А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Он зажмурился с целью лучше сосредоточиться, но опять ничего не получалось. Из передних рядов видели, как он, покачиваясь слегка, дрожит от напряженья, тогда как на деле он после своей эскапады просто продрог немножко. Вдобавок ему тоже не хотелось ничего на свете, кроме смутного влечения домой куда-то – как и его шефу, находившемуся на исходе сил. Перед тем тот долгим взглядом задержался на Дымкове с так и не осознанной мыслью, что если только этот неразгаданный парень и есть ангел Божий, то непременно догадается вложить ему под коснеющий язык таблетку из запасной пластмассовой коробочки во внутреннем кармане оставшегося наверху пальто.
– Да начинайте же... – жестом боли и нетерпения потянулся он в дымковскую сторону, но не сказал, а только накренился сперва на колено и, соскользнув, совсем, как лужа, стал расползаться пи полу.
Никому в голову не пришло опустить занавес или хотя бы оттащить старика за кулисы. Таким образом, не покидавшая своих мест публика, взамен окончательно сорвавшегося чуда получала несколько иную программу, на что по не зависящим от нее обстоятельствам всегда имеет право дирекция. Составленное из обыкновеннейших в сущности, только слишком противоречивых элементов, новое представление в гомерической совокупности их приобретало смысл всечеловеческого апофеоза, смотревшегося с ничуть не меньшим замираньем сердца; лучше всего к нему подошло бы названье смерть факира . До некоторой степени оно возмещало зрителям несостоявшееся зрелище, ради которого до полуночи проторчали тут. Кроме помрачительных, глаз не оторвать, содроганий все еще остававшегося на полу центрального исполнителя, порожденных нарушением каких-то глубинных электрохимических диффузий в завитушках мозга, сюда входили таинственные перебежки служебного персонала с непредусмотренными предметами в руках, вольные импровизации добровольных медиков до прибытия скорой помощи и всякая другая самодеятельность. В общем же, если не считать кое-каких административных восклицаний, пантомима происходила в полной тишине, нарушаемой лишь техническими шумами вроде плеска воды, проливаемой на пострадавшего, или явственно всеми слышанного, раздирающего треска каких-то внутренних швов, когда стали выдирать из-под фрака ту самую президентскую муаровую ленту, но та не поддавалась, словно к самой душе пришитая. Единственным оправданием для несколько жестокой манипуляции могло служить разве только неприличие заявляться на прием к Всевышнему в шарлатанском обличье. Но больше всего запомнилось, пожалуй, поведение древнегреческой амфоры, как она, свалившись с опрокинутого в беготне пьедестала с картонным звуком запрыгала по сцене в напрасном старании разбиться. Тем временем удалось разыскать реквизитные же носилки. При погрузке, когда взваливали на них непослушную, бултыхавшуюся в руках человеческую массу, уже не принадлежавшую владельцу, но еще живую, вновь достигнуто было то откровенное, неподдельно-трагическое беспощадство, которого в практике циркового священнодействия упорно добивался новатор Джузеппе. В какой-то степени разумея происходящее, старик Дюрсо ничем не мог содействовать хлопотавшим над ним незнакомым людям. При выносе в гаснущем сознании возникло было странное, нетелесное опасенье, что носилки и он на них не пролезут в двери, если сзади немножко не поднажмут коленом, однако все обошлось в наилучшем порядке. Кстати, из-за недоделок на лестнице служебного пользования параднее показалось, хотя и чуть подальше, выносить через главный подъезд.
Но тесный проход был вчистую забит приставными стульями, и, чтобы не цепляться за колени сидевших, ношу пришлось поднять повыше, что тоже было совсем неплохо в смысле торжественности. Внезапно и не для одной только лучшей видимости зажглась центральная люстра, к чему обязывало и наличие президентской ленты через плечо. Плюс к тому из боязни упустить какой-либо особо волнующий момент публика, в основном состоявшая из партийного актива, стала привставать на местах. Таким образом, складывалось впечатление, что за исключением откинувшихся к спинкам должностных истуканов в директорской ложе, весь битком переполненный зрительный зал с почтительным безмолвием и стоя провожает любимого артиста в дальнюю дорогу. Недавнему лишенцу, отбывшему лагерный срок вдобавок, не приходилось и мечтать о более достойном эпилоге. Кстати, где-то в заднем ряду среди толпившихся в вестибюле уносимый Дюрсо скользящим взором обнаружил и покойного отца, видимо, постеснявшегося обратиться непосредственно к сыну за контрамаркой. Несмотря на плачевное состояние, все еще жива была в памяти горькая минута, как он вслух, на людях, усумнился однажды, выйдет ли когда-нибудь толк из босяка . Но последним актом гаснущего сознанья была надежда, что и хмурого патриарха должен был тронуть искупительный триумф неудачника, завершившего дни если не главой прославленной фирмы, как хотелось бы, то все же при солидном, хоть и безденежном в сущности деле.
В замешательстве несчастья, пока не увезла Дюрсо скорая помощь, никто не обратил вниманья на странное поведение оставленного всеми ближайшего его помощника по труду. Истекшие минимум четверть часа тот проторчал за кулисой вдалеке от лежавшего и, вглухую закрывшийся ладонями, лишь поглядывал сквозь осторожно раздвигаемые пальцы – убедиться, что приспело время выходить. Лишь по отправке пострадавшего, да и то – в подробностях обсудивши происшествие, случившиеся на месте добрые люди приняли в осиротевшем парне доскональное участие. Однако напрасно трясли они неподозреваемого ангела за плечи, расспрашивая о самочувствии либо призывая не тревожиться за свою будущность в социалистической стране, где давно упразднена безработица, грозный бич трудящихся, – напрасно пытались влить в него успокоительные капли. На все их разнообразные хлопоты следовал в ответ лишь нечленораздельный клекот с как бы птичьим присвистом, возможно, происходившим от судорожно, взахлебку глотаемого воздуха. На поверку же оказалось, что исследуемый субъект не испытывает ни малейшего раскаянья в действительно непривлекательном поступке, преждевременно подкосившем наставника и благодетеля. Ибо когда совместно с подоспевшими свежими силами удалось наконец оторвать от его лица накрепко прижатые руки, то не слезы ожидаемые были под ними обнаружены или хотя бы виноватое выражение, а единственно остекленевшая во весь рот улыбка, неуместность которой подчеркивал конвульсивный оскал зубов. В состоявшемся с ходу обмене мнений высказана была догадка, что именуемый в паспорте Дымков не то чтобы свихнулся от огорчения, как предположили вначале, а является не более как нормальный идиот, всего лишь подсобная болванка, работавшая в аттракционе под мощным психическим воздействием старшего партнера. Примечательней всего, что некоторые в ту ночь, даже уведомленные о катастрофе, в каком-то осатанении духа продолжали караулить Дымкова у выходных дверей и при его появлении, даже несмотря на отсутствие оплаченных билетов, чуть ли не с кулаками, всю дорогу до гостиницы требовали от него пускай частичного исполнения программы. И хотя, по слухам и несмотря на милицейское сопровожденье, ему даже досталось слегка по загривку на расставанье, знаменитейший маг даже исчезнуть не смог от недавних поклонников в опроверженье ходившей о нем легенды, Так без каких-либо посторонних средств внушения произошло стихийное саморазоблачение сенсации, уже готовившейся потрясти мир до основанья. Кроме самых неисправимых, неспособных прозреть и под пулей, многие тогда со злорадным, вернее, мстительным отчаяньем уверовали в абсолютное отсутсвие какой-либо мистики...
К слову, недели за две перед тем в одном врачебном журнале напечатали анонимную статейку – о неких торможениях в человеческой голове, чем официально снималась давняя госопала с гипнотизма с пробным допущением его в медицинскую практику покамест только при удалении зубов. Никто еще не знал, что под таинственной звездочкой скрывается все тот же благодетельный корифей Шатаницкий, некогда столько вдохновенных страниц посвятивший заклеймению такового как злейшей формы клерикально-буржуазного обскурантизма . Ко всеобщему облегчению разъяснился наконец смысл постоянного на билетах запретительного штампа насчет фотосъемок летающего пальто, чтоб не разрушать доходную для махинаторов иллюзию чудесности. В свою очередь, шепотом выражалась надежда, что выявленный секрет, отныне ставший достоянием и столичной гласности, пооблегчит и судьбу Скуднова, симпатичного всем как раз своим мнимым потворством хоть какой-нибудь необыкновенности.
По отсутствию наличной родни старика похоронили в порядке санитарного мероприятия, в сопровождении казенной личности с портфелем. Письменно докладывая начальству о проведенном мероприятии, она сочла необходимым отметить, что засевший у себя в гостинице Дымков не провожал на кладбище своего шефа, якобы потратившего немало здоровья на приспособленье его к искусству балаганного чародейства. Впрочем, администрация клуба, согласно завещательному распоряжению в бумажнике покойного, своевременно вызвала его дочь с курорта, но из-за нелетной погоды рейс задержался на лишние сутки. Юлия сошла с самолета на третий день к сумеркам, когда все было кончено. Несмотря на телеграфное же уведомленье о прилете, никто не встретил ее в аэропорту, только косой тоскливый дождь. Вместо обещанного утром долговременного проясненья с переменной облачностью новые эшелоны туч и холода потащились с севера. В переполненном автобусе пахло кислятиной воспарения от мокрой одежды туземных пассажиров, тогда как и в поезде из гигиенической брезгливости Юлия брала себе отдельное купе. Час спустя она отправилась на розыски Дымкова. Артист Бамба помещался в отдельном апартаменте двумя этажами выше. Запертая изнутри дверь не поддавалась на стуки, хотя, судя по дыханью, в тот час за нею хозяин был дома. Пришлось пустить в ход парольные выраженья ласки, какими приманивают испуганное животное. В полутьме прихожей силуэтно на фоне вечернего окна и на вопросительный знак похожая чернела длинная знакомая фигура с головой набочок. Из невольной предосторожности гостья вошла не раньше, чем включился свет. Просто не верилось, что мало-мальски разумное существо способно так опуститься за трое неполных суток. Кроме мятой незастегнутой сорочки запоминались всклокоченные на темени волосы, но еще больше пугал одичавший взгляд из провалившихся в подлобье глазниц. Похоже, Дымков глаз не сомкнул все предыдущие ночи, и Юлию даже тронули немножко приведенные и некоторые другие приметы душевного потрясенья, отнесенные ею к утрате покойного отца. Не привыкшая утомлять себя чрезмерным вниманьем к переживаньям даже друзей, она преувеличивала и степень дымковского горя.
Он и действительно безвыходно отсидел здесь отмеченное время, без сна и еды, однако по совсем иной причине. Тогдашнее состояние его точней всего было бы обозначить как первую пока, сознательную и наедине, встречу с собственным своим телом. С момента своего появленья в Старо-Федосееве он еще ни разу не терял утешительной способности видеть его как бы извне, издалека, снаружи. Обязательная униформа людей, оно было ему в забавную новинку и первое время, пока не обносилось, даже доставляла удовольствие приятная степенность, все равно как новобранцу нравится его нарядный с иголочки мундир. В конце концов это и был необходимый физический инструмент для выполнения исторических предначертаний неба, в чем Дымков уже имел неоднократный случай усомниться. Но уже через месяц после старо-федосеевского воплощенья его стала пугать беспредельная власть тела над своим осчастливленным владельцем. Вынужденное в гастрольных поездках проживание рядом с Дюрсо, не имевшим обыкновения скрывать недуги гадкого возраста, изобиловало примерами – к каким унизительным уловкам приходится порою прибегать для поддержания если не уважения к своей особе, то хотя бы на людях человеческого достоинства. Прикинувшееся вначале исполнительным слугой, тело все чаще проявляло себя деспотическим господином. Оно уже не стеснялось в присутствии хозяина, как будто и являлось им самим, и больно огрызалось в случае неповиновенья. Безотлучно находясь при нем, оно не позволяло ему ускользнуть хоть ненадолго... Впрочем, описанные ощущенья объяснялись скорее повышенной чувствительностью ангела к происходившей внутри него физиологической перестройке, на деле же последнему все еще далеко было до той крайности, когда надо изобретать себе наиболее быстрый и безболезненный способ бегства. По наивности, он по-прежнему полагал, что, сойдя на землю посредством чрезвычайного уплотнения, сможет покинуть ее лишь через вольное во все стороны рассеяние, пока не достигнет своих естественных размеров в несколько парсеков ростом. Но и на достигнутом уровне пленения Дымкову случалось завидовать людям вкруг себя, всю жизнь не примечающим своей заживо разрушающейся ноши, пока не рухнут под ее тяжестью. При падении Дюрсо со стула у него не возникло и тени сомнения, что оборотистый старик снова спешит на выручку оплошавшего компаньона, вплоть до страха – не ушибся ли. Даже предвидел томительное объяснение впереди по поводу скандальных своих за вечер провинностей, последней в особенности, повторной и потому не имевшей никаких оправданий – кроме единственного, пожалуй, все длительнее и страшней возникавшего в мыслях. Неужели и в самом деле, в придачу к утраченным крыльям, под коими, к сведенью передовых мыслителей, разумеется свободное преодоление пространства и тяги земной, пришла очередь и за главным его, таким естественным раньше сокровищем. Итак, присущий ангелам дымковской категории дар малого творения отбирался у него все в ту же оплату полученного тела. Сознание происходящих в нем перемен отягчалось тем еще, что занавес все не опускался, хотя старик продолжал лежать минимум четвертую минуту, откуда понемножку вырисовывался истинный смысл не в меру затянувшегося притворства. Таким образом, к прибытию Юлии ангел Дымков, подобно принцу Гаутаме, успел пройти весь цикл посвящения в таинство жизни, только в знаменитой триаде последнего стадии недуга и дряхлости соответственно заменили еще более непонятные ему слезы и любовь, но обоих сильней всего потрясло зрелище смерти. Неуместная в тот раз, да и теперь еще державшаяся в его лице улыбка и выражала спазматический ужас перед неизбежным. Возможно, именно это недоступное бессмертным душевное состояние всегда мешало более плодотворному сотрудничеству человечества с небесами.
Несмотря на относительную давность скорбного происшествия, оно с паузами изнурительной апатии вновь и вновь повторялось в дымковском воображении. Мысленно привставая на цыпочки, он с пристальным интересом следил поверх толпы, как через зал уносили старика Дюрсо в его загадочную неизвестность: покачивался обострившийся белый нос и болталась в такт шагу свешенная с носилок рука. Впрочем, кое-что о дальнейшем было ему известно со слов квартирной хозяйки в Охапкове, которую будто по молодости лет расспрашивал с некоторых пор под предлогом любознательности, как оно происходило раньше, до революции. Простодушная русская баба, перехоронившая уйму родни на своем веку, она, мастерски подпершись локотком, описывала жильцу благолепный ритуал православного погребения в мельчайших подробностях, которые тот последовательно, с холодком в коленях примеривал на себя. Юлия застала недавнего полуприятеля в припадке свойственного детям страха, что если и с ним когда-нибудь случится то же самое, он не успеет своевременно выскочить из тела, то их закопают вместе в упаковочном ящике, потолок коего удушающе нависнет над самым его ртом. Когда минутой позже включили свет, то стало видно – чего стоили ангелу его трехдневные умозрительные упражнения. Робкая радость внезапной отсрочки засветилась у Дымкова во взоре при появленье гостьи, однако сознание какой-то тайной вины заставляло его дичиться, держаться поодаль и совсем как у ее любимого, тоже ужасно совестливого пойнтера, избегать прямого взгляда. Поэтому, прежде чем войти, она суховато посоветовала ангелу проветрить помещение и сама распахнула за собой дверь в коридор из прихожей – дать выход ворвавшемуся через окно сквозняку. «Словно в солдатском купе у вас здесь». В целях лучшего укрощения она вообще применяла к ангелу всякие пронзительные строгости, а время от времени, для установления интеллектуальной дистанции, пускала в ход непонятные ему слова, безотказно вгонявшие в краску беднягу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84