А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Евочка, взглянув на Катрин, доверчиво улыбнулась.
– Ну, – спросила ее Катрин, вставляя ключ в замочную скважину, – как ты провела Рождество у бабушки и дедушки?
– Хорошо, – ответила малышка.
– А отчего вы с мамой так быстро вернулись?
– Ой, сейчас расскажу! – пообещала Тилли. – Вот только быстренько уложу Еву, а потом ненадолго заскочу к вам наверх, если не возражаешь.
– Мамы и Даниэлы дома нет.
– Тем лучше. Поболтаем спокойно.
– Отлично.
Тилли, курносая и голубоглазая, с веснушками на лбу и длинными светлыми волосами, все еще выглядела как девочка. Кто не знал, что она – мать маленькой Евы, никогда бы этого не предположил. Скорее, ее можно было принять за няньку. Легкая, быстроногая, она побежала вверх по лестнице, таща за руку ребенка.
Катрин воспользовалась случаем, чтобы убрать квартиру и почистить ванну: ведь за последние три дня она даже пальцем о палец не ударила по дому. Потом поставила на плиту бак с водой, накрыла стол в гостиной, положив рождественские лепешки в миску. Тилли еще не появилась, и Катрин начала паковать чемоданы к поездке. Она как раз покончила с этим, когда раздался звонок в дверь. Катрин открыла и, как и ожидала, увидела Тилли, одетую по-домашнему, похоже, без бюстгальтера, в домашних тапочках.
– Я подумала, – проговорила она, как бы извиняясь, и с легким смущением, – раз твоей мамы нет, то можно прийти и в таком виде.
– Заходи, не стесняйся, меня твой вид не волнует. Я сейчас быстренько приготовлю чай. Вода кипит вовсю.
Сама Катрин была в юбке и пуловере, черные волосы подобраны в пучок на затылке. Тилли вошла в гостиную.
– Не то чтобы я имела что-то против твоей мамы, – сказала она достаточно громко, поскольку Катрин еще не вышла из кухни, – нет, твоя мама вообще-то замечательная.
– Еще бы, – подтвердила Катрин.
– Только чуточку чопорная.
– Да, у нее уж все должно быть с иголочки.
– Я знаю.
Катрин, заварив чай, вошла с чайником в гостиную.
– Сливок нет, вот бери сахар.
Тилли уже сидела за столом.
– Хорошо бы кружочек лимона.
– Посмотри сама, не найдется ли в холодильнике.
Тилли, прикрыв рот рукой, зевнула.
– Да ладно, не так уж и важно.
Катрин подавила спонтанный порыв самой заняться поисками лимона: оснований обслуживать Тилли у нее не было. Она разлила чай и села.
– Ну что? Хорошо было? Рассказывай!
– Было довольно кисло. Не могу сказать, что мои старики не старались быть приветливыми, но именно этого-то я и не выношу. Либо человек тебе по душе, и тогда приветливость возникает сама собой. Либо он тебе ни к чему, и тогда незачем это скрывать.
– Мне кажется, ты должна набраться терпения, Тилли. То, что родители не одобряют твоего образа жизни, они дали тебе понять довольно давно. А теперь стремятся быть приветливыми. Но это, конечно, не всегда удается с первой попытки. Со временем все утрясется.
– Ну что же, будем надеяться. Евочка действительно заслуживает чего-то получше, чем кисло-сладкие дед с бабкой. – Тилли взяла лепешку и, пожевывая, добавила: – Кстати, вот еще одно из качеств твоей мамы, которым я восхищаюсь: она так заботится о Даниэле.
– Почему бы и нет?
Даниэла тоже привязана к ней.
– Но ведь твое замужество она не одобряла? Или я ошибаюсь?
– Без маминой помощи замужества вообще бы не было.
– Вот как? – удивленно переспросила Тилли. – Кстати, лепешки сказочно вкусные.
– Тоже мамина работа.
– Она и вправду одобрила твое замужество?
– Еще бы! Петер был электриком. Ему пришло в голову, что он может открыть собственное дело. Я тоже думаю, что идея была хорошая. Он внезапно получил наследство, понимаешь? – Катрин поднесла к губам чашку чая и сделала глоток.
– И ничего не вышло? – заинтересованно спросила Тилли.
– Да. Финансовое обеспечение было слишком скудным, как это принято изящно определять в кругах специалистов. Наверное, сыграло роль и то, что Петер еще не успел окончить училище и получить аттестат мастера, а потому вынужден был за очень большие деньги кого-то брать в штат, вместо того чтобы все делать самому. На это уходила большая часть доходов, а остальное пожирали проценты за кредит.
– Значит, он пользовался и кредитом?
– Вынужден был. Ты представляешь себе, во что обходится открытие собственного дела?
– Могу только догадываться.
– К тому же ему еще нужен был товар… Да что я тебе рассказываю эту грустную историю… Скучно…
– Вовсе не скучно, – прервала Тилли, – наоборот, я рада, что наконец узнаю, как это случилось.
– Короче говоря, вскоре ему пришлось отказаться от всяких попыток открыть дело. Едва удалось спастись от объявления банкротом. А позднее мне сказали, что это было бы для него благоприятнее, чем то, что случилось в действительности. Да только что мы тогда знали? Мы были совсем детьми. Короче, остался он совсем на мели, а его долг банку составлял пятьдесят тысяч марок.
– А ты была беременна?
– Да. Откуда ты знаешь?
– Но ведь иначе ты бы за него не пошла?
– Я его очень любила.
– Прости, я не хотела сделать тебе больно.
Катрин посчитала, что в ее рассказе слишком много драматизма, и чуть изменила тон:
– Да, возможно, все дело в том, что я была уж очень влюблена. Мы тогда еще не жили вместе и, по сути, совсем не знали друг друга. Но я считала, что это – самая большая любовь в моей жизни.
– Да, в беременности ли дело или в большой любви – в данном случае особого значения не имеет.
– Ну, конечно, и беременность тоже сыграла свою роль.
– А твоя мать, наверное, страшно разозлилась?
– Точнее сказать, она была шокирована. Как же так? Ее дочь, и вдруг добрачная половая связь. Фу-фу какой позор! Ну в общем, нечто подобное.
– Могу себе представить. В общем, похоже и на моих родителей.
– Петер тогда говорил, что в его отчаянном финансовом положении о женитьбе и думать нечего. Этого я понять не могла. Ведь я готова была сесть на хлеб и воду, только бы быть с ним вместе. А жить – хоть в шалаше! Я это не просто говорила, я именно так и думала. Совершенно искренне. В те дни я очень много плакала.
– А аборта ты боялась?
– Я о нем и не думала. Мыслей о ребенке у меня вообще не было. Мне был важен только Петер.
– А твоя мать?
– Она настаивала на том, чтобы все привести в порядок, потому что мы, молодые, жили в хаосе. Она говорила с нами обоими, читала нам нотации. Поясняла Петеру, что брак со мной никогда не будет для него обременителен. Я ведь уже работала в лавке и получала свою зарплату, а нам обоим предоставлялась возможность бесплатно жить в ее доме.
– И вы все-таки поженились? – спросила Тилли, продолжая грызть лепешки.
– Да. Но, конечно, без всяких торжеств – очень просто. Пошли в загс и сказали «да», а мама приготовила нам кое-что вкусное…
– А что именно? – поинтересовалась Тилли.
– Сейчас вспомню… Да, язык в соусе из мадеры. Это было любимое блюдо Петера.
– А потом, значит, вы жили все вместе вполне мирно в этой вот квартире? Так?
– Ну, чтобы совсем мирно, этого не скажешь. Бывали и конфликты. – Катрин вспомнила о тревогах Петера, его раздражительности, депрессиях. Но говорить об этом не хотелось. – Но мама действительно делала все возможное, чтобы сохранить мир, – продолжала Катрин. – Я была счастлива, что он со мною, что у нас будет ребенок. А Петер после банкротства очень скоро нашел себе работу.
– Вот только, наверное, потребовалось бы еще немало лет, чтобы расплатиться с долгами, – вставила Тилли.
– О, с этим-то мы бы справились. На себя мы почти ничего не тратили, а для Даниэлы использовали мои старые детские вещи. Мама, к счастью, их сохранила.
– Что же тогда не получилось? – спросила Тилли. Катрин помедлила. Она была близка к тому, чтобы довериться подруге. Но правда так и осталась невысказанной.
– Не получилось? – повторила она. – Я бы сказала иначе. Петер погиб. Он попал в автомобильную катастрофу. В Кёльне. Да, погиб на месте.
– Это все же лучше, чем остаться калекой, – хладнокровно прокомментировала Тилли.
Катрин была рада, что продолжает придерживаться версии, которую в нее, словно гвоздь в стену, вбила мать. Правды не узнал никто. Было исчезновение Петера, растущий страх за него, потом известие из полиции о его смерти. Он покончил с собой в одном кёльнском отеле. Снотворное. До сих пор она не могла понять, зачем и отчего. Ведь все уже шло отлично.
Тилли собралась было схватить еще одну лепешку, но опустила руку.
– Ты так побледнела, – произнесла она. – Неужели эта старая история все еще так сильно тебя волнует?
Катрин сглотнула слюну.
– Это случилось в годовщину нашей свадьбы. Мы поженились ровно за год до этого.
Тилли наклонилась к ней.
– Ах, бедняга! Но, с другой стороны, ты хотя бы побывала замужем, чего я не могу сказать о себе.
– Разве это так важно?
– Ой, ну конечно! Очень важно! Если бы Ганс-Георг женился на мне, я сейчас была бы совсем в другом положении. Даже не говоря о материальной стороне… У меня не было бы столкновений с родителями, Евочка носила бы фамилию отца, а я не казалась бы себе самой такой несчастной. Я ему слишком доверяла, иначе ничего бы такого не случилось. Могу тебе только посоветовать, Катрин: никогда не связывайся с женатым.
– Тут ты, видимо, права.
– А тот, который все время присылает тебе пестрые открытки, что у тебя с ним?
– Да! Ты ничуть не любопытна!
– Я только одно спрошу: Жан-Поль Квирин, верно? Он ведь женат?
– Да, – призналась Катрин, – но это никогда ничему не мешало. Вот разве только мы не могли встречаться в выходные.
– Не могли? – переспросила внимательно слушавшая Тилли. – А теперь что-то изменилось?
– Да. – Как бы пересиливая себя, Катрин добавила: – Теперь он собирается разводиться.
– Из-за тебя?
– Нет-нет. Правда, нет. Я тут ни при чем.
Тилли откинулась на спинку стула.
– Ну это все-таки кое-что.
– Что ты имеешь в виду?
– Не очень-то сходи с ума от веры в то, что он говорит.
– Я и не думаю.
– Я это знаю по собственному опыту. То скажет: «Я развожусь», а в следующий раз: «Мне жаль, но я не могу причинить жене такое зло». А потом снова: «Конечно, сдержу слово, коли обещал». Просто с ума сойти. Я счастлива, что с этим покончено. Сегодня я его уже не приму, даже если на четвереньках приползет. И знаешь, что меня сердило больше всего? У них ведь и детей-то нет.
– У Жан-Поля тоже нет.
– От этого ничего не меняется. Ты всегда должна быть готова ко всяким фокусам.
– Ну, я так не думаю.
– Увидишь!
– Нет, нет. Определенно нет. Тут дело такое… – Катрин помедлила, не желая допустить бестактности. – Это жена от него ушла.
– Ничего не значит. Еще вернется.
– Поживем – увидим, – сказала Катрин примирительно.
– Правильно. Будешь держать меня в курсе, да? – Тилли встала. – Пойду посмотрю, как там Евочка.
– Думаешь, она еще не спит?
– У нее последнее время плохой сон. Неприятно, правда?
Катрин поняла, к чему клонит Тилли.
– Это не твоя вина, – спокойно сказала она.
– Верно, не моя, – энергично подтвердила Тилли. – Я знаю, все возмущаются, что я не работаю. Но я не могу отдать Евочку в ясли: я бы вся издергалась, а уж она… Даже подумать страшно.
– Никто тебя не упрекает, Тилли.
– Вы мне этого не говорите, но так считаете.
Катрин не хотелось этого отрицать только ради того, чтобы успокоить Тилли.
– Ничего, скоро она сможет посещать детский сад, – заметила она. – Тогда и вопрос сам собой отпадет. – Катрин встала. – Ты уже решила, чем будешь заниматься тогда?
Тилли откинула волосы назад.
– Может, пойду работать в бар. Ведь это для меня самое подходящее, правда? При моем-то легкомыслии.
– Не говори глупостей, дорогая. Ты – одна из самых ответственных матерей из всех, кого я знаю.
Когда Тилли ушла, Катрин убрала посуду на кухню, сполоснула ее и вытерла полотенцем. Посмотрела на часы. Было еще довольно рано, можно было бы и отправиться в Винтерберг. Но, с другой стороны, она бы с удовольствием провела совсем спокойный вечер в одиночестве, посвятив его «большой косметике».
Она решила позвонить в «Пансион Газельманн». Через некоторое время в трубке послышался голос матери.
– Катрин, это ты? – произнесла Хельга Гросманн с наигранным удивлением, словно рассталась с дочерью не пару дней, а несколько месяцев тому назад. – Как мило с твоей стороны дать о себе знать.
– Я звоню из Гильдена.
– Ты одна?
– Да, мама. Вот раздумываю, ехать к вам уже сегодня или завтра с утра пораньше.
– Как тебе больше по душе, дорогая. Конечно, никто не знает, какая завтра будет погода. Но уж определенно не лучше, чем сегодня. У нас здесь снег перестал.
– Ты права, мама. Лучше уж сразу.
– Но, конечно, если ты утомлена или есть другие планы…
– Да уж ладно, мама. Я приеду. Но вы не ждите меня, ложитесь спать.
– Надеюсь, ты будешь здесь не очень поздно.
– Буду ехать возможно быстрее.
– Но будь внимательна. Ради нас торопиться не надо.
– До скорого, мама! Не беспокойся. Ничего не случится.
Последние дни зимнего отпуска Катрин провела с матерью и дочерью – весело и с удовольствием. Только вот снова начались боли в желудке, что омрачило настроение. Катрин пыталась не обращать на них внимания, но окружающим бросалось в глаза, что она почти ничего не ест.
– Здешний стол не по тебе, – констатировала Хельга Гросманн, – чуточку потерпи, пока приедем домой: там я тебе буду готовить.
Но и когда они вернулись в Гильден, лучше Катрин не стало. Она питалась в основном молоком и бананами: эта пища доставляла ей меньше неприятных минут, чем любая другая.
– Просто смешно! – комментировала мать. – Язвы желудка у тебя нет, это установлено. Значит, и питаться ты могла бы нормально.
Катрин отказалась от своей щадящей диеты и приучила себя долго-долго пережевывать каждый кусочек, прежде чем проглотить. Однако, несмотря на это, тяжесть в желудке не проходила, а порции, которые она могла проглотить, были крошечные. Катрин продолжала пить цельное молоко. Давать ей советы было бесполезно, и мать перестала обращать внимание на питание Катрин.
Из Гамбурга пришло извещение о том, что ее работы получены и будут рассматриваться. Катрин была разочарована: вопреки всему прежнему опыту, она надеялась на быстрый положительный результат.
Внешне она оставалась непринужденно-веселой, обслуживала клиентов со своей обычной приветливостью. Она вязала изделия для себя и для лавки, обдумывала статьи и эскизы для следующего выпуска журнала «Либерта» и время от времени играла в карты с матерью и дочерью. Но единственное, что действительно поддерживало ее тонус, была перспектива встречи с Жан-Полем в Риме. Однако из осторожности она пока что ничего не говорила об этом матери.
Только когда приблизился срок, она спросила как бы между прочим:
– Ты, конечно, не будешь возражать, если я уеду на выходные, правда, мама?
Лавка уже закрывалась, в помещении они были одни. Хельга Гросманн чуть заметно вздрогнула, но сразу же взяла себя в руки.
– Ну конечно, нет, дорогая. Куда же ты собралась?
– В Рим.
– В разгар зимы? Как это тебе пришло в голову?
– У Жан-Поля там дела, мы хотим встретиться.
– Так, значит, у тебя эта поездка все время была на уме, а мне ты не обмолвилась ни словом?
Катрин избегала взгляда матери.
– Но ведь не исключено, что за это время обстоятельства могли бы измениться.
– И все же такие вещи следует друг с другом обсуждать. Ты знаешь, что я предоставляю тебе полную свободу.
– Да, конечно. Просто не хотела тебя зря волновать.
– Ты полагаешь, что я приду в волнение, узнав, что ты хочешь совершить путешествие?
– Я имела в виду, – растерялась Катрин, – что и радоваться тоже не будешь.
– Плохо же ты меня знаешь, дорогая дочь. Всякую твою радость я полностью разделяю.
– Мне было бы достаточно, если бы ты принимала ее хотя бы без огорчений.
– Разве когда-нибудь было иначе?
– Мама, прошу тебя! Не надо обманывать ни себя, ми меня. Я же понимаю, что тебе и Даниэле не по душе, когда я вас покидаю!
– Нет проблем! Мы уж как-нибудь обойдемся.
Катрин была рада, когда приход какой-то поздней посетительницы прервал этот разговор. Теперь она считала, что худшее позади. Во всяком случае, мать уже знает о предстоящем отъезде.
Однако вечером, когда Катрин уже собиралась пожелать матери спокойной ночи, а Даниэла спала, Хельга ее остановила:
– Подожди, дорогая.
Катрин демонстративно зевнула.
– Я ужасно устала.
– Всего один короткий вопрос: как это получилось, что именно в выходные у Жан-Поля нашлось для тебя время?
– Я тоже не знаю, мама, – произнесла Катрин, чувствуя себя не в своей тарелке от этой прямой лжи.
– Раньше ведь такого никогда не бывало.
– Это верно.
Хельга не спускала с Катрин глаз, спрятанных за поблескивающими от света стеклами очков.
– А ну, давай, выкладывай, дорогая. От меня тебе скрывать нечего.
Катрин, до этого стоявшая около двери, села рядом с матерью, как бы признавая свою неправоту.
– Ах, знаешь, идиотская история. Слишком глупо, чтобы обсуждать.
– Итак?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25