Он и не предполагал вам помогать, потому что, вероятно, там и долга-то никакого не было. Придумал первое, что в голову пришло, чтобы вас обвести вокруг пальца, заставить себе помогать. Но кто же это? Волосы до плеч, борода и пышные усы?
– А! – вдруг возопил Горшечников, – Усы! Как же я сразу не припомнил! Усы! Когда я пришел в гостиницу и он открыл мне дверь, у него не было усов!
Глава тридцать четвертая
На другой день чуть свет Горшечников уже был на пороге дома Софьи. Он почти не спал всю ночь, ворочался и нервничал, не зная как повести себя, что предпочесть. Благородный гнев, холодность или милосердие? Последнее как-то предпочтительнее, вернее, само собой получается. Уроков в гимназии в этот день, слава богу, у него не было, и посему ничто не заполняло разум, кроме собственной семейной драмы.
Софья встретила его с кроткой улыбкой, вернее намеком на улыбку. Эта жалкая гримаса окончательно расстроила Горшечникова и утвердила его в мысли о необходимости христианского милосердия к падшим. Вчерашний рассказ жены о ее страданиях и потрясениях произвел на Горшечникова самое что ни на есть сильнейшее впечатление. Он, правда, мало что понял, многое показалось ему маловероятным или нарочно придуманным, но в целом страшная, страшная история. Слава богу, теперь Софья в безопасности, полиция во всем разберется, на то она и полиция. А ему, Горшечникову, выпала судьба жертвенного супруга, который прощает, любит, поднимает падшую и заблудшую, дает ей надежду на душевное исцеление и прощение грехов. Да, да, именно так. Он добр и благороден. Он по-прежнему любит жену и прощает, или, вернее, в ближайшее время простит ее. Если она будет вести себя подобающим образом.
Они снова буду жить под одной крышей, спать в одной постели…
– Мелентий! – резкий окрик прервал его раздумья. – Мелентий, ты словно спишь на ходу, я уже три раза спросила тебя, будешь ли ты завтракать? – Софья окрикнула мужа, как бывало и раньше. Он не то чтобы не заметил ее посреди гостиной – заметил, но так сладко замечтался!
Э нет, дружок! Напрасно ты распустил перья. Жена-то твоя все та же!
– Изволь. Коли ты угостишь меня, я буду тебе благодарен! – Горшечников надулся и присел около стола.
– Вот и славно. Матрена, подай прибор и для Мелентия Мстиславовича! – Софья провела рукой по скатерти, разглаживая ее. – Я рада, что ты все знаешь, не надо мучиться и что-то придумывать, объяснять. Я виновата, что вышла за тебя. Я говорила тебе. Это была ошибка. Я ее готова исправить и дать тебе развод, когда тебе угодно и на каких угодно условиях.
Супруги некоторое время молча смотрели друг на друга. Софья нынче с утра выглядела бодрее. Матрена уложила ее длинные волосы в высокую прическу, с которой Мелентий привык видеть Софью много лет.
– Я вот что подумал, – начал он с расстановкой, – ты столько пережила. Но ведь теперь ты вряд ли сможешь вернуться к… – он замялся, – к этому человеку. А я не сделал тебе ничего дурного. Да, быть может, мы жили немного скучно, пресно. Но я думаю, что остроты впечатлений тебе теперь хватит надолго. – Мелентий не смог удержаться от некоторой ироничности и кольнуть Софью, но тотчас же спохватился и продолжал миролюбивым тоном: – Я полагаю, что наш брак может продолжаться. При определенных усилиях с обеих сторон, – добавил он с некоторой натугой.
– Мне трудно себе представить, как мы сможем снова поселиться под одной крышей. Что скажут люди? Да нас на порог приличного дома не пустят! Тебя уволят из гимназии!
Софья даже засмеялась, таким нелепым ей показалось предложение Горшечникова. Она искренне подивилась, откуда у него взялась такая смелость и широта взглядов?
– Вероятно, я не сразу окажусь здесь. Быть может, мы какое-то время поживем врозь. Но я буду навещать тебя каждый день и потихоньку все войдет в прежнее русло, – уныло заключил Горшечников.
По лицу Софьи, по ее тону он понял, что ничто не изменилось в ее отношении к нему. В ее глазах он, как и прежде, жалкое ничтожество! Нет, судьба побила ее, но ничему не научила! Она все так же не желает видеть его благородства и доброты! Она, как и раньше, строит сказочные замки, но в этих замках, как выясняется, живут не прекрасные рыцари, а людоеды! Но ничего, теперь им спешить некуда, рыцаря-людоеда скоро арестует полиция. В Петербурге ее тоже никто не ждет, там тоже преступник на преступнике. Стало быть, как ни крути, некуда ей теперь от него, Горшечникова, бежать. Может, еще маленько побрыкается, да и успокоится наконец!
Все эти мысли вихрем пролетели у него в голове. Поэтому он кротко посмотрел на жену и даже, осмелев, положил ладонь на ее руку:
– Сонюшка. Даст бог, все образуется!
Софья слушала мужа с изумлением. Она не могла понять, то ли Горшечников совсем глуп и начисто лишен чувства собственного достоинства, то ли он действительно бесконечно добр и милосерден. А может, тут снова интрига?
Супружеский завтрак был прерван появлением полицейского. Сердюков, проведя ночь в клоповнике, что именовался местной гостиницей, принял решение навестить Грушевку. Осмотреть место преступления и, если вдруг повезет, побеседовать с самим Синей Бородой. Сердюков пришел просить Софью, чтобы она дозволила ему взять ее экипаж и Филиппа Филипповича в подспорье. Ведь именно он спас ее, именно он мог показать на месте, как все произошло.
Старая кляча бежала быстро как могла. Филипп не слишком и погонял ее, жалел животину. Убегалась вконец, коли сдохнет, другой не будет. Понятное дело, у барыни дела теперь совсем плохи. Что ж поделаешь, будем нанимать, ему, Филиппу хлопот меньше. А то он и конюх, и кучер, и мастер чинить эту развалюху, то бишь барский экипаж.
– А что, Филипп, – прервал его размышления седок, – давай-ка мы с тобой сначала посетим пруд, а уж потом подъедем к усадьбе, так лучше будет. Может, найдем чего-нибудь, чего посторонний глаз не увидит.
Сказано – сделано. Не доезжая до дорожки, ведущей в крыльцу господского дома, свернули прямо к парку и уже дальше двинулись пешком к пруду. Снегу навалило много. Небесная канцелярия расщедрилась и отпустила белого пушистого благолепия от души. Сердюков и Филипп шли, увязая по колено, видать, после отъезда Софьи в парке не ступала нога человека. Добрели до пруда. Сердюков внимательно огляделся. Обширный пруд, окруженный деревьями и кустами, засохшими стеблями высокой травы с метелками, которые шуршали на ветру. Эта шуршащая трава придавала парку и пруду еще более заброшенный вид, в этом звуке чудилось нечто неприятное, угрожающее, словно шипение змеи.
– Ну показывай, как тут все происходило, – обратился следователь к своему спутнику.
– Сюда, батюшка, ваше высокоблагородие, – заспешил Филипп вдоль пруда. – Вот, извольте видеть, я тут два деревца-то и срубил. Как глянул, что топнет она, моя голубка, так одним махом и срубил их. Прихватил и вперед, на лед. А она уж ухнула под воду. Ох, думаю, пропала, не успел. Ан нет, Господь милостив, вынырнула. Видать, в последний разочек, а я ее тут и прихватил. Шубку, правда, разорвал. Да бог с ней, с шубкой-то! Матреша, золотые ручки, все зашила, исправила.
Так он бормотал и шел по льду, ощупывая перед собой дорогу палкой. Подошли к месту, где была злополучная полынья. Сердюков принялся осторожно ходить вокруг, трогать лед, который уже давно застыл. Он рассматривал снег, кромку полыньи, для чего даже пришлось встать на колени. Филипп неотлучно находился подле, готовый помочь.
– Вот что, – Сердюков поднялся с колен и отряхнул их, – давай-ка еще разок по берегу пройдем.
Они снова двинулись вдоль берега. На сей раз Сердюков шел очень медленно, на каждом шагу останавливался и ковырял носком башмака снег. И вдруг он наклонился и принялся раскидывать снег руками. Филипп бросился ему помогать. Под снегом обнаружилась груда льда. Другие смерзшиеся намертво куски были разбросаны на расстоянии аршина. Под одним из кусков Сердюков приметил некий темный предмет. Вместе с Филиппом они потратили около четверти часу, чтобы наконец извлечь и отодрать от льда искомое. Им оказалась замшевая перчатка. Скукоженная от влаги и холода, она превратилась в бесформенный комок, но изначально, по-видимому, была весьма изящной и дорогой вещью.
– Вот так так! – обрадовался Сердюков. – Глянь, голубчик! Я и не думал, что нам так повезет. Вероятно, тут никого не было или убийца не нашел потерянного. Не помнишь, не барина ли Нелидова перчатка?
– Нет, батюшка, не упомню. Это надо ихнего лакея спрашивать, он господские вещи чистил и чинил.
Сердюков чуть ли не прыгал на месте от удовольствия. А попрыгать не мешало, так как мороз все забирал. Замерзли и носы, и руки, которыми гребли снег, и ноги, за исключением деревянной ступни Филиппа, которой он орудовал как ломом. Полицейский и его спутник поспешили к оставленному экипажу, заскрипели полозья, лошадь побежала трусцой.
Внешний вид нелидовского дома неприятно поразил следователя. Запустение и тоска царили вокруг, снег чуть ли не до крыши. Правда, кто-то топтался у порога, следы вились узенькой тропиночкой. Пришлось долго колотить в дверь, пока не показался удивленный седой лакей. Сердюков властным голосом приказал доложить барину, что явился следователь полиции из Петербурга. Лакей зашлепал стоптанными туфлями и через некоторое время вернулся за непрошеными гостями, чтобы проводить их к хозяину дома.
Глава тридцать пятая
Горшечников действительно искренне полагал, что при определенной доле терпения с его стороны Софья смирится и все наладится. Он каждый день исправно приходил в дом жены и старался не переусердствовать, ждал, пока боль и страх в ее сердце понемногу отпустят. Коллеги в гимназии только дивились на него. Экое благородство, говорили одни. Полноте, да это просто трусость, боязнь бороться за себя, свою честь, спорили вторые. Жадность это – мол, мое, не отдам, даже если и подпорченное, заключали третьи. А Горшечников вздыхал, поднимал глаза к небу и повторял: «Бог терпел и нам велел!»
Софья с трудом приходила в себя после пережитого страха и отчаяния. В ней по-прежнему жила любовь к Нелидову. Но там же, в этой же душе поселился животный ужас. Точно она думала о разных людях. Одного боготворила, другого до смерти боялась. Разум подсказывал ей, что может быть только один выход, только один избранник. Но этот же разум упорно не желал понять, кто же Нелидов на самом деле. Жертва мистического рока или изощренный убийца? А то и попросту больной, маньяк, возомнившей себя Синей Бородой. Неужели Рандлевский прав? Если так, то надо поскорее все забыть, закрыть глаза и уши. Залить ледяной водой пожар души и замереть. Закрыться в своем доме, закутаться в свой кокон и сидеть так до скончания века. А для такой жизни Горшечников вполне подходит.
Горшечников являлся, супруги обедали или пили чай. Угрюмая Матрена теперь уже всегда ставила два прибора, не дожидаясь приказаний барыни, знала: явится, богоугодный! Но лучше уж этот юродивый, нежели страшный зверь, который куколку ненаглядную чуть на тот свет не отправил! Негодник, злодей, чтоб ему гореть в аду вечным пламенем! Покарай его Господь! А Филиппушка-то как отличился. Каков молодец! Не зря, не зря она с ним всю жизнь прожила! Калека? Все бы были такими калеками! Царство Божие на земле тогда бы наступило! Но что диво-дивное, так это кот. Это понятно, что Филиппу примерещилось, что кот его позвал, однако уже не впервой он барышню-то выручает! Словно живет в нем не звериный, а человеческий дух, словно он все понимает! Вот странно! А она, бедняжечка, котика своего с рук не спускает, все ласкает, треплет, в кровать с собой берет. Ясное дело, все, что осталось от любви, от мечтаний!
Зебадию на сей раз не забыли в Грушевке, наоборот, корзинка стояла на коленях у самой хозяйки. И дома, в Эн-ске, он не слезал с ее колен. Где Софья, там и он. Точно собака, ходил за ней по пятам, терся об ноги, мурлыкал и ласкался. А она плакала и гладила его непрестанно. Целовала нежно и прижимала к груди. Горшечников поначалу не обратил на это внимания. Но вскорости вдруг понял, что этот пушистый зверь отнимает у него, Горшечникова, причитающиеся ему ласку и внимание. Жена не видит никого, кроме своего кота, на которого переносит любовь и тоску о нем, его ненавистном сопернике. И неожиданно для себя Горшечников вдруг взревновал к коту. Да с такой яростью, какой в себе совершенно не предполагал. Он с трудом удерживался, чтобы не пнуть его в присутствии хозяйки. И уж если они случайно встречались к темном коридоре, то не мог отказать себе в этом маленьком удовольствии, испытывая при этом сладострастную мстительную радость. Зебадия платил ему той же монетой. При виде врага шерсть его вставала дыбом. Он изгибал спину, прижимал уши и шипел, норовя непременно задеть ненавистника лапой с загнутыми когтями, а при случае и прикусить своими острыми, как иглы, зубами. Скоро Горшечников обзавелся глубокими царапинами на руках и даже ногах, так как кот иногда бросался на него прямо с пола и повисал на коленях, точно на дереве, впившись в кожу и продрав насквозь штаны. Горшечников кричал на кота, гнал его, Софья же оставалась безучастной в этой борьбе, изначально принимая сторону любимца.
Нет, так дело не пойдет, думал про себя Горшечников. Или я, или кот. Но помилуйте, это даже смешно! Мне, образованному человеку, тягаться с какой-то дикой избалованной животиной, безмозглой и бессловесной тварью! Неужто из-за него, паршивца, я лишусь жены? Не бывать этому, не бывать!
Вот так, вместо того чтобы бороться с подлинным соперником, Горшечников предпочел сражаться с его памятью в образе Зебадии. Ведь надо же было с кем-то побороться в подобной ситуации, чтобы совсем не выглядеть слабаком хоть в собственных глазах! Мерзкое животное – самый достойный объект для того, чтобы выместить все обиды и унижения, которые он пережил по воле его хозяйки. Она заставила Горшечникова отчаянно страдать, так пусть же теперь ей будет обидно! Правда, она и так сама не своя, все слезы точит и глядит уныло. Ничего, страданиями душа очищается! Глядишь, не будет, как прежде, его язвить, колоть словом или взглядом, ослабеет, обмякнет, устанет от борьбы и переживаний и упадет в его руки. И уж тогда она навсегда, навсегда останется в его власти!
Такие планы лелеял Мелентий, но виду не подавал, сносил все выходки Зебадии. Между тем уже несколько раз он подходил к лавкам на базаре и выглядывал мальчишек, которые там бывали в услужении. Высматривал какого-нибудь победнее да погрязнее, да чтоб не местный, а из деревни на заработки. Наконец усмотрел одного, быстрого, со злым, голодным, но сметливым взглядом. То, что нужно!
– Поди-ка сюда, малец! – Горшечников поманил пальцем мальчика лет двенадцати-тринадцати.
Тот боязливо подошел, шмыгая носом и утираясь локтем: в драном тулупчике с торчащим мехом, шапка на одно ухо.
– Звали, барин?
– Денежку заработать хочешь?
– А кто ж не хочет? Смешной барин! – Пацаненок ощерился. Вместо переднего зуба у него красовалась дыра, видать выбили в драке.
– Иди со мной, да рот на замке держи, – и Горшечников зашагал к дому Софьи.
Там у забора он указал украдкой пальцем на своего врага, который, ничего не подозревая, мирно жмурился на крылечке.
– Мешок только покрепче найди, ну а дальше… сам знаешь, – и он сунул в грязную руку рубль.
– Это нам запросто! – хмыкнул парень. – не беспокойтесь, исчезнет, как и не было!
– Да только молчи, молчи! – зашипел Горшечников. – вот тебе еще полтина!
Через день Мелентий как ни в чем не бывало пришел к Софье и увидел то, чего тайно ожидал. По всему дому стояли крик и плач. Матрена и Филипп сбились с ног в поисках барского любимца. А тот исчез, как сквозь землю провалился. Софья почернела вся от горя потери и даже не могла говорить с Горшечниковым. Слезы бежали ручьем по ее лицу, она их и не вытирала. Мелентий озабоченно потыкался по углам, делая вид, что тоже ищет, покричал «кис-кис», да и откланялся, выразив всяческое сочувствие.
Домой он пришел в приподнятом настроении; правда, он остался без обеда – у Софьи его на сей раз не потчевали. Ну да ничего. Он прошелся по комнате, потер руки, и в этот миг постучали в дверь. Горшечников поспешно отворил. Посыльный принес известие от Сердюкова. Надобно срочно прибыть в Грушевку для дальнейшего выяснения обстоятельств по делу Синей бороды и выяснения личности загадочного Прудкина. Не то чтобы Горшечникову хотелось помогать поискам подлинной правды о сущности и истинном лице любовника своей жены, но полиции он боялся, отказать не смел. Придется ехать. Что ж поделаешь, кто тебя за язык тянул, непонятно. Как вышло, что разболтал о визитере? Следователь, шельма, словно клещами вытащил. Придется ехать. Но может, это и хорошо? Разоблачить преступников, геройски выглядеть в глазах Софьи! Да, придется ехать!
Глава тридцать шестая
Сердюков вошел в темный кабинет и некоторое время даже постоял в нерешительности – ничего не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– А! – вдруг возопил Горшечников, – Усы! Как же я сразу не припомнил! Усы! Когда я пришел в гостиницу и он открыл мне дверь, у него не было усов!
Глава тридцать четвертая
На другой день чуть свет Горшечников уже был на пороге дома Софьи. Он почти не спал всю ночь, ворочался и нервничал, не зная как повести себя, что предпочесть. Благородный гнев, холодность или милосердие? Последнее как-то предпочтительнее, вернее, само собой получается. Уроков в гимназии в этот день, слава богу, у него не было, и посему ничто не заполняло разум, кроме собственной семейной драмы.
Софья встретила его с кроткой улыбкой, вернее намеком на улыбку. Эта жалкая гримаса окончательно расстроила Горшечникова и утвердила его в мысли о необходимости христианского милосердия к падшим. Вчерашний рассказ жены о ее страданиях и потрясениях произвел на Горшечникова самое что ни на есть сильнейшее впечатление. Он, правда, мало что понял, многое показалось ему маловероятным или нарочно придуманным, но в целом страшная, страшная история. Слава богу, теперь Софья в безопасности, полиция во всем разберется, на то она и полиция. А ему, Горшечникову, выпала судьба жертвенного супруга, который прощает, любит, поднимает падшую и заблудшую, дает ей надежду на душевное исцеление и прощение грехов. Да, да, именно так. Он добр и благороден. Он по-прежнему любит жену и прощает, или, вернее, в ближайшее время простит ее. Если она будет вести себя подобающим образом.
Они снова буду жить под одной крышей, спать в одной постели…
– Мелентий! – резкий окрик прервал его раздумья. – Мелентий, ты словно спишь на ходу, я уже три раза спросила тебя, будешь ли ты завтракать? – Софья окрикнула мужа, как бывало и раньше. Он не то чтобы не заметил ее посреди гостиной – заметил, но так сладко замечтался!
Э нет, дружок! Напрасно ты распустил перья. Жена-то твоя все та же!
– Изволь. Коли ты угостишь меня, я буду тебе благодарен! – Горшечников надулся и присел около стола.
– Вот и славно. Матрена, подай прибор и для Мелентия Мстиславовича! – Софья провела рукой по скатерти, разглаживая ее. – Я рада, что ты все знаешь, не надо мучиться и что-то придумывать, объяснять. Я виновата, что вышла за тебя. Я говорила тебе. Это была ошибка. Я ее готова исправить и дать тебе развод, когда тебе угодно и на каких угодно условиях.
Супруги некоторое время молча смотрели друг на друга. Софья нынче с утра выглядела бодрее. Матрена уложила ее длинные волосы в высокую прическу, с которой Мелентий привык видеть Софью много лет.
– Я вот что подумал, – начал он с расстановкой, – ты столько пережила. Но ведь теперь ты вряд ли сможешь вернуться к… – он замялся, – к этому человеку. А я не сделал тебе ничего дурного. Да, быть может, мы жили немного скучно, пресно. Но я думаю, что остроты впечатлений тебе теперь хватит надолго. – Мелентий не смог удержаться от некоторой ироничности и кольнуть Софью, но тотчас же спохватился и продолжал миролюбивым тоном: – Я полагаю, что наш брак может продолжаться. При определенных усилиях с обеих сторон, – добавил он с некоторой натугой.
– Мне трудно себе представить, как мы сможем снова поселиться под одной крышей. Что скажут люди? Да нас на порог приличного дома не пустят! Тебя уволят из гимназии!
Софья даже засмеялась, таким нелепым ей показалось предложение Горшечникова. Она искренне подивилась, откуда у него взялась такая смелость и широта взглядов?
– Вероятно, я не сразу окажусь здесь. Быть может, мы какое-то время поживем врозь. Но я буду навещать тебя каждый день и потихоньку все войдет в прежнее русло, – уныло заключил Горшечников.
По лицу Софьи, по ее тону он понял, что ничто не изменилось в ее отношении к нему. В ее глазах он, как и прежде, жалкое ничтожество! Нет, судьба побила ее, но ничему не научила! Она все так же не желает видеть его благородства и доброты! Она, как и раньше, строит сказочные замки, но в этих замках, как выясняется, живут не прекрасные рыцари, а людоеды! Но ничего, теперь им спешить некуда, рыцаря-людоеда скоро арестует полиция. В Петербурге ее тоже никто не ждет, там тоже преступник на преступнике. Стало быть, как ни крути, некуда ей теперь от него, Горшечникова, бежать. Может, еще маленько побрыкается, да и успокоится наконец!
Все эти мысли вихрем пролетели у него в голове. Поэтому он кротко посмотрел на жену и даже, осмелев, положил ладонь на ее руку:
– Сонюшка. Даст бог, все образуется!
Софья слушала мужа с изумлением. Она не могла понять, то ли Горшечников совсем глуп и начисто лишен чувства собственного достоинства, то ли он действительно бесконечно добр и милосерден. А может, тут снова интрига?
Супружеский завтрак был прерван появлением полицейского. Сердюков, проведя ночь в клоповнике, что именовался местной гостиницей, принял решение навестить Грушевку. Осмотреть место преступления и, если вдруг повезет, побеседовать с самим Синей Бородой. Сердюков пришел просить Софью, чтобы она дозволила ему взять ее экипаж и Филиппа Филипповича в подспорье. Ведь именно он спас ее, именно он мог показать на месте, как все произошло.
Старая кляча бежала быстро как могла. Филипп не слишком и погонял ее, жалел животину. Убегалась вконец, коли сдохнет, другой не будет. Понятное дело, у барыни дела теперь совсем плохи. Что ж поделаешь, будем нанимать, ему, Филиппу хлопот меньше. А то он и конюх, и кучер, и мастер чинить эту развалюху, то бишь барский экипаж.
– А что, Филипп, – прервал его размышления седок, – давай-ка мы с тобой сначала посетим пруд, а уж потом подъедем к усадьбе, так лучше будет. Может, найдем чего-нибудь, чего посторонний глаз не увидит.
Сказано – сделано. Не доезжая до дорожки, ведущей в крыльцу господского дома, свернули прямо к парку и уже дальше двинулись пешком к пруду. Снегу навалило много. Небесная канцелярия расщедрилась и отпустила белого пушистого благолепия от души. Сердюков и Филипп шли, увязая по колено, видать, после отъезда Софьи в парке не ступала нога человека. Добрели до пруда. Сердюков внимательно огляделся. Обширный пруд, окруженный деревьями и кустами, засохшими стеблями высокой травы с метелками, которые шуршали на ветру. Эта шуршащая трава придавала парку и пруду еще более заброшенный вид, в этом звуке чудилось нечто неприятное, угрожающее, словно шипение змеи.
– Ну показывай, как тут все происходило, – обратился следователь к своему спутнику.
– Сюда, батюшка, ваше высокоблагородие, – заспешил Филипп вдоль пруда. – Вот, извольте видеть, я тут два деревца-то и срубил. Как глянул, что топнет она, моя голубка, так одним махом и срубил их. Прихватил и вперед, на лед. А она уж ухнула под воду. Ох, думаю, пропала, не успел. Ан нет, Господь милостив, вынырнула. Видать, в последний разочек, а я ее тут и прихватил. Шубку, правда, разорвал. Да бог с ней, с шубкой-то! Матреша, золотые ручки, все зашила, исправила.
Так он бормотал и шел по льду, ощупывая перед собой дорогу палкой. Подошли к месту, где была злополучная полынья. Сердюков принялся осторожно ходить вокруг, трогать лед, который уже давно застыл. Он рассматривал снег, кромку полыньи, для чего даже пришлось встать на колени. Филипп неотлучно находился подле, готовый помочь.
– Вот что, – Сердюков поднялся с колен и отряхнул их, – давай-ка еще разок по берегу пройдем.
Они снова двинулись вдоль берега. На сей раз Сердюков шел очень медленно, на каждом шагу останавливался и ковырял носком башмака снег. И вдруг он наклонился и принялся раскидывать снег руками. Филипп бросился ему помогать. Под снегом обнаружилась груда льда. Другие смерзшиеся намертво куски были разбросаны на расстоянии аршина. Под одним из кусков Сердюков приметил некий темный предмет. Вместе с Филиппом они потратили около четверти часу, чтобы наконец извлечь и отодрать от льда искомое. Им оказалась замшевая перчатка. Скукоженная от влаги и холода, она превратилась в бесформенный комок, но изначально, по-видимому, была весьма изящной и дорогой вещью.
– Вот так так! – обрадовался Сердюков. – Глянь, голубчик! Я и не думал, что нам так повезет. Вероятно, тут никого не было или убийца не нашел потерянного. Не помнишь, не барина ли Нелидова перчатка?
– Нет, батюшка, не упомню. Это надо ихнего лакея спрашивать, он господские вещи чистил и чинил.
Сердюков чуть ли не прыгал на месте от удовольствия. А попрыгать не мешало, так как мороз все забирал. Замерзли и носы, и руки, которыми гребли снег, и ноги, за исключением деревянной ступни Филиппа, которой он орудовал как ломом. Полицейский и его спутник поспешили к оставленному экипажу, заскрипели полозья, лошадь побежала трусцой.
Внешний вид нелидовского дома неприятно поразил следователя. Запустение и тоска царили вокруг, снег чуть ли не до крыши. Правда, кто-то топтался у порога, следы вились узенькой тропиночкой. Пришлось долго колотить в дверь, пока не показался удивленный седой лакей. Сердюков властным голосом приказал доложить барину, что явился следователь полиции из Петербурга. Лакей зашлепал стоптанными туфлями и через некоторое время вернулся за непрошеными гостями, чтобы проводить их к хозяину дома.
Глава тридцать пятая
Горшечников действительно искренне полагал, что при определенной доле терпения с его стороны Софья смирится и все наладится. Он каждый день исправно приходил в дом жены и старался не переусердствовать, ждал, пока боль и страх в ее сердце понемногу отпустят. Коллеги в гимназии только дивились на него. Экое благородство, говорили одни. Полноте, да это просто трусость, боязнь бороться за себя, свою честь, спорили вторые. Жадность это – мол, мое, не отдам, даже если и подпорченное, заключали третьи. А Горшечников вздыхал, поднимал глаза к небу и повторял: «Бог терпел и нам велел!»
Софья с трудом приходила в себя после пережитого страха и отчаяния. В ней по-прежнему жила любовь к Нелидову. Но там же, в этой же душе поселился животный ужас. Точно она думала о разных людях. Одного боготворила, другого до смерти боялась. Разум подсказывал ей, что может быть только один выход, только один избранник. Но этот же разум упорно не желал понять, кто же Нелидов на самом деле. Жертва мистического рока или изощренный убийца? А то и попросту больной, маньяк, возомнившей себя Синей Бородой. Неужели Рандлевский прав? Если так, то надо поскорее все забыть, закрыть глаза и уши. Залить ледяной водой пожар души и замереть. Закрыться в своем доме, закутаться в свой кокон и сидеть так до скончания века. А для такой жизни Горшечников вполне подходит.
Горшечников являлся, супруги обедали или пили чай. Угрюмая Матрена теперь уже всегда ставила два прибора, не дожидаясь приказаний барыни, знала: явится, богоугодный! Но лучше уж этот юродивый, нежели страшный зверь, который куколку ненаглядную чуть на тот свет не отправил! Негодник, злодей, чтоб ему гореть в аду вечным пламенем! Покарай его Господь! А Филиппушка-то как отличился. Каков молодец! Не зря, не зря она с ним всю жизнь прожила! Калека? Все бы были такими калеками! Царство Божие на земле тогда бы наступило! Но что диво-дивное, так это кот. Это понятно, что Филиппу примерещилось, что кот его позвал, однако уже не впервой он барышню-то выручает! Словно живет в нем не звериный, а человеческий дух, словно он все понимает! Вот странно! А она, бедняжечка, котика своего с рук не спускает, все ласкает, треплет, в кровать с собой берет. Ясное дело, все, что осталось от любви, от мечтаний!
Зебадию на сей раз не забыли в Грушевке, наоборот, корзинка стояла на коленях у самой хозяйки. И дома, в Эн-ске, он не слезал с ее колен. Где Софья, там и он. Точно собака, ходил за ней по пятам, терся об ноги, мурлыкал и ласкался. А она плакала и гладила его непрестанно. Целовала нежно и прижимала к груди. Горшечников поначалу не обратил на это внимания. Но вскорости вдруг понял, что этот пушистый зверь отнимает у него, Горшечникова, причитающиеся ему ласку и внимание. Жена не видит никого, кроме своего кота, на которого переносит любовь и тоску о нем, его ненавистном сопернике. И неожиданно для себя Горшечников вдруг взревновал к коту. Да с такой яростью, какой в себе совершенно не предполагал. Он с трудом удерживался, чтобы не пнуть его в присутствии хозяйки. И уж если они случайно встречались к темном коридоре, то не мог отказать себе в этом маленьком удовольствии, испытывая при этом сладострастную мстительную радость. Зебадия платил ему той же монетой. При виде врага шерсть его вставала дыбом. Он изгибал спину, прижимал уши и шипел, норовя непременно задеть ненавистника лапой с загнутыми когтями, а при случае и прикусить своими острыми, как иглы, зубами. Скоро Горшечников обзавелся глубокими царапинами на руках и даже ногах, так как кот иногда бросался на него прямо с пола и повисал на коленях, точно на дереве, впившись в кожу и продрав насквозь штаны. Горшечников кричал на кота, гнал его, Софья же оставалась безучастной в этой борьбе, изначально принимая сторону любимца.
Нет, так дело не пойдет, думал про себя Горшечников. Или я, или кот. Но помилуйте, это даже смешно! Мне, образованному человеку, тягаться с какой-то дикой избалованной животиной, безмозглой и бессловесной тварью! Неужто из-за него, паршивца, я лишусь жены? Не бывать этому, не бывать!
Вот так, вместо того чтобы бороться с подлинным соперником, Горшечников предпочел сражаться с его памятью в образе Зебадии. Ведь надо же было с кем-то побороться в подобной ситуации, чтобы совсем не выглядеть слабаком хоть в собственных глазах! Мерзкое животное – самый достойный объект для того, чтобы выместить все обиды и унижения, которые он пережил по воле его хозяйки. Она заставила Горшечникова отчаянно страдать, так пусть же теперь ей будет обидно! Правда, она и так сама не своя, все слезы точит и глядит уныло. Ничего, страданиями душа очищается! Глядишь, не будет, как прежде, его язвить, колоть словом или взглядом, ослабеет, обмякнет, устанет от борьбы и переживаний и упадет в его руки. И уж тогда она навсегда, навсегда останется в его власти!
Такие планы лелеял Мелентий, но виду не подавал, сносил все выходки Зебадии. Между тем уже несколько раз он подходил к лавкам на базаре и выглядывал мальчишек, которые там бывали в услужении. Высматривал какого-нибудь победнее да погрязнее, да чтоб не местный, а из деревни на заработки. Наконец усмотрел одного, быстрого, со злым, голодным, но сметливым взглядом. То, что нужно!
– Поди-ка сюда, малец! – Горшечников поманил пальцем мальчика лет двенадцати-тринадцати.
Тот боязливо подошел, шмыгая носом и утираясь локтем: в драном тулупчике с торчащим мехом, шапка на одно ухо.
– Звали, барин?
– Денежку заработать хочешь?
– А кто ж не хочет? Смешной барин! – Пацаненок ощерился. Вместо переднего зуба у него красовалась дыра, видать выбили в драке.
– Иди со мной, да рот на замке держи, – и Горшечников зашагал к дому Софьи.
Там у забора он указал украдкой пальцем на своего врага, который, ничего не подозревая, мирно жмурился на крылечке.
– Мешок только покрепче найди, ну а дальше… сам знаешь, – и он сунул в грязную руку рубль.
– Это нам запросто! – хмыкнул парень. – не беспокойтесь, исчезнет, как и не было!
– Да только молчи, молчи! – зашипел Горшечников. – вот тебе еще полтина!
Через день Мелентий как ни в чем не бывало пришел к Софье и увидел то, чего тайно ожидал. По всему дому стояли крик и плач. Матрена и Филипп сбились с ног в поисках барского любимца. А тот исчез, как сквозь землю провалился. Софья почернела вся от горя потери и даже не могла говорить с Горшечниковым. Слезы бежали ручьем по ее лицу, она их и не вытирала. Мелентий озабоченно потыкался по углам, делая вид, что тоже ищет, покричал «кис-кис», да и откланялся, выразив всяческое сочувствие.
Домой он пришел в приподнятом настроении; правда, он остался без обеда – у Софьи его на сей раз не потчевали. Ну да ничего. Он прошелся по комнате, потер руки, и в этот миг постучали в дверь. Горшечников поспешно отворил. Посыльный принес известие от Сердюкова. Надобно срочно прибыть в Грушевку для дальнейшего выяснения обстоятельств по делу Синей бороды и выяснения личности загадочного Прудкина. Не то чтобы Горшечникову хотелось помогать поискам подлинной правды о сущности и истинном лице любовника своей жены, но полиции он боялся, отказать не смел. Придется ехать. Что ж поделаешь, кто тебя за язык тянул, непонятно. Как вышло, что разболтал о визитере? Следователь, шельма, словно клещами вытащил. Придется ехать. Но может, это и хорошо? Разоблачить преступников, геройски выглядеть в глазах Софьи! Да, придется ехать!
Глава тридцать шестая
Сердюков вошел в темный кабинет и некоторое время даже постоял в нерешительности – ничего не было видно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26