Он ворвался в дом, надеясь, что проклятые чудовища не посмеют ворваться в жилище христианина, но ошибся, потому что осатаневшее воинство яростно бросилось вслед за ним. Гапка, настроение у которой как всегда было, как у кобры, которой прямо с утра беспричинно наступили на хвост, прямо замерла на месте, не понимая, что происходит, и раскрыв от удивления рот, смотрела, как крестоносцы стараются рубануть Голову мечом, кольнуть копьем, а пролетарии норовят острыми флагштоками, которые они использовали вместо копий, выколоть ему глаза. Но тут Гапка пришла в себя и, спасая мужа, набросилась на них, раздавая направо и налево удары огромной сковородкой, на которой она как раз жарила оладьи, когда воинство без спросу ворвалось в дом. Раскаленная сковородка испугала разбушевавшихся вояк, и они ретировались во двор и тут же растаяли в лучах утреннего солнца.Гапка, чтобы ее усилия не пропали даром, на всякой случай разок-другой врезала и мужу по голове сковородкой, да как раз по тому месту, где у него еще недавно росли рога, и он свалился на тахту, как куль с мукой, уже ничего не соображая. «Вот тебе и на работу сходил», – подумал Голова и провалился в забытье.Он пришел в себя, потому что его кто-то гладил огромной, тяжелой лапой. Нехотя Голова раскрыл глаза и увидел перед собой соседского дедушку, который пытливо и, как показалось Голове, даже нежно рассматривал его лицо.– Будет жить! – радостно объявил он, и Голова увидел, что на лице Гапки промелькнула недовольная гримаса.«Во стервь, – подумал Голова, – не радуется, что муж жить будет». Но тут же подумал: «Впрочем, я ее сам до этого довел».– Правду подумал, – подтвердил седой как лунь старикан, видать большой мастак совать всюду свой нос.– А ты почему здесь? – не очень приветливо поинтересовался Голова.– За справкой пришел.– За справкой ты ко мне в сельсовет приходи.– Зачем туда, если ты здесь.От этого диалога у Головы началась сильная головная боль. К тому же ныло и то место, к которому Гапка приложилась сковородкой. Одним словом, день начался ужасно, а тут еще и этот старик пристал как банный лист.– Ну какую ты справку хочешь? Какую? О том, что незаконно, без паспорта в Матрениной хате живешь? Думаешь, если ты Тоскливцу в лапу дал, так ты уже у нас в селе самый главный? Такую справку ты хочешь?– Я и так знал, что ты подслушивал… соглядатай! – гневно отвечал ему сосед. – Мне… нам… справка нужна, что мы тут уже пять лет живем… А я в этих местах уже лет сто околачиваюсь, так что выдай нам справки, а за это тебе ничего не будет и никто ничего не узнает… так вот.– Так ты ко мне в дом меня пугать зашел! – зашелся в крике Голова.– Не ори, младенческое у тебе сделается…– Шутить! Шутить он будет, – забрызгал слюной обычно незлобивый и отходчивый Голова. – Лет сто… Тоскливец пусть тебе дает справку…– Так печать-то у тебя… Кроме печати, у тебя – ничего, одна придурь…От этих слов у Головы помутилось в голове, и он опять впал в забытье. Гапка бросилась к телефону, а нахальный старик как-то незаметно исчез, словно его никогда тут и не бывало.Гапка кое-как отходила Голову, уговорила его остаться дома в постели и даже сама вызвалась позвонить в сельсовет, сказать, что у него грипп. Проделав все это, Гапка, а в это утро она была ну просто писанная красавица, навела марафет и исчезла так же незаметно, как и старик. Трусики в розочку – она их почти не снимала и даже в них спала, хотя они ей и жали, потому что догадывалась, что именно они вернули ей молодость, заставляли кровь бурлить в жилах и позволяли смотреть на жизнь совсем иначе. Одно только обстоятельство беспокоило Гапку – свояченица, которой она имела глупость рассказать про трусики, прицепилась к ней как репей и не давала проходу – все уговаривала дать ей трусики хоть на пару минут. Гапка, понятное дело, и на секунду не была способна с ними расстаться, потому что боялась, что стоит ей отдать их в чужие руки, и старость опять наброситься на нее, испещрит морщинами лицо и руки, заставит усохнуть белое, полное жизненных соков тело, при виде которого даже заезжие из города молодчики принимались подкручивать усы и нервно причесываться. Но свояченица наседала изо всех сил, и Гапка – она была женщиной по-своему доброй и сострадательной – начинала понимать, что рано или поздно ей придется свояченице уступить.Но в это утро она собиралась на рандеву к Тоскливцу, которого считала человеком тонким и нежным и к которому прониклась симпатией еще даже до того, как помолодела.А в это утро Тоскливец поджидал ее у себя – он позвонил Маринке и сказал, что у него «скрутило поясницу».Итак, Тоскливец поджидал Гапку, рассчитывая недурно провести время, пока Голова будет ругаться с односельчанами – без ругани Голова не мог подписать ни один документ, ибо боялся ответственности, как черт ладана. И пока Тоскливец, сидя на постели в одном исподнем, распалял свое воображение всякой похабщиной, Гапка брела к нему сквозь густой туман, который опять окутал Горенку холодной белесой пеленой. И тут – надо же такому случиться – Гапка лоб в лоб столкнулась со свояченицей, завидущие глаза которой вмиг обшарили красавицу Гапку. Обсмотрев всю ее пышную красоту, свояченица, ее, кстати, звали Наталкой, схватила ее за груди и, убедившись, что они настоящие, закричала жалобно, как смертельно раненный лебедь: «Пощади!!!». Сердце не камень, к тому же густой туман прикрывал их, словно ширмой, и расчувствовавшаяся Гапка тут же посреди улицы сняла-таки знаменитые свои трусики и вручила их свояченице как награду за верную дружбу.– День поноси, а вечером отдашь. Да не забудь. И, смотри, никому ни гу-гу, а то потеряют они свою волшебную силу, нутром чую…Свояченица впопыхах напялила трусики и, едва попрощавшись, заспешила к себе, чтобы уткнуться в зеркало и ждать чуда.А Гапка потащилась дальше по дороге жизни, которая на сей раз привела ее к Тоскливцу, он тут же набросился на нее, как изголодавшийся коршун, не веря до конца своему счастью. И они еще долго ублажали бы друг друга, если бы в потной руке Тоскливца, поглаживавшей тугие формы, не оказалось вдруг что-то напоминающее сухофрукт. И тут перепуганный Тоскливец обнаружил, что сказка закончилась и чудесная Гапкина красота опять покинула ее под натиском зловредной старости – в объятиях он сжимал старуху.Человек менее обстоятельный и рассудительный, чем Тоскливец, тут же вытолкал бы ее за дверь, но Тоскливец, во-первых, наученный горьким опытом, а во-вторых, познавший Гапку молоденькой, тут же сообразил, что молодость может таким же загадочным образом к ней возвратиться и поэтому ссориться с ней ему не на руку. И поэтому он, не подав виду, продолжал любезничать с Гапкой и даже, себе в убыток, предложил ей кофе. И при этом (вот дикая и хитрая душа!) старательно загораживал от Гапки единственное в его берлоге зеркало, впрочем, такое замызганное, что рассмотреть что-либо в нем было решительно невозможно.Вскоре Гапка покинула Тоскливца в самом что ни на есть чудесном расположении духа и направила свои стопы к свояченице, решив, что с той и так хватит молодости, а к тому же Гапка весьма переживала за свои трусики. Но стоило ей выйти из дома Тоскливца, она опять оказалась в молочной пелене – хоть день на дворе был уже в самом разгаре, проклятый туман слепил глаза и так и норовил завести православную душу куда не надо. Гапка решительно перекрестилась и отправилась к Наталке, чтобы отвести душу, согреться за чаем – Наталка была большой мастерицей подмешивать в чай всякие травы и печь куличи, и самое главное поскорее натянуть на себя полюбившиеся трусики. Гапка спешила изо всех сил, но улица, околдованная туманом, вдруг свилась в кольцо и Гапка прошла ее раз двадцать пока догадалась, что нечистая сила водит ее по кругу. Тогда она стала стучаться в дома, но никто ей не отвечал, и вокруг слышался только собачий лай, приглушенный туманом. Неожиданно кто-то включил те несколько фонарей, которые с легкой руки Головы украшали центральную улицу, но и они не помогали – белесые клубы облепили желтые шары и принялись еще пуще прежнего слепить прохожих. А тут на свою беду Гапка решила было проверить, на месте ли ключи, и засунула руку в ставший вдруг просторным лиф и тут же с воплем вытащила ее обратно – ключи были на месте, но… ее тело! Оно усохло! Гапка решила, что нужно бежать, чтобы не погибнуть на радость нечистой силе прямо в центре села, к тому же Гапка надеялась, что ноги, быть может, приведут ее к Наталке.И Гапка побежала, да еще как, хотя лет уже двадцать никто не видел, чтобы она бегала – не пристало супруге самого Головы носиться по селу, как борзой. Гапка бежала изо всех сил, вспоминая молодость и то, как парубки носились за ней по лугу в ночь на Ивана Купала, норовя затащить в укромный уголок… «Для дурака себя сберегла!» – чертыхнулась Гапка и тут же увидела, что стоит на каком-то знакомом крыльце. Слева от двери она разглядела две большие цифры – 13 и догадалась, что оказалась у соседской хаты. «Ага, так я уже дома почти», – сообразила Гапка и хотела уже было развернуться и уйти, как дверь вдруг со скрипом открылась и благообразный седовласый дедушка осторожно выглянул из-за двери, как кукушка из часов.– С чем изволили пожаловать? – вежливо осведомился дед. – Может быть, новость принесли приятную или поесть чего…Слово «сарказм» было Гапке неведомо, однако она сразу же уловила в словах деда что-то недоброе.– Заблудилась я, сосед, туман проклятый глаза забивает… Домой я иду…– Вот и иди, – коротко ответил дед и захлопнул дверь.А тут вдруг налетел свежий ветер и унес ненавистный Гапке туман, и яркое солнышко невинно улыбнулось ей с небосвода, но у Тапки по известной причине на душе лежал камень и все ей было немило, а пуще всего боялась она посмотреться в зеркало. И поэтому, как заяц, отчаянно убегающий от ненасытного волка, ринулась она к свояченице с одной только мыслью – снова завладеть заветными трусиками.А свояченица, как оказалось, время зря не теряла, и пока Гапка ублажала Тоскливца да скиталась в тумане она не только сама уже выглядела как двадцатилетняя, но и открыла у себя в хате нечто вроде салона красоты, и Гапке пришлось протискиваться к ней сквозь толпу ревнивых соискательниц молодости, которые сразу заподозрили ее в желании их обойти, воспользовавшись родственными узами с Наталкой. Но остервеневшая Гапка, до которой сразу дошло, что, собственно, происходит, пробилась сквозь густые шеренги пожухлых сельских мадонн и мрачным вихрем ворвалась к Наталке. Увидев Гапку, та ничуть даже не смутилась – повела темной бровью, улыбнулась полными белыми щеками, на которых малиново-алый ротик смотрелся, как заманчивая спелая ягода, и сказала:– Гапка, ты нашла золотое дно.Сообщив Гапке эту новость, она вытолкала взашей очередную новоиспеченную девушку и открыла сервант, в котором кучей громоздились замусоленные бумажки с портретами великих украинцев.– Я тебя, Наталка, сейчас убью, – прошипела Гапка, догадываясь, что в скромную ее свояченицу вселился бес наживы, а то и сам враг рода человеческого. – Трусы давай!Но Наталка и в самом деле, видать, спятила, потому что не спешила вернуть Гапке то, что принадлежало ей по праву. Наталка даже не замечала, что Гапка вся дрожит, как загнанный в угол зверь, и что глаза у нее остекленели, а челюсти широко открыты и мелкие, отнюдь не жемчужные зубы готовы впиться в лебединую Наталкину шею… Эх, не замечала на свою беду Наталка всего этого и упрямо продолжала уговаривать несговорчивую Гапку.– Ты мне дай их на месяц в аренду, а потом мы с тобой закатим навсегда на Ривьеру, а кто хочет, пусть продолжает уговаривать городских жлобов картошку покупать. А мы будем с тобой за свои кровные нежиться под солнышком среди французиков… и может быть, им даже иногда что-нибудь и позволим…Наталка визгливо засмеялась, и смех этот чуть не стал предсмертным, потому что Гапка взвилась в воздух и обрушилась на Наталку, как извержение вулкана. Та и пикнуть не успела, как Гапка уже закатала ее юбку до горла и увидела на ней заветные розочки.– Снимай! – коротко приказала Гапка. – Я тебе их дала как своей сродственнице, а ты вот что учудила… Сымай!Наталка, уразумев, что лучше расстаться с трусиками, чем с жизнью, попыталась их с себя содрать, но не тут то было… Те приклеились к ней не на шутку, и тут Гапка увидела, как вся кожа Наталки покрылась кокетливыми розочками, а проклятые трусики, которые она продолжала срывать с Наталки, превратились в жалкие лохмотья.Ругаясь, Гапка запихнула их в карман и хотела было уже оставить Наталку в покое, но тут в комнату ворвался разъяренный, как только что клейменный бык, ее супруг.Увидев, что Гапка оседлала распластанную на полу его супругу, которая, увидев своего Грицька, жалобно возопила о помощи, он, не долго думая, вцепился в Гапкины космы, проклиная городские нравы, а та, как попавшаяся на сметане кошка, извивалась и отбивалась как могла. В дверь при этом заглядывало множество желающих обрести опять дары молодости, но Гапка многозначительно свернула им кукиш и они, несолоно хлебавши, ретировались на исходные позиции. Кончилось все это тем, что Гапке удалось нанести Грицьку удар ниже пояса, и он был вынужден на мгновение отпустить ее, та опрометью бросилась к двери и растворилась в опустившейся на Горенку непроглядной тьме. * * * На следующий день в селе только и разговоров было о Наталкином салоне красоты, причем Наталку все ругали, а обманутые пришли к ней поутру требовать свои деньги обратно, потому что к утру их молодость растаяла как туман. Наталка деньги отдавать не спешила, утверждая, что они «молодостью попользовались», и скандал продолжался до тех пор, пока в спор не вмешался родственник Грицька, жена которого накануне отдала Наталке сто гривен.К обеду, впрочем, страсти улеглись, но базарный день был пропущен и с горя оставалось только напиться, что и было без промедления и сожаления сделано.А Тоскливец тем временем продолжал отбиваться от теряющей терпение клиентуры из хаты № 13. Дело в том, что упрямая паспортистка никак не хотела внять его увещеваниям и выдать Матрениным постояльцам паспорта, с тем чтобы они укатили куда хотят на веки вечные и оставили его, Тоскливца, наконец в покое.В это холодное ноябрьское утро Тоскливец грустно, но совершенно без какого-либо результата гипнотизировал всей своей унылой обличностью паспортистку Марью Степановну, но та была неприступна, как китайская стена, и 'даже угрожала, что пожалуется на него Голове. Тоскливец, хотя и не принимал Голову всерьез, потому что по своему обыкновению не принимал всерьез никого, все равно грустнел от этой мысли, а его малопрозрачные, скажем так, глаза становились еще более мутными.От одной мысли, что ему придется вернуть Лешам то, что он от них получил, Тоскливец и все его внутренности покрывались ледяным потом. А тут еще, как назло, в сельсовет притащился самый главный Леша с окладистой белоснежной бородой и глазами, напоминающими более всего зловещий вопросительный знак.– Здравствуйте, почтеннейшая, – приветствовал дед Леша паспортистку. – Вот пришел проведать вас, спросить…– А нечего меня проведывать, – огрызнулась было Марья Степановна, но тут вдруг почувствовала, что язык у нее во рту раздувается и норовит забраться ей в горло, чтобы вот так запросто, на рабочем, так сказать, месте, ее задушить.– Отпусти! – прохрипела она. – Будут тебе паспорта…И сразу почувствовала, что язык возвратился на место, ей снова легко дышится и увидела, что мерзкий старик уже не буравит ее своими страшными глазами, а спокойно сидит возле нее на стуле и даже как бы смотрит на нее ласково и сочувственно.– Но ты мне правду скажи, – все-таки осмелилась спросить его Марья Степановна, – откуда вы все тут взялись на мою голову?– Из лесу, – меланхолично ответствовал ей старикан, – здешние мы.– Так вы в лесу, значит, жили, – продолжала на свою голову расспросы злосчастная Марья Степановна, по своей молодости не знавшая еще, что существуют вещи, о которых лучше не знать.– В лесу.– Но ведь там же нет сел и деревень нет, как же вы жили?– Вот так и жили.– Без домов?– Без домов.– Но как же вы могли?– Очень просто. Лешие мы. Тоскливцу, как всегда впрочем, повезло, потому что он вышел прогуляться по свежему воздуху – так у него было заведено, а кроме того, он сразу почуял, что накал разбушевавшихся между паспортисткой и стариканом страстей может быть вреден для пищеварения. Повезло, потому что от того, что он услышал, у него окончательно поехала бы крыша. Потому что даже Марья Степановна, которую никто не осмелился бы упрекнуть в избытке чувствительности или воображения, чуть не сошла с ума, когда старик рассказал ей, что чернобыльская радиация ускорила эволюцию местных леших и они вдруг почувствовали, что голы и наги, и принялись мастерить себе одеяния из дубовой коры и листьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28