Так оно на деле и получилось.
«Вся Аржантейя раскололась на три лагеря, — писала „Столичная трибуна“ в номере от четырнадцатого марта. — Одни считают Попфа и Анейро невиновными и пострадавшими за свои радикальные убеждения. Другие верят, что они виновны и должны понести наказание. И наконец, третьи находят, что все пропагандисты коммунизма и прочих радикальных идей в какой бы то ни было форме, подлежат сожжению на костре, независимо от их деяний, как сжигались ведьмы в эпоху средневековья. И вот этими последними воззрениями отнюдь не следует пренебрегать, ибо они являются действенным фактором в настоящем положении».
Между тем вся Аржантейя из края в край была охвачена митингами и демонстрациями протеста. Комитеты защиты Попфа и Анейро насчитывались уже не сотнями, а многими тысячами. Волны общественного протеста перевалили через границу страны и захлестнули весь мир. Один из крупнейших писателей современности телеграфировал газете «Прогрессивная Аржантейя»: «Спасите Попфа и Анейро! Спасите их ради своей чести, ради чести ваших детей и не рожденных еще поколений!»
Парижский корреспондент реакционной «Деловой трибуны» в телеграмме от восемнадцатого марта сообщал:
«Здесь крепнет убеждение, что для международного престижа Аржантейи было бы весьма полезно согласованное выступление соответствующих учреждений для предотвращения казни доктора Стифена Попфа и Санхо Анейро. Необычайный взрыв общественного мнения в Европе выдвигает вопрос, не лучше ли не казнить их, даже если они виновны. Сегодня, например, двенадцать руководящих парижских газет посвящают делу Попфа и Анейро в четыре раза больше места, чем провалу международной морской конференции».
Утром двадцать шестого марта верховный суд решил, что приговор над Попфом и Анейро вынесен согласно закону и поэтому должен остаться в силе.
Вечером того же дня в номер бакбукской гостиницы «Астория», занимаемый Корнелием Эдуфом, пришли в крайне смятенном состоянии духа три работника местной больницы: доктор Астроляб, его ассистент и старшая хирургическая сестра.
— Чем могу служить? — спросил их Эдуф.
— Я только что от священника, — сказала хирургическая сестра.
Эдуф посмотрел на нее с недоумением.
— Я только что была у настоятеля кафедрального собора отца Франциска, — продолжала, запинаясь, хирургическая сестра. — Я спросила его, как поступить человеку, который клятвенно обещался преступнику сохранить в секрете его тайну, даже если от раскрытия этой тайны зависит спасение честного человека. Отец Франциск сказал, что клятва, ведущая к сохранению тайны преступления, не может быть признана законной и соблюдение ее противоречит установлениям церкви. Ну, вот мы и пришли к вам…
Двадцать седьмого утром, во время обычного обхода, доктор Астроляб в присутствии своего ассистента и старшей хирургической сестры спросил у выздоравливающего Буко Суса, знает ли он, что верховный суд утвердил приговор над Попфом и Анейро.
Буко Сус утвердительно кивнул головой:
— Да, я еще вчера прочитал об этом в газете.
Тогда Астроляб спросил его, считает ли он правильным, что два невинных человека пойдут на казнь за преступление, которого они не совершали.
У Суса глазки забегали по сторонам, и он прошептал:
— Тише, тише! Нас могут услышать!..
— Почему вы не отвечаете мне по существу? — спросил его Астроляб.
— Вы мне поклялись!.. Вы ведь все трое мне поклялись! — плачущим голоском воззвал к нему и остальным присутствующим Буко Сус. — Если бы я умер, тогда другое дело! Но ведь я не умер!
— Ну, так как же? — повторил свой вопрос доктор Астроляб.
— Вы должны мне вернуть мою бумагу, вот что… А если вы не вернете, я скажу, что вы ее подделали и что я ничего такого не говорил…
— Но вы сами просили записать ваше заявление о том, что не Попф и Анейро, а именно вы совершили покушение на Манхема Бероиме, — повысил голос доктор Астроляб, и Буко Сус, опасливо поглядывая на чуть приоткрытую дверь, прошептал:
— Ну, тише же!.. Ну и что, что просил!.. Думал, что умираю… А раз не умер, какой дурак будет сознаваться!..
На этом разговор доктора Астроляба с Буко Сусом закончился. Находившийся за приоткрытой дверью присяжный стенограф, приведенный Корнелием Эдуфом, в присутствии двух свидетелей застенографировал эту беседу от слова до слова.
Через час заявление Буко Суса, сделанное им в первый день его пребывания в больнице, и стенограмма последнего разговора были вместе с новым ходатайством вручены Корнелием Эдуфом судье Тэку Урсусу. Копии этих важнейших документов были переданы представителям печати, и через два-три часа в Аржантейе и всех крупнейших городах мира вышли экстренные номера газет с текстом заявления и стенограммы, не оставлявшими никакого сомнения в полной невиновности Попфа и Анейро. Теперь все становилось на свое место. Становилось понятным, как это Буко Сусу удалось так вовремя наткнуться на раненого Манхема Бероиме, почему вдруг ни с того, ни с сего сгорел дом, в котором проживал доктор Попф, почему была разгромлена его лаборатория.
Конец марта и первые несколько дней апреля прошли в нетерпеливом ожидании нового решения судьи Урсуса. Вызывало удивление, что Буко Сус не арестован. Его только два раза посетил все тот же улыбающийся игривый Дан Паппула, прибывший из Баттога уже в качестве прокурора провинции. Кое-кто склонен был объяснять такое мягкое отношение к Сусу тем, что он формально все же находится на излечении, а гуманные законы Аржантейи не разрешают ареста лежачего больного. Однако четвертого апреля к больнице святого Бенедикта подкатил тюремный автофургон, и несколькими минутами спустя два полицейских агента вывели омертвевшего от ужаса Суса под руки, впихнули его в фургон и укатили.
Шестого апреля телеграфные агентства разослали газетам сообщений прокурора провинции Баттога Дана Паппула об аресте жителя города Бакбук, некоего Буко Суса, по обвинению в ограблении пьяного купца четыре с лишним года тому назад в городе Жужар.
За Сусом действительно числился этот грешок. В свое время его судили, но оправдали за недостатком улик. Совсем на днях улики, убедительные и бесспорные, вдруг появились неизвестно откуда в распоряжении господина Паппула. Новоиспеченному прокурору провинции не стоило особого труда убедить Буко Суса, что ему выгодней пойти под суд за ограбление пьяного, нежели за убийство. Но это было выгодно и еще кое-кому, потому что восьмого апреля судья Тэк Урсус вторично отказал в пересмотре приговора.
Судья Урсус не счел возможным принять во внимание документы, предъявленные его высокоуважаемым коллегой господином Корнелием Эдуфом, так как показания уголовных преступников — а таким является находящийся под ускоренным следствием налетчик Буко Сус — не могут опровергнуть показания многочисленных свидетелей, никогда и ничем не опороченных. Тем более, что заявление, якобы подписанное Буко Сусом левой рукой, им было своевременно и надлежащим законным образом заверено. К тому же, опрошенный прокурором провинции Буко Сус категорически, под присягой отрицает свою причастность к убийству Манхема Бероиме и происхождения приписываемого ему заявления не знает.
Вечером восьмого апреля весь мир с ужасом и отвращением узнал о новом решении судьи Урсуса. Колонны демонстрантов двинулись к зданиям аржантейских посольств и консульств, требуя прекратить беспримерное юридическое преступление, совершаемое бакбукским судом.
А с полудня девятого апреля по призыву Аржантейской федерации профсоюзов началась всеобщая забастовка.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, о том, почему вдова Гарго и Томазо Магараф поехали в Город Больших Жаб и что они там видели во время всеобщей забастовки
Седьмого марта Томазо Магараф в состоянии крайнего возбуждения прибыл в Бакбук. Дело в том, что, просматривая захваченные им с собой в дорогу газеты, он наткнулся на стенограмму последнего слова доктора Попфа и прочел в ней фамилию директора Усовершенствованного приюта. Альфред Вандерхунт всегда вызывал в Магарафе, как и во всех, кто с ним соприкасался, тревожное, неопределенно-неприятное чувство. То, что доктор Попф обвиняет некоего Альфреда Вандерхунта в присвоении секрета «эликсира Береники», поразило Магарафа и усугубило его чувство неприязни к его недавнему начальнику. Но и сейчас Магарафу не могло прийти в голову, что он, в сущности, два месяца помогал Вандерхунту в преступном, фантастически извращенном применении изобретения доктора Попфа.
Заняв недорогой номер в гостинице, Магараф разыскал комитет защиты Попфа и Анейро, получил там адреса жен обоих заключенных и отправился вручать им письма от пелепского комитета защиты. Береника, узнав, кто принес ей это трогательное письмо, одно из многих тысяч, полученных ею и женой Анейро, расплакалась. Она спросила, надолго ли он в Бакбуке. Магараф сказал, что не уедет, пока ее муж не будет выпущен на волю. Затем он замялся, покраснел и спросил, не нуждается ли она в деньгах. У него их много. Он неплохо зарабатывал последние два месяца. Береника поблагодарила, но отказалась. Ей ничего не нужно. Деньги ей и госпоже Анейро присылают отовсюду, буквально изо всех уголков мира. Но им много не нужно. Они передают эти средства на нужды Центрального комитета защиты.
— Мне даже не приходится тратиться на квартиру, — сказала она. — Видите, меня приютили мои чудесные соседи и старинные друзья.
Присутствовавшие при этой беседе супруги Бамболи ужасно смутились, а госпоже аптекарше настолько срочно потребовалось всплакнуть, что она выбежала из столовой, так и не простившись с гостем.
От Береники Магараф вернулся в комитет защиты и предоставил себя в его распоряжение.
— Я обязан доктору Попфу больше, нежели жизнью, — сказал он. — Мне ничего не нужно, кроме его спасения.
Как раз в это время на минутку забежал в комитет Корнелий Эдуф. Они познакомились. Эдуф глянул на Магарафа и улыбнулся ему, словно они были старинными друзьями.
— Так вот вы какой! — промолвил он глуховатым баском. — Презабавный у вас был процесс. Такого ни один Уэллс не выдумает!.. Надолго прибыли?
Он обладал драгоценной и довольно редкой способностью разгадывать людей с первого взгляда. Магараф произвел на него впечатление простого, неглупого и порядочного человека.
— Знаете что, — сказал Эдуф после короткой беседы, осененный внезапной мыслью, — переезжайте-ка ко мне в номер. Он обширен, как пустыня. Мы в нем отлично разместимся, сэкономим на гостинице, и мне будет веселей. А главное, — тут он доверительно понизил голос, — главное, перестанут в мое отсутствие заглядывать непрошеные гости. Стоит мне только отлучиться в город, как не в меру любопытные джентльмены без излишних церемоний забираются в номер, ворошат мои бумаги, что-то ищут, что-то уносят, что-то фотографируют на месте. Ну их к черту! Поселяйтесь, и будем стараться не оставлять номер без присмотра. А то еще эти милые молодчики не только стащат нужный документ, но, чего доброго, и подбросят какую-нибудь гадость, которые они так обожают находить при обысках.
Магараф, не долго думая, согласился.
Только поздним вечером, когда они уже укладывались спать, Магараф решился выложить перед Эдуфом сомнения, мучившие его всю дорогу. Он рассказал, как его пригласили работать инструктором в Усовершенствованном курортном приюте для круглых сирот, как он проработал в нем два месяца и что он там за это время видел. Признался, что дал подписку никому не разбалтывать тайну этого приюта и что он не разгласил бы ее даже Корнелию Эдуфу, если бы не прочел в последнем слове доктора Попфа фамилию Вандерхунта.
— Дело в том, что фамилия директора этого приюта тоже Вандерхунт. Его зовут Альфред Вандерхунт. Вдруг это тот самый, о котором говорил доктор?
Эдуфа при этих словах словно током ударило. Он вздрогнул, отшвырнул в сторону одеяло, уселся на постели, свесив свои босые крепкие ноги спортсмена, и посмотрел на Магарафа, словно видел его впервые.
— Постойте, постойте! — пробормотал он и стал натягивать на себя брюки. — Постойте, постойте!..
Эдуф уже зашнуровывал ботинки, когда городские часы неподалеку пробили одиннадцать. Лишь тогда до его сознания дошло, что поздно куда бы то ни было идти. Он перестал одеваться, но и не разделся, усадил Магарафа на диван, сам уселся рядом и стал расспрашивать о приюте и о личности Альфреда Вандерхунта.
— Ну, что же, — сказал он, разочарованно позевывая, когда выпытал из Магарафа все, что только было возможно. — Пускай его до поры до времени лечит своих кретинов.
На следующий день Магараф включился в работу комитета защиты. Он стал чем-то вроде добровольного секретаря Эдуфа, выполнял самые разнообразные его поручения, рано вставал, ложился далеко за полночь, выступал на митингах, давал справки легионам репортеров, наводнивших в эти дни Бакбук, сторожил бумаги своего нового шефа от чересчур любопытных рук и глаз.
За повседневными заботами Магараф все реже вспоминал об Усовершенствованном приюте, потом и вовсе забыл о нем, пока неожиданное событие не заставило его вновь перебрать в памяти каждый день и час его службы под началом доктора Мидруба и Альфреда Вандерхунта.
Произошло это в серенькое, мартовское утро. Было заготовлено письмо к женщинам Аржантейи и всего мира. Первыми под ним должны были подписаться Береника и жена Анейро. Когда письмо было окончательно отредактировано и перепечатано, Магараф поехал за Береникой. Но Бамболи сказал, что госпожа Попф пошла навестить госпожу Гарго, которая в последнее время стала прихварывать.
Пришлось Магарафу поехать к вдове Гарго. Он видел ее до этого несколько раз, да и то мельком. Но то, что он о ней слышал от Береники, и в особенности то, что она носила одну фамилию с его приютским любимцем, невольно располагало его к этой скромной и немногословной женщине.
Он собирался самым сердечным образом поздороваться с нею, поговорить о ее здоровье, сообщить несколько свежих комитетских новостей. Но первое, что бросилось ему в глаза, когда он вошел в ее комнату, буквально лишило его дара речи: со стены на него смотрел из богатой золоченой рамы портрет его друга Педро! Да, Педро! Он только одет был не в дурацкий приютский комбинезон, а в нормальный, неплохо сшитый костюм, да еще, пожалуй, лицо его было серьезней, как-то взрослее обычного.
Магараф настолько ошалел, что даже забыл поздороваться.
— Кто это? — спросил он, обращаясь сразу к обеим дамам. — Чей этот портрет?..
— Ну, знаете ли, — с шутливой укоризной промолвила Береника. — Если бы я вас не знала, я бы решила, что вы попросту невоспитанный человек.
— Простите, ради бога, простите! — смутился Магараф. — Здравствуйте, госпожа Попф! Здравствуйте, госпожа Гарго! Как ваше здоровье, госпожа Гарго?
— Благодарю вас… А портрет этот — моего покойного мужа.
— Вашего покойного мужа, — машинально повторил за нею Магараф, не отрывая взгляда от фотографии. — Ах, да, вашего покойного мужа!..
Он заметил, что глаза хозяйки наполнились слезами, и поспешил сразу перейти к делу:
— Вы должны меня извинить, сударыня, что я ворвался в ваш дом без приглашения, но я приехал за госпожой Попф.
Вскоре Магараф и Береника покинули квартиру вдовы Гарго.
Магарафу не терпелось. Он заговорил, едва машина тронулась с места:
— Эта бедная женщина, очевидно, совсем одинока?
Береника утвердительно кивнула головой.
— И у нее никогда не было детей?
— Ах, дорогой господин Магараф, это целый роман и очень печальный, — вздохнула Береника. — Еще несколько месяцев тому назад у нее было двое сыновей. Но прошлым рождеством…
И она поведала Магарафу известную уже читателю историю путешествия вдовы Гарго в город Ломм, не забыв упомянуть и про странные галлюцинации, посетившие бедную вдову, когда она задержалась у железной решетки.
Магараф почувствовал, что от всего услышанного ему вот-вот станет дурно. Он побледнел, лоб его покрылся холодным потом, руки, когда он полез в карман за носовым платком, дрожали.
— Что с вами, дорогой Магараф? — всполошилась Береника. — Вы, кажется, больны?
Магараф пробормотал что-то о гриппе.
Зато, встретив в комитете Корнелия Эдуфа, он не нашел в себе сил откладывать разговор до вечера. Он попросил Эдуфа уделить ему немедленно четверть часа для очень важного разговора.
Они перешли в соседнюю, пустую комнату.
— Сейчас, господин Эдуф, я вам расскажу нечто такое, после чего вы меня, чего доброго, захотите отправить в сумасшедший дом, — начал Магараф, волнуясь.
— Отличное предисловие, — усмехнулся адвокат. — Говорите же поскорее! Вы меня заинтересовали.
— Вы знакомы с госпожой Гарго? — спросил его Магараф.
— Знаком, — ответил адвокат. — Отличная, весьма почтенная женщина.
— Вы знаете, что она в начале января уезжала из Бакбука, чтобы навестить могилу своего младшего сына?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
«Вся Аржантейя раскололась на три лагеря, — писала „Столичная трибуна“ в номере от четырнадцатого марта. — Одни считают Попфа и Анейро невиновными и пострадавшими за свои радикальные убеждения. Другие верят, что они виновны и должны понести наказание. И наконец, третьи находят, что все пропагандисты коммунизма и прочих радикальных идей в какой бы то ни было форме, подлежат сожжению на костре, независимо от их деяний, как сжигались ведьмы в эпоху средневековья. И вот этими последними воззрениями отнюдь не следует пренебрегать, ибо они являются действенным фактором в настоящем положении».
Между тем вся Аржантейя из края в край была охвачена митингами и демонстрациями протеста. Комитеты защиты Попфа и Анейро насчитывались уже не сотнями, а многими тысячами. Волны общественного протеста перевалили через границу страны и захлестнули весь мир. Один из крупнейших писателей современности телеграфировал газете «Прогрессивная Аржантейя»: «Спасите Попфа и Анейро! Спасите их ради своей чести, ради чести ваших детей и не рожденных еще поколений!»
Парижский корреспондент реакционной «Деловой трибуны» в телеграмме от восемнадцатого марта сообщал:
«Здесь крепнет убеждение, что для международного престижа Аржантейи было бы весьма полезно согласованное выступление соответствующих учреждений для предотвращения казни доктора Стифена Попфа и Санхо Анейро. Необычайный взрыв общественного мнения в Европе выдвигает вопрос, не лучше ли не казнить их, даже если они виновны. Сегодня, например, двенадцать руководящих парижских газет посвящают делу Попфа и Анейро в четыре раза больше места, чем провалу международной морской конференции».
Утром двадцать шестого марта верховный суд решил, что приговор над Попфом и Анейро вынесен согласно закону и поэтому должен остаться в силе.
Вечером того же дня в номер бакбукской гостиницы «Астория», занимаемый Корнелием Эдуфом, пришли в крайне смятенном состоянии духа три работника местной больницы: доктор Астроляб, его ассистент и старшая хирургическая сестра.
— Чем могу служить? — спросил их Эдуф.
— Я только что от священника, — сказала хирургическая сестра.
Эдуф посмотрел на нее с недоумением.
— Я только что была у настоятеля кафедрального собора отца Франциска, — продолжала, запинаясь, хирургическая сестра. — Я спросила его, как поступить человеку, который клятвенно обещался преступнику сохранить в секрете его тайну, даже если от раскрытия этой тайны зависит спасение честного человека. Отец Франциск сказал, что клятва, ведущая к сохранению тайны преступления, не может быть признана законной и соблюдение ее противоречит установлениям церкви. Ну, вот мы и пришли к вам…
Двадцать седьмого утром, во время обычного обхода, доктор Астроляб в присутствии своего ассистента и старшей хирургической сестры спросил у выздоравливающего Буко Суса, знает ли он, что верховный суд утвердил приговор над Попфом и Анейро.
Буко Сус утвердительно кивнул головой:
— Да, я еще вчера прочитал об этом в газете.
Тогда Астроляб спросил его, считает ли он правильным, что два невинных человека пойдут на казнь за преступление, которого они не совершали.
У Суса глазки забегали по сторонам, и он прошептал:
— Тише, тише! Нас могут услышать!..
— Почему вы не отвечаете мне по существу? — спросил его Астроляб.
— Вы мне поклялись!.. Вы ведь все трое мне поклялись! — плачущим голоском воззвал к нему и остальным присутствующим Буко Сус. — Если бы я умер, тогда другое дело! Но ведь я не умер!
— Ну, так как же? — повторил свой вопрос доктор Астроляб.
— Вы должны мне вернуть мою бумагу, вот что… А если вы не вернете, я скажу, что вы ее подделали и что я ничего такого не говорил…
— Но вы сами просили записать ваше заявление о том, что не Попф и Анейро, а именно вы совершили покушение на Манхема Бероиме, — повысил голос доктор Астроляб, и Буко Сус, опасливо поглядывая на чуть приоткрытую дверь, прошептал:
— Ну, тише же!.. Ну и что, что просил!.. Думал, что умираю… А раз не умер, какой дурак будет сознаваться!..
На этом разговор доктора Астроляба с Буко Сусом закончился. Находившийся за приоткрытой дверью присяжный стенограф, приведенный Корнелием Эдуфом, в присутствии двух свидетелей застенографировал эту беседу от слова до слова.
Через час заявление Буко Суса, сделанное им в первый день его пребывания в больнице, и стенограмма последнего разговора были вместе с новым ходатайством вручены Корнелием Эдуфом судье Тэку Урсусу. Копии этих важнейших документов были переданы представителям печати, и через два-три часа в Аржантейе и всех крупнейших городах мира вышли экстренные номера газет с текстом заявления и стенограммы, не оставлявшими никакого сомнения в полной невиновности Попфа и Анейро. Теперь все становилось на свое место. Становилось понятным, как это Буко Сусу удалось так вовремя наткнуться на раненого Манхема Бероиме, почему вдруг ни с того, ни с сего сгорел дом, в котором проживал доктор Попф, почему была разгромлена его лаборатория.
Конец марта и первые несколько дней апреля прошли в нетерпеливом ожидании нового решения судьи Урсуса. Вызывало удивление, что Буко Сус не арестован. Его только два раза посетил все тот же улыбающийся игривый Дан Паппула, прибывший из Баттога уже в качестве прокурора провинции. Кое-кто склонен был объяснять такое мягкое отношение к Сусу тем, что он формально все же находится на излечении, а гуманные законы Аржантейи не разрешают ареста лежачего больного. Однако четвертого апреля к больнице святого Бенедикта подкатил тюремный автофургон, и несколькими минутами спустя два полицейских агента вывели омертвевшего от ужаса Суса под руки, впихнули его в фургон и укатили.
Шестого апреля телеграфные агентства разослали газетам сообщений прокурора провинции Баттога Дана Паппула об аресте жителя города Бакбук, некоего Буко Суса, по обвинению в ограблении пьяного купца четыре с лишним года тому назад в городе Жужар.
За Сусом действительно числился этот грешок. В свое время его судили, но оправдали за недостатком улик. Совсем на днях улики, убедительные и бесспорные, вдруг появились неизвестно откуда в распоряжении господина Паппула. Новоиспеченному прокурору провинции не стоило особого труда убедить Буко Суса, что ему выгодней пойти под суд за ограбление пьяного, нежели за убийство. Но это было выгодно и еще кое-кому, потому что восьмого апреля судья Тэк Урсус вторично отказал в пересмотре приговора.
Судья Урсус не счел возможным принять во внимание документы, предъявленные его высокоуважаемым коллегой господином Корнелием Эдуфом, так как показания уголовных преступников — а таким является находящийся под ускоренным следствием налетчик Буко Сус — не могут опровергнуть показания многочисленных свидетелей, никогда и ничем не опороченных. Тем более, что заявление, якобы подписанное Буко Сусом левой рукой, им было своевременно и надлежащим законным образом заверено. К тому же, опрошенный прокурором провинции Буко Сус категорически, под присягой отрицает свою причастность к убийству Манхема Бероиме и происхождения приписываемого ему заявления не знает.
Вечером восьмого апреля весь мир с ужасом и отвращением узнал о новом решении судьи Урсуса. Колонны демонстрантов двинулись к зданиям аржантейских посольств и консульств, требуя прекратить беспримерное юридическое преступление, совершаемое бакбукским судом.
А с полудня девятого апреля по призыву Аржантейской федерации профсоюзов началась всеобщая забастовка.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ, о том, почему вдова Гарго и Томазо Магараф поехали в Город Больших Жаб и что они там видели во время всеобщей забастовки
Седьмого марта Томазо Магараф в состоянии крайнего возбуждения прибыл в Бакбук. Дело в том, что, просматривая захваченные им с собой в дорогу газеты, он наткнулся на стенограмму последнего слова доктора Попфа и прочел в ней фамилию директора Усовершенствованного приюта. Альфред Вандерхунт всегда вызывал в Магарафе, как и во всех, кто с ним соприкасался, тревожное, неопределенно-неприятное чувство. То, что доктор Попф обвиняет некоего Альфреда Вандерхунта в присвоении секрета «эликсира Береники», поразило Магарафа и усугубило его чувство неприязни к его недавнему начальнику. Но и сейчас Магарафу не могло прийти в голову, что он, в сущности, два месяца помогал Вандерхунту в преступном, фантастически извращенном применении изобретения доктора Попфа.
Заняв недорогой номер в гостинице, Магараф разыскал комитет защиты Попфа и Анейро, получил там адреса жен обоих заключенных и отправился вручать им письма от пелепского комитета защиты. Береника, узнав, кто принес ей это трогательное письмо, одно из многих тысяч, полученных ею и женой Анейро, расплакалась. Она спросила, надолго ли он в Бакбуке. Магараф сказал, что не уедет, пока ее муж не будет выпущен на волю. Затем он замялся, покраснел и спросил, не нуждается ли она в деньгах. У него их много. Он неплохо зарабатывал последние два месяца. Береника поблагодарила, но отказалась. Ей ничего не нужно. Деньги ей и госпоже Анейро присылают отовсюду, буквально изо всех уголков мира. Но им много не нужно. Они передают эти средства на нужды Центрального комитета защиты.
— Мне даже не приходится тратиться на квартиру, — сказала она. — Видите, меня приютили мои чудесные соседи и старинные друзья.
Присутствовавшие при этой беседе супруги Бамболи ужасно смутились, а госпоже аптекарше настолько срочно потребовалось всплакнуть, что она выбежала из столовой, так и не простившись с гостем.
От Береники Магараф вернулся в комитет защиты и предоставил себя в его распоряжение.
— Я обязан доктору Попфу больше, нежели жизнью, — сказал он. — Мне ничего не нужно, кроме его спасения.
Как раз в это время на минутку забежал в комитет Корнелий Эдуф. Они познакомились. Эдуф глянул на Магарафа и улыбнулся ему, словно они были старинными друзьями.
— Так вот вы какой! — промолвил он глуховатым баском. — Презабавный у вас был процесс. Такого ни один Уэллс не выдумает!.. Надолго прибыли?
Он обладал драгоценной и довольно редкой способностью разгадывать людей с первого взгляда. Магараф произвел на него впечатление простого, неглупого и порядочного человека.
— Знаете что, — сказал Эдуф после короткой беседы, осененный внезапной мыслью, — переезжайте-ка ко мне в номер. Он обширен, как пустыня. Мы в нем отлично разместимся, сэкономим на гостинице, и мне будет веселей. А главное, — тут он доверительно понизил голос, — главное, перестанут в мое отсутствие заглядывать непрошеные гости. Стоит мне только отлучиться в город, как не в меру любопытные джентльмены без излишних церемоний забираются в номер, ворошат мои бумаги, что-то ищут, что-то уносят, что-то фотографируют на месте. Ну их к черту! Поселяйтесь, и будем стараться не оставлять номер без присмотра. А то еще эти милые молодчики не только стащат нужный документ, но, чего доброго, и подбросят какую-нибудь гадость, которые они так обожают находить при обысках.
Магараф, не долго думая, согласился.
Только поздним вечером, когда они уже укладывались спать, Магараф решился выложить перед Эдуфом сомнения, мучившие его всю дорогу. Он рассказал, как его пригласили работать инструктором в Усовершенствованном курортном приюте для круглых сирот, как он проработал в нем два месяца и что он там за это время видел. Признался, что дал подписку никому не разбалтывать тайну этого приюта и что он не разгласил бы ее даже Корнелию Эдуфу, если бы не прочел в последнем слове доктора Попфа фамилию Вандерхунта.
— Дело в том, что фамилия директора этого приюта тоже Вандерхунт. Его зовут Альфред Вандерхунт. Вдруг это тот самый, о котором говорил доктор?
Эдуфа при этих словах словно током ударило. Он вздрогнул, отшвырнул в сторону одеяло, уселся на постели, свесив свои босые крепкие ноги спортсмена, и посмотрел на Магарафа, словно видел его впервые.
— Постойте, постойте! — пробормотал он и стал натягивать на себя брюки. — Постойте, постойте!..
Эдуф уже зашнуровывал ботинки, когда городские часы неподалеку пробили одиннадцать. Лишь тогда до его сознания дошло, что поздно куда бы то ни было идти. Он перестал одеваться, но и не разделся, усадил Магарафа на диван, сам уселся рядом и стал расспрашивать о приюте и о личности Альфреда Вандерхунта.
— Ну, что же, — сказал он, разочарованно позевывая, когда выпытал из Магарафа все, что только было возможно. — Пускай его до поры до времени лечит своих кретинов.
На следующий день Магараф включился в работу комитета защиты. Он стал чем-то вроде добровольного секретаря Эдуфа, выполнял самые разнообразные его поручения, рано вставал, ложился далеко за полночь, выступал на митингах, давал справки легионам репортеров, наводнивших в эти дни Бакбук, сторожил бумаги своего нового шефа от чересчур любопытных рук и глаз.
За повседневными заботами Магараф все реже вспоминал об Усовершенствованном приюте, потом и вовсе забыл о нем, пока неожиданное событие не заставило его вновь перебрать в памяти каждый день и час его службы под началом доктора Мидруба и Альфреда Вандерхунта.
Произошло это в серенькое, мартовское утро. Было заготовлено письмо к женщинам Аржантейи и всего мира. Первыми под ним должны были подписаться Береника и жена Анейро. Когда письмо было окончательно отредактировано и перепечатано, Магараф поехал за Береникой. Но Бамболи сказал, что госпожа Попф пошла навестить госпожу Гарго, которая в последнее время стала прихварывать.
Пришлось Магарафу поехать к вдове Гарго. Он видел ее до этого несколько раз, да и то мельком. Но то, что он о ней слышал от Береники, и в особенности то, что она носила одну фамилию с его приютским любимцем, невольно располагало его к этой скромной и немногословной женщине.
Он собирался самым сердечным образом поздороваться с нею, поговорить о ее здоровье, сообщить несколько свежих комитетских новостей. Но первое, что бросилось ему в глаза, когда он вошел в ее комнату, буквально лишило его дара речи: со стены на него смотрел из богатой золоченой рамы портрет его друга Педро! Да, Педро! Он только одет был не в дурацкий приютский комбинезон, а в нормальный, неплохо сшитый костюм, да еще, пожалуй, лицо его было серьезней, как-то взрослее обычного.
Магараф настолько ошалел, что даже забыл поздороваться.
— Кто это? — спросил он, обращаясь сразу к обеим дамам. — Чей этот портрет?..
— Ну, знаете ли, — с шутливой укоризной промолвила Береника. — Если бы я вас не знала, я бы решила, что вы попросту невоспитанный человек.
— Простите, ради бога, простите! — смутился Магараф. — Здравствуйте, госпожа Попф! Здравствуйте, госпожа Гарго! Как ваше здоровье, госпожа Гарго?
— Благодарю вас… А портрет этот — моего покойного мужа.
— Вашего покойного мужа, — машинально повторил за нею Магараф, не отрывая взгляда от фотографии. — Ах, да, вашего покойного мужа!..
Он заметил, что глаза хозяйки наполнились слезами, и поспешил сразу перейти к делу:
— Вы должны меня извинить, сударыня, что я ворвался в ваш дом без приглашения, но я приехал за госпожой Попф.
Вскоре Магараф и Береника покинули квартиру вдовы Гарго.
Магарафу не терпелось. Он заговорил, едва машина тронулась с места:
— Эта бедная женщина, очевидно, совсем одинока?
Береника утвердительно кивнула головой.
— И у нее никогда не было детей?
— Ах, дорогой господин Магараф, это целый роман и очень печальный, — вздохнула Береника. — Еще несколько месяцев тому назад у нее было двое сыновей. Но прошлым рождеством…
И она поведала Магарафу известную уже читателю историю путешествия вдовы Гарго в город Ломм, не забыв упомянуть и про странные галлюцинации, посетившие бедную вдову, когда она задержалась у железной решетки.
Магараф почувствовал, что от всего услышанного ему вот-вот станет дурно. Он побледнел, лоб его покрылся холодным потом, руки, когда он полез в карман за носовым платком, дрожали.
— Что с вами, дорогой Магараф? — всполошилась Береника. — Вы, кажется, больны?
Магараф пробормотал что-то о гриппе.
Зато, встретив в комитете Корнелия Эдуфа, он не нашел в себе сил откладывать разговор до вечера. Он попросил Эдуфа уделить ему немедленно четверть часа для очень важного разговора.
Они перешли в соседнюю, пустую комнату.
— Сейчас, господин Эдуф, я вам расскажу нечто такое, после чего вы меня, чего доброго, захотите отправить в сумасшедший дом, — начал Магараф, волнуясь.
— Отличное предисловие, — усмехнулся адвокат. — Говорите же поскорее! Вы меня заинтересовали.
— Вы знакомы с госпожой Гарго? — спросил его Магараф.
— Знаком, — ответил адвокат. — Отличная, весьма почтенная женщина.
— Вы знаете, что она в начале января уезжала из Бакбука, чтобы навестить могилу своего младшего сына?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37