Джанет не пришлось долго мучиться над сочинением костюма – все давно уже было придумано. Это было нецеломудренное платье тех времен, сшитое из специально купленного холста и довольно смело оголяющее тело. Распущенные волосы должен был украсить венок из цветов царицы шабаша – вербены, могильного плюща и фиалок. Цветы пришлось брать искусственные, за исключением вербены – за ней Джанет съездила в Ридинг. Последний раз поглядев на себя в зеркало, она осталась довольна: на нее смотрело похудевшее лицо с горячечным румянцем, синие глаза сверкали, губы кривились одновременно испуганно и вызывающе. Попросив у кого-то широкий академический плащ, Джанет помчалась в Экзетер, надеясь только на одно – что судилище будет происходить не в главном холле, потому что стоять босыми ногами на его каменных плитах было бы совершенно немыслимо.
С неба валилась ледяная крупа, и когда девушка вбежала в старинное здание за парком, намокшие волосы потемнели и завились еще сильнее. В верхнем зале было уже достаточно много народу; некоторых Джанет просто не знала, а других узнать не смогла. Так, Эндрю Хоувен, известный всему Оксфорду как лучший игрок в гольф, был совершенно неузнаваем в костюме «адвоката дьявола», и только когда он подмигнул ей, Джанет втихомолку рассмеялась, порадовавшись, что защищать ее будет столь веселый, неглупый и компанейский парень. Но где Хаскем? Посчитав, что ее роль дает право вести себя вообще как угодно, Джанет несколько раз пробежалась по залу, заглядывая в загримированные лица, но, кроме простолюдинов, сеньоров и студентов, она не увидела никого. В полном недоумении Джанет остановилась, чтобы снять ботинки, но тут ее грубо схватили за локти два «стражника» в закрытых шлемами лицах и с грязными ругательствами потащили за отгороженное место на подиуме. Процесс начинался.
Сначала долго и с пафосом говорил «епископ», обвиняя «девицу Мюргюи» во всех мыслимых и немыслимых грехах: сожительстве с собственным сыном, отравлении младенцев, насылании бурь на славный город Ноттингем и так далее. Несколько раз Джанет пыталась вмешаться в эти абсурдные речи, но каждый раз получала ощутимый толчок в спину тупым концом бутафорской алебарды. Потом пошли «свидетели»: первым был какой-то пастушок, который, трясясь от страха, рассказывал, что, пася в лесу скот, увидел ее, собирающую жуткие травы, похожие на адский огонь, и что она непременно погубила бы его, если бы Бог не надоумил его спрятаться в развалинах.
– Слепец! – не выдержав, крикнула, рванувшись из рук «стражников», Джанет-Мюргюи. – Это же белладонна! Белла Донна, она успокаивает судороги деторождения, и ты сам, если бы не она, давно сгнил бы, не родившись! – Но тяжелая рука в кожаной перчатке зажала Джанет рот.
Вслед за пастушком на подиум вышла жена сеньора, одетая по моде того времени в высокий дьявольский хеннин и в платье того самого фасона, из-за которого почти полстолетия все дамы казались беременными.
– В чем обвиняете вы эту дочь сатаны? – прошамкал «судья», в котором нетрудно было узнать известного профессора, прибывшего на процесс из Сорбонны.
И тогда под смущенный шепот зала дама открыла рот и, выпятив живот как можно сильнее, возмущенно заговорила голосом Джиневры Кноул:
– Эта тварь обещала мне приворожить моего возлюбленного, она заставляла меня пить его кровь, и мы пекли конфаррацио – пирожки любви!
– Но ведь вы добились своего, сударыня, – смиренно ответила Джанет.
– Но кто клялся мне, что никогда женщина не вернется с шабаша беременной!?
– Но почему вы не пришли ко мне после, сударыня? – лепетала Джанет, которой уже становилось не по себе от этого представления. Джиневра была беременна явно по-настоящему: по ее оплывшему лицу расплывались некрасивые коричневые пятна. – Я бы помогла вам, есть множество средств, коровяк, например, он…
– Слушайте же, она вмешивается в дела Божии! – истошно завопил «епископ». В зале начали стучать ногами, и в «ведьму» полетели куски булочек от завтрака.
– А потом, ваша милость, проклятая ведьма превратила меня в волчицу! А-а-а! У-у-у! – на разные лады вдруг завыла Джиневра, срывая с себя хеннин и с распущенными волосами падая на четвереньки. Один из «стражников» отпустил Джанет и на руках вынес воющую Джиневру из зала.
Потом Джанет долго и нудно допрашивали о черной мессе, задавая самые непристойные вопросы, а потом слово взял «адвокат»:
– О вы, чья глупость соперничает с жестокостью, старающиеся перещеголять друг друга в ярости и тупости! Мое сердце наполняет лишь жалость. Посмотрите, перед вами – всего лишь истеричка, одурманенная собственными грезами, нищая, которую голод и невзгоды довели до состояния полупомешанной…
Постепенно под звуки этой блестяще выстроенной по форме, но по сути своей – совершенно беспомощной речи в Джанет начала закипать ненависть и желание открыть этим слепым червям правду… И когда очередь дошла до нее, она вскочила, резко оттолкнув «стражников».
– Не истеричку и не нищую видите вы перед собой, господа судьи! Я – дитя природы, дитя действительности и мечты. Да, я, оскорбленная, озлобленная, опозоренная, с сердцем, исполненным ненависти, уже не могу вернуться к матери своей – природе чистыми путями. Я иду к ней обходными путями зла, и этим я восстаю против вашей нечеловеческой церкви! Я делаю женщину свободной, а мир – понятным и близким. Я знаю, вы предадите меня огню, однако мое мнимое поражение равносильно истинной победе, ибо во мне не дух зла, а дух истины, он – наука, дарующая могущество и примиряющая слабого человека с природой!
Но, обводя пылающими глазами зал, Джанет видела, что слова ее падают в пустоту; собранию важно было лишь соблюсти все пункты процесса и блеснуть скрупулезным знанием инъюнкций и статутов. Обессиленная бесполезностью своей речи и долгим стоянием на ногах, Джанет опустилась прямо на пол и стала вынимать из волос увядшую вербену. Но тут же была наказана пинком «стражника»:
– Стоять, еретичка!
И еще почти два часа соблюдения всех правил и зачитывания обвинительного приговора Джанет стояла, покачиваясь от обиды и усталости, уже по-настоящему ненавидя всех, и особенно своего непосредственного мучителя, чья фигура, казалось, сама излучает ненависть.
«Епископ» предлагал ордалии, но «адвокат» все же сумел убедить его в прямом сожжении, что было большой победой, и Хоувену искренне зааплодировали.
Приговор было решено привести в исполнение завтра на рассвете, и Джанет подвели к окну, чтобы она могла посмотреть на сооружавшийся во дворе настоящий костер.
– А ночь ты проведешь здесь, на соломе, в которой тебя и сожгут! – торжествующе провизжал «епископ», и «стражник» швырнул девушку на кучу соломы, заранее приготовленной в дальнем углу просторного, но низкого зала. Джанет присела на солому, чувствуя, как отходят уставшие от бесконечного стояния ноги, и прикрыла глаза. А когда она открыла их от внезапно установившейся тишины, то обнаружила, что зал совершенно пуст, и только в его дверях, как на часах, стоят два «стражника».
– Ладно, ребята, я правда ужасно устала, к тому же завтра рано утром у меня выездка…
Но «стражники» молчали и не двигались.
– Ну уж если такая игра, то принесите поесть и разбудите меня завтра в полшестого, чтобы я успела переодеться.
И снова – молчание.
– Вот сволочи! – выругалась Джанет и, демонстративно отвернувшись, вытянулась на соломе.
Проснулась она от холода и лунного луча, падавшего прямо на лицо. Было, наверное, часа три ночи. Экзетер, возведенный еще в начале четырнадцатого века, вздыхал, скрипел и шуршал. Стражи, конечно, не было и в помине. «Уж могли бы и до конца выдержать!» – усмехнулась она и пошла к выходу, соображая, что еще успеет немного поспать в собственной кровати. Но как только она перешагнула темный провал арки, ведущей на лестницу, ее откинул назад сильный толчок алебарды.
Не успев даже вскрикнуть, Джанет отлетела назад и, упав, больно ударилась бедром. Но несмотря на боль и мысль о том, что теперь она вряд ли сумеет через несколько часов сесть на лошадь, девушка снова поднялась, надеясь, что сейчас все выяснится, она отругает этих зарвавшихся экзетерцев, слишком далеко зашедших в своей игре, и все-таки доберется до кампуса. В проеме стоял ее вчерашний «стражник», и в узкую прорезь на его шлеме Джанет вдруг с неизъяснимым ужасом увидела белые, совершенно белые глаза. Она сильно дернула себя за прядь спутанных волос, проверяя, не сон ли это, – но рывок почувствовался вполне реально, как реальна была и боль в ушибленном бедре. Впрочем, Джанет решила, что терять ей в этом проклятом месте все равно нечего, и потому смело подошла вплотную и заглянула прямо в лицо неподвижной фигуре – полная луна своим безжизненным белым светом отражалась в его ужасных глазах.
– Придурки несчастные! – закричала Джанет. – Я пожалуюсь на вас в конгрегацию! – В ответ раздался сдавленный не то шлемом, не то усилием смех. – Да хватит, в конце концов, играть!
– Да, хватит, – тихо и невозмутимо ответил голос из-под шлема. – Иди на место.
Джанет вздохнула, поняв, что до кампуса ей этой ночью, пожалуй, не добраться, и отправилась обратно к куче соломы, но, усевшись на нее, обнаружила, что стражник стоит рядом с ней.
– Мюргюи, – неожиданно хрипло и страстно пробормотал он. – Мюргюи! Только ты, в этом рубище, в этом смятом венке, босая и сломленная, можешь дать мне блаженство! Ты, грязная сводня, десятки раз на виду у всех отдававшаяся черному козлу и деревянному Приапу, совершавшая страшный обряд холодного очищения, вызывающая похоть у других и сама бесплодная, как смерть, ты… – Голос, произносивший эти слова, казалось, опьянялся ими, потому что с каждым словом он становился все громче и жарче, и эхо его отражали старинные своды Экзетера. Стражник подошел к ней вплотную, и его руки рванули смятый холст ее балахона, отдав лунному свету худое тело с маленькими грудями.
– Да, да, – лихорадочно твердил голос, – именно такой ты и должна быть, бестелесной, сухими дровами любви. И ноги твои грязны, – стражник рухнул на колени и взял в руки холодную ступню Джанет, – и лоно твое осквернено серой и смрадом входившего в тебя дьявола. – Грубая кожа перчатки легла на ее живот. Джанет стояла не шевелясь, словно в каком-то дурмане. Тело ее каменело и становилось невесомым от холода и невозможного желания, пронзающего льдом и сковывающего ощущением адской муки. «Наверное, именно так, – промелькнуло в ее голове, – чувствовали себя опоенные на шабашах травами несчастные, которые, потеряв способность двигаться, видели и слышали, как у них на глазах в диких совокуплениях извиваются их любимые мужья…»
Дрожа от холода и лунного света, который она явственно ощущала на спине, словно серебристую льющуюся жидкость, Джанет попыталась стряхнуть наваждение и резко сорвала со стражника шлем.
– Хаскем… – прошептала она.
– Да, это я, – его голос не изменился, не дрогнул, – подари же мне час твоей любви, Мюргюи, ты, отдававшая ее всем и каждому… – Он трясущимися руками освобождался от средневековой одежды со множеством завязок, и его белое тело засверкало перед Джанет, красивое и отвратительное одновременно, и никакого признака страсти она не могла увидеть на нем. – Встанем же спина к спине, закинув руки, не видя друг друга, и станем единым телом… – Сознание Джанет словно раздвоилось: она осознавала чудовищную нелепость ситуации, когда двое взрослых людей, раздевшись донага, стоят посреди ночи в зале университетского колледжа, но месяцы погружения и проникновения в те области жизни, куда слабому человеку лучше и не вступать, этот голос, произносящий магические слова, луна и ночь делали свое дело… Через несколько минут, распростертая на соломе, она впустила его в себя.
Первое напряжение спало быстро, и Джанет, наслаждавшаяся просто мужским телом как таковым, с удивлением обнаружила, что Хаскем лежит в ней совершенно безвольный, а до рассвета еще далеко. Громкий стон оскорбления вырвался у нее, и, кусая в кровь губы, она выскользнула из-под его тела, досадуя, что под рукой нет какого-нибудь прута… Но ее так долго сдерживаемая чувственность, ее руки и рот почти помимо се воли творили действительно колдовство: она требовала, просила, унижала и унижалась… И Хаскем, презрительный Хаскем был подчинен ей во всем.
Новые ощущения стали захватывать ее, провоцируя иные действия и иные ласки, но тут за стеной раздался явственный зевок и невыспавшийся голос произнес:
– Так ты скоро, Хью? У меня с утра коллоквиум, и ни черта не готово.
Джанет что было сил наотмашь хлестнула Хаскема по воспаленной щеке, наспех влезла в первое, что попалось ей под руку, замотала волосы и опрометью выбежала на улицу. До позднего декабрьского рассвета оставалось еще не менее получаса, и на улицах никого не было.
* * *
Впервые проспав выездку, Джанет все же проснулась достаточно рано, чтобы успеть на первую лекцию. Правда, от общего завтрака в нижнем холле пришлось отказаться, но девушка не жалела об этом: оксфордские завтраки традиционно были скупы и невкусны, а ей после перенесенного потрясения не хотелось есть и вовсе. Мимоходом она бросила на себя взгляд в зеркало и не смогла не задержаться, даже несмотря на отсутствие времени. На нее смотрела та и не та Джанет: глаза были так же сини, но в них засверкал золотой огонь, в очертаниях припухшего рта явственно прочитывалась некая порочность… Волосы словно потяжелели и лежали на плечах уверенно и властно, и вся фигура дышала не только уверенностью в себе, которой у Джанет и так было достаточно, но и неким правом… правом берущей – а не дающей – женщины.
Забежавшая снизу за рюкзаком Клара при взгляде на Джанет охнула и всплеснула полными руками:
– Ого! Не зря, видно, Хаскем так потратился на вчерашнее представление!
– Что значит «потратился»? Это общеуниверситетское мероприятие, гости из Сорбонны и так далее…
– Так-то оно так, но костюмы в таких делах не предполагаются, не говоря уж о кострах. Это он все на свои денежки устроил!
– И откуда ты все всегда знаешь? – в очередной раз удивилась Джанет обширным познаниям Клары во всех областях, не имеющих отношения к наукам.
– Не надо чураться простых студентов, дорогуша! – И, азартно подрагивая мощными телесами, Клара умчалась.
На лекциях Джанет ощутила всеобщее восхищение и как неизбежное дополнение к нему – затаенную зависть. И она, не любящая внешнего и показного, на этот раз все-таки согласилась со своим триумфом. Подходили даже старшекурсники, а сорбоннский профессор, галантно приложившись к ее ручке, заявил, что она как нельзя верно раскрыла сущность европейского ведьмовства, по которому он сам является первым специалистом. Но ни Хаскема, ни Джиневры не было видно нигде. Опускаться до расспросов Джанет не захотела, но несколько раз все же прошла и мимо Хильды и мимо Мертона – безрезультатно. Впрочем, это не отравило ее удовлетворенности собой.
Прошло еще несколько дней, всеобщий восторг поутих, и теперь Джанет удивлялась, что, собственно говоря, его вызвало. Процесс она проиграла, а любовником Хаскем оказался откровенно неважным, если не считать того неожиданного, должно быть, почти мужского ощущения владения чужим телом, владения достаточно холодного и расчетливого, что, после полной потери себя с Милошем, оказалось для Джанет удивительно острым и увлекательным. Кроме того, ее, как хлыстом, жгло то унижение, которое она испытала, когда обнаружилось, что у их ласк был соглядатай. Весь этот клубок спутанных чувств требовал в конечном счете лишь одного – повторения, то есть проверки и реванша.
Однако Хаскема Джанет увидела лишь после Рождества, которое она впервые встретила, не поехав домой, где как обычно собралась вся семья, а оставшись в Оксфорде. Любопытство и стремление поставить точки над i, а, возможно, и еще какое-то пока неясное для нее чувство, оказались сильнее традиций. Впрочем, жертва была напрасной: ни на одном из новогодних праздников и спортивных состязаний Хаскем не присутствовал, а к концу рождественских каникул Джанет вообще стало казаться, что никакого Хью Хаскема на свете не существует и все, случившееся с ней, только плод ее переутомленного воображения. Все короткие зимние дни она просидела в Бодли, за учебниками наводящего смертную тоску земельного права.
К середине января над елизаветинскими куполами и шпилями стало ненадолго повисать красновато-кирпичное солнце, и в эти часы Джанет старалась непременно выбраться в парк или на набережные. Она просто шла, ни о чем не думая, отдаваясь всяким мелочам, вроде узорно подмерзшей лужи, слишком крупной вороны или упругому движению собственной длинной ноги, перешагивающей очередной поребрик. Неожиданно рядом со своим замшевым ботинком на высокой шнуровке она увидела не по сезону щегольской мужской башмак, купленный не ниже, чем у Гуччи, – перед Джанет в длинном сером пальто, такого же цвета шелковом кашне и без шапки стоял Хаскем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28