будто
раскуривал воображаемую трубку.
- Не знаю!- распахнул ладонь. - Самому смешно: могу
пересказать: вот это говорил я, а это говорил он. А что в
результате, понял ли он меня, договорились ли мы о чем-нибудь...
Монгольский божок. Многомудрый Будда.
- Запись я прослушал, - кивнул Парвис.- В чем-то согласен с
тобой... А вы что скажете, князь? - повернулся он к Голицыну.
- Мне показалось, что Евгений Александрович в самом начале
сообщил ему нечто, совершенно его уничтожившее. И всю беседу он
просто не замечал нас, думая о том, своем.
- Так, Женя?
- Как вариант. С другой стороны, вполне может статься, что
ничего нового мы ему не сказали, и он просто был вынужден нас
терпеть из вежливости...
За ними закрылась дверь, Громов пытался сказать что-то, Глеб
оборвал: потом. Иван, пожалуйста: никого не пускай. Хоть
наследник, хоть сам Господь Бог... В голове шумело и ноги не
держали - как после большой кружки водки.
Значит, так, да? Значит, без выбора?
Он метался по собственной памяти - и не находил запертых
дверей. Все стало на места.
Вот почему отец позволил себя так бездарно убить. Не вынес
проклятой предопределенности. Но к него был на подхвате - я.
Спасибо, папа. А у меня, значит, на подхвате - Билли...
Ледяную иголку загнало в грудь. От жалости... и нежности...
Светлая, ты меня слышишь? Я был дурак... я ошибался... я не
понял, я не знал тогда, что к чему... Как, наверное, тебя обидела
моя холодность. Стремление держать тебя на дистанции. А я - весь
сгорал внутри...
Понимаешь, то, что всплыло во мне тогда, давным-давно... мы
уже расстались с тобой... я не понимаю, как идет время: в первый
раз мы расстались позавчера, во второй - секунду назад,- а тому,
что во мне поселилось и все более меня себе подчиняет - тому
много лет, больше, чем мне... странно, не правда ли? Но так и
есть: в нем груз тысячелетий, память тысячелетий, пыль и труха
тысячелетий... Так вот: тогда, давным-давно, я понял, что могу
достичь в этой жизни всего абсолютно - но должен буду заплатить
потерей самого для меня дорогого. А для меня не было ничего
дороже - тебя... И я начал откупаться от рока. Я... нет, я не
скажу, что я делал. И чего не делал. Как я притворялся, как я
кривлялся перед судьбой... А оказалось - я просто не так
истолковал то, что прозвучало во мне.
Прости еще раз: но я был гораздо глупее и неразумнее, чем
стал сейчас. Стал - ценой страшных потерь.
Я странным образом почти всеведущ. Не то, чтобы я узнавал о
событиях, происходящих где-то далеко, или читал мысли, или
предвидел завтра - нет. Но я знаю, что значат события,
происходящие далеко, и могу понять, чем живет человек, и кто
произведет на свет завтрашний день... Мне нужно лишь особым
образом сосредоточиться - и я получу ответ практически на любой
вопрос. Поэтому я почти всемогущ: я знаю, на какие рычаги
налечь, чтобы началось то или иное действо. Я смогу, если захочу,
подчинить себе несметные толпы...
Я боюсь толп. Я ненавижу это знание, приходящее ниоткуда...
от вымерших предков, от чудовищ, которых любимым занятием было
художественное вырезание по мозгу...
И - пока не кончится это безумие, я не допущу, чтобы ты и
Билли находились где-то рядом со мной - потому что безумие
заразно...
...Светлая, ты не представляешь себе, какая это мука: знать,
что ты есть - и не иметь ни малой возможности дотронуться до
тебя...
Те, кто писал наши роли, предназначили тебе быть Офелией.
Никогда, слышишь? Никогда!..
Я быстро доиграю свою до кульминации - и сорву спектакль.
Финал будет мой.
Пусть для этого понадобится поджечь театр... Да, театр.
Тем более, что наводнение уже готово начаться.
...Как хорошо было мне, молодому дурню, убежденному, что мир
бескраен и сложен, и непревосходим - барахтаться в нем, плыть по
воле волн и по своей, и верить, что в этом и есть свобода! А
потом вдруг все кончилось, я увидел изнанку, эти грязные
изношенные шестерни, эти дырчатые ленты и диски с гвоздиками, и
если дернуть здесь, то обрушится вон та гора, если нажать тут,
то не проснется вон тот человек. И прочесть свою роль,
расписанную на годы вперед, и узнать, что недавнее счастье - это
только шесть дырочек, расположенных уступом, а ночные разговоры
написаны давно - и для многих сразу... и вообще это мы только
думаем, что сами что-то чувствуем, думаем, говорим - нет, просто
крутятся громадные колеса, цепляя штырьками за звучащие
пружинки... А когда начинаешь это понимать и видеть - остается
лишь один путь, достойный человека... если и он, конечно, не
запечатлен на другом колесе со штырьками, которого ты еще не
видишь... о котором еще не знаешь... Если Бог есть - или был - то
до чего же он должен быть несчастен!
Думаете, самые сильные - самые свободные?
А каково ему было, когда он жег Содом и Гоморру?..
Где-то совсем в других мирах то, что осталось от профессора
Иконникова - его засыпающее, размытое во времени Я , - вдруг
встрепенулось и в последний раз попыталось взбунтоваться,
высвободиться из-под завалов теплого розоватого студня, который
мерно вздрагивал в такт далеким тревожащим, но совершенно
необязательным ударам. Он внутренне потянулся к своей руке -
черной, бугристой, каменно вцепившейся в голубую вязкую землю. Он
видел, как вздулись вены...
Наверное, так делает последний гребок тонущий: видя далеко
над собой изнанку волн, слыша вой воды в ушах и пение... потом
все исчезает.
Теплые ласковые розовые волны плена или смерти прокатывались
через него, шепча непонятное.
В немыслимой дали, на дне глубокой воронки, лопнул еще один
пузырек. И - все.
Адлерберг заканчивал бритье, когда вдруг это случилось. В
зеркальце он увидел себя - но чьими-то чужими глазами. Рука
замерла. Опустилась. Он еще смог стереть остающуюся пену, потом
опять поднял зеркальце на уровень глаз. Посмотрел без страха,
зная наперед, что именно увидит. Портупея с кобурой висела на
спинке стула. Он вынул пистолет, передернул затвор, потом
подержал оружие в руках - чтобы согрелось. Хотел выстрелить в
висок, но побрезговал - и ткнул стволом напротив сердца...
- Глеб Борисович! Офицеры группы предлагают арестовать
виновных в расправах над мирным населением...
Похоже было на фарс. Будто действительно - все держалось на
одном человеке. Не стало его - и посыпалось. посыпалось...
- Этот вопрос к адмиралу. Я здесь не распоряжаюсь...
Неужели - все рассосалось? По известиям - да. А по ощущениям
- едва ли не наоборот. Обширное темное пятно, вряд ли видимое
другими, висело где-то рядом с солнцем... Глеб ждал плохих
новостей.
Мировые линии все еще сходились где-то совсем рядом - и
стонали от напряжения.
Неужели Альдо дошел? - кольнуло вдруг. Не может быть...
Впрочем, так или иначе - пришла пора возвращаться в башню.
Кирилл Асгатович, прочитав зашифрованную телеграмму,
обхватил руками голову и сел на койку. Все было предельно ясно...
Все, кроме одного: на чью сторону встать?
(Все было страшно осложнено запутанным Положением о
престолонаследии. Если княжествующая династия прерывалась,
претендента избирали из представителей девяти виднейших родов.
Палладийские форбидеры давно мечтали прийти к верховной власти
непосредственно - а род Кугушевых имел бы при голосовании хорошие
шансы. И сейчас, когда великая княгиня внезапно скончалась, а
единственный прямой наследник находился в заложниках у бандитов,
не имеющих ни жалости, ни закона - и не останавливающихся ни
перед чем...)
- Глеб! - это был Турунтаев, встревоженный и потому еще
более тощий, чем обычно.- Можно вас на два слова?
- Что-то случилось?
- Похоже, что да. Пока это слухи, но идентичные - от разных
источников...
- Так.
- Будто бы великая княгиня то ли умерла, то ли при смерти...
Глеб не сдержался: ударил кулаком в ладонь.
- Спасибо, Женя. Кто знает?
- Пока только президент и я...
- Не говорите больше никому. Это начинается то, о чем вы мне
толковали...
- Я тоже так подумал.
- Где наследник?
Турунтаев оглянулся, будто хотел увидеть наследника прямо
сейчас, на пыльной пустынной улочке.
- Не знаю...
- Женя, найдите его - и хорошо спрячьте. Так, чтобы никто не
знал...
Вновь закручивался горячечный бред...
Зеркало качнулось и пошло медленно, вздрагивая, как человек,
разбуженный рано утром и отправленный куда-то по туману и холоду.
Здесь - не следовало торопиться...
Олив вскочила стремительно. Звук трубы, прозрачный, как
ледяной клинок, плыл высоко, направляясь на северо-запад. Она
смотрела ему вслед, не в силах вспомнить, что он для нее - и
задыхаясь от острой боли. Рыдание подступило к горлу...
На острове Волантир с земли поднимались полумертвецы, и
мертвецы пытались шевельнуться. Их были несметные сотни,
собравшиеся сюда со всего света...
Когда зеленое пламя стянуло зеркала, Глеб вынул из кармана
револьверчик, подаренный еще мистером Бэдфордом, и выстрелил в
тыльную часть зеркала-маятника: раз, другой, третий... Пули
проделывали в нем огромные ровные дыры, быстро затягивающиеся -
нет, все медленнее, все нервнее... Потом - толчком - ударило
призрачное пламя, не опалившее, прошедшее насквозь... Еще выстрел
- и вдруг внутренность канала раскрылась металлическим цветком, и
не призрачное - живое, обжигающее, ревущее, багровое с завитками
зеленого - рванулось оттуда в башню... Глеб успел упасть,
прикрыться руками, подумать: все...
Жаровней с горящими углями его прижало к полу. Камни
валились с неба - но, невесомые, толкали в спину и откатывались
ватно...
Огненный шар пронесся над островом Волантир. Разом вспыхнули
деревья, люди, лодки на море...
В селении Крепостец от ударов воздухом и от сотрясений почвы
не осталось ни одного стекла в окнах, ни одного горшка на полках.
Деревянные срубы устояли, а кирпичные печи в них расползлись,
будто были слеплены из песка...
Землемерный отряд, размечающий участки по берегу левого
рукава Эридана, был разметан страшнейшим взрывом на западе.
Оставшиеся в живых рассказывали, что там, где курился далекий
прыщик Трубинской сопки, полыхнуло ярче солнца - так, что недели,
месяцы в глазах стояли лиловые пятна. Живые деревья почернели от
этого огня, а сухие - вспыхнули факелами... Через час после того
- стали с неба сыпаться черные камни, и многих побило этими
камнями... Вода отхлынула в реке, потом пошла высоким валом.
Вареная рыба валялась по берегам...
Несколько месяцев, до зимы, по всему Загранью не выглядывало
из-за низких туч солнце. В остальном мире закаты и восходы были
багровы...
(Шесть лет спустя Глеб побывает на месте этого взрыва.
Вокруг стомильной залитой водой воронки росла трава выше
всадника. Странные, не виданные нигде более птицы кричали
вечерами, и кто-то ревел вдали, огромный. Вода похожа была на
нефть - а вернее, на ту воду, что наполняла пыльный мир. Пить ее
было нельзя. Лошади страдали от жажды сильнее, чем люди, и
экспедиция не стала долго задерживаться на этих темных
берегах...)
- Я думаю, вы лучше, чем... кто-нибудь другой... поймете
меня...- Глеб говорил с трудом: укол морфином (приглашен был
доктор чужаков - просто потому, что был ближе всех прочих)
туманил голову, обволакивал сладким туманом. Свитки с чужими
письменами разворачивались на изнанке век, но этого никто не
знал... Парвис слушал молча и внимательно.- Я только что...
освободился... вместе с моим... миром. Но пройдет еще не один
год... понимаете?.. когда образуется достаточная щель... это как
огромные льдины...
- Это я понимаю,- сказал Парвис.
- Дело обстоит так... Управление... регулирование... жизни
там, у вас... производится здесь... Вы это знаете... Женя все
замечательно... изложил... доказал... Но есть же и обратная
связь, критическая... Раздражая что-то здесь, вы гоните кровь
там... успокаивая здесь, замедляете жизнь там... но до
определенных... рубежей... Если толкать еще сильнее, там все
пойдет вразнос - и вернется тройной отдачей... Если тормозить
сильнее, там затихнет, замерзнет, начнет распадаться - и распад
этот перекинется...
- Продолжайте,- сказал Парвис напряженно.
- Все на краю, на краю... еще движение... понимаете? Я
сделал так, что люди... им перестало нашептывать небо... но это
проявится не сразу. Надо помочь... Вы раскачивали Мерриленд -
Америка только разгонялась от этого... Палладия оборонялась от
вас, и Союз тормозился, тормозился... Понимаете?
- Вы хотите сказать, что мы виноваты?..
- Ну да. Пусть ненароком... Но это уже неважно. Сейчас идет
обратная индукция, и надо ждать... мощного отката... Быть
готовым...
- К чему? Конкретно: к чему?
- Страшная депрессия - у вас... У нас - наверное,
гражданская война...
- Ничего не понимаю... Почему?
- Вы не видите знаки... это совсем другое.
- Что - другое?
- А, извините... это я о своем... Изменить путь не удастся,
поздно, слишком далеко... но можно попытаться направить...
извините, я никак не могу сформулировать...
- Направить - что? Куда?
- Сгармонировать... чтобы вовремя вывести из кризиса... не
промахнуться...
- Вы знаете - как?
- Знаю ли я?.. Господи, да только это я и знаю...- Глеб
судорожно вздохнул. - Я ведь теперь... последний атлант...
Господин Байбулатов и князь Голицын вошли и остановились.
Громов поднялся со скамьи, держа руку над кобурой. Двое из
спецназовцев, отобранных им, тоже встали.
Байбулатов показал ладони: пусто. Голицын засмеялся, тихо,
но отчетливо.
- Прошу прощения, господа,- сказал Глеб, - но вы сами
выбрали время для визита.
Он лежал на животе, почти ничем не прикрытый. Доктор только
что кончил вскрывать пузыри на его спине и ягодицах. Надо
подсохнуть...
- У вас неплохая стража, Глеб Борисович,- сказал князь.
- У наследника тоже,- сказал Глеб.
- Я знаю, о чем вы думаете,- сказал Кирилл Асгатович.- Я не
повторю своей ошибки. Князь Кугушев отдал мне приказ: тайно
ликвидировать наследника. Я не стану. Я с вами.
- Я тоже,- сказал Голицын.
- Кугушев претендует на трон?
- Он уже на троне,- сказал Голицын. - Чем нанес мне
смертельную обиду,- он опять засмеялся.
- Что вы находите смешного, князь?- недовольно покосился на
него Кирилл Асгатович.
- Не знаю. Померещилось. что мне опять четырнадцать лет - и
что у нас набирается хорошая футбольная команда...

Интермеццо.
В марте девяносто первого, через месяц после гибели на
перевале Голец отряда генерала Стражницина, Глеб получил
телеграмму с Поста Веселого: уровень воды в Прорве начал
повышаться, течение замедлилось до пяти вершков в секунду.
- Пришли настоящие проблемы,- сказал Глеб Алику.
- Ты меня извини, - тихо ответил тот,- но я уйду, наверное,
в отставку. Все. Вахту не в силах стоять... Это ты трехжильный, а
я - уже готов.
Дыхание его даже вот так, сидя, оставалось свистящим.
- И что ты будешь делать?
- Ничего. Заберу Лизу, сяду на ковчег...
Ковчегами называли громадные железные пароходы, вмещавшие по
тысяче человек и тысяче голов скота. Они поднимались по Грани и
Эридану - иногда даже до необжитых мест. Ни монархисты, ни
республиканцы не нападали на ковчеги - и даже беглый преступник
мог получить на них убежище...
- А что говорит сама Лиза?
- Она поймет.
Глеб покачал головой. В этом он не был уверен. Елизавета
Ивановна Бабочкина только внешне напоминала Варю - характером же
была схожа не более, чем фамилией. Но влюбленный Алик заметить
этого не мог.
- Лиза - слишком столичный житель,- только и сказал Глеб. Он
мог бы сказать и кое-что другое, куда менее приятное, но не стал.
Не так много у него осталось друзей, чтобы терять их из-за
пустяков...- Хочешь отдохнуть от всего этого? По-настоящему
отдохнуть?
Не исчезая навсегда?
- Ну?..
- К истокам Тарануса. Хотя бы примерно узнать: что нас ждет?
Не брать его в лоб, понятно, что не пробиться, в зайти с севера,
с притоков Эридана.
- Нужен будет вертолет...
- Вертолет не дам. Самолет - дам. Будете расчищать полосы...
В сентябре превращенный в амфибию Ан-2 опустился на
бескрайнее зеркало того, что позже нарекли Океаном. Месяц спустя
Глеб уже знал достоверно: затопления всех обжитых земель
Транквилиума не избежать ни при каких обстоятельствах...
Елизавета Ивановна не дождалась возвращения Алика и вышла
замуж за капитана дворцовой стражи.
Казна, истощенная бесконечной войной всех со всеми, была
пуста. Крестьяне и казаки не желали продавать хлеб за новые
бумажные деньги. Чтобы обеспечить армию и города, Глеб двинул по
Предгранью иррегулярную кавалерию: забирать хлеб силой. Глеб
Борисович, шептал Байбулатов. что же вы делаете... Парвис прислал
паническую телеграмму:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28