Он ждал, когда они подойдут к нему, чтобы начать церемонию. Катринка вспомнила, что его зовут отец Бонифаций. Когда они остановились перед ним, он перекрестил их, улыбнулся и начал говорить. Адам взял ее за руку, и Катринка, подняв глаза, поймала его взгляд. В нем светилось столько любви, что у Катринки перехватило дыхание. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она услышала, как священник спросил:
– Согласна ли ты, Катринка Милена Коваш, взять этого человека…
– Да, – твердо и отчетливо произнесла Катринка.
– Да, – спустя мгновение услышала она голос Адама.
Натали вздохнула, Лючия приложила к глазам носовой платок, Халид и Ник улыбнулись, как если бы они сами только что совершили что-то замечательное. Адам надел Катринке на палец широкое золотое обручальное кольцо. Священник что-то прошептал, и Катринка почувствовала, как Адам обнял ее и коснулся губами ее губ. «Я люблю тебя», – уловила она на своих губах его шепот. И впервые за все эти девять лет, с тех пор как у нее родился сын, Катринка почувствовала себя невыразимо счастливой.

ПРОШЛОЕ
1977–1991
Глава 26
– Как она может только писать такое? – В голосе Катринки слышались обида, смятение, гнев.
Адам оторвался от номера «Файненшнл таймс», который он читал, и принял такую позу в широком самолетном кресле, чтобы лучше видеть свою жену. Несмотря на все переживания, подумал Адам, она прекрасно выглядит в костюме «Шанель», который он купил ей вчера. Он был такого же бледно-голубого цвета, как и ее глаза.
– Что же она пишет? – спросил он.
– Посмотри! – Она протянула ему ксерокопию обозрения Сабрины в «Лондон глоуб».
После свадьбы они еще два дня оставались в «Гранд-отеле дю Кап» в Кап-Ферра, а потом отправились на несколько дней в Париж. Пакет с газетными вырезками прибыл срочной почтой из офиса Адама в Нью-Йорке незадолго до их отъезда в аэропорт, откуда они должны были вылететь домой. Адам просмотрел эти вырезки достаточно бегло, лишь бы уловить, о чем там идет речь, затем позвонил в Ньюпорт матери. Ему хотелось самому первым сообщить ей о своей женитьбе.
Матери не оказалось дома, и это означало, что через несколько часов, когда разговор, наконец, состоится, его женитьба уже не будет для нее новостью. Нельзя сказать, чтобы он был этим особенно огорчен. Как все будет, ему хорошо известно. Поскольку единственная возможность избежать ссор с матерью заключалась в том, чтобы поступать всегда так, как ей этого хотелось – что было совершенно неприемлемым для Адама, – он обычно не посвящал ее в свои планы. Преимущество такого поведения заключалось в том, что она узнавала о его замыслах слишком поздно, ей уже ничего не оставалось делать – а она была весьма изобретательной женщиной, – как только высказывать свое неодобрение. Совсем недавно она заявила ему, что если бы она перестала читать газеты, то не имела бы никакого представления о том, что происходит в его жизни. После некоторой паузы она добавила, что это и к лучшему. Но, безусловно, появление невестки, в отличие от сомнительных подружек или рискованных деловых операций, едва ли могло ускользнуть от ее внимания.
Адам стал бегло просматривать статью Сабрины. Она была выдержана в ее обычном стиле: сенсационна, достаточно цинична и исполнена грубого юмора. Она была озаглавлена «Плейбой и модель», Катринка именовалась в ней «бывшей подружкой Франты Донала», которая, как сообщалось далее, покинула Франту после несчастного случая, почти перечеркнувшего его карьеру. Затем она увела Адама от Александры Оуджелви, его «давней подруги», которая вынуждена была отменить свой заказ на свадебное платье от Диора, потеряв при этом значительную сумму залога. Далее Сабрина выражала надежду, что Адам возместит ущерб, поскольку всем было известно, что от состояния Оуджелви не осталось ни доллара. Здесь же был помещен снимок Адама и Александры, а фотографии Катринки не было.
Закончив читать, Адам вернул ей ксерокопию и произнес:
– Неплохо.
– Ни слова правды, – гневно сказала Катринка.
– Ну, почему же, – усмехнулся Адам. – Оуджелви и в самом деле разорены.
– Она изображает меня какой-то проституткой.
– Но я действительно без памяти в тебя влюбился, практически с первого взгляда.
– Как ты можешь смеяться! – сказала Катринка, и в голосе ее послышались раздражение и отвращение.
– Нас будут часто упоминать в прессе, Катринка, и тебе надо научиться ничего всерьез не принимать из того, что напишут, иначе ты будешь чувствовать себя несчастной. Обозреватели пишут обо всем, что им захочется, независимо от того, правда это или нет, честно или нечестно.
– Еще шампанского? – спросила стюардесса, молодая женщина с пепельного цвета волосами, собранными на затылке в хвост.
– Да, пожалуйста, – сказал Адам.
Катринка до этого никогда не летала первым классом, и ей здесь очень нравилось, но все же меньше, чем в специальном самолете, который Адам заказывал для их полета из Мюнхена в Кап-Ферра и Париж. Что это была за роскошь, когда не надо было проходить контроль, ожидать у заграждения или отыскивать свободное место на полке, чтобы положить ручную кладь. Она с наслаждением потянулась в широком кресле, потом повернулась к Адаму и спросила:
– А почему на них не подают в суд?
– Это пустая трата времени и денег, конечно, если речь не идет о чем-нибудь, наносящем уж слишком большой ущерб. Но так бывает редко. Чаще – это просто чтиво, и всегда – с помоями. А как насчет других газет? Что в них пишут?
Катринка стала перебирать кипу ксерокопий, просматривая обозрения в «Интернейшнл геральд трибюн», в лондонских «Мэйл» «Сан», в нью-йоркских «Пост» и «Дейли ньюс».
– Такой гадости, как у Сабрины, больше нигде нет, – сказала она. – Есть пара даже довольно милых публикаций: Лиз Смит в «Ньюс», Сьюзи в «Пост». – И удивленно покачав головой, она добавила: – Этот Рик Колинз из «Кроникл» описывает весь наш маршрут в ночь перед свадьбой: обед в «Замке», игру в казино, танцы в ресторане. И мой свадебный костюм, он и его точно описывает. Откуда он все это знает?
– Все они подкупают официантов, метрдотелей, друзей.
– Друзей? – Мысль была неприятной.
– Так называемых. А некоторые даже сообщают кое-что о себе сами. У известности есть и свои плюсы. Ты в этом убедишься.
Катринка собрала газеты, положила их обратно в конверт, а затем в кейс Адама. Ей больше не хотелось думать о газетах и журналистах, которые для них пишут. Сама мысль, что она будет являться для них объектом постоянного внимания, была неприятна ей. И вовсе не потому, что она была застенчивой или не привыкла к вниманию. С шести лет, когда она впервые победила в состязаниях, она более или менее всегда была на виду, а с годами ее известность и как лыжницы и как модели все возрастала. После съемок в эпизодах фильмов она сама, ее внешность и ее имя стали достаточно популярными и в Чехословакии, и в Германии. Она искренне радовалась этой известности. Удачливая и общительная, она любила теплые, даже нежные приветствия, которые ей адресовали, когда узнавали. Но такое узнавание, чаще всего доброжелательное, было связано только с той частью ее жизни, которая была открыта всем. Но она сталкивалась и с критическими словами в свой адрес, когда проигрывала соревнование, что, впрочем, воспринималось ею как вполне заслуженное и поэтому не вызывало у нее протеста.
Но свадьба, думала Катринка, – это совсем другое дело, это что-то очень частное и интимное, что не должно быть выставлено на всеобщее обозрение. Когда же это произошло, она почувствовала себя оскорбленной. Вздохнув, она взглянула на Адама, который сидел с закрытыми глазами и ровно дышал, как будто спал. Она улыбнулась. Она будет его женой в горе и в радости, и если уж она готова начать роскошную жизнь, то – и в этом Адам был прав – она должна привыкнуть и к циничным обозревателям, и к неприятной свекрови.
В салоне убавили свет, на окнах задернули шторки – началась демонстрация фильма. Показывали «О, Господи» с Джорджем Бернсом в главной роли. Собираясь, как и Адам, немного поспать, она подложила под голову подушку и закрыла глаза. И тут же она почувствовала, как его рука скользнула под тонкое шерстяное покрывало и замерла на ее бедре. Открыв глаза, она повернулась к нему, но он, казалось, продолжал спать. Она снова сомкнула веки, но тут же его рука заскользила по ее ноге к подолу юбки, на мгновение задержалась на колене, затем раздвинула ее ноги и начала медленно продвигаться вверх по внутренней стороне бедра. На этот раз, взглянув на него, она увидела, что он открыл свои сонные глаза и улыбался. Едва она собралась что-то сказать, как он покачал головой, призывая ее молчать. Убрав руку, он поднял подлокотник кресла, придвинулся к ней и повернул ее к себе. Через его плечо она окинула взглядом затемненный салон, боясь, что кто-то может их увидеть. Но места через проход от них были свободны, а высокие спинки кресел скрывали их от тех, кто находился впереди и сзади. Стюардесса, покормив пассажиров, удалилась из салона. Катринка приободрилась. Руки Адама снова оказались на ее бедрах, слегка приподняли ее с сиденья, чтобы она смогла – под прикрытием одеяла – завернуть юбку и приспустить вниз трусики и колготки. Она сняла их совсем и бросила на покрытый ковром пол салона. Руки Адама стали гладить ее грудь, живот и лоно. Когда их губы встретились, она принялась расстегивать пояс и «молнию» на его брюках.
– Ты просто сумасшедший, – прошептала, она, лаская рукой его петушок и наслаждаясь этой напрягшейся шелковистой плотью. Ее пальцы скользили по нежной поверхности, поднимаясь к похожей на шляпку гриба верхушке. – Сумасшедший.
– Я люблю тебя, я люблю тебя, – шептал он, ласками подводя ее к вершине возбуждения. Когда она уже была готова, он закрыл своими губами ее рот, чтобы она не вскрикнула, и одним быстрым движением вошел в нее.
Они кончили единым мощным безмолвным содроганием. Потом еще какое-то мгновение они неподвижно, губы к губам, со сплетенными руками и ногами, ожидали, когда успокоится дыхание. Наконец, Адам оторвался от нее и стал под покрывалом приводить себя в порядок. Катринка поправила юбку и сунула в сумочку трусики и колготки. Взглянув на Адама, она заметила его довольную улыбку. Катринка почувствовала, что краснеет. Он потянулся к ней, взял ее руку, поцеловал и, не выпуская ее, закрыл глаза и уснул.
* * *
Когда Адам и Катринка вышли из зала таможни, их встретил одетый в форму шофер, низенький коренастый мужчина лет сорока пяти, с волосами песочного цвета и в веснушках.
– Катринка, знакомься, это Дэйв, – сказал Адам, когда Катринка протянула руку для приветствия. – Дэйв, это миссис Грэхем, – продолжил Адам.
Дэйв, по-видимому уже знавший эту новость, ничуть не удивился, пожал Катринке руку и пробормотал, что очень рад с ней познакомиться и что, если ей понадобится его помощь, пусть она даст ему об этом знать. Он говорил по-английски с каким-то странным акцентом, который Катринка еще никогда не слышала.
– Дэйв был моим водителем в течение… скольких уже лет, Дэйв?
– Пяти, сэр. Машина здесь рядом. – Он повел их и носильщика через здание аэровокзала к черному закрытому «мерседесу», припаркованному у самого тротуара. Катринка, откинувшись на сиденье, прислонилась к Адаму и принялась рассматривать через дымчатое стекло автомобиля здания из стекла и стали, бетонные бортики, скопления машин на дороге, стоянки автомобилей, желтые багажные тележки. Она пыталась осознать, что находится в Нью-Йорке.
– Здесь так же, как и везде, – сказала она.
– В аэропорту – да.
– А откуда Дэйв?
– Откуда? – Адама, казалось, удивил этот вопрос. – Из Бронкса, – добавил он, увидев вопрошающее лицо Катринки. – Это один из районов Нью-Йорка. Я дам тебе карту, – сказал он, опуская стекло, отделяющее их от Дэйва. – Миссис Грэхем нужна карта города. Ты не мог бы предложить ей одну, Дэйв? Хорошо бы две: одну большую с планом всего Нью-Йорка и другую поменьше, такую, чтобы она могла носить ее с собой во время прогулок по городу.
– Хорошо, сэр, – ответил Дэйв.
Катринка испытывала странное ощущение оттого, что у нее не просто был теперь муж, но и потому, что так неожиданно ее вырвали из привычной жизни и без всякой подготовки бросили в самую гущу шумного мира Адама, где ей придется иметь дело с его водителем, секретаршей, домоправителем, с его отцом и матерью, с семьей и друзьями.
– Устала? – спросил Адам.
– Нет, – ответила Катринка. – Я просто взволнована. Даже слишком взволнована.
Большая часть пути из аэропорта показалась Катринке неинтересной: унылый ландшафт, где почти в шахматном порядке чередовались бесконечные вереницы однообразных магазинов, заправочных станций, заводов, жилых домов, кладбищ и пустырей.
– Дальше будет лучше, – подбодрил ее Адам. И вскоре его слова подтвердились. Когда они подъехали к мосту около Пятьдесят девятой улицы, она увидела небоскребы из стекла и стали, которые сверкали в лучах солнца, как гигантские кристаллы горного хрусталя. Затем последовали переполненные улицы, рев автомобильных гудков, тротуары, запруженные разгоряченными и усталыми людьми, здания, поднимающиеся на невероятную высоту, потоки электрических огней в воздухе. Когда же черный «мерседес» оказался на Саттон-Плейс, где жили Вандербильты и Морганы, Катринка увидела относительно спокойный район, имевший неожиданно элегантный облик.
Адам жил в одном из больших зданий, в шестикомнатных апартаментах. Квартира была обставлена с предельным аскетизмом, светлые гладкие черные кожаные диваны, хромированная стеклянная фурнитура и черный полированный музыкальный блок, сверкающий новейшей аудио– и видеоаппаратурой. Стереоколонки поднимались выше человеческого роста и занимали почетное место в гостиной. Здесь не было ни фикусов, ни вьющихся растений. Над камином, отделанным черным гранитом, висела ничем не примечательная, написанная маслом картина Эда Руша. Из других произведений искусства в этой комнате были полотна Туомбли и Серра, литография Уорхола с изображением Мика Джаггера и металлическая скульптура Джона Чемберлена. Остальная часть квартиры, включая хромированную, отделанную гранитом кухню, была выполнена в том же стиле, который разительно отличался от дизайна фамильного дома Грэхемов.
Адам представил ее Картеру, высокому стройному мужчине с узким, как у борзой, лицом, который, по словам Адама, делал все: готовил, убирал, занимался стиркой. Катринка пожала ему руку и уловила в словах его приветствия более знакомый акцент, который она часто слышала в Кицбюэле: определенно британский, подумала она. Картер принял у водителя багаж и исчез с ним в длинном коридоре, а Адам, указывая рукой на апартаменты, произнес:
– Ну, вот мы и дома. Как тебе?
Квартира, показавшаяся Катринке неуютной, была весьма элегантной.
– Пока не знаю, – сказала она. Потом села на один из диванов. – Удобно. – Она оглядела комнату. – Спокойно. – Литография Уорхола напомнила ей о вечеринках, которые устраивали лыжники после соревнований. – Она не похожа на те, что я видела прежде, но, надеюсь, я смогу ее полюбить.
– Ну, что же, отлично, – сказал он, беря ее за руку и поднимая с дивана. – Пойдем. Давай примем душ.
Пытаясь вздремнуть на невероятной величины кровати среди светлых и темных простыней от Билла Бласса, Катринка услышала из соседней комнаты тихий голос Адама, который разговаривал по телефону с матерью. Прежде она никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном: в его голосе слышались раздражение, нетерпение, желание спорить. Наконец, он вошел в спальню.
– Она очень сердится? – спросила Катринка.
– Ты еще не спишь?
– Я слишком взволнована, чтобы уснуть. Так она сердится?
– Не больше, чем обычно, – сказал Адам, снимая шелковый халат и надевая шорты, которые он вынул из ящика большого, покрытого черным лаком комода. – Мы отправимся к ней на уик-энд. Она успокоится, как только увидит тебя.
– А отец?
– Он славный. Он тебе понравится.
– А твоя сестра?
– Клементина будет во всем поддерживать мать. Я не уверен, что она приедет. Если, конечно, мать не прикажет ей.
– Знаешь, Адам, ты представил ее очень… – Катринка подыскивала нужное слово.
– Неприятной?
Катринка пожала плечами. Это было не совсем то слово, но она согласилась с ним.
– На самом деле это не так. Она даже очень милая женщина. Не успеешь оглянуться, как она уже приучит тебя есть прямо с руки.
– Есть как? – Катринка не слышала раньше этого выражения.
Адам засмеялся – как всегда, его забавляли ее проблемы в знании английского – и показал ей ладонь.
– Понимаешь, так кормят любимое животное. Она тебе понравится.
Но Катринка не была в этом уж очень уверена.
– С того момента, как мы поженились в Кап-Ферра, я чувствую себя все более и более счастливой, – сказала она ему.
– Я тоже, – он надел белую рубашку, повязал галстук в горошек, затем облачился в летний костюм от Ланвана из легкой шерсти в полоску, склонился над лежащей Катринкой и поцеловал ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69