От такой неблагодарности Явдоха хотела было нахмуриться, но не смогла – по своей природе она была хохотунья, и до калитки Петра провожал ее громкий и нежный, как перелив колокольчиков, смех, от которого, впрочем, ему становилось еще горче – и уходить не хотелось, и себя было жалко, и ревность слепила глаза, как полуденное солнце.Кое-как добредши домой, Петро хотел было рухнуть на постель, но оказалось, что возле хаты его поджидает барышник. Петро, который еле переставлял ноги, быстро спровадил барышника, отдав ему по дешевке все, что написал за последний месяц, и тот радостно засуетился и исчез, словно растворился в своих «Жигулях», а те, в свою очередь, в окружающем хату пространстве.В изнеможении Петро рухнул на постель, словно хотел ; забыться, но что-то заставило его открыть глаза и он увидел, что на потолке над ним чернеет злобная харя свиньи, которую он чуть было не пнул вчера по дороге домой. Свинья, заметив, что он на нее смотрит, заурчала, как кот, и еще пуще прежнего осклабилась в улыбке, и только ее зеленые глазки словно холодом буравили усталое Петрово сердце.«Допился», – подумал было Петро, но тут на него сыпануло штукатуркой с явным запахом серы, и тогда он подхватился к святым образам, прижал Николая Угодника к груди и забормотал молитву. Свинья потускнела, испарилась черным мрачным дымом, и потолок приобрел свойственный ему серый цвет.«Черт с ним!» – подумал Петро про черта и наконец сладко и крепко заснул. Сон его освежил, а черт, вынужденный убраться восвояси, злобно таскался по лесу и пугал баб, собиравших ягоды. Настроение у него было совершенно омерзительное, и даже чертовка была ему уже не мила.А к Петру откуда ни возьмись пожаловал гость – сельский фельдшер по прозванию Борода. Впрочем, кличка уже давно заменила ему имя, его даже на работе никто иначе и не называл, да он и не обижался. Окладистая борода и очки с толстыми стеклами словно отгораживали его от всего мира и скрывали добрую душу и растерянные глаза. Он, как и Петро, женат не был и любил по дороге домой наведаться к Богомазу, чтобы пофилософствовать немного, а потом уже залечь до утра в своей берлоге, обложившись книгами. Не успели они между собой и двух слов сказать – Петро уже было собирался рассказать ему о случае со свиньей, как в дверь забарабанил вездесущий Хорек, да не сам по себе, а с гостинцами – блюдом уже нарезанной, изрядно отдающей чесноком, шинки и с бутылкой прозрачной, как слеза, влаги, в которой только изолгавшийся до последней крайности ханжа не признал бы святого, отпускающего грехи прямо на месте напитка.Друзья уселись за квадратный, кое-как сколоченный стол, зажгли лампу и собрались уже было насладиться едой и взаимной беседой – каждый предвкушал рассказать что-то свое, но не тут-то было, то ли черт попутал, то ли что еще, но дверь распахнулась настежь и Параська, которая должна была всю ночь дежурить в свою очередь в сельсовете, показалась на пороге, бледная от злости, как призрак отца Гамлета, и скрученная в пружину, готовую вот-вот разогнуться. Друзья вскочили из-за стола как ужаленные и принялись усаживать дорогую кумушку, обхаживать ее и изливать на нее елей из всех своих пор, и старания их уже почти увенчались успехом, но тут, на этот раз это точно был черт, в дверях показалась совершенно некстати прежде никогда и не бывавшая здесь Явдоха. Да еще в цветастом платье, и с румянцем от уха до уха, и с копной темно-русых волос, при виде которых невольно вспоминалось и душистое сено на лугу, и кое-что еще, что происходит только по молодости лет и только где-нибудь на лугу, в копне душистого, под стать молодости, сена. Параська сразу встала на дыбы, как необъезженная лошадь, и ни тпру ни ну карьером устремилась к двери. Все бросились к ней на перехват, но она, изловчившись, прожогом выскочила из хаты и скрылась в опустившейся на Горенку густой тьме.Теперь уже компания усаживала Явдоху, правда, намного более искренне, чем Параську, а она, впрочем, и не сопротивлялась (читатель, не это ли самый опасный для сильного пола вид кокетства?); и когда все наконец успокоилось и суета улеглась, беседа их потекла, как масло из бутылки. Хорек рассказал о том, что Параська в молодости была писаной красавицей – никто не поверил, хотя всем было известно, что это правда. Петро рассказал про то, как ему примерещился черт в виде свиньи – поверила только Явдоха, но виду не подала. А фельдшер, фельдшер рассказал удивительную историю, которую ему поведала нынче древняя старуха в благодарность за то, что укол он ей сделал не больно да и вообще пожалел, как родную матерь, – Борода был человек жалостливый и деликатный.А рассказала ему старуха вот что. Лет двести назад Горенка была совсем уж захудалой деревушкой с одной только церковкой да тремя шинками на подъездах к ней. После войны с Наполеоном горенковские девчата стали появляться на свет еще более смазливыми, чем до нашествия французов, и все как одна с васильковыми глазами да с пышным бюстом. Две-три из них даже барынями стали – повыходили замуж за господ заезжих офицеров да и уехали навсегда из родных краев. Одна только Оксана, а уж как хороша была она собой, замуж не спешила. Отец ее, приходской священник Данило, дочку не неволил, и она росла беззаботно, помогала тятеньке по хозяйству, готовила ему еду – попадья умерла при родах. Оксана закончила в Киеве по протекции пансион для благородных девиц, который, однако, возненавидела всем своим девичьим и нежным сердечком, потому что каждый день богатые и тупые уродки помыкали ею и издевались над ее нищетой. После пансиона она, казалось, навсегда осела в добром и уютном домике отца своего, чтобы помогать ему коротать угрюмые в ненастную погоду сельские дни и радовать его тускневший с подступающей старостью взор.Но в один весенний день, когда батюшка ее был в церкви, деревенский Богомаз Петро, да-да, его тоже звали Пет-ро, проходя мимо поповской усадьбы, спросил у Оксаны воды – одолела его тогда страшная жажда. Оксана принесла ему кухоль колодезной воды да белоснежный в красных узорах рушник, а Богомаз, как увидел ее отражение в воде, так и замер на месте, а как пришел в себя – бросился домой, заперся и всего лишь за три дня написал образ Богоматери такой дивной красоты, что люди невольно падали перед ней на колени, но одно только в иконе той было странно… Лицо Святой Девы – было лицом Оксаны.А дальше – больше. Прилип Богомаз к Оксане как банный лист, а та и знать его не хочет, прогоняет со своих глаз и ножками своими топает на него, как на собаку. А тот ни в какую не идет на попятный. «Замуж, – говорит, – тебя возьму, самые красивые иконы напишу в твою честь, прославлю тебя на весь мир». Данило молчал себе в бороду, молчал, но потом и он не вытерпел. «Ты, – сказал он Оксане, – реши раз и навсегда, если уж прогонять, так прогони, но чтобы ясность была, а то ты его так гонишь, словно к себе зовешь, а он, Петро, человек к общению с барышнями непривычный, богобоязненный. Да и мне скажи правду, отцу своему, люб он тебе или нет? Если люб, так чего б тебе и в самом деле не стать ему женой, человек он вольный, свой дом у него да и при деньгах…».Оксана, услыхав такие речи, – в ноги ему бултых да так зарыдала, что на всю Горенку рев, говорят, стоял:– Что ты, тятенька, речи такие завел? А у нас разве дом мал для нас? Разве мешаю я тебе? Зачем ты меня к чужим людям гонишь на погибель верную, на кручину неминучую?– Ну если уж так, дочка, – не стал спорить с ней старый священник, – сама решай. Дело твое. Мне мило, что ты при мне, но если захочешь…– Нет, нет, нет! – замахала руками Оксана. – При вас только и хочу я находиться. Не хочу никуда идти…На том тогда и порешили. У Оксаны, однако, девичью ее веселость как ветром сдуло. Насколько она хохотуньей была – пропал ее смех, как в воду канул. Ходит с поникшей головой, все свою думу думает, но ни слова ни отцу, никому. Месяц проходит, второй, третий, уж и лето пошло на убыль, как идет мимо дома ее Богомаз – икону он тогда заказчику тащил, да и, задумавшись, пошел мимо дома Оксаны, забыв, что дал себе зарок обходить его десятой дорогой. И надо же, выходит ему навстречу Оксана, как всегда с головой поникшей, бледная такая вся, как лебедь грустный, подруга которого растворилась в небесном просторе да и не вернулась никогда, погибнув то ли от охотников, то ли от хищной птицы. И вдруг свой портрет видит у Петра в руках, а он как раз ту икону нес – Богоматерь с лицом Оксаны. Замерла Оксана, словно молнией пораженная, на бледных ее щеках румянец выступил.– Куда, – говорит, – ты несешь меня? Да и зачем ты несешь меня к чужим людям? Неужели ты не понимаешь, что из этого портрета глаза мои живые смотрят и я все лето на тебя смотрю в упор, а ты меня не замечаешь, словно слепой…Смотрит Богомаз на икону, а глаза на ней и вправду живые. Смотрит на Оксану – а нету у ней глаз на лице, только кожа белая да ресницы длиннющие. Протер глаза – есть глаза у Оксаны, а на иконе закрылись.– Что делаешь со мной, – закричал Богомаз, – голова моя кругом идет, с ума сойду, если не прекратишь меня мучить!– Да не мучу я тебя, Петро, – отвечает ему Оксана, и подходит к нему близко-близко, и обнимает его своими дивными руками, и кладет свою голову к нему на плечо, – люблю я тебя, потому у иконы и глаза мои, чтобы быть с тобой все время.И недели не прошло, как сыграли они свадьбу.И время как бы остановилось в счастливом их домике. Оксана по хозяйству, муж со своими иконами, у него как раз большой заказ был от одной церкви, что на Подоле. Ух, как он писал тогда образа! Оксана любила наблюдать за ним во время работы – он словно погружался в икону, словно он был учеником Господа и бродил с ним по полям и долам Земли Обетованной, словно он внимал Ему среди учеников и наблюдал из толпы во время крестного пути Его. И краски ложились гладко и нежно, и лики получались, словно живые, и заказчики, которые наведывались иногда проверить, как продвигается работа, не могли нарадоваться на его работу и даже обещали накинуть червонец-другой.Но нечистая сила никогда не оставляет православных в покое, словно проверяя их на прочность, а тот черт, что обитал тогда в непроходимых чащах за Горенкой, которые избегали даже осатанелые от крови волки, поклялся перед чертовкой, что не позволит Богомазу закончить свои иконы.И начал он свои набеги на уютный и счастливый Богомазов дом. То молнией ударит, то куры камни начнут нести вместо яиц, то вой в кладовке такой раздастся, что хоть убегай. Богомаз, однако, сразу разумел, в чем дело, но страх поборол и только работать стал быстрее да молитвы святые бормотать непрерывно, чтобы и себя, и нежную свою супругу уберечь от нечистой силы. Батюшка по просьбе дочери окропил весь участок вокруг дома святою водою и службу в доме отслужил да такую, что нечистый на время отступил и, затаившись в чаще, только щелкал зубами да обливался холодным потом, выставив себя на посмешище перед чертовкой и всякими прочими лешими.Но не сдался окаянный черт и пуще прежнего, как репей, пристал к Богомазу, норовя нащупать у него слабинку, узнать, на чем можно его объегорить. И случай представился. Богомаз, как и все живописцы, любил потолкаться в базарный день на Подоле на Житнем рынке, где в те времена продавалось все то, что нужно для людей его ремесла: краски, кисти, холст, подрамники, высушенные и уже приготовленные для работы доски, одним словом, все то, от чего у настоящего живописца глаза разбегаются и руки начинают предательски дрожать. И перед наступлением зимы Петро направился в базарный день в Киев, чтобы запастись на зиму всем необходимым с тем, чтобы тогда, когда сорвется с цепи свирепая пурга и забросает Горенку снегом по самые крыши, он мог позволить себе спокойно работать, не выходя из дому, и к весне исполнить заказ.Черт, преисполненный ненависти ко всякой христианской: душе, однако, давно уже подстерегал его возле озера, притворившись Оксаною, он кинулся в ледяную уже воду и, увидев Богомаза, истошно завопил Оксаниным голосом: «Тону, Петрику мой любимый, тону!». Петро поверить не мог своим глазам, ведь супругу свою он только что оставил дома, велел ей запереться на все замки и на улицу даже носа не высовывать, пока он не возвратится с ярмарки. Однако же времени раздумывать не было, и, скинув с себя одежду, он в одном только исподнем бросился спасать непослушную супругу свою, неведомо как оказавшуюся на середине даже в летнюю погоду предательского озера с многочисленными омутами и холодными ключами, бившими где-то в темной глубине его у самого дна. Не успел он подплыть к черту, как сообразил, что околдовала его нечистая сила и повернул было к берегу, но сердце его совсем уже застыло, а тут на беду Оксана почуяла своим вещим сердцем что-то неладное, бросилась вслед за мужем и, увидев его одежду на берегу, а его самого с белым как снег лицом, плывущим из последних сил в сторону берега, кинулась в воду, чтобы помочь ему выбраться из озера. Петро только и успел из последних сил крикнуть ей: «Оксана, любимая, спасайся, не плыви ко мне, тут нечистая сила!», но было уже поздно и нечистый утащил их обоих на дно.А в деревне толковали по-разному про исчезновение Богомаза с супругою. Тел их так никогда и не нашли – только одежду Петра да монисто Оксаны, что лежало на нем. Батюшка отслужил через девять дней молебен, на кладбище врыли в землю два креста с их именами, да на том все и закончилось. Горько горевал старый священник, что не дождался внуков, догадываясь в глубине души, что не обошлось тут без нечистой силы, но поделать ничего не мог и только молился неустанно за своих исчезнувших детей. Говорят, с тех пор каждой весной у священника расцветали во дворе два куста неземной красоты сирени, которые всякий раз, когда он проходил мимо, норовили прикоснуться к нему и погладить подобно тому, как дитя прижимается к отцу своему, словно впитывая его любовь и ласку. Впрочем, правда это или нет, кто знает…Прошло лет пятьдесят, священника уже давно не было в живых да и про Петра с Оксаною селяне уже позабыли, как вдруг стал распространяться в народе слух о том, что в полнолуние на берегу озера люди добрые и душой святые могут увидеть взявшихся за руки юношу и девушку в белоснежных одеждах, стремительно плывущих по мутным глубинам вечно холодного озера.Не все верили в эти присказки, потому что не всем дано Богомаз и черт было увидеть Петра и Оксану, но кое-кому удавалось их увидеть, и правда об их вечной любви навсегда сохранилась среди жителей Горенки и окрестных сел.Вот какую историю рассказала Бороде старуха, и тот, не в силах утаить ее в себе, тут же поделился ею с почтенным обществом.Явдоха (нет все-таки она была фея, а не ведьма!) прослезилась и убежала на кухню наводить марафет – не любила показываться перед мужчинами в невыгодном свете. А приятели помолчали да и пришли к выводу, что следует встать и стоя выпить за упокой невинных душ, пострадавших от врага рода человеческого. Так они и поступили, а снова усевшись, важно приступили к Параськиной шинке. Явдоха возвратилась к ним уже как ни в чем не бывало, и только одна мысль роилась в ее обычно хладнокровной головке – как уберечь своего Петра (с этого вечера она уже считала его своим) от той гадости, что примерещилась ему свиным рылом на потолке, – Явдоха чуяла, что и тут точно не обошлось без прижившегося в этих местах черта.Вскоре Явдоха попросила Петра ее проводить. Борода засуетился и тоже стал прощаться, и Хорьку ничего не оставалось, как ретироваться по направлению к своей разгневанной супружнице.А на улице уже стемнело, селяне, запершись, сидели по хатам и только псы несли свою вечную службу, заливаясь то хором, то по одиночке надрывным лаем.Явдоха не предложила Петру зайти к себе, да и он не стал напрашиваться, глядя на ее серьезное лицо и нутром чувствуя, что она спешит и ей сейчас не до него.А у Явдохи и в самом деле началась по всему телу чесотка, и она спешила к своей метле, но при этом намеревалась не просто развеяться среди звезд, а высмотреть, где шляется приблудившийся черт, чтобы раз и навсегда отвадить его от Горенки.Петро еще и отойти не успел от ее дома, а она была уже высоко над Горенкой, одетая в темное, невидимая, грозная мстительница – история про Петра и Оксану задела ее за живое, и впервые в жизни она почувствовала настоятельное желание отомстить.Заметив шатающуюся по улицам черную свинью, она сразу сообразила, что это за фрукт, но виду не подала и долго еще кружила над селом, изучая закоулки, по которым бродил окаянный враг рода человеческого, а затем, наблюдая, как он, приняв свой подлинный облик, доводит до бешенства свиней, катаясь на них верхом и безжалостно погоняя чем-то острым – чем именно, Явдоха с высоты не могла разобрать.– Так вот почему свиньи в селе какие-то шальные стали, – подумала она и тут же со страхом заметила, что черт уже совсем близко подошел к хате Петра и принялся за свиней в хлеву Хорька, что стоял на соседском с Петром подворье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28