «О, какое несчастье для вас!», поэтому продолжала молчать, не отрывая глаз от его лица.
– Все думали, что меня это сломит. Мы считались счастливой парой, которой можно только завидовать. На самом деле я уже охладел к Инге. Лишь с трудом мне удавалось это скрывать, соблюдая внешние приличия. Нетрудно было предсказать, что скоро это мне надоест. Только ее смерть освободила нас от необходимости разводиться.
– Ну, что вы! – возразила Катрин. – Не думаю, что вы можете говорить об этом в таком ключе. Вероятно, в вашем браке был просто какой-то критический период, и если бы она осталась жива, то все бы снова уладилось.
Он криво улыбнулся.
– Мне надо было заранее предположить, что вам эта история известна лучше, чем мне.
– Этого я никак не хотела сказать.
– Но сказали. Не защищайтесь! Я не хотел лишать вас веры в брачные узы, собирался лишь прояснить свое к ним отношение.
– Благодарю вас за это намерение. – Она соскользнула с подоконника. – Можно мне рассмотреть остальную обстановку?
– Разумеется. Но вообще здесь сейчас только несколько предметов мебели, ничего собою не представляющих. Просто пока еще немного жаль выбрасывать их на свалку. Хорошие вещи отец, конечно, забрал с собой при выезде.
Мебель была сложена в подвале под гаражом: два деревянных стула, прямоугольный стол, кресло с сиденьем из тростниковой плетенки, комод и несколько длинных досок.
– Это – шкаф, – пояснил Эрнст Клаазен, похлопывая рукой по дереву, – его надо только собрать. А стулья и стол – для кухни.
– Великолепно! Можно их использовать? Да? Тогда остается только одно, что мне нужно на первые дни. Это – матрац.
– Я помогу вам перетащить вещи наверх.
– Нет, сначала я немного уберу здесь и сотру пыль.
– Могу и в этом помочь. Ведро и швабру я где-то здесь видел. А порошок, спирт и прочее принес с собой.
– И об этом подумали? – удивилась Катрин. Он пожал плечами.
– Это же само собой разумеется.
Они принялись за работу. Для Катрин было совсем непривычно хлопотать по хозяйству вдвоем с мужчиной. Петер в свое время ни разу и пальцем не шевельнул в подобных делах. Но тогда это было и ни к чему.
Первый этаж дома Клаазенов состоял из четырех помещений: холл над гаражом и подвалом, одна жилая комната, кухня и туалет. На втором этаже были две малых комнатки (одну из них Катрин мысленно сразу же отвела Даниэле) и ванная. Выше располагался оборудованный под жилую комнату чердак со скошенными, обшитыми досками стенами – здесь Катрин собиралась устроить кабинет.
Хотя дом был невелик, но, если бы Катрин пришлось убирать его в одиночку, она пролила бы много пота. А вдвоем они справились до полудня. Потом, втащив в кухню стол и стулья, сделали перерыв.
Эрнст Клаазен позаботился не только о принадлежностях для уборки, но принес также хлеб, масло и закуску, нож, две керамические тарелки, две чашки и термос с горячим сладким чаем.
Получилась небольшая веселая трапеза. От возни с мебелью у обоих разгорелся аппетит, а примитивная обстановка стала поводом для шуток.
– Забавно, – заметила Катрин, – мой желудок даже не пикнул.
Он посмотрел на нее вопросительно.
– Бывало так, что неделями мне не лез кусок в горло, – объяснила она, – потому-то я такая худая. Но вот уже некоторое время желудок меня не беспокоит. – Она хохотнула. – Если и дальше так пойдет, то я скоро растолстею, как на дрожжах.
– Ну, если прибавится пара килограммов к теперешнему весу, то вы, думаю, перенесете это без огорчений.
– Да, верно.
– Я, кстати, никогда не замечал, что у вас трудности с приемом пищи, – сказал он, и в его голосе звучала доля упрека.
– Только не думайте, что просто терпела, Эрнст! Когда вы меня приглашали перекусить, мой желудок всегда вел себя молодцом, да и с Жан-Полем… – Она запнулась.
– Кто это такой?
– Мой бывший друг. Он ел охотно и много, и я всегда, присоединяясь к его трапезе, переносила насыщение нормально.
– Значит, желудок ваш бунтовал только дома у матери.
– Да, – удивилась она, – именно так оно и было. Мне это никогда не приходило в голову. Как это вы догадались?
– Нельзя было не заметить, что вы живете под постоянным прессом.
– Правда? А я сама никогда этого не ощущала.
– И поскольку вы этого себе не уяснили, создавшееся положение в доме матери отражалось на вашем желудке. Но довольно об этом. Я не хочу играть роль психиатра-любителя.
– Согласна.
– Но если только ваш желудок опять начнет бастовать, сразу же известите меня.
– Зачем?
– Чтобы мы могли раскусить самую суть этого явления.
– Думаете, это поможет?
– Обязательно.
Его светлые глаза выражали такую искреннюю озабоченность, что у нее стало тепло на душе.
– Что же теперь делать дальше? – спросила она. – Я имею в виду практически. Думаю, на уплату за квартиру у меня денег достаточно. Но одного сотрудничества в «Либерте» на жизнь не хватит.
– Хотите написать книгу? Скажем, «Творческое рукоделие»?
– Теперь? – спросила она почти испуганно.
– Почему бы и нет? Теперь у вас есть на это время. Я вам выдам аванс за публикацию в моем журнале, а как только выйдут в свет три первые главы, мы заинтересуем работой какое-нибудь издательство. Тогда вы еще заработаете.
– Звучит чертовски соблазнительно.
– А кроме того, я ожидаю от вас нормальной работы в «Либерте», причем, поскольку вы теперь всегда под рукой, в расширенном объеме. Справитесь?
Она протянула руку через стол и коснулась его пальцев.
– Ах, Эрнст, я вам так признательна!
– Докажите мне, Катрин, что я в вас не ошибся. Я с самого начала чувствовал, что в вас заложено куда больше, чем вы имели возможность проявить. – Он поднялся. – Однако время не терпит. Нам ведь еще надо перенести наверх комод и шкаф. Одной вам это не под силу.
Эрнст завернул остатки еды и положил пакет за окно.
– Вам как можно быстрее нужен холодильник, – констатировал он.
Катрин убрала тарелки и чашки в мойку и вместе с ним снова принялась за работу. Втащить наверх кресло, комод и вынутые из комода ящики было не так уж трудно, но на сборку шкафа ушло больше часа. Зато он отлично смотрелся в той комнате, которую Катрин собиралась отвести под спальню.
– Без вас, господин Клаазен, – заверила она, – я бы с этим не справилась никогда и ни за что.
– Разве мы еще не приземлились на том поле, где зовут друг друга по имени? – улыбнулся он.
– Да, конечно, – признала она. – Да, Эрнст.
– Ну, дорогая моя Катрин, – заспешил он, – я сейчас вымою руки, а потом должен исчезнуть.
Это оказалось для нее неожиданным. Она и сама не знала, чего ожидала, но, во всяком случае, не столь скорого прощания. Ей стоило труда не выдать свое разочарование.
– Или хотите поехать в город со мной? – спросил он.
– Нет, спасибо, я еще останусь здесь. Позднее поеду на электричке.
– Да, это удобно.
Катрин спустилась вслед за ним по лестнице, посмотрела, как он моет руки. Его всегда гладко причесанные волосы растрепались, лицо раскраснелось от физической работы, а на белом пуловере появились пятна. Впервые за все время их знакомства Клаазен не выглядел вылощенным и одетым с иголочки.
Оторвав кусок бумаги от рулона, он вытер руки.
– Увидимся в понедельник утром в редакции, – произнес он, – часов в десять.
«Значит, никакого совместно проведенного вечера сегодня не будет», – подумала она, но и глазом не моргнула, заверив его:
– Явлюсь вовремя.
Позже, оставшись одна в маленьком старом доме, которому теперь предстояло стать ей родным, она мысленно отругала себя за самонадеянность. «Ох, и глупая же ты индюшка, Катрин! Он помог тебе с уборкой, таская мебель, пожертвовал тебе много часов – это ведь куда больше, чем то, на что могла бы рассчитывать! Ты что же, воображаешь, что он посвятит тебе всю свою жизнь?»
Ведь у нее были все основания радоваться, что он не потребовал ее тела в уплату за помощь. Конечно, она признавалась себе, что он уже многое для нее значит. После совершенно безосновательного приступа ревности Жан-Поля, требовавшего отказаться от встречи с главным редактором, она стала смотреть на Эрнста Клаазена другими глазами, увидела в нем мужчину, а не только руководителя журнала.
Но допустимо ли просто так менять одного любовника на другого? Боль от разрыва с Жан-Полем еще не прошла. Она не отдалилась от той любви настолько, чтобы не проводить постоянных сравнений между обоими мужчинами.
Нет, все же лучше, что все идет так, как идет. Ей следует быть благодарной Эрнсту за его сдержанность, чем бы она ни объяснялась. Наверное, думала она, это – страх связать себя по рукам.
Катрин вымыла тарелки и чашки, обтерла влажной тряпкой шкаф и ящики комода. В картонной коробке, в которой Эрнст Клаазен притащил принадлежности для уборки, она обнаружила баночку политуры, благодарно улыбнулась этому знаку заботы и принялась обрабатывать мебель найденным составом.
Только после того, как не осталось никаких, решительно никаких дел, она поехала к центру города.
Уже в тот же вечер она позвонила из пансионата матери и дочери. Обе они не проявили готовности радоваться вместе с ней по поводу милого домика, который ей достался. Обе выказывали себя обиженными и не склонными к общению. Они давали Катрин почувствовать, что не готовы простить ей бегства на свободу.
– Некоторое время вестей от меня не будет, – заявила она, – я в ближайшие дни переезжаю в Бланкенэзе. Телефон там вообще есть, но его еще надо подключить. Как только это будет сделано, сообщу вам номер.
– Существуют еще и телефонные будки, – язвительно заметила Хельга.
– Да, существуют, – согласилась Катрин. – И не только здесь, но и у вас в Гильдене. Подумайте об этом, если одна из вас захочет поговорить со мною так, чтобы не слышала другая.
– У нас нет секретов друг от друга.
– Да, к сожалению. Не действует у вас и правило, предписывающее не читать чужих писем.
– Зачем нам такие правила?
– Дай мне еще раз Даниэлу.
– Да, мамуля? – отозвалась девочка; голос ее звучал как у совсем маленького ребенка.
– Ты слышала через отводную трубку, что я сейчас сказала?
– Да.
– Ты меня поняла?
– Да.
– Значит, если захочешь поговорить со мною без бабушки…
– Этого я вовсе не хочу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Пока не знаю. Постараюсь ее уговорить.
– В субботу, – произнес он, и она представила себе, как он перелистывает свой блокнот-календарь с записью дел по срокам, – в субботу 31 марта. Выезжайте в полдень, к вечеру будете в Гамбурге. Я забронирую для вас комнату в пансионате госпожи Кройц. А в воскресенье мы сможем встретиться в вашей будущей квартире, чтобы осмотреться. Она еще не меблирована.
– Я даже не знаю, – заколебалась она, имея в виду, что должность занята, – в таких обстоятельствах…
– Вечером в субботу я вам позвоню в пансионат.
И прежде чем Катрин успела высказать какие-либо возражения, связь прервалась.
Катрин была одновременно и разочарована, и обнадежена. Итак, должность от нее уплыла, и она вынуждена была признать, что случилось это по ее собственной вине. Надо было решаться раньше.
Но с другой стороны, совершенно ясно, что Клаазен будет рад видеть ее в Гамбурге. Уж если именно он сказал, что найдет для нее работу, можно твердо надеяться, что так оно и будет. В ганзейском городе Гамбурге у Клаазена самые широкие связи, и, что еще важнее, он не тот человек, который бросает слова на ветер. Она, правда, пригрозила матери, что станет продавщицей, но никогда не испытывала желания стоять за прилавком в чужом магазине. Итак, значит, вперед, на Гамбург!
Хельга и Даниэла уже пообедали, когда вошла Катрин, чтобы сообщить им свои новости.
– Может быть, поедешь со мною, Даниэла? – спросила она дочь. – Клаазен прямо спрашивал, едешь ли ты со мной. Он уже и квартиру для нас приготовил.
«Понятно, вперед к очередному мужику», – подумала Хельга, но вслух этого не произнесла. Скандалов хватало и без этого.
– А что мне делать в Гамбурге? – спросила Даниэла.
– Быть со мною. Гамбург – чудесный город. Он определенно тебе понравится.
– Определенно не понравится. Я остаюсь с бабушкой.
Это причиняло боль. Катрин была привязана к дочери, знала, что ее будет недоставать на новом месте. Но переходить на просяще-умоляющий тон не хотела, да и была уверена, что это не поможет. Она лишь сказала:
– Ну, может быть, ты еще передумаешь. Имей в виду, что я всегда буду рада тебя принять.
На глазах Даниэлы показались слезинки.
– Мне будет нехорошо без тебя, мамочка.
– Мне без тебя тоже, дорогая. – Тогда останься с нами.
– Не могу. Здесь у меня нет будущего.
– Мама будет тебе звонить каждый вечер, дорогая, – пообещала Хельга.
– Нет, не буду. Во-первых, это слишком дорого, мне просто не по карману. А во-вторых, я уже никому не позволю оказывать на меня нажим.
– Кто это когда-нибудь на тебя нажимал? – возвысила голос Хельга.
Катрин предпочла не отвечать. Она только удивилась тому, как мало способна ее мать судить о собственных словах и поступках.
Катрин пригласила отца в свою квартиру, которая, собственно, принадлежала ему. Для этой встречи она подготовила бутылку красного вина и сырный крекер. Он выслушал ее совершенно спокойно.
– Значит, ты идешь навстречу неопределенному будущему, – констатировал он. – Но я вовсе не хочу, чтобы это звучало как предупреждение против такого шага. Ведь именно до тех пор, пока будущее не определилось, жизнь особенно интересна.
– Значит, ты не находишь безрассудным, что я переезжаю в Гамбург?
– Наоборот, я рад, что ты наконец собралась с духом и покидаешь свою мать. По правде говоря, я уже почти потерял надежду, что это когда-нибудь случится.
Катрин невольно улыбнулась.
– Поздняя месть, а?
– Да, может быть, и это, – признал Густав Гросманн. – Но я действительно беспокоился о тебе. Твоя мать – женщина с тираническими наклонностями. А впрочем, кому я это рассказываю?
– Она всегда считала, что делает как лучше.
– Да уж, лучше некуда. – Он махнул рукой. – Ну, да что об этом говорить. Я предполагаю, что тебе нужна моя помощь? Пару-другую купюр?
– Нет, дело не в этом. Я хочу сдать эту квартиру внаем. Но времени для этого у меня недостаточно.
– Положись на меня. Мебель увезешь в Гамбург?
– Вообще-то, – призналась Катрин, – она мне уже не нравится.
– Тогда оставь ее здесь. Сэкономишь на транспортных расходах, а от нанимателя получишь большую оплату.
Катрин охотно увезла бы в Гамбург лишь кровать, но поняла, что это вряд ли возможно.
– Возьму с собой только вот этот кусочек моря. – Катрин посмотрела в сторону веселого, ею самой смоделированного и вышитого гобелена.
– Это можно, и, разумеется, упакуй тостер, электрическую кофеварку и прочие подобные мелочи, а также все постельное белье, кроме двух комплектов для жильцов. Возьми личные и кухонные полотенца, посуду.
– Хорошая мысль, папа. Боюсь только, что в мою машину не все влезет.
– Я позабочусь о том, чтобы тебе принесли два больших ящика. Ты упакуешь все необходимое, а как только известишь меня о своем новом адресе, я устрою транспортировку этих ящиков в Гамбург.
– Ах, папа, – искренне восхитилась Катрин, – что бы я без тебя делала?
Ей было больно, что пришлось столько лет жить без него. «Вот это, – подумала она, – нечто такое, что матери уже никогда исправить не удастся».
Квартира, которую обещал ей Эрнст Клаазен, оказалась отдельным домиком в районе Бланкенэзе. Домик располагался на северном высоком берегу Эльбы, зажатый между другими ему подобными, в третьем ряду снизу. Но через окно чердачного жилого помещения можно было все же разглядеть гладь реки и противоположный берег.
Катрин была в восторге, о чем и сказала Эрнсту Клаазену, проходя вместе с ним через свежепобеленные комнаты и бегая вверх и вниз по скрипящим ступеням старых деревянных лестниц.
– Я даже не мечтала о чем-либо подобном, – воскликнула она, – и все-таки мне кажется, что всю жизнь я хотела жить именно так.
Он радовался вместе с ней. В джинсах и белом обтягивающем пуловере он выглядел совсем иначе, нежели при их предшествующих встречах: моложе, легкомысленнее, но и уязвимее.
– И как только вы нашли этот дом? – спросила она.
– Он принадлежит моему отцу. Отец жил здесь после выхода на пенсию. До недавнего времени. Но его замучил ревматизм, лестницы стали ему слишком круты, и он перебрался в дом для престарелых.
– Почему же вы сами сюда не переехали?
– Потому что после смерти жены я нашел себе идеальное жилище, весьма практичную квартиру недалеко от редакции.
– Я этого не знала, – смутилась Катрин, – я думала, что вы вообще в принципе против брака.
– Именно поэтому я и выбрал те апартаменты.
Катрин облокотилась на подоконник и взглянула на него. Новая квартира вдруг отошла на второй план. Катрин надеялась, что он побольше расскажет о себе.
– Она попала в автомобильную катастрофу, – сухо сказал он.
Катрин не хотела произносить банальностей вроде: «Какой ужас!», «О, какое несчастье для вас!», поэтому продолжала молчать, не отрывая глаз от его лица.
– Все думали, что меня это сломит. Мы считались счастливой парой, которой можно только завидовать. На самом деле я уже охладел к Инге. Лишь с трудом мне удавалось это скрывать, соблюдая внешние приличия. Нетрудно было предсказать, что скоро это мне надоест. Только ее смерть освободила нас от необходимости разводиться.
– Ну, что вы! – возразила Катрин. – Не думаю, что вы можете говорить об этом в таком ключе. Вероятно, в вашем браке был просто какой-то критический период, и если бы она осталась жива, то все бы снова уладилось.
Он криво улыбнулся.
– Мне надо было заранее предположить, что вам эта история известна лучше, чем мне.
– Этого я никак не хотела сказать.
– Но сказали. Не защищайтесь! Я не хотел лишать вас веры в брачные узы, собирался лишь прояснить свое к ним отношение.
– Благодарю вас за это намерение. – Она соскользнула с подоконника. – Можно мне рассмотреть остальную обстановку?
– Разумеется. Но вообще здесь сейчас только несколько предметов мебели, ничего собою не представляющих. Просто пока еще немного жаль выбрасывать их на свалку. Хорошие вещи отец, конечно, забрал с собой при выезде.
Мебель была сложена в подвале под гаражом: два деревянных стула, прямоугольный стол, кресло с сиденьем из тростниковой плетенки, комод и несколько длинных досок.
– Это – шкаф, – пояснил Эрнст Клаазен, похлопывая рукой по дереву, – его надо только собрать. А стулья и стол – для кухни.
– Великолепно! Можно их использовать? Да? Тогда остается только одно, что мне нужно на первые дни. Это – матрац.
– Я помогу вам перетащить вещи наверх.
– Нет, сначала я немного уберу здесь и сотру пыль.
– Могу и в этом помочь. Ведро и швабру я где-то здесь видел. А порошок, спирт и прочее принес с собой.
– И об этом подумали? – удивилась Катрин. Он пожал плечами.
– Это же само собой разумеется.
Они принялись за работу. Для Катрин было совсем непривычно хлопотать по хозяйству вдвоем с мужчиной. Петер в свое время ни разу и пальцем не шевельнул в подобных делах. Но тогда это было и ни к чему.
Первый этаж дома Клаазенов состоял из четырех помещений: холл над гаражом и подвалом, одна жилая комната, кухня и туалет. На втором этаже были две малых комнатки (одну из них Катрин мысленно сразу же отвела Даниэле) и ванная. Выше располагался оборудованный под жилую комнату чердак со скошенными, обшитыми досками стенами – здесь Катрин собиралась устроить кабинет.
Хотя дом был невелик, но, если бы Катрин пришлось убирать его в одиночку, она пролила бы много пота. А вдвоем они справились до полудня. Потом, втащив в кухню стол и стулья, сделали перерыв.
Эрнст Клаазен позаботился не только о принадлежностях для уборки, но принес также хлеб, масло и закуску, нож, две керамические тарелки, две чашки и термос с горячим сладким чаем.
Получилась небольшая веселая трапеза. От возни с мебелью у обоих разгорелся аппетит, а примитивная обстановка стала поводом для шуток.
– Забавно, – заметила Катрин, – мой желудок даже не пикнул.
Он посмотрел на нее вопросительно.
– Бывало так, что неделями мне не лез кусок в горло, – объяснила она, – потому-то я такая худая. Но вот уже некоторое время желудок меня не беспокоит. – Она хохотнула. – Если и дальше так пойдет, то я скоро растолстею, как на дрожжах.
– Ну, если прибавится пара килограммов к теперешнему весу, то вы, думаю, перенесете это без огорчений.
– Да, верно.
– Я, кстати, никогда не замечал, что у вас трудности с приемом пищи, – сказал он, и в его голосе звучала доля упрека.
– Только не думайте, что просто терпела, Эрнст! Когда вы меня приглашали перекусить, мой желудок всегда вел себя молодцом, да и с Жан-Полем… – Она запнулась.
– Кто это такой?
– Мой бывший друг. Он ел охотно и много, и я всегда, присоединяясь к его трапезе, переносила насыщение нормально.
– Значит, желудок ваш бунтовал только дома у матери.
– Да, – удивилась она, – именно так оно и было. Мне это никогда не приходило в голову. Как это вы догадались?
– Нельзя было не заметить, что вы живете под постоянным прессом.
– Правда? А я сама никогда этого не ощущала.
– И поскольку вы этого себе не уяснили, создавшееся положение в доме матери отражалось на вашем желудке. Но довольно об этом. Я не хочу играть роль психиатра-любителя.
– Согласна.
– Но если только ваш желудок опять начнет бастовать, сразу же известите меня.
– Зачем?
– Чтобы мы могли раскусить самую суть этого явления.
– Думаете, это поможет?
– Обязательно.
Его светлые глаза выражали такую искреннюю озабоченность, что у нее стало тепло на душе.
– Что же теперь делать дальше? – спросила она. – Я имею в виду практически. Думаю, на уплату за квартиру у меня денег достаточно. Но одного сотрудничества в «Либерте» на жизнь не хватит.
– Хотите написать книгу? Скажем, «Творческое рукоделие»?
– Теперь? – спросила она почти испуганно.
– Почему бы и нет? Теперь у вас есть на это время. Я вам выдам аванс за публикацию в моем журнале, а как только выйдут в свет три первые главы, мы заинтересуем работой какое-нибудь издательство. Тогда вы еще заработаете.
– Звучит чертовски соблазнительно.
– А кроме того, я ожидаю от вас нормальной работы в «Либерте», причем, поскольку вы теперь всегда под рукой, в расширенном объеме. Справитесь?
Она протянула руку через стол и коснулась его пальцев.
– Ах, Эрнст, я вам так признательна!
– Докажите мне, Катрин, что я в вас не ошибся. Я с самого начала чувствовал, что в вас заложено куда больше, чем вы имели возможность проявить. – Он поднялся. – Однако время не терпит. Нам ведь еще надо перенести наверх комод и шкаф. Одной вам это не под силу.
Эрнст завернул остатки еды и положил пакет за окно.
– Вам как можно быстрее нужен холодильник, – констатировал он.
Катрин убрала тарелки и чашки в мойку и вместе с ним снова принялась за работу. Втащить наверх кресло, комод и вынутые из комода ящики было не так уж трудно, но на сборку шкафа ушло больше часа. Зато он отлично смотрелся в той комнате, которую Катрин собиралась отвести под спальню.
– Без вас, господин Клаазен, – заверила она, – я бы с этим не справилась никогда и ни за что.
– Разве мы еще не приземлились на том поле, где зовут друг друга по имени? – улыбнулся он.
– Да, конечно, – признала она. – Да, Эрнст.
– Ну, дорогая моя Катрин, – заспешил он, – я сейчас вымою руки, а потом должен исчезнуть.
Это оказалось для нее неожиданным. Она и сама не знала, чего ожидала, но, во всяком случае, не столь скорого прощания. Ей стоило труда не выдать свое разочарование.
– Или хотите поехать в город со мной? – спросил он.
– Нет, спасибо, я еще останусь здесь. Позднее поеду на электричке.
– Да, это удобно.
Катрин спустилась вслед за ним по лестнице, посмотрела, как он моет руки. Его всегда гладко причесанные волосы растрепались, лицо раскраснелось от физической работы, а на белом пуловере появились пятна. Впервые за все время их знакомства Клаазен не выглядел вылощенным и одетым с иголочки.
Оторвав кусок бумаги от рулона, он вытер руки.
– Увидимся в понедельник утром в редакции, – произнес он, – часов в десять.
«Значит, никакого совместно проведенного вечера сегодня не будет», – подумала она, но и глазом не моргнула, заверив его:
– Явлюсь вовремя.
Позже, оставшись одна в маленьком старом доме, которому теперь предстояло стать ей родным, она мысленно отругала себя за самонадеянность. «Ох, и глупая же ты индюшка, Катрин! Он помог тебе с уборкой, таская мебель, пожертвовал тебе много часов – это ведь куда больше, чем то, на что могла бы рассчитывать! Ты что же, воображаешь, что он посвятит тебе всю свою жизнь?»
Ведь у нее были все основания радоваться, что он не потребовал ее тела в уплату за помощь. Конечно, она признавалась себе, что он уже многое для нее значит. После совершенно безосновательного приступа ревности Жан-Поля, требовавшего отказаться от встречи с главным редактором, она стала смотреть на Эрнста Клаазена другими глазами, увидела в нем мужчину, а не только руководителя журнала.
Но допустимо ли просто так менять одного любовника на другого? Боль от разрыва с Жан-Полем еще не прошла. Она не отдалилась от той любви настолько, чтобы не проводить постоянных сравнений между обоими мужчинами.
Нет, все же лучше, что все идет так, как идет. Ей следует быть благодарной Эрнсту за его сдержанность, чем бы она ни объяснялась. Наверное, думала она, это – страх связать себя по рукам.
Катрин вымыла тарелки и чашки, обтерла влажной тряпкой шкаф и ящики комода. В картонной коробке, в которой Эрнст Клаазен притащил принадлежности для уборки, она обнаружила баночку политуры, благодарно улыбнулась этому знаку заботы и принялась обрабатывать мебель найденным составом.
Только после того, как не осталось никаких, решительно никаких дел, она поехала к центру города.
Уже в тот же вечер она позвонила из пансионата матери и дочери. Обе они не проявили готовности радоваться вместе с ней по поводу милого домика, который ей достался. Обе выказывали себя обиженными и не склонными к общению. Они давали Катрин почувствовать, что не готовы простить ей бегства на свободу.
– Некоторое время вестей от меня не будет, – заявила она, – я в ближайшие дни переезжаю в Бланкенэзе. Телефон там вообще есть, но его еще надо подключить. Как только это будет сделано, сообщу вам номер.
– Существуют еще и телефонные будки, – язвительно заметила Хельга.
– Да, существуют, – согласилась Катрин. – И не только здесь, но и у вас в Гильдене. Подумайте об этом, если одна из вас захочет поговорить со мною так, чтобы не слышала другая.
– У нас нет секретов друг от друга.
– Да, к сожалению. Не действует у вас и правило, предписывающее не читать чужих писем.
– Зачем нам такие правила?
– Дай мне еще раз Даниэлу.
– Да, мамуля? – отозвалась девочка; голос ее звучал как у совсем маленького ребенка.
– Ты слышала через отводную трубку, что я сейчас сказала?
– Да.
– Ты меня поняла?
– Да.
– Значит, если захочешь поговорить со мною без бабушки…
– Этого я вовсе не хочу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25