А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Увы, Ван Гог с момента покупки хранился в банковском сейфе, и это довело старика буквально до истерики: «Как?! Ты потратил на картину столько денег и даже не смотришь на нее?!» Он заставил Урагана забрать Ван Гога из банка и повесить на стену. «А теперь мы будем на нее смотреть». И они вдвоем уселись на диван и смотрели на картину целую неделю не отрываясь – а ведь мы говорим о каком-то тусклом, мрачном наброске с изображением чистящих репу крестьян, – после чего отец встал и молча уехал в Оклахому. А Ураган с тех пор подсел на картину. Не может без нее жить. Да и не хочет. Это превратилось в своеобразную медитацию, дающую чувство покоя и понимания. День за днем он только и делает, что сидит и созерцает. Голландец каждый месяц повышает цену, но Ураган и слушать не хочет.
– Сколько же ему сейчас предлагают?
– Ах, Гвендолин, ну откуда я знаю? Да и какая разница? Дело не в цене. А в том, что Ураган дни напролет просиживает на диване, разглядывая пространственно-композиционную плоскость, при помощи которой экспрессивный антинатуралист Ван Гог превратил рутинное действо в сосуд множества смыслов и перечеркнул историю Возрождения. Дело в том, что Ураган зачарован этими дурацкими чистильщиками репы и поэтому не смог бы напасть на Кью-Джо, будь он даже маньяком с патологической склонностью к ожирелым белым женщинам, в чем я его до сих пор не замечал.
– Ну ладно, ладно… Я просто спросила.
20:45
– Эй, официант! – На самом деле парнишку зовут Брайан, но вы не любите обращаться к обслуживающему персоналу по имени. – Официант, этот винный коктейль на вкус какой-то другой. И второй бокал, кстати, отличался от первого!
– Ах, вы заметили! Слава богу! Наш бармен сегодня экспериментирует с новой линией вин от Уолта Диснея. Ваш первый бокал, если я не ошибаюсь, был приготовлен из шардонэ «Дональд Дак», второй – из либфраумильх «Минни-Маус», а последний – из пино-блан «Гуфи». Забавно, правда?
– М-да. Концерт только начинается, – бормочете вы, отодвигая бокал и борясь с нестерпимым желанием обхватить голову руками.
20:46
– Гвендолин, я до сих пор исходил из предположения, что ты первым делом обзвонила друзей, любовников и родственников Кью-Джо и убедилась, что никто из них ничего не знает. И все же спрошу: так ли это?
– Обзвонила бы, если бы было кого обзванивать. Ее семья живет где-то в Огайо, я могла бы найти телефон у нее в записной книжке, но зачем беспокоить людей? И потом, вряд ли Кью-Джо отправилась бы из твоей квартиры прямиком в Огайо. Она вообще ненавидит Огайо!
– Тут она не одинока. А как насчет друзей?
– Есть парочка астрологов, с которыми она общается. Но никогда не остается у них ночевать. Я даже имен не помню.
– Любовники?
– Ничего постоянного. Кью-Джо предпочитает случайные контакты. Да и то нечасто. При ее-то размерах…
– Да, понимаю. Хотя при определенных обстоятельствах я бы очень даже…
– Ну, ты – это другое дело. Ты и сам… странный.
– Так только кажется.
Даймонд кладет свою руку – ту, что украшена мистической наколкой – поверх вашей. Вы замираете. А потом осторожно убираете руку, якобы для того, чтобы отпить винный коктейль, к которому, по правде говоря, совершенно утратили интерес после того, как узнали, что туда подмешан «Гуфи». Рука вибрирует еще секунд сорок.
– Есть предложения? – спрашиваете вы.
– Естественно. – Он снова тянется к вашей ладони. Вы отодвигаете ее.
– Я имею в виду, насчет…
– Кью-Джо?
– Разумеется. И еще… еще насчет моей ситуации. С работой. – Вы невзначай придвигаете руку обратно, в зону досягаемости.
Даймонд качает головой и смотрит на вас со смешанным чувством жалости и ужаса. Такой же взгляд был у отца, когда он слушал, как вы берете уроки вокала. Как только вам исполнилось четырнадцать, он почему-то решил, что такой необычный голосок нужно развивать. Фредди надеялся, что его дочь станет знаменитой джазовой певицей, и поэтому два раза в неделю вы отправлялись после школы на автобусе в Центральный район, где прилежно перенимали вокальную премудрость у негритянки, лишь номинально уступающей Кью-Джо в обхвате груди. В конце каждого урока отец появлялся в дверях и, закрыв глаза, слушал ваш голосок, скачущий из тональности в тональность, как голодная музыкальная белочка. «Ох, Пипи», – говорил он, качая головой. И смотрел, как сейчас смотрит Даймонд.
– Пора уже поумнеть, – говорит Даймонд.
– Что-что?
– Пора поумнеть, – повторяет он с модуляциями Даблъю-Си Филдса. – Тот факт, что ни у одной девчонки от Лос-Анджелеса до Чикаго нет такой классной попки, еще не дает тебе права использовать ее вместо головы. Тем более что мне она нужна для другого. Поднимись над своими карьерными страхами, Гвендолин! Поднимись или навсегда останешься с жабами.
– С жабами?!
– Практически все виды жаб умеют плавать, но в отличие от лягушек они лезут в воду только по принуждению. А ведь наша планета на две трети покрыта водой! Кого, по-твоему, правильнее назвать ограниченными: жаб или лягушек? Лягушки гладки, влажны и блестящи; жабы сухи, грубы и бородавчаты. – Он чешет заросший подбородок. – К тому же у жаб есть еще один серьезный недостаток.
– Какой? Говори скорее, не томи, я всю жизнь мечтала узнать!
– Жабы не скрещиваются с лягушками.
Вы залпом допиваете дурацкий винный коктейль и делаете вид, что встаете из-за стола:
– Поднимись над своими сексуальными заботами, Даймонд! Поднимись – или сегодня вечером останешься без моего общества.
– Браво! Туше! – отвечает он. – Прости, не удержался, чтобы лишний раз не выразить свою привязанность к земноводным.
Впредь постараюсь держать себя в руках. – И добавляет, показав глазами, что ваше демонстративное полувставание не осталось незамеченным: – Если помогу с работой, ты останешься?
20:40
Разумеется, все не так безоблачно. То, что Даймонд называет помощью с работой, выливается в длинную лекцию о вреде устаревшей и ретроградной привычки работать на зарплату. Он долго и нудно в своей характерной гнусавой манере распространяется о том, что в контексте человеческой истории постоянная работа является случайным сбоем, кратковременным отклонением от вектора прогресса. Люди, заявляет он, обрели разум миллион лет назад (вы сомневаетесь, что это правда), однако работа с регулярной оплатой практикуется лишь на протяжении последних пяти веков (это тоже не похоже на правду), что на общей временной шкале выглядит весьма скромно. Он поясняет, что люди работали все время, но современный порядок – с бухгалтерией, зарплатой и отпусками – возник совсем недавно. А теперь, с нашествием роботов, компьютеров и всеобщей автоматизации, этот порядок снова отходит в прошлое. Так что с исторической точки зрения постоянная работа – быстротечная, отживающая себя мода.
В наши дни мировые правительства используют постоянную работу – точнее, иллюзию постоянной работы – в качестве рычага управления. Всякий раз, когда поднимается шум по поводу истребления животных, вырубки лесов или загрязнения водоемов, государственные жабы заявляют, что экологический наезд совершается во имя сохранения или создания рабочих ест, и протестующие голоса затихают, как хруст ветшающих долларовых банкнот. Самые грязные решения политиков, включая незаконные и аморальные попытки вооруженных интервенций, оправдываются тем, что это поможет американцам сохранить рабочие места. На протяжении последних семидесяти лет практически все кандидаты на государственные посты приступают к избирательной кампании, насадив на ржавый крючок резинового червяка под названием «новые рабочие места», и гонку выигрывают те, чей червяк смотрится живее, хотя все избиратели, за исключением врожденных олигофренов, не могут не понимать, что по мере развития технологии количество рабочих мест только уменьшается.
– Что ты хочешь сказать, Ларри? Те из нас, кто озабочен сохранением работы, читают неправильное либретто?
В ответ он улыбается так ослепительно, что срабатывает инфракрасный датчик у вас паху, и приходится перевести взгляд на Энн Луиз, чтобы обуздать теплый прилив, наступающий на шлюзы промежной Панамы.
– А ты, оказывается, не совсем безнадежна! – заявляет он.
– На твоем месте я бы не обольщалась, – отвечаете вы.
Официант, приняв движение ваших глаз за намерение сделать заказ, подбегает к столу.
– Я хочу мартини! – объявляете вы очертя голову. – Только учтите, если на бутылке будет изображен мультяшный персонаж, я выну из сумки газовый баллончик и заставлю вас на коленях просить пощады.
Даймонд расплывается еще шире. Да вы и сами не можете удержать довольной ухмылки. Даже губу приходится прикусить, чтобы сохранить приличную мину. Загнутый кверху горн побуждает к полету.
– На прошлой неделе перед «черным четвергом» уровень безработицы перевалил десять процентов, – подытоживает Даймонд. – А в следующие две-три недели, если не случится чуда, он достигнет двадцати, да и то лишь потому, что мы живем в профсоюзном раю. Буквально через несколько десятилетий восемьдесят процентов трудоспособного населения будет уволено. Заметь, я сказал «уволено», а не «без работы». Проблема в том, что мы забыли, как работать. Умеем только зарплату получать. Люди превратились в зарплатоголиков, и у общества нет механизмов, чтобы помочь им избавиться от этой вредной привычки.
– Потому что жабы заняты чтением неправильных либретто и не замечают ничего вокруг.
– Абсолютный и неоспоримый факт, моя дорогая! Неплохо для новичка. А вот и твой коктейль. Надеюсь во имя здоровья бедного Брайана, что это мартини, а не мультини.
– Ну что вы, мистер Ди! Клянусь, этот мартини приготовлен из настоящего джина! Принести вам еще текилы?
– Просто содовой, Брайан. С корочкой лимона. А теперь, Гвендолин, перестань глупо ухмыляться и ответь: кто лучше приспособлен к выживанию? Неуклюжие жабы индустриального фундаментализма, панически боящиеся остаться без зарплаты, или гибкие лягушки, которые…
– Если нечем будет заплатить за продукты, то вымрут и те, и другие.
– А, вот в чем дело! Кто не работает, тот не ест? Да, мозги тебе промыли на совесть, с хлорным отбеливателем. Подумай: один небольшой огород на крыше «Гремящего дома» сможет круглый год кормить население в радиусе шести кварталов! Да и на твоей крыше тоже. Даже чернозем не понадобится: помидоры могут расти как марихуана, на обрывках мокрых газет.
– Я не могу выплачивать кредит за «порше» помидорами.
– Правильно. Но ты же не собираешься ездить на «порше» под водой?
– Опять подводная тема? Я знаю только одно: все мои счета оказались под водой. – Официант приносит содовую. – Ты что, ожидаешь нового потопа? Библия, если не ошибаюсь, обещает, что на этот раз будет огонь.
Мартини идет замечательно, а вот разговор постоянно забредает куда-то не туда.
– Да, обещает. И правильно делает. Но огонь – всего лишь обратная сторона воды. А у большого зада…
– Да, да. Большой перед. Слышали, знаем. – Этот блуждающий разговор, пожалуй, самый интересный из всех, что вы когда-либо вели в «Быке и медведе».
– Послушай, маленький симпатичный жабенок. Я хочу сделать тебе предложение.
– Я думала, ты уже сделал.
– Я сейчас пойду в туалет…
– Ну, только не со мной!
– Короче. Я пойду в туалет…
– Ты же только что оттуда!
– …а в мое отсутствие прошу тебя сделать две вещи. Во-первых, закажи нам что-нибудь поесть. Кухня скоро закроется, а одной любовью не насытишься. Во-вторых, ты должна принять решение. Когда я вернусь, мы можем поговорить о твоей дурно выбранной карьере, которая зашла в тупик, причем я научу тебя всему, что знаю о стратегиях выживания для тех, кто радикально напортачил в безнадежно обреченной профессии. Либо – на твой выбор – я потрачу то же количество времени и усилий, чтобы рассказать о некоторых действительно интересных вещах. О вещах, которые могут оказаться важнее, чем все ученые степени, вместе взятые. А могут и не оказаться. Так или иначе, выбор за тобой. Либо одно, либо другое. Решай.
С этими словами он встает, встряхивает длинными патлами и удаляется к туалетам, ковыляя и покачиваясь, как животное, получившее в зад парализующий дротик.
21:04
– Я хочу овощное рагу. Только без спаржи! Вы поняли? Повторяю: никакой спаржи!
– Да, я понял с первого раза, – отвечает Брайан, ухмыляясь слишком нагло для младшего официанта. – А что сегодня изволит заказать мистер Ди?
– Мистер Ди изволит заказать… э-э… – Это слишком жестоко, но вы не можете удержаться. – Принесите мистеру Ди лягушачьих лапок.
21:05
Ресторан «Бык и медведь» наделен своеобразным шармом, который связан не только со стилем интерьера – мрачно-теплого, тяжеловесного, отполированного временем – и не с классом посетителей – ухоженных, со вкусом одетых, образованных и остроумных, – но и с социальной ролью убежища от всяческого хаоса: как контролируемого рыночного, так и неконтролируемого, набирающего силу хаоса улиц. В системе понятий внешнего мира цивилизацию зачастую (и не без основания) изображают тонкой пленкой, под которой ревет и чавкает кровавый праздник сугубо диких существ. В системе понятий «Быка и медведя», напротив, рев и чавканье воспринимаются как тонкая атавистическая пленка на могучем утесе изящества и порядка. Здоровое начало, которое служит Америке опорой, которое не горит, не продается с молотка, не изрешечено пулями и не ржавеет, – это начало порой бывает трудно разглядеть. Однако здесь, в цитадели цивилизации, несмотря на заполняющий ее шум, дым и беспорядок, царят неизменные стабильность и спокойствие – волшебные дары банкирского Будды. Прошло уже более шести лет с того памятного обеденного перерыва, когда в бытность свою продавщицей лыжного отдела в торговом комплексе «Нордстром» вы открыли для себя это заведение – и с первых же секунд навсегда сделались рабыней его неброского очарования.
Но сейчас вы чувствуете: очарование уходит.
Глядя на клубок брокеров в баре, вы ощущаете странное, чуть ли не мучительное отчуждение. Сегодня эти люди выглядят притихшими, сосредоточенными на своих обезболивающих винных мензурках и на экране телевизора. В их молчании угадывается скорбное единство, приобщиться к которому вы не сумеете, даже если подойдете и прижметесь к стойке бара упругим животом. Брокеры, должно быть, смотрят финансовый канал. Вы тоже хотели бы посмотреть – вдруг там что-то интересное? – но с такого расстояния на экране видно лишь мерцающее красно-зеленое марево, похожее на измятый рождественский венок. Просто безобразие, что вы до сих пор не сходили к окулисту! Биржевые котировки, подобно Священному Писанию, отнимают у читателей остроту зрения. О, эти мелкие названия и цифры: как трудно их различать, сколько в них тайны, в которую нельзя проникнуть простым напряжением глазных мышц!
Приступ меланхолии можно отчасти объяснить тем, что ваш мочевой пузырь буквально звенит от напряжения. Вы не хотели бы идти в туалет одновременно с Ларри Даймондом, чтобы не дать ему повода узреть и приветствовать мерзкую интимность в акте параллельного мочеиспускания. Но уже нет сил терпеть. Вы незаметно проскальзываете мимо бара, по пути бросив быстрый взгляд на телевизор. Коллеги-брокеры, оказывается, смотрят латиноамериканский «ужастик» про музыкантов-вампиров. Теперь понятно, откуда этот избыток красного и зеленого! Проходя по площадям ночной Тихуаны, клыкастые гитаристы заставляют старую песню «Бесаме мучо» играть новыми красками.
21:08
В женском туалете проблемы с освещением. Темнота чернее, чем в открытом космосе, а выключатель шлепает беспомощно, как губы президента. Ну что ж, горе тем, кто не умеет писать в темноте. Проведя детство в квартире, где свет постоянно отключали за неуплату, вы сделались асом в искусстве обнаружения туалетных сидений на ощупь. А когда цель обнаружена и накрыта, женский мочеструйный аппарат в отличие от мужского аналога, основанного на принципе гибкого шланга, способен бить со снайперской точностью.
Оказаться в реальных потемках сейчас, после почти трехдневного блуждания в потемках метафорических, – это даже уместно. Если бы не унизительный социальный подтекст (блуждать в потемках – удел темных масс), сидение во мраке можно было бы назвать приятным. Темнота не только угрожает, но и защищает. Разумеется, в женском туалете долго не просидишь. Скоро придется выйти – и принять решение, которое, в общем, очевидно. Или не очевидно?
Дождавшись, когда затихнет последняя журчащая нотка, вы промакиваете миниатюрный клапан салфеткой, однако вставать не торопитесь, а прислоняетесь к правой стене кабинки. Различные черные сценарии мечутся по развалинам рынка, подобно летучим мышам, но лишь один, самый настойчивый, цепляется и повисает под сводом черепа: арабы превратят развалины рынка в прах, подняв цены на нефть, а потом, когда весь мыслимый урон будет причинен, главные шейхи вывалят из сейфов нефтедоллары и скупят всю страну на корню, чтобы разом сбить цены до нынешнего уровня и наблюдать, подбоченясь на вершине, как индексы подобострастно ползут к их стопам, обильно истекая миллиардами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40