Флакон был рассчитан на пятьдесят доз, и использовать его нужно в течение одного-двух часов с момента разведения. Это и было причиной, собравшей довольно большую толпу жаждущих получить профилактический укольчик. Пора начинать! Выйдя на крыльцо, я объявила: «Все, кто на бешенство, погуляйте еще час, а остальные – в кабинет по очереди». День начался, работа закипела.
С первой прививкой покончили быстро, и, отметив проведенное мероприятие в ветеринарных паспортах, я с удовлетворением окинула взглядом поредевшую очередь. Оставалось еще человек, точнее, собак тридцать–сорок.
И тут мое внимание привлекла машина, завернувшая во двор лечебницы, отчаянно сигналя. «Судя по всему, что-то срочное», – только и успела подумать я. А из машины уже кое-как вытаскивали подобие носилок, на которых, скрючившись, лежал доберман. Собака не просто скулила, она вопила истошным голосом, ни на секунду не закрывая пасти. Пожалуй, никогда больше я не слышала таких воплей. Они, как хлыстом, били по нервам всех собравшихся и по моим в том числе. Носилки остались около машины, а хозяин бросился ко мне. Очередь ожидавших прививки замерла, с сочувствием и любопытством глядя на сжавшееся в комок черно-подпалое тело. Собака лежала на боку в напряженной, неестественной позе. Сначала я подумала, что ее сбила машина, но только на мгновение, потому что, когда я взглянула на живот, все стало ясно: на белой линии четко вздувался желвак размером с большое яблоко, уже успевший принять противный синюшный оттенок. «Грыжа и, похоже, ущемленная, а значит, срочная операция… Вот и дождалась боевого крещения», – проносились мысли в моей голове. Вой собаки и ее обезумевшие от боли глаза не оставляли времени. Кинув на ходу очереди: «Ждите! Мне нужно два часа», – я распахнула двери и несколько добровольных помощников уже втаскивали носилки в хирургический кабинет. Как просто все было бы сейчас. Но тогда… Для наркоза применялся аминазин, а он подействовал бы через двадцать–тридцать минут, но этот препарат не был рассчитан для глубокого наркоза, а холерики доберманы вообще входили в него совершенно непредсказуемо. И для того, чтобы быстро снять боль, оставалось только старое испытанное средство – обколоть грыжу по периметру новокаином. Хорошо, что гладкошерстная собака, времени выстригать шерсть на операционном столе не было. Новокаин уже начал действовать – вой перешел в тихое поскуливание. Глаза несчастной псины, их выражение стало спокойнее. Аминазин тоже введен. Было еще минут пятнадцать на подготовку. Я оценивающе оглядела хозяина. Раньше было не до него. Со скидкой на растерзанный и растерянный вид (на его месте почти у любого бывает точно такой же) он производил вполне приятное впечатление.
– Вы как, крови боитесь? – спросила я, понимая, что все равно ему придется мне помогать. Все санитары уехали с главным, ждать нельзя и выбора нет.
– Да вроде нет. Когда-то был сандружинником, – услышала я храбрый ответ. Так мне, по крайней мере, тогда показалось.
– Тогда начинаем. Только наденьте халат! Привязав уже спокойно вытянувшуюся собаку в нужной позе к хирургическому столу, я включила бестеневую лампу и принялась за работу. Оставшаяся за дверьми очередь частью рассосалась – кто-то решил не ждать, но большинство устроилось в холле лечебницы. Собаки быстро угомонились, а хозяева, судя по всему, затеяли сеанс «собачьих» рассказов. Краем уха я слышала взрывы смеха через неплотно закрытую дверь кабинета. Короче, в холле явно было все в порядке и даже весело. Все-таки собачники – специфическая братия!
У нас в хирургии тоже было нескучно: обработав подготовленное операционное поле йодом, я взялась за скальпель. Боялась? Еще как! Но отступать некуда, я все равно одна, куда-то еще везти собаку уже поздно, и довольно решительно я сделала разрез. Показались первые капельки крови, и уже куда-то делись страх и неуверенность. Ведь не боги же горшки обжигают! Довольно быстро я освободила доступ к грыжевому кольцу и увидела синеватую петлю кишечника, вывалившуюся из брюшины. Именно она и была виновницей такой сильной болевой реакции у собаки. А, если не успеть с оказанием помощи, могла послужить и причиной гибели собаки. Вправить эту «красавицу» обратно удалось, несмотря на мои тайные опасения, довольно легко, значит, половина дела сделана. Оставалось только зашить послойно брюшину, мышцы и кожу. Я тихонько перевела дух, потому что дальнейшее мне было хорошо знакомо и не грозило неожиданностями. Протянув руку за иглой, я мимоходом взглянула на хозяина… и похолодела! Его лицо было белым, как мой стерильный хирургический халат, только еще с синеватым оттенком, губы дрожали, а остановившийся на какой-то только ему известной точке взгляд красноречиво свидетельствовал о том, что до обморока оставались секунды. «Только не сейчас!» – взмолилась мысленно я, но… Он сделал шаг от стола и, как в замедленном кино, сполз вниз, сложился на полу и больше не двигался. «Глубокий обморок, – как-то удивительно спокойно констатировала я, – пусть полежит: я не могу оставить собаку, а позвать все равно некого. Сначала закончим шить, а потом руки и до него дойдут». До сих пор не могу понять, почему я так спокойно отреагировала на его обморок! Может быть, потому, что еще в студенческие годы сама вот так же «сломалась», когда ассистировала на самой первой своей операции. Уже много позже меня не раз пробирал мороз по поводу того, что могло случиться с самим хозяином, но не тогда! Я не останавливалась и в одиночестве один за другим накладывала швы. Их было немного, и очередь последнего наступила быстро. А как там наш хозяин? Ага! Ресницы слегка вздрагивают, чуть порозовел: тоже возвращается.
Дверь кабинета приоткрылась, и я увидела Сэма. За операцией я и не услышала, как он вернулся, хотя старенький движок его автомобиля стрелял выхлопными газами, как на праздничном салюте. Оглядев нашу живописную компанию, подумав немного, он изрек: «А что это вы тут делаете?» Да уж! Только начальство может задавать такие глупые вопросы, хотя… Я тоже огляделась. Мирно посапывая, спала собака, ее хозяин, еще не пришедший окончательно в себя, распластался на кафельном полу, а я тампоном оттирала кровь с рук. Вообще-то вопрос не так уж и глуп. Вряд ли я когда-нибудь узнаю, о чем и что подумал главный. А было бы интересно: каким бы занудой он ни был, а чувством юмора его Бог не обидел. Причем весьма оригинальным! Но его голова исчезла из дверного проема так же быстро, как и появилась, притом абсолютно молча. В кабинете обстановка почти не изменилась: хозяин добермана все так же лежал на полу, только теперь он недоуменно хлопал глазами, видимо, еще до конца не осознавая происшедшее, а я продолжала отмывать руки.
Сэм тем временем возвратился с бабульками-санитарками. Они, взгромоздив не без труда тело хозяина на носилки, осторожно вытащили их в вестибюль… Там мгновенно наступила гробовая тишина. Доберманша уже выходила из наркоза, поэтому я сняла ее со стола. Она, пошатываясь, очень медленно тоже направилась к выходу из кабинета. Замыкала шествие я. На весь этот торжественный «вынос-выход» оторопело и молча взирала очередь, пока кто-то не произнес:
– Чудные дела, господи! Оперировали собаку, а вынесли хозяина. Доктор, как это?
Звякнули от хохота стекла на окнах. Хохотали все. По-моему, даже собаки…
Через десять дней появился хозяин с весело бежавшей псиной. Все отлично зажило. Швы сняли.
– Обо мне по городу уже анекдоты ходят, что, дескать, меня вместо собаки оперировали в собачьей клинике, – смущенно улыбнулся он, – даже жене задают вопросы, что это твоему мужу отрезали в ветеринарной лечебнице?
– Подумаешь, важность какая! Поговорят и перестанут.
– Вряд ли. По крайней мере, не скоро! Ведь я… – И он назвал такую должность, что пришла моя очередь замолчать минут на пять. Мое замешательство его явно обрадовало и развеселило.
– Спасибо! Хоть я и не специалист, но, по-моему, прекрасная работа.
– Представьте, я думаю так же, – ответно улыбнулась и я.
А вообще-то он оказался прав. Спустя несколько лет эта история вернулась ко мне совершенно с другого конца Москвы и, разумеется, с многочисленными добавлениями . А я не смогла удержаться от желания восстановить справедливость. Так и появился этот рассказ.
Люсенька
Эта история скорее смешная. Героиней на этот раз будет тигровый бультерьер с прелестным именем Люсиль.
У Люськи сложная судьба, она не сразу нашла себе хозяина, и, прежде чем обосноваться на постоянном месте жительства, она успела поменять нескольких. Ее личной вины в том не было. Она обладала прекрасным, уравновешенным характером. А внешность? Буль есть буль! И сейчас найдется немного желающих утверждать, что бультерьеры – эталоны собачьей красоты. Но любой из них почти наверняка способен внушить к себе уважение. Люська, несмотря на перипетии своей судьбы, была весела, жизнерадостна и на удивление доверчива ко всему человеческому роду. В одном доме у кого-то обнаружилась аллергия на собачью шерсть, в другом – не смогли разглядеть за пугающей внешностью удивительно доброжелательный и благодарный характер, пока я наконец твердой рукой не воспользовалась авторитетом заводчика и решила сама искать ей хозяина или оставить ее у себя. Но в моем доме она все-таки не появилась – хозяин нашелся и для нее.
Третий, он же последний хозяин бульки – очень приятный мужчина средних лет и средней комплекции, но высокого положения. Первопричиной его решения (взять Люську) была редкость и экзотичность этой породы. Но в первую же встречу они мгновенно нашли общий язык, причем до такой степени, что жена не на шутку заревновала. Слава богу, что женщина не поставила мужа перед выбором: привязанность Владимира Владимировича к Люсе (дочке) была так велика, что однозначность решения не вызывала сомнений – собака. И, конечно, у Люсеньки обязательно должны быть детки (а у него – внучатки). Я с трудом сохраняла серьезную мину на лице, видя, с какой ответственностью выбираются «женихи» для Люськи. На редкость забавно было видеть Владимира Владимировича в роли свахи. Наконец все «технические» детали были решены, и располневший Люськин живот с каждым днем все более явно указывал, что вскоре нам предстоят приятные волнения. Казалось, все было предусмотрено, но… Начинаются роды в ночь, ломается моя машина. Елена – жена Владимира Владимировича, спешно выезжает на своей, справедливо полагая, что ни одно такси поздно вечером меня не повезет за город… В общем, не везет, так не везет по полной программе.
Бультерьеры рожают, как правило, трудно и долго. Объясняется это легко: крупные щенки с крупными головами, очень мощная мускулатура у матери, которая скорее мешает, чем помогает. Короче, очень часто роды заканчиваются кесаревым сечением. Этого мы боялись больше всего, особенно владельцы, а я – за компанию с ними. К приезду Елены я была уже полностью готова ко всему и к кесареву сечению тоже. Наготове у дверей стояли в виде осязаемого свидетельства готовности кейс и спортивная сумка, начиненные лекарствами и инструментами.
Интересно, сейчас кто-нибудь помнит МКАД такой, какой она была лет двадцать назад? Мало таких? И слава богу! Однако благодаря «той» поездке я ее запомнила навсегда. Еще садясь в машину, я с некоторой долей сомнения взглянула на Елену, но промолчала, А ее вид настораживал… Значительная небрежность в одежде вполне соответствовала ситуации, но это было еще далеко не все – Лену трясло, как в лихорадке. Устраиваясь рядом с ней на сиденье, я попыталась пошутить:
– Ты часом сама рожать не собираешься?
– Ох, хоть ты душу не трави! Лучше бы я сама рожала! – затравленно ответила она и резко надавила на газ. Еще раз взглянув на нее, я вручила свою душу и тело Богу и съежилась на переднем сиденье. Машина понеслась сломя голову, и в считанные минуты мы уже были на Кольцевой. Тут мы обе без слов поняли, что быстро проехать не получится по причине несусветной пробки – очередная авария… Прошло немало времени, а мы все еще ползли со скоростью черепахи. Меня уже тоже слегка потряхивало, потому что, по всем расчетам, мы успевали только… в общем, черт знает, к чему мы успевали!
Загородный дом сиял всеми огнями, как в большой праздник, что нас это ох как не обрадовало! Кое-как припарковав машину, мы с Еленой вбежали в дом и стали подниматься по лестнице на второй этаж, ожидая любых неприятностей. Спустя минуту перед нами появилась Люська: морда озабоченно взволнованная. Внимательно уставившись на нас, она коротко рявкнула «Мгау-гау!» и опрометью кинулась куда-то вглубь. Мы с Еленой почему-то без перевода мгновенно поняли, что надо идти, и причем быстро. Буквально пролетев несколько комнат вслед за собакой, мы замерли на пороге самой дальней, оценивая увиденную картину: Владимир Владимирович с закатанными рукавами почему-то женского халата и по локоть испачканными кровью руками обессиленно сидел в кресле и что-то обреченно глотал из рюмки (сердечные капли, как выяснилось потом). А булька торопливо собирала в кучу на шкуре медведя пять маленьких комочков, которые при этом пронзительно вопили. Факт был налицо – роды закончились. Мы, конечно, опоздали… Подробности происшедшего в наше отсутствие действа мы узнали от «главного акушера», то есть вынужденного им стать Владимира Владимировича. А первый вопрос мы с супругой задали одновременно:
– Ты (вы) же ничего о родах не знаешь(ете)?
– Курьи головы! Разве на вас можно положиться. Все приходится делать самому, – уже уверенным, но еще слегка дрожащим голосом ответствовал он, устраиваясь в кресле поудобнее.
Мы с Еленой переглядываемся и понимаем, что нас ждет очень живописный рассказ.
Отправив жену за врачом и оставшись один, Владимир Владимирович мирно устроился в кресле с рюмочкой коньяка и с полной уверенностью, что он обеспечил себе место зрителя в первом ряду партера. А между тем процесс шел своим чередом. Люсиль беспокоилась, тяжело дышала, временами начинала из шкуры на полу строить себе гнездо, вернее, рыть нору, с сомнением поглядывая на свою работу, чтобы через несколько минут найти в ней изъяны и опять, и опять приниматься за их исправление. Время шло, нас все не было. Теперь уже волновалась не только собака. Люся несколько раз подходила к Владимиру Владимировичу, но по его растерянному виду в конце концов поняла, что меры надо принимать самой… Мелкая дрожь сменилась на сильные, хорошо видные тянущие движения тела, а хозяин в растерянности сидел и смотрел то на бультерьера, то на рюмку с коньяком, все еще полную. А тем веменем прошла еще одна мощная волна по телу Люси. Она подскочила к любимому хозяину, разразилась оглушительным, требовательным лаем и повернулась к нему, как он выразился, задним фасадом. О ужас! Головка щенка уже высунулась наружу и, как ему показалось (а может, и нет), высунула ярко розовый язык. Несчастная мамаша выразительно отвела в сторону хвост и еще более выразительно посмотрела на хозяина. Смысл взгляда был предельно ясен: помогай, я больше не могу!
– Представляете, я тащу, а оно мне палец пытается укусить и пищит. Вытащить-то вытащил, а что дальше делать – черт его знает. Отдал Люське. Дальше она сама разобралась, а попутно мне руки вылизала. Потом щенку что-то отгрызла, съела и на меня смотрит. – Рассказ ненадолго прерывается по причине глотка из рюмки, но уже, по-моему, с коньяком, а не с каплями Вотчала.
– Ну а дальше? – торопим мы.
– Дальше процесс пошел, как по конвейеру. Я вытаскиваю, а она подхватывает. – Счастливого хозяина ну просто раздувает от гордости. И хотя для меня ощущение новизны родового процесса давно уже не новость, мне очень хорошо знакомо это состояние гордости от удачно проведенного дела.
Лена еще продолжает любопытствовать, а во мне проснулся профессионализм:
– Владимир Владимирович, хоть руки-то вымыли?
– А как же, – с победоносным взглядом услышала я в ответ. – Коньяком!
Лена начинает потихоньку сползать с кресла куда-то вниз, давясь беззвучным хохотом.
– А это что? – спрашиваю я, показывая на халат, основательно запачканный кровью и плодными водами, уже принявшими зеленоватую окраску, забавными разводами, расплывшимися на тонкой ткани.
– Ну… Так же положено, – немного смутился новоявленный акушер.
Откуда-то снизу слышится Еленин судорожный всхлип:
– О! Это же мой лучший пеньюар…
Не обращая на нас никакого внимания, уютно расположившись в окружении детенышей, Люська умиротворенно жмурилась и время от времени подталкивала щенков поближе к соскам. Разбуженные мамашей детки возмущенно вопили, но, найдя полный молока сосок, замолкали, и до нас доносилось аппетитное чмоканье: недавно начавшаяся жизнь уже начинала входить в свою колею. Так и должно быть! Как же иначе-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
С первой прививкой покончили быстро, и, отметив проведенное мероприятие в ветеринарных паспортах, я с удовлетворением окинула взглядом поредевшую очередь. Оставалось еще человек, точнее, собак тридцать–сорок.
И тут мое внимание привлекла машина, завернувшая во двор лечебницы, отчаянно сигналя. «Судя по всему, что-то срочное», – только и успела подумать я. А из машины уже кое-как вытаскивали подобие носилок, на которых, скрючившись, лежал доберман. Собака не просто скулила, она вопила истошным голосом, ни на секунду не закрывая пасти. Пожалуй, никогда больше я не слышала таких воплей. Они, как хлыстом, били по нервам всех собравшихся и по моим в том числе. Носилки остались около машины, а хозяин бросился ко мне. Очередь ожидавших прививки замерла, с сочувствием и любопытством глядя на сжавшееся в комок черно-подпалое тело. Собака лежала на боку в напряженной, неестественной позе. Сначала я подумала, что ее сбила машина, но только на мгновение, потому что, когда я взглянула на живот, все стало ясно: на белой линии четко вздувался желвак размером с большое яблоко, уже успевший принять противный синюшный оттенок. «Грыжа и, похоже, ущемленная, а значит, срочная операция… Вот и дождалась боевого крещения», – проносились мысли в моей голове. Вой собаки и ее обезумевшие от боли глаза не оставляли времени. Кинув на ходу очереди: «Ждите! Мне нужно два часа», – я распахнула двери и несколько добровольных помощников уже втаскивали носилки в хирургический кабинет. Как просто все было бы сейчас. Но тогда… Для наркоза применялся аминазин, а он подействовал бы через двадцать–тридцать минут, но этот препарат не был рассчитан для глубокого наркоза, а холерики доберманы вообще входили в него совершенно непредсказуемо. И для того, чтобы быстро снять боль, оставалось только старое испытанное средство – обколоть грыжу по периметру новокаином. Хорошо, что гладкошерстная собака, времени выстригать шерсть на операционном столе не было. Новокаин уже начал действовать – вой перешел в тихое поскуливание. Глаза несчастной псины, их выражение стало спокойнее. Аминазин тоже введен. Было еще минут пятнадцать на подготовку. Я оценивающе оглядела хозяина. Раньше было не до него. Со скидкой на растерзанный и растерянный вид (на его месте почти у любого бывает точно такой же) он производил вполне приятное впечатление.
– Вы как, крови боитесь? – спросила я, понимая, что все равно ему придется мне помогать. Все санитары уехали с главным, ждать нельзя и выбора нет.
– Да вроде нет. Когда-то был сандружинником, – услышала я храбрый ответ. Так мне, по крайней мере, тогда показалось.
– Тогда начинаем. Только наденьте халат! Привязав уже спокойно вытянувшуюся собаку в нужной позе к хирургическому столу, я включила бестеневую лампу и принялась за работу. Оставшаяся за дверьми очередь частью рассосалась – кто-то решил не ждать, но большинство устроилось в холле лечебницы. Собаки быстро угомонились, а хозяева, судя по всему, затеяли сеанс «собачьих» рассказов. Краем уха я слышала взрывы смеха через неплотно закрытую дверь кабинета. Короче, в холле явно было все в порядке и даже весело. Все-таки собачники – специфическая братия!
У нас в хирургии тоже было нескучно: обработав подготовленное операционное поле йодом, я взялась за скальпель. Боялась? Еще как! Но отступать некуда, я все равно одна, куда-то еще везти собаку уже поздно, и довольно решительно я сделала разрез. Показались первые капельки крови, и уже куда-то делись страх и неуверенность. Ведь не боги же горшки обжигают! Довольно быстро я освободила доступ к грыжевому кольцу и увидела синеватую петлю кишечника, вывалившуюся из брюшины. Именно она и была виновницей такой сильной болевой реакции у собаки. А, если не успеть с оказанием помощи, могла послужить и причиной гибели собаки. Вправить эту «красавицу» обратно удалось, несмотря на мои тайные опасения, довольно легко, значит, половина дела сделана. Оставалось только зашить послойно брюшину, мышцы и кожу. Я тихонько перевела дух, потому что дальнейшее мне было хорошо знакомо и не грозило неожиданностями. Протянув руку за иглой, я мимоходом взглянула на хозяина… и похолодела! Его лицо было белым, как мой стерильный хирургический халат, только еще с синеватым оттенком, губы дрожали, а остановившийся на какой-то только ему известной точке взгляд красноречиво свидетельствовал о том, что до обморока оставались секунды. «Только не сейчас!» – взмолилась мысленно я, но… Он сделал шаг от стола и, как в замедленном кино, сполз вниз, сложился на полу и больше не двигался. «Глубокий обморок, – как-то удивительно спокойно констатировала я, – пусть полежит: я не могу оставить собаку, а позвать все равно некого. Сначала закончим шить, а потом руки и до него дойдут». До сих пор не могу понять, почему я так спокойно отреагировала на его обморок! Может быть, потому, что еще в студенческие годы сама вот так же «сломалась», когда ассистировала на самой первой своей операции. Уже много позже меня не раз пробирал мороз по поводу того, что могло случиться с самим хозяином, но не тогда! Я не останавливалась и в одиночестве один за другим накладывала швы. Их было немного, и очередь последнего наступила быстро. А как там наш хозяин? Ага! Ресницы слегка вздрагивают, чуть порозовел: тоже возвращается.
Дверь кабинета приоткрылась, и я увидела Сэма. За операцией я и не услышала, как он вернулся, хотя старенький движок его автомобиля стрелял выхлопными газами, как на праздничном салюте. Оглядев нашу живописную компанию, подумав немного, он изрек: «А что это вы тут делаете?» Да уж! Только начальство может задавать такие глупые вопросы, хотя… Я тоже огляделась. Мирно посапывая, спала собака, ее хозяин, еще не пришедший окончательно в себя, распластался на кафельном полу, а я тампоном оттирала кровь с рук. Вообще-то вопрос не так уж и глуп. Вряд ли я когда-нибудь узнаю, о чем и что подумал главный. А было бы интересно: каким бы занудой он ни был, а чувством юмора его Бог не обидел. Причем весьма оригинальным! Но его голова исчезла из дверного проема так же быстро, как и появилась, притом абсолютно молча. В кабинете обстановка почти не изменилась: хозяин добермана все так же лежал на полу, только теперь он недоуменно хлопал глазами, видимо, еще до конца не осознавая происшедшее, а я продолжала отмывать руки.
Сэм тем временем возвратился с бабульками-санитарками. Они, взгромоздив не без труда тело хозяина на носилки, осторожно вытащили их в вестибюль… Там мгновенно наступила гробовая тишина. Доберманша уже выходила из наркоза, поэтому я сняла ее со стола. Она, пошатываясь, очень медленно тоже направилась к выходу из кабинета. Замыкала шествие я. На весь этот торжественный «вынос-выход» оторопело и молча взирала очередь, пока кто-то не произнес:
– Чудные дела, господи! Оперировали собаку, а вынесли хозяина. Доктор, как это?
Звякнули от хохота стекла на окнах. Хохотали все. По-моему, даже собаки…
Через десять дней появился хозяин с весело бежавшей псиной. Все отлично зажило. Швы сняли.
– Обо мне по городу уже анекдоты ходят, что, дескать, меня вместо собаки оперировали в собачьей клинике, – смущенно улыбнулся он, – даже жене задают вопросы, что это твоему мужу отрезали в ветеринарной лечебнице?
– Подумаешь, важность какая! Поговорят и перестанут.
– Вряд ли. По крайней мере, не скоро! Ведь я… – И он назвал такую должность, что пришла моя очередь замолчать минут на пять. Мое замешательство его явно обрадовало и развеселило.
– Спасибо! Хоть я и не специалист, но, по-моему, прекрасная работа.
– Представьте, я думаю так же, – ответно улыбнулась и я.
А вообще-то он оказался прав. Спустя несколько лет эта история вернулась ко мне совершенно с другого конца Москвы и, разумеется, с многочисленными добавлениями . А я не смогла удержаться от желания восстановить справедливость. Так и появился этот рассказ.
Люсенька
Эта история скорее смешная. Героиней на этот раз будет тигровый бультерьер с прелестным именем Люсиль.
У Люськи сложная судьба, она не сразу нашла себе хозяина, и, прежде чем обосноваться на постоянном месте жительства, она успела поменять нескольких. Ее личной вины в том не было. Она обладала прекрасным, уравновешенным характером. А внешность? Буль есть буль! И сейчас найдется немного желающих утверждать, что бультерьеры – эталоны собачьей красоты. Но любой из них почти наверняка способен внушить к себе уважение. Люська, несмотря на перипетии своей судьбы, была весела, жизнерадостна и на удивление доверчива ко всему человеческому роду. В одном доме у кого-то обнаружилась аллергия на собачью шерсть, в другом – не смогли разглядеть за пугающей внешностью удивительно доброжелательный и благодарный характер, пока я наконец твердой рукой не воспользовалась авторитетом заводчика и решила сама искать ей хозяина или оставить ее у себя. Но в моем доме она все-таки не появилась – хозяин нашелся и для нее.
Третий, он же последний хозяин бульки – очень приятный мужчина средних лет и средней комплекции, но высокого положения. Первопричиной его решения (взять Люську) была редкость и экзотичность этой породы. Но в первую же встречу они мгновенно нашли общий язык, причем до такой степени, что жена не на шутку заревновала. Слава богу, что женщина не поставила мужа перед выбором: привязанность Владимира Владимировича к Люсе (дочке) была так велика, что однозначность решения не вызывала сомнений – собака. И, конечно, у Люсеньки обязательно должны быть детки (а у него – внучатки). Я с трудом сохраняла серьезную мину на лице, видя, с какой ответственностью выбираются «женихи» для Люськи. На редкость забавно было видеть Владимира Владимировича в роли свахи. Наконец все «технические» детали были решены, и располневший Люськин живот с каждым днем все более явно указывал, что вскоре нам предстоят приятные волнения. Казалось, все было предусмотрено, но… Начинаются роды в ночь, ломается моя машина. Елена – жена Владимира Владимировича, спешно выезжает на своей, справедливо полагая, что ни одно такси поздно вечером меня не повезет за город… В общем, не везет, так не везет по полной программе.
Бультерьеры рожают, как правило, трудно и долго. Объясняется это легко: крупные щенки с крупными головами, очень мощная мускулатура у матери, которая скорее мешает, чем помогает. Короче, очень часто роды заканчиваются кесаревым сечением. Этого мы боялись больше всего, особенно владельцы, а я – за компанию с ними. К приезду Елены я была уже полностью готова ко всему и к кесареву сечению тоже. Наготове у дверей стояли в виде осязаемого свидетельства готовности кейс и спортивная сумка, начиненные лекарствами и инструментами.
Интересно, сейчас кто-нибудь помнит МКАД такой, какой она была лет двадцать назад? Мало таких? И слава богу! Однако благодаря «той» поездке я ее запомнила навсегда. Еще садясь в машину, я с некоторой долей сомнения взглянула на Елену, но промолчала, А ее вид настораживал… Значительная небрежность в одежде вполне соответствовала ситуации, но это было еще далеко не все – Лену трясло, как в лихорадке. Устраиваясь рядом с ней на сиденье, я попыталась пошутить:
– Ты часом сама рожать не собираешься?
– Ох, хоть ты душу не трави! Лучше бы я сама рожала! – затравленно ответила она и резко надавила на газ. Еще раз взглянув на нее, я вручила свою душу и тело Богу и съежилась на переднем сиденье. Машина понеслась сломя голову, и в считанные минуты мы уже были на Кольцевой. Тут мы обе без слов поняли, что быстро проехать не получится по причине несусветной пробки – очередная авария… Прошло немало времени, а мы все еще ползли со скоростью черепахи. Меня уже тоже слегка потряхивало, потому что, по всем расчетам, мы успевали только… в общем, черт знает, к чему мы успевали!
Загородный дом сиял всеми огнями, как в большой праздник, что нас это ох как не обрадовало! Кое-как припарковав машину, мы с Еленой вбежали в дом и стали подниматься по лестнице на второй этаж, ожидая любых неприятностей. Спустя минуту перед нами появилась Люська: морда озабоченно взволнованная. Внимательно уставившись на нас, она коротко рявкнула «Мгау-гау!» и опрометью кинулась куда-то вглубь. Мы с Еленой почему-то без перевода мгновенно поняли, что надо идти, и причем быстро. Буквально пролетев несколько комнат вслед за собакой, мы замерли на пороге самой дальней, оценивая увиденную картину: Владимир Владимирович с закатанными рукавами почему-то женского халата и по локоть испачканными кровью руками обессиленно сидел в кресле и что-то обреченно глотал из рюмки (сердечные капли, как выяснилось потом). А булька торопливо собирала в кучу на шкуре медведя пять маленьких комочков, которые при этом пронзительно вопили. Факт был налицо – роды закончились. Мы, конечно, опоздали… Подробности происшедшего в наше отсутствие действа мы узнали от «главного акушера», то есть вынужденного им стать Владимира Владимировича. А первый вопрос мы с супругой задали одновременно:
– Ты (вы) же ничего о родах не знаешь(ете)?
– Курьи головы! Разве на вас можно положиться. Все приходится делать самому, – уже уверенным, но еще слегка дрожащим голосом ответствовал он, устраиваясь в кресле поудобнее.
Мы с Еленой переглядываемся и понимаем, что нас ждет очень живописный рассказ.
Отправив жену за врачом и оставшись один, Владимир Владимирович мирно устроился в кресле с рюмочкой коньяка и с полной уверенностью, что он обеспечил себе место зрителя в первом ряду партера. А между тем процесс шел своим чередом. Люсиль беспокоилась, тяжело дышала, временами начинала из шкуры на полу строить себе гнездо, вернее, рыть нору, с сомнением поглядывая на свою работу, чтобы через несколько минут найти в ней изъяны и опять, и опять приниматься за их исправление. Время шло, нас все не было. Теперь уже волновалась не только собака. Люся несколько раз подходила к Владимиру Владимировичу, но по его растерянному виду в конце концов поняла, что меры надо принимать самой… Мелкая дрожь сменилась на сильные, хорошо видные тянущие движения тела, а хозяин в растерянности сидел и смотрел то на бультерьера, то на рюмку с коньяком, все еще полную. А тем веменем прошла еще одна мощная волна по телу Люси. Она подскочила к любимому хозяину, разразилась оглушительным, требовательным лаем и повернулась к нему, как он выразился, задним фасадом. О ужас! Головка щенка уже высунулась наружу и, как ему показалось (а может, и нет), высунула ярко розовый язык. Несчастная мамаша выразительно отвела в сторону хвост и еще более выразительно посмотрела на хозяина. Смысл взгляда был предельно ясен: помогай, я больше не могу!
– Представляете, я тащу, а оно мне палец пытается укусить и пищит. Вытащить-то вытащил, а что дальше делать – черт его знает. Отдал Люське. Дальше она сама разобралась, а попутно мне руки вылизала. Потом щенку что-то отгрызла, съела и на меня смотрит. – Рассказ ненадолго прерывается по причине глотка из рюмки, но уже, по-моему, с коньяком, а не с каплями Вотчала.
– Ну а дальше? – торопим мы.
– Дальше процесс пошел, как по конвейеру. Я вытаскиваю, а она подхватывает. – Счастливого хозяина ну просто раздувает от гордости. И хотя для меня ощущение новизны родового процесса давно уже не новость, мне очень хорошо знакомо это состояние гордости от удачно проведенного дела.
Лена еще продолжает любопытствовать, а во мне проснулся профессионализм:
– Владимир Владимирович, хоть руки-то вымыли?
– А как же, – с победоносным взглядом услышала я в ответ. – Коньяком!
Лена начинает потихоньку сползать с кресла куда-то вниз, давясь беззвучным хохотом.
– А это что? – спрашиваю я, показывая на халат, основательно запачканный кровью и плодными водами, уже принявшими зеленоватую окраску, забавными разводами, расплывшимися на тонкой ткани.
– Ну… Так же положено, – немного смутился новоявленный акушер.
Откуда-то снизу слышится Еленин судорожный всхлип:
– О! Это же мой лучший пеньюар…
Не обращая на нас никакого внимания, уютно расположившись в окружении детенышей, Люська умиротворенно жмурилась и время от времени подталкивала щенков поближе к соскам. Разбуженные мамашей детки возмущенно вопили, но, найдя полный молока сосок, замолкали, и до нас доносилось аппетитное чмоканье: недавно начавшаяся жизнь уже начинала входить в свою колею. Так и должно быть! Как же иначе-то?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29