Я клянусь вам, что это не она. И в моей затее не было ничего порочного или оскорбительного для чести Зои Федоровны!
– Я полагаю, надо завершить разговор о сомнительных достоинствах этой фотографии, – ледяным тоном произнесла Серафима Львовна. – Все достаточно ясно. Совершенно ясно, – она выразительно поглядела на несчастную девушку. – Уже поздно, пойдем домой, Петр!
Она царственным жестом кивнула Пете и двинулась прочь. Петя направился за ней на подкошенных ногах, ни жив, ни мертв. Он боялся даже смотреть на Зою. Та же, наоборот, схватила его за рукав сюртука и отчаянно воскликнула:
– Поверь мне, поверь, ради бога!
И тут Петя вдруг произнес с изумлением и страхом:
– Но кто же положил фотографию мне на кресло?
Его вопрос повис в пустоте и молчании. Лавр замер и не шелохнулся, чтобы проводить гостей. Соболев последним покидал мастерскую. Оказавшись около племянника, он остановился на мгновение, а затем отвесил ему пощечину. Первый раз в жизни.
– Так кто же тогда положил злополучную фотографию? – допытывался Сердюков.
– Кто его знает? – пожала плечами Зоя Федоровна, – я много думала об этом позже. Ни я, ни Петя, мы так и не поняли.
– Но ведь тут может быть след, разгадка основного вопроса, – настаивал следователь.
– Возможно, – вздохнула вдова.
– Вы полагаете, что положить могла Серафима Львовна? – последовал осторожный вопрос.
– Одно время я думала именно так. Ведь это самый простой способ разрушить помолвку.
– Я извиняюсь, что вторгаюсь так глубоко в вашу частную жизнь, но, насколько я догадываюсь, верней, могу только предполагать, господин Когтищев тоже, так сказать, имел на вас виды и мог быть заинтересован в подобном исходе. Фотография – его работа. Ему и карты, как говорится, в руки. Постороннему трудно найти в куче фотографий именно такую, двусмысленную, и явить её в нужное время.
– Наверное, вы правы, но мне трудно представить, что Лавр позволил бы себе такую гнусность по отношению ко мне.
– На войне – как на войне. Ведь ему пришлось, как я догадываюсь, всю свою жизнь отвоевывать себе место под солнцем, место в сердце дяди, место в жизни, внимание любимой женщины. Тут все средства хороши.
– Вы не правы, он не такой беспринципный. Я не могу ничего вам доказать. Просто я так чувствую… Хотя, конечно, зря он сделал эту фотографию… и я понимаю, зачем он сделал её. Он не мог рассчитывать, что я когда-нибудь соглашусь позировать. Вот и увлекся неосторожными фантазиями, простительными для художника, или, – она немного замялась, – для влюбленного художника. – Но я никогда не поверю, что он нарочно вытащил её, да еще подбросил Пете. Хотя теперь, – она вздохнула, – я ни в чем не уверена. Мой прежний мир рушится у меня на глазах.
Молодая женщина отвернулась к окну, по щекам опять тихо поползли слезы. Сердюков заерзал. Женские слезы он терпеть не мог, хотя ему приходилось с ними сталкиваться постоянно.
– Что же было потом? – он хотел вернуть собеседницу в русло их прежнего разговора.
– Потом? – она повернулась к нему и, к удивлению следователя, в глазах Зои Федоровны сверкнули лукавые огоньки. – Потом, как говорится, суп с котом. Потом мне пришлось многое пережить, прежде чем я смогла доказать Петру Викентьевичу свою невиновность и добиться нашего венчания.
Она тихо и торжествующе улыбнулась…
Аристовы доехали до дома в совершенном молчании. Егор показался Зое подозрительно спокойным, таким он бывал всегда, когда предстояло нечто важное. Уж лучше бы он кричал, ругался. Но нет, ледяное спокойствие и какая-то странная отрешенность, словно она уже и не была его сестрой. Швейцар как всегда приветствовал господ, открывая парадную дверь. По-прежнему молча поднялись в квартиру. И только в гостиной, через которую неизбежно нужно было пройти, чтобы разойтись по спальням, Зоя еще раз пролепетала:
– Егор, прошу тебя, не думай дурного ни обо мне, ни о Когтищеве. Там в самом деле не я, а кто, я не знаю и знать не хочу.
– Разумеется, не ты, – пожал плечами брат. – Я и не сомневался. Для меня твоя невиновность бесспорна. А с господином Когтищевым мы просто более никогда не будем иметь дела. Я никогда не подам ему руки, не позволю и тебе знаться с ним. Пусть выбирает себе для знакомства иные компании, которые по достоинству оценят его фантазии сомнительного свойства. Да и покончим с этим.
– Да, но… – она не знала, как продолжить, чтобы разговор не принял еще более неприятного оборота, но Аристов продолжил сам:
– В этой неприглядной истории есть и другие герои. Я понимаю, что тебе больно и неприятно это слышать, но я полагаю, что ты мыслишь ровно так же, как и я. А я считаю, что теперь, после этой странной провокации – иного слова у меня нет, после этого публичного унижения наши прежние обязательства уничтожены.
– Но, Егор! – охнула Зоя, – ты опять топчешь мою жизнь. Вертишь её по своему разумению. Ведь я люблю Петю несмотря ни на что! Я не знаю, кто это сделал и зачем, но ведь это не он. Он же не хотел ничего подобного! Он руку бы себе отрезал…
– Да, да, – равнодушно покивал головой Егор Федорович. – Да только зачем он завопил и привлек всеобщее внимание к неприличной фотографии, увидев, что это его невеста? Зачем кричать и звать всех на суд? Увидел, ужаснулся, засунь в карман и тихо порви. Или, на худой конец, выясни истину, но только без посторонних глаз. Вот как должен был бы поступить порядочный человек и настоящий мужчина, если он печется о чести своей дамы! Так что не вздумай объясняться с ним и доказывать свою невиновность. Все, более мне нечего сказать! И прошу тебя, прими мои слова как окончательное и бесповоротное решение.
Он уже направился к себе, но вдруг вернулся к сестре, которая так и стояла, опустив обессиленные руки вдоль тела:
– Могу только одно предложить тебе в утешение. Поедем в Европу, а?
На другой день Аристов с некоторой опаской встретился с сестрой. Он не спал всю ночь, корил и ругал себя всеми известными способами. Наивно рассчитывать, что она смирится с потерей любимого человека. А ведь именно этого он добивался. Ведь не честь сестры, не её исстрадавшаяся душа занимали его накануне вечером. Нет, он думал о другом.
О другой! И о себе. О том, что, наконец, выпала возможность развязаться с Соболевыми. Убежать, исчезнуть, забыть. И вот так малодушно предать сестру, заставить её мучиться. Предатель! Гадкая скотина, и ты смел клеймить несчастного Петю!
Но тот тоже хорош, и Лавр туда же! Но кто же, кто подложил фотографию?
Нет, не она! Не может быть, Серна не могла. Она сама святость… Нет, она слишком любит своего сына. Но ведь и он сам наступил на свою глубокую привязанность к сестре!
Зоя, к удивлению Егора, выглядела даже спокойной. После завтрака, прошедшего почти в молчании, девушка спросила дозволения пройтись по лавкам, вместе с горничной. Возможно, ей понадобится что-нибудь для поездки за границу. Аристов, обрадованный таким послушанием, разумеется, великодушно согласился. Обновки – лучшее лекарство для женщин от хандры. Зоя неспешно собралась и, прихватив с собой горничную, удалилась. После её ухода Аристов уже меньше угрызался и улегся на диване с папиросой в зубах. Однако наступивший было душевный покой мигом разрушился, когда посыльный принес записку. Она была послана из дома Соболевых. Господина Аристова просили прибыть безотлагательно, ибо речь шла о Зое Федоровне.
Когда он ворвался в квартиру профессора, то Зои он не увидел, зато его встретила бледная и встревоженная Серафима Львовна и раздраженный и надменный Викентий Илларионович. Тут же метался и Петя, но его Аристов не замечал вовсе, словно Петя превратился в бестелесный призрак.
– Господа, вы можете мне объяснить, что еще произошло в вашем доме относительно моей сестры? – грозно прорычал Аристов.
– Это мы от вас хотели бы услышать, милостивый государь, что происходит в нашем доме, – вскричал профессор, потерявший всякую возможность сохранять спокойствие. – Подумать только, барышня является поутру и заявляет нам, чтобы мы вызвали вас, и закрывается в Петиной комнате со своей горничной до вашего приезда. Не дозволяет войти нам, и… Черт знает, что происходит!
Аристов уже метнулся туда, где заперлась сестра, но Серафима Львовна удержала его:
– Подождите, не спешите. Наверное, она позовет нас.
Ждать долго не пришлось. Вскоре горничная барышни вышла из комнаты и произнесла со странным выражением лица:
– Барышня просит зайти, но только барыню и, – девушка замялась и покраснела, – молодого господина. А уж после и Егора Федоровича.
Указанные Зоей поспешно двинулись в комнату Пети. Викентий Илларионович остался, фыркая от негодования и наглости девицы.
Горничная распахнула дверь. Серна и Петя вошли одновременно, следом Аристов, который не собирался топтаться и дожидаться своей очереди. Общий вопль изумления вырвался из груди. Посреди комнаты спиной к вошедшим стояла Зоя, совершенно голая, повернувшись к окну так, чтобы как можно более походить на злополучную фотографию. Конечно, без всяких слов и объяснений стало очевидно, что то было изображение другой женщины. Очень похожей, но все же другой.
– Бог мой, какое бесстыдство! – простонала Серафима Львовна и даже прикрыла глаза.
– Мама, это от отчаяния! Зоя, милая, бесценная, я и так верил бы тебе, Зоя!
Петя беспомощно озирался вокруг. Вид обнаженной Зои поверг его в состояние, близкое к безумию.
– Я рада, что теперь моя невиновность стала для всех очевидной! – со злорадным торжеством провозгласила Зоя. – Явилась голая правда!
– Весьма сомнительный способ доказывать свою правоту, – процедил сквозь зубы Аристов и так выразительно посмотрел на горничную, что та без слов бросилась накидывать на госпожу, все, что попало под руку.
Петя упал на колени и молил о прощении и любви. Этого ни Серна, ни Аристов уже вынести никак не могли. Не сговариваясь, они вышли вон и посмотрели друг на друга. Стоила ли их любовь, тайная, преступная, страданий этих несчастных?
– Прости меня, – прошептала она и отвернулась.
Он сжал её ладонь, и так они стояли мгновение. Потому что в следующий миг стены сначала искривились, потом стали прозрачными и словно растаяли, растаял старый дом, улица с прохожими и извозчиками, серое небо и снежная крупа, разом исчез весь Петербург. Снова горячий воздух ударил в лицо, песок зашуршал и легко рассыпался у ног. Взявшись за руки, они стояли на бархане, а рядом во всей таинственной красоте и величии простирался Альхор.
Серна и Егор ахнули и бросились друг другу в объятия. Они стояли, прижавшись друг к другу, не в силах оторваться. Аристов чуть отстранился, но лишь затем, чтобы взглянуть в обожаемое лицо и найти губы, к которым он прильнул жадным поцелуем.
– Альхор не оставил нас, – прошептала Серафима Львовна, – словно даже и не удивленная престранным изменением, словно она ожидала чего-то подобного, как будто так и должно было произойти.
– Теперь мы окончательно убедились в том, что Альхор является тому, кого избирает сам, и не покидает своего избранника, – прошептал ей в самое ухо Егор.
– Как ты думаешь, мы можем войти? – Серафима приложила ладонь к глазам, чтобы солнце не сверкало так нещадно.
Аристов не успел ответить. Гигантские колонны накренились вправо, и стали как будто мягкими. Налетевший порыв сухого жаркого ветра как будто подхватил город, он задрожал и стал таять, его рваные кусочки разметались ветром и засыпались песком прямо на глазах.
– Бог ты мой! – прошептала потрясенная Серна и обернулась к Аристову.
За его спиной она увидела дверь комнаты сына, откуда доносились возбужденные голоса и всхлипывания.
– Альхор не оставил нас. Он подарил нам нашу любовь и вернул надежду на счастье, – она не скрывала радости от чудесного происшествия.
– Это не счастье. Это только призрак его, фата-моргана, – тихо ответил озадаченный Аристов.
– Пусть так, как угодно, если Альхор еще явится мне и тебе, и дарует нам любовь, я готова терпеть, что угодно! – Серна счастливо улыбнулась.
Аристов не разделял её радости. К чему такие сложности, если все может происходить в обычной, реальной жизни, а не в этой зыбкой мистической субстанции. Или черт знает где! Надо только набраться мужества и принять решение…
То обстоятельство, что молодой барин пропал, стало очевидно к обеду следующего дня. Накануне его не дождались к ужину, не явился он и ночевать. Что ж, дело молодое. Мальчик должен познавать жизнь, особенно теперь, когда эта жизнь преподнесла ему столько болезненных уроков. Серафима Львовна начала тревожиться, когда посланный нарочный к Когтищеву пришел с запиской, что кузены уже не виделись дня четыре. Обеспокоенная мать принялась рассылать записки по знакомым, пытаясь узнать, куда запропастился мальчик, который до этого никогда не заставлял её волноваться.
– Полно, угомонись, – отмахнулся муж, когда супруга поделилась с ним своими материнскими страхами. – Спит, небось, в каком-нибудь публичном доме, протрезвеет, придет через сутки.
Серафиму покоробило такое грубое предположение о подобном способе излечения от душевных недугов, но она, тем не менее, почти успокоилась. Прошел еще один день, теперь уже и профессор стал проявлять признаки волнения. Ближе к вечеру в квартире раздался резкий и требовательный звонок. Горничная пошла открывать, но не успела принять верхнюю одежду и представить гостя, как он ворвался сам, прямо в пальто и шляпе, разъяренно размахивая тростью. Серна, глядя в это искаженное яростью и гневом лицо, с трудом узнала в нем Аристова.
– Где моя сестра? – громко спросил он, обводя комнату глазами, словно Зоя пряталась за шторой или в шкафу.
– Помилуйте, сударь, откуда нам знать! – изумился Викентий Илларионович. – Она ведь у вас барышня своевольная, способная на необычные поступки…
Аристов позеленел от досады и раздражения. Соболев понял, что не стоило говорить подобным образом.
– Впрочем, ваше беспокойство нам более чем понятно. Петя тоже пропал, – добавил он угрюмо.
– Боже милостивый! – Аристов рухнул на первый попавшийся стул. – Остается только надеяться, что они вдвоем, и с ними ничего не случилось. За исключением…
Все подумали об одном, но промолчали.
А милый проницательный читатель, полагаю, уже догадался, куда подевались молодые люди, которым злые родственники не дозволяют соединиться в браке.
Нехотя, преодолевая досаду и смущение, смиряя гордость и раздражение, Соболевым и Аристову пришлось обсудить план действий. Вероятней всего, что все же надо искать обоих в одном месте. Что это может быть за убежище? Гостиница, съемная квартира, меблированные комнаты? В столице или уж по иным городам и весям? В полицию? Боже упаси! Огласка, стыд, позор! Зоя любит комфорт, вряд ли она потерпит убожество дешевых комнат. А Петя не так расторопен, чтобы заранее найти укромный уголок, да и в свободных средствах ограничен. Посему, вероятно, искать надо все же в столице, в приличных гостиницах и пансионах, снятых на небольшой срок. И прислугу надобно потрясти как следует!
Аристов весь следующий день провел на ногах, и другой, третий. Но при всей его уверенности, что он перевернет весь город, но найдет сестру, результата не было. Ищи иголку в стогу сена!
Викентий Илларионович тоже ничего не добился, прислуга точно ослепла и оглохла.
Не могу знать, барин.
Не видела, батюшка.
И куда же это наш соколик-то запропастился?
И вдруг Соболева осенило. Петя милый, добрый, но совершенно беспомощный, когда надо предпринять что-нибудь эдакое, необычное, требующее решительности и смекалки. Зоя не выходила из дома. Значит, у них был сообщник, который снял квартиру или номер в гостинице, договорился со священником о венчании и, наконец, снабдил их деньгами на первое время. Догадался, старый дурень?
Когда Викентий Илларионович уже с кряхтеньем натягивал на себя пальто, явился Аристов доложить о безрезультатности поиска. Пришлось и его прихватить с собой. Вдвоем они направились прямехонько в мастерскую Когтищева.
– А, дядя Викентий! – Лавр держался так, словно и не было безобразной сцены на выставке, унизительной и обидной пощечины. – А я ждал, давно ждал вас, господа!
– Вот как! – Аристов нехорошо прищурил глаза. Эта игра начинала выводить его из себя.
– Что ты хочешь этим сказать, Лавр? – нахмурился профессор. – Ты знаешь, где Петр и Зоя Федоровна?
– Разумеется, знаю! – Когтищев старался говорить оживленно и доброжелательно, но ему никак не удавалось придать своему голосу совершенную естественность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Я полагаю, надо завершить разговор о сомнительных достоинствах этой фотографии, – ледяным тоном произнесла Серафима Львовна. – Все достаточно ясно. Совершенно ясно, – она выразительно поглядела на несчастную девушку. – Уже поздно, пойдем домой, Петр!
Она царственным жестом кивнула Пете и двинулась прочь. Петя направился за ней на подкошенных ногах, ни жив, ни мертв. Он боялся даже смотреть на Зою. Та же, наоборот, схватила его за рукав сюртука и отчаянно воскликнула:
– Поверь мне, поверь, ради бога!
И тут Петя вдруг произнес с изумлением и страхом:
– Но кто же положил фотографию мне на кресло?
Его вопрос повис в пустоте и молчании. Лавр замер и не шелохнулся, чтобы проводить гостей. Соболев последним покидал мастерскую. Оказавшись около племянника, он остановился на мгновение, а затем отвесил ему пощечину. Первый раз в жизни.
– Так кто же тогда положил злополучную фотографию? – допытывался Сердюков.
– Кто его знает? – пожала плечами Зоя Федоровна, – я много думала об этом позже. Ни я, ни Петя, мы так и не поняли.
– Но ведь тут может быть след, разгадка основного вопроса, – настаивал следователь.
– Возможно, – вздохнула вдова.
– Вы полагаете, что положить могла Серафима Львовна? – последовал осторожный вопрос.
– Одно время я думала именно так. Ведь это самый простой способ разрушить помолвку.
– Я извиняюсь, что вторгаюсь так глубоко в вашу частную жизнь, но, насколько я догадываюсь, верней, могу только предполагать, господин Когтищев тоже, так сказать, имел на вас виды и мог быть заинтересован в подобном исходе. Фотография – его работа. Ему и карты, как говорится, в руки. Постороннему трудно найти в куче фотографий именно такую, двусмысленную, и явить её в нужное время.
– Наверное, вы правы, но мне трудно представить, что Лавр позволил бы себе такую гнусность по отношению ко мне.
– На войне – как на войне. Ведь ему пришлось, как я догадываюсь, всю свою жизнь отвоевывать себе место под солнцем, место в сердце дяди, место в жизни, внимание любимой женщины. Тут все средства хороши.
– Вы не правы, он не такой беспринципный. Я не могу ничего вам доказать. Просто я так чувствую… Хотя, конечно, зря он сделал эту фотографию… и я понимаю, зачем он сделал её. Он не мог рассчитывать, что я когда-нибудь соглашусь позировать. Вот и увлекся неосторожными фантазиями, простительными для художника, или, – она немного замялась, – для влюбленного художника. – Но я никогда не поверю, что он нарочно вытащил её, да еще подбросил Пете. Хотя теперь, – она вздохнула, – я ни в чем не уверена. Мой прежний мир рушится у меня на глазах.
Молодая женщина отвернулась к окну, по щекам опять тихо поползли слезы. Сердюков заерзал. Женские слезы он терпеть не мог, хотя ему приходилось с ними сталкиваться постоянно.
– Что же было потом? – он хотел вернуть собеседницу в русло их прежнего разговора.
– Потом? – она повернулась к нему и, к удивлению следователя, в глазах Зои Федоровны сверкнули лукавые огоньки. – Потом, как говорится, суп с котом. Потом мне пришлось многое пережить, прежде чем я смогла доказать Петру Викентьевичу свою невиновность и добиться нашего венчания.
Она тихо и торжествующе улыбнулась…
Аристовы доехали до дома в совершенном молчании. Егор показался Зое подозрительно спокойным, таким он бывал всегда, когда предстояло нечто важное. Уж лучше бы он кричал, ругался. Но нет, ледяное спокойствие и какая-то странная отрешенность, словно она уже и не была его сестрой. Швейцар как всегда приветствовал господ, открывая парадную дверь. По-прежнему молча поднялись в квартиру. И только в гостиной, через которую неизбежно нужно было пройти, чтобы разойтись по спальням, Зоя еще раз пролепетала:
– Егор, прошу тебя, не думай дурного ни обо мне, ни о Когтищеве. Там в самом деле не я, а кто, я не знаю и знать не хочу.
– Разумеется, не ты, – пожал плечами брат. – Я и не сомневался. Для меня твоя невиновность бесспорна. А с господином Когтищевым мы просто более никогда не будем иметь дела. Я никогда не подам ему руки, не позволю и тебе знаться с ним. Пусть выбирает себе для знакомства иные компании, которые по достоинству оценят его фантазии сомнительного свойства. Да и покончим с этим.
– Да, но… – она не знала, как продолжить, чтобы разговор не принял еще более неприятного оборота, но Аристов продолжил сам:
– В этой неприглядной истории есть и другие герои. Я понимаю, что тебе больно и неприятно это слышать, но я полагаю, что ты мыслишь ровно так же, как и я. А я считаю, что теперь, после этой странной провокации – иного слова у меня нет, после этого публичного унижения наши прежние обязательства уничтожены.
– Но, Егор! – охнула Зоя, – ты опять топчешь мою жизнь. Вертишь её по своему разумению. Ведь я люблю Петю несмотря ни на что! Я не знаю, кто это сделал и зачем, но ведь это не он. Он же не хотел ничего подобного! Он руку бы себе отрезал…
– Да, да, – равнодушно покивал головой Егор Федорович. – Да только зачем он завопил и привлек всеобщее внимание к неприличной фотографии, увидев, что это его невеста? Зачем кричать и звать всех на суд? Увидел, ужаснулся, засунь в карман и тихо порви. Или, на худой конец, выясни истину, но только без посторонних глаз. Вот как должен был бы поступить порядочный человек и настоящий мужчина, если он печется о чести своей дамы! Так что не вздумай объясняться с ним и доказывать свою невиновность. Все, более мне нечего сказать! И прошу тебя, прими мои слова как окончательное и бесповоротное решение.
Он уже направился к себе, но вдруг вернулся к сестре, которая так и стояла, опустив обессиленные руки вдоль тела:
– Могу только одно предложить тебе в утешение. Поедем в Европу, а?
На другой день Аристов с некоторой опаской встретился с сестрой. Он не спал всю ночь, корил и ругал себя всеми известными способами. Наивно рассчитывать, что она смирится с потерей любимого человека. А ведь именно этого он добивался. Ведь не честь сестры, не её исстрадавшаяся душа занимали его накануне вечером. Нет, он думал о другом.
О другой! И о себе. О том, что, наконец, выпала возможность развязаться с Соболевыми. Убежать, исчезнуть, забыть. И вот так малодушно предать сестру, заставить её мучиться. Предатель! Гадкая скотина, и ты смел клеймить несчастного Петю!
Но тот тоже хорош, и Лавр туда же! Но кто же, кто подложил фотографию?
Нет, не она! Не может быть, Серна не могла. Она сама святость… Нет, она слишком любит своего сына. Но ведь и он сам наступил на свою глубокую привязанность к сестре!
Зоя, к удивлению Егора, выглядела даже спокойной. После завтрака, прошедшего почти в молчании, девушка спросила дозволения пройтись по лавкам, вместе с горничной. Возможно, ей понадобится что-нибудь для поездки за границу. Аристов, обрадованный таким послушанием, разумеется, великодушно согласился. Обновки – лучшее лекарство для женщин от хандры. Зоя неспешно собралась и, прихватив с собой горничную, удалилась. После её ухода Аристов уже меньше угрызался и улегся на диване с папиросой в зубах. Однако наступивший было душевный покой мигом разрушился, когда посыльный принес записку. Она была послана из дома Соболевых. Господина Аристова просили прибыть безотлагательно, ибо речь шла о Зое Федоровне.
Когда он ворвался в квартиру профессора, то Зои он не увидел, зато его встретила бледная и встревоженная Серафима Львовна и раздраженный и надменный Викентий Илларионович. Тут же метался и Петя, но его Аристов не замечал вовсе, словно Петя превратился в бестелесный призрак.
– Господа, вы можете мне объяснить, что еще произошло в вашем доме относительно моей сестры? – грозно прорычал Аристов.
– Это мы от вас хотели бы услышать, милостивый государь, что происходит в нашем доме, – вскричал профессор, потерявший всякую возможность сохранять спокойствие. – Подумать только, барышня является поутру и заявляет нам, чтобы мы вызвали вас, и закрывается в Петиной комнате со своей горничной до вашего приезда. Не дозволяет войти нам, и… Черт знает, что происходит!
Аристов уже метнулся туда, где заперлась сестра, но Серафима Львовна удержала его:
– Подождите, не спешите. Наверное, она позовет нас.
Ждать долго не пришлось. Вскоре горничная барышни вышла из комнаты и произнесла со странным выражением лица:
– Барышня просит зайти, но только барыню и, – девушка замялась и покраснела, – молодого господина. А уж после и Егора Федоровича.
Указанные Зоей поспешно двинулись в комнату Пети. Викентий Илларионович остался, фыркая от негодования и наглости девицы.
Горничная распахнула дверь. Серна и Петя вошли одновременно, следом Аристов, который не собирался топтаться и дожидаться своей очереди. Общий вопль изумления вырвался из груди. Посреди комнаты спиной к вошедшим стояла Зоя, совершенно голая, повернувшись к окну так, чтобы как можно более походить на злополучную фотографию. Конечно, без всяких слов и объяснений стало очевидно, что то было изображение другой женщины. Очень похожей, но все же другой.
– Бог мой, какое бесстыдство! – простонала Серафима Львовна и даже прикрыла глаза.
– Мама, это от отчаяния! Зоя, милая, бесценная, я и так верил бы тебе, Зоя!
Петя беспомощно озирался вокруг. Вид обнаженной Зои поверг его в состояние, близкое к безумию.
– Я рада, что теперь моя невиновность стала для всех очевидной! – со злорадным торжеством провозгласила Зоя. – Явилась голая правда!
– Весьма сомнительный способ доказывать свою правоту, – процедил сквозь зубы Аристов и так выразительно посмотрел на горничную, что та без слов бросилась накидывать на госпожу, все, что попало под руку.
Петя упал на колени и молил о прощении и любви. Этого ни Серна, ни Аристов уже вынести никак не могли. Не сговариваясь, они вышли вон и посмотрели друг на друга. Стоила ли их любовь, тайная, преступная, страданий этих несчастных?
– Прости меня, – прошептала она и отвернулась.
Он сжал её ладонь, и так они стояли мгновение. Потому что в следующий миг стены сначала искривились, потом стали прозрачными и словно растаяли, растаял старый дом, улица с прохожими и извозчиками, серое небо и снежная крупа, разом исчез весь Петербург. Снова горячий воздух ударил в лицо, песок зашуршал и легко рассыпался у ног. Взявшись за руки, они стояли на бархане, а рядом во всей таинственной красоте и величии простирался Альхор.
Серна и Егор ахнули и бросились друг другу в объятия. Они стояли, прижавшись друг к другу, не в силах оторваться. Аристов чуть отстранился, но лишь затем, чтобы взглянуть в обожаемое лицо и найти губы, к которым он прильнул жадным поцелуем.
– Альхор не оставил нас, – прошептала Серафима Львовна, – словно даже и не удивленная престранным изменением, словно она ожидала чего-то подобного, как будто так и должно было произойти.
– Теперь мы окончательно убедились в том, что Альхор является тому, кого избирает сам, и не покидает своего избранника, – прошептал ей в самое ухо Егор.
– Как ты думаешь, мы можем войти? – Серафима приложила ладонь к глазам, чтобы солнце не сверкало так нещадно.
Аристов не успел ответить. Гигантские колонны накренились вправо, и стали как будто мягкими. Налетевший порыв сухого жаркого ветра как будто подхватил город, он задрожал и стал таять, его рваные кусочки разметались ветром и засыпались песком прямо на глазах.
– Бог ты мой! – прошептала потрясенная Серна и обернулась к Аристову.
За его спиной она увидела дверь комнаты сына, откуда доносились возбужденные голоса и всхлипывания.
– Альхор не оставил нас. Он подарил нам нашу любовь и вернул надежду на счастье, – она не скрывала радости от чудесного происшествия.
– Это не счастье. Это только призрак его, фата-моргана, – тихо ответил озадаченный Аристов.
– Пусть так, как угодно, если Альхор еще явится мне и тебе, и дарует нам любовь, я готова терпеть, что угодно! – Серна счастливо улыбнулась.
Аристов не разделял её радости. К чему такие сложности, если все может происходить в обычной, реальной жизни, а не в этой зыбкой мистической субстанции. Или черт знает где! Надо только набраться мужества и принять решение…
То обстоятельство, что молодой барин пропал, стало очевидно к обеду следующего дня. Накануне его не дождались к ужину, не явился он и ночевать. Что ж, дело молодое. Мальчик должен познавать жизнь, особенно теперь, когда эта жизнь преподнесла ему столько болезненных уроков. Серафима Львовна начала тревожиться, когда посланный нарочный к Когтищеву пришел с запиской, что кузены уже не виделись дня четыре. Обеспокоенная мать принялась рассылать записки по знакомым, пытаясь узнать, куда запропастился мальчик, который до этого никогда не заставлял её волноваться.
– Полно, угомонись, – отмахнулся муж, когда супруга поделилась с ним своими материнскими страхами. – Спит, небось, в каком-нибудь публичном доме, протрезвеет, придет через сутки.
Серафиму покоробило такое грубое предположение о подобном способе излечения от душевных недугов, но она, тем не менее, почти успокоилась. Прошел еще один день, теперь уже и профессор стал проявлять признаки волнения. Ближе к вечеру в квартире раздался резкий и требовательный звонок. Горничная пошла открывать, но не успела принять верхнюю одежду и представить гостя, как он ворвался сам, прямо в пальто и шляпе, разъяренно размахивая тростью. Серна, глядя в это искаженное яростью и гневом лицо, с трудом узнала в нем Аристова.
– Где моя сестра? – громко спросил он, обводя комнату глазами, словно Зоя пряталась за шторой или в шкафу.
– Помилуйте, сударь, откуда нам знать! – изумился Викентий Илларионович. – Она ведь у вас барышня своевольная, способная на необычные поступки…
Аристов позеленел от досады и раздражения. Соболев понял, что не стоило говорить подобным образом.
– Впрочем, ваше беспокойство нам более чем понятно. Петя тоже пропал, – добавил он угрюмо.
– Боже милостивый! – Аристов рухнул на первый попавшийся стул. – Остается только надеяться, что они вдвоем, и с ними ничего не случилось. За исключением…
Все подумали об одном, но промолчали.
А милый проницательный читатель, полагаю, уже догадался, куда подевались молодые люди, которым злые родственники не дозволяют соединиться в браке.
Нехотя, преодолевая досаду и смущение, смиряя гордость и раздражение, Соболевым и Аристову пришлось обсудить план действий. Вероятней всего, что все же надо искать обоих в одном месте. Что это может быть за убежище? Гостиница, съемная квартира, меблированные комнаты? В столице или уж по иным городам и весям? В полицию? Боже упаси! Огласка, стыд, позор! Зоя любит комфорт, вряд ли она потерпит убожество дешевых комнат. А Петя не так расторопен, чтобы заранее найти укромный уголок, да и в свободных средствах ограничен. Посему, вероятно, искать надо все же в столице, в приличных гостиницах и пансионах, снятых на небольшой срок. И прислугу надобно потрясти как следует!
Аристов весь следующий день провел на ногах, и другой, третий. Но при всей его уверенности, что он перевернет весь город, но найдет сестру, результата не было. Ищи иголку в стогу сена!
Викентий Илларионович тоже ничего не добился, прислуга точно ослепла и оглохла.
Не могу знать, барин.
Не видела, батюшка.
И куда же это наш соколик-то запропастился?
И вдруг Соболева осенило. Петя милый, добрый, но совершенно беспомощный, когда надо предпринять что-нибудь эдакое, необычное, требующее решительности и смекалки. Зоя не выходила из дома. Значит, у них был сообщник, который снял квартиру или номер в гостинице, договорился со священником о венчании и, наконец, снабдил их деньгами на первое время. Догадался, старый дурень?
Когда Викентий Илларионович уже с кряхтеньем натягивал на себя пальто, явился Аристов доложить о безрезультатности поиска. Пришлось и его прихватить с собой. Вдвоем они направились прямехонько в мастерскую Когтищева.
– А, дядя Викентий! – Лавр держался так, словно и не было безобразной сцены на выставке, унизительной и обидной пощечины. – А я ждал, давно ждал вас, господа!
– Вот как! – Аристов нехорошо прищурил глаза. Эта игра начинала выводить его из себя.
– Что ты хочешь этим сказать, Лавр? – нахмурился профессор. – Ты знаешь, где Петр и Зоя Федоровна?
– Разумеется, знаю! – Когтищев старался говорить оживленно и доброжелательно, но ему никак не удавалось придать своему голосу совершенную естественность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31