Вы держитесь очень хорошо.
— Мне так не кажется, — она достала из сумочки платок и высморкалась. — Но, похоже, вы правы. Одна безумная старушенция не означает конец света.
— Вот именно.
— Не может быть, чтобы мы не справились с одной сумасшедшей старухой.
— В том-то и дело, — сказал он. Однако подумал:
"Одна сумасшедшая старуха? А кто же тогда тот тип у белого грузовика?"
Глава 8
Грейс Спиви сидела в массивном дубовом кресле, ее холодные серые глаза блестели в темноте.
Сегодня в мире духов был красный день, один из самых красных, которые она знала, и она оделась во все красное, чтобы быть с ним в гармонии; так же как вчера, когда мир духов проходил через зеленую фазу, она была одета во все зеленое.
Большинство людей не знали, что каждый день в мире духов имел свой цвет, ведь они не могли проникнуть в мир сверхъестественного так же легко, как это удавалось Грейс, они вообще о нем не подозревали, и поэтому стиль одежды Грейс был недоступен их пониманию. Но для нее, экстрасенса и медиума, выбор цвета был важен, чтобы гармонировать с миром духов, так ей было легче общаться с прошлым и прорицать будущее. Информация передавалась духами по ослепительно ярким цветным лучам энергии. Сегодня лучи окрашены во все оттенки красного цвета.
Попробуй она объяснить это — ее приняли бы за сумасшедшую. Несколько лет назад собственная дочь отправила ее в психиатрическую больницу на обследование, но ей удалось вырваться из этой ловушки, она отреклась от дочери и с тех пор стала осторожнее.
Сегодня на ней были темно-красные туфли, темно-красная юбка, светло-красная двух тонов полосатая блузка. Все украшения красноватого оттенка: двойная нить малиновых бус, такие же браслеты на запястьях, яркая, как огонь, фарфоровая брошь, два рубиновых кольца, кольцо с четырьмя отполированными сияющими сердоликами, еще четыре кольца с дешевыми красными стекляшками, алой эмалью и ярко-красной керамикой. Все камни — будь то драгоценные, полудрагоценные или бижутерия — сверкали и переливались в дрожащем огоньке свечи.
Неровное пламя, словно танцуя на кончиках фитильков, отбрасывало причудливые извивающиеся тени на подвальные стены. Большая комната казалась меньше, поскольку янтарное пламя свечей освещало небольшую ее часть. Одиннадцать свечей, толстых и белых, вставленных в медные подсвечники с красивой подставкой для стекающего воска. Каждый подсвечник крепко держали апостолы Грейс, они с нетерпением ждали, когда она заговорит.
Их было одиннадцать — шесть мужчин и пять женщин, — молодые, среднего возраста и старые. Они сидели на полу, образуя перед креслом Грейс полукруг; мерцающий, неровный, таинственный свет освещал и странно искажал их лица.
Ее учениками были не только эти одиннадцать. Более пятидесяти человек сидели в верхней комнате и с волнением ожидали, что произойдет на сегодняшнем сеансе.
Больше тысячи других были разбросаны по разным уголкам на севере и юге, выполняя задания Грейс.
Она знала и помнила их имена, хотя сейчас ей было труднее запоминать их, гораздо труднее, чем до тех пор, пока божий Дар не снизошел до нее. Он заполнил ее, вошел в ее разум и вытеснил многое, что прежде казалось само собой разумеющимся, вроде способности запоминать имена и лица. Или способности следить за временем.
Она теперь не знала, который час, и то, что она иногда смотрела на часы, не имело никакого значения. Секунды, минуты, часы и дни казались смешными и случайными измерениями времени; для обычных людей они еще были полезны, но она в них больше не нуждалась. Порой, когда она думала, что прошел день, оказывалось, что прошла целая неделя. Это пугало, но в то же время странным образом увлекало — постоянно напоминало, что она особенная. Избранная. Дар вытеснил из нее и сон. Иногда не спала вообще. Обычно сон отнимал один час или два, не больше, но сон был ей больше не нужен. Дар вытеснил все, что могло бы помешать великой и священной миссии, которую ей надлежало выполнить.
Но имена этих одиннадцати, самых преданных из ее паствы, она помнила. Это были лучшие из лучших, незапятнанные души, наиболее достойные выполнить задачу, стоящую перед ними.
Но был среди них один — Кайл Барлоу, тридцати двух лет, хотя выглядел старше, — мрачный, злобный, опасный. У него были каштановые прямые волосы, густые, но без блеска. Глубоко посаженные карие глаза под нависшими надбровными дугами смотрели внимательно и проницательно. Hoc — крупный, не прямой, не римский, а перебитый. Скулы и подбородок такие же тяжелые, грубо высеченные, как и, надбровные дуги. При крупных и некрасивых чертах лица губы тонкие и такие бескровные и бледные, что казались еще тоньше, от этого рот походил на узкую щель. Он был необычайно высоким, более двух метров ростом, с бычьей шеей, могучими плечами, крепкой грудью и жилистыми руками. Создавалось впечатление, что он может переломить человеку хребет, и раньше зачастую он это и делал, исключительно ради удовольствия.
В последние же три года, с тех пор как Кайл стал последователем Грейс, членом тайного синедриона, а потом самым верным ее помощником, он ни на кого не поднял руку. До того как Грейс нашла и спасла его, это был неуравновешенный, агрессивный и жестокий человек. То время теперь миновало. Под отталкивающей внешностью Кайла Барлоу Грейс сумела разглядеть добрую душу. Да, он сбился с пути, но желал (даже не сознавая этого) вернуться на стезю добродетели. Нуждался в ком-то, кто направил бы его. Встретил Грейс и пошел за ней. Теперь огромные мощные руки и железные кулаки не принесут вреда добродетельным людям, но уничтожат врагов господа, и только тогда, когда скажет Грейс.
Грейс узнавала врагов господа, когда встречала их.
Способность распознать безнадежно потерянную душу с первого взгляда тоже была лишь малой частью божьего Дара, снизошедшего на нее. Достаточно было одну секунду посмотреть в глаза человеку, чтобы определить, был ли он грешным и окончательно погибшим. Она обладала Даром. Никто больше. Только она, Избранная. Слышала зло в голосах нечестивых, видела зло в их глазах. От нее нельзя было спрятаться.
Иные, почувствовав Дар, усомнились бы, решили, что порочны или даже безумны. Но Грейс никогда не сомневалась и не считала себя безумной. Никогда. Знала, что особенная, знала, что права, потому что так сказал ей господь.
Стремительно приближался день, когда она наконец призовет Кайла и других сокрушить приверженцев сатаны. Укажет на них, и Кайл их уничтожит. Он станет карающим мечом господа. Как это будет прекрасно! Сидя в подвале церкви, в массивном дубовом кресле, перед своими ближайшими соратниками, Грейс задрожала в предвкушении блаженства. Будет таким удовольствием наблюдать, как крепкие мускулы сокращаются и расслабляются, вымещая гнев божий на неверных и слугах сатаны.
Скоро. Час близится. Сумерки.
Пламя свечей трепетало, Кайл спросил тихо:
— Вы готовы, Мать Грейс?
— Да, — ответила она.
Закрыла глаза. Сначала ничего не видела, ее окружала лишь темнота, потом она установила контакт с миром духов, и перед ней появились вспышки, завитки, фонтанчики, пятна света; вздымающиеся, изгибающиеся, переплетающиеся тени, то яркие, то тусклые, все оттенки красного, потому что это передавалась энергия духов, а был красный день их бытия. Самый красный из всех, которые знала Грейс.
Духи окружали ее со всех сторон, а она уносилась все дальше, погружалась в их мир, нарисованный на внутренней стороне ее век. Сначала ее несло медленно. Чувствовала, что разум и душа отделяются от тела, оставляя плоть.
Еще чувствовала телесную связь с миром — запах горящих свечей, массивное дубовое кресло, шорох и шепот одного из апостолов, но постепенно все исчезало. Она неслась дальше, все быстрее и быстрее, сквозь испещренную пятнами света пустоту, быстрее, с ужасающей, вызывающей тошноту скоростью...
И внезапный покой.
Она оказалась в глубинах мира духов, подобно астероиду в бескрайних просторах Вселенной. Уже не слышала, не видела, не воспринимала мир, который оставила.
В бесконечной ночи сновали красноватые тени, быстро и медленно, целенаправленно и беспорядочно выполняя священную миссию, которую Грейс еще не понимала.
Грейс думала о мальчике, Джое Скавелло. Знала, кем он был и что он должен умереть. Но не знала, пришло ли время покончить с ним. Она совершила путешествие в мир духов с единственной целью — выяснить, что делать с мальчиком и когда. Надеялась, что ей прикажут убить его.
Ей так хотелось убить его.
Глава 9
Два глотка виски, похоже, подействовали на Кристину Скавелло немного успокаивающе. Она откинулась в кресле, разомкнув руки, но все еще в напряжении и заметно дрожа.
Чарли все так же сидел на краешке своего стола, касаясь одной ногой пола.
— По крайней мере до тех пор, пока мы не узнаем, кто эта женщина и с кем еще мы имеем дело, я думаю, с Джоем круглосуточно должны находиться два вооруженных телохранителя.
— Хорошо, я согласна.
— Он ходит в школу?
— В подготовительную группу. В школу он пойдет осенью.
— Придется подержать его дома, пока все не утрясется.
— Это так просто не утрясется, — в ее голосе было раздражение.
— Ну, разумеется, я не имел в виду, что мы собираемся отсиживаться. Я хотел сказать, что он не будет посещать занятия, пока мы не положим конец этой истории.
— Достаточно ли двух охранников?
— На самом деле их будет шестеро. Они будут работать парами по восемь часов.
— И все же в смену будет всего два человека, и я...
— Двоих достаточно. У них хорошая подготовка. Однако это может оказаться довольно дорого. Если...
— Я могу позволить себе это, — оборвала она Гаррисона.
— Мой секретарь даст вам расценки...
— Сколько бы ни было. Я в состоянии оплатить...
— А что ваш муж?
— А что муж?
— Ну, что он обо всем этом думает?
— У меня нет мужа.
— О, прошу извинить меня, если я...
— Я не нуждаюсь в участии. Я не вдова, как, впрочем, и не разведенная. — Она говорила с прямолинейностью, которую он подметил в ней еще раньше; его подкупало ее нежелание уклоняться от ответа. — Я никогда не была замужем.
— Понимаю.
Хотя Чарли мог поклясться, что в голосе его не было ни тени неодобрения, Кристина точно окаменела, как будто он оскорбил ее. Он вздрогнул, когда она с неожиданным и необъяснимым гневом, сдержанно и в то же время металлически твердо произнесла:
— Что вы хотите сказать? Что вы должны убедиться в моральной чистоте клиента, прежде чем взяться за его дело?
Эта внезапно произошедшая в ней перемена поразила его; он растерянно уставился на нее, не зная, что сказать.
— Ну, разумеется, нет! Я только...
— Потому что я не собираюсь сидеть перед вами в качестве уголовника на скамье... — Подождите, подождите. Что случилось? А? Что я такого сказал? Боже мой, какое мне дело до того, были вы замужем или нет?
— Прекрасно. Я рада, что ошиблась. Итак, вы намерены выследить эту старуху?
Как пышет жаром от тлеющих углей, так от Кристины все еще исходили волны гнева.
Чарли не мог понять, почему признание в том, что у ее ребенка нет законного отца, сопровождалось у Кристины такой болезненной реакцией. Конечно, ей не повезло; она, возможно, хотела, чтобы все сложилось по-другому.
Но общество уже давно не считает это позорным. Она же вела себя так, будто жила в сороковые, а не в восьмидесятые годы.
— Правда, — подтвердил он. — Мне действительно безразлично.
— Великолепно. У вас передовые взгляды — это похвально. Если б это зависело от меня, вы бы получили Нобелевскую премию за человеколюбие. А теперь не сменить ли нам тему?
Что-то здесь не так, думал он. Его только радовало, что" у нее не было мужа. Разве она не чувствует его интереса к ней? Неужели это не заметно за его профессиональной манерой держаться? Неужели она не видит, что он попался? Ведь у большинства женщин на это особое чутье.
— Если я вас не устраиваю, я могу передать ваше дело одному из моих помощников...
— Да нет же, я...
— Это способные люди, на них можно положиться.
Но уверяю вас — у меня и в мыслях не было унизить вас, или посмеяться над вами, или.., что вы там еще про меня подумали. В конце концов, я не тот полицейский, что был у вас утром и промывал вам мозги насчет вашего лексикона.
— Полицейский Уилфорд.
— Так вот, я не Уилфорд. Я проще. Ну что, мир?
Она мгновение колебалась, потом кивнула. Ее скованность прошла. Гнев испарился, уступив место смущению.
— Извините, что накричала на вас, мистер Гаррисон...
— Зовите меня Чарли. Можете кричать на меня, когда вам вздумается, — он улыбнулся. — Все же нам есть смысл поговорить об отце Джоя, поскольку может оказаться, что он каким-то образом связан с происшедшим.
— С этой старухой?
— Возможно.
— Сомневаюсь.
— Может быть, он добивается опекунства.
— Тогда почему просто не прийти и не поговорить?
Чарли пожал плечами:
— Люди не всегда подходят к решению проблем с позиций здравого смысла Она покачала головой:
— Нет, это не его отец. Насколько я знаю, он даже не подозревает о существовании Джоя. И кроме того, женщина говорила, что Джой должен умереть.
— Все-таки я считаю, следует учесть такую возможность и поговорить об отце Джоя, даже если это причиняет вам боль. Мы должны проверить все возможные версии.
Она согласно кивнула:
— Дело в том.., когда я забеременела, для моей матери, Эвелин, это было страшным потрясением. Она многого ожидала от меня... Она заставила меня чувствовать себя виноватой, казниться этой своей виной, — Кристина тяжело вздохнула. — И мне кажется, из-за того, что мать так обращалась со мной, я до сих пор чересчур болезненно воспринимаю все, что касается рождения Джоя.
— Понимаю.
— Нет. Вы не можете понять этого.
Он внимательно слушал. Он был благодарным слушателем. Это составляло часть его работы. Кристина продолжала:
— Моя мать... Эвелин.., не любит Джоя. Не желает иметь с ним ничего общего. Она вменяет ему в вину его незаконнорожденность. Иногда обращается с ним так, словно он грешен, порочен или что-нибудь в этом роде.
Это низко, это извращение, в этом нет никакого смысла, но это так похоже на мою мать — в том, что моя жизнь не сложилась так, как она хотела, обвинить Джоя.
— Если ваша мать так активно недолюбливает Джоя, не может ли она быть инициатором всей этой истории? — спросил Чарли.
Эта мысль заставила Кристину вздрогнуть. Она покачала головой:
— Нет. Я уверена. Это не ее стиль. Эвелин прямолинейна. Она всегда говорит то, что думает, даже если знает, что это ранит тебя, даже если знает, что каждое произнесенное ею слово отзывается в тебе мучительной болью.
Она не станет просить своих приятельниц устроить травлю моего сына. Это нелепость.
— Возможно, она не замешана в этом прямо. Но что, если она рассказывала кому-нибудь о вас с Джоем, и среди прочих, — той самой пожилой особе из торгового центра. Что, если ваша мать, рассказывая о мальчике, была несдержанна, не подумав о том, что эта женщина не может себя контролировать, не отдавая себе отчета в том, что та воспримет все сказанное буквально и начнет действовать по своему усмотрению.
Кристина нахмурилась:
— Возможно...
— Я знаю, что все это притянуто за уши, но тем не менее — возможно.
— Да, я согласна.
— Расскажите мне о вашей матери.
— Уверяю, она не может иметь к этому никакого отношения.
— И все же, — настаивал он.
Кристина, переведя дух, сказала:
— Моя мать — деспот. Вам этого не понять, а я не смогу растолковать. Чтобы узнать ее, нужно пожить рядом. Все годы, что я жила с ней, я была под каблуком... унижена и запугана...
...все эти годы.
Воспоминания, помимо воли, нахлынули на нее. Она ощутила тяжесть в груди, у нее сперло дыхание — каждый раз при воспоминании о детстве ей казалось, что она задыхается.
Она увидела большой викторианский дом в Помоне, который перешел к Эвелин от ее матери, Джаветти. Они жили там с тех пор, как Кристине исполнился год, а Эвелин живет и по сей день. Память о доме была для Кристины тяжким бременем. И хотя она помнила, что здание было белым с бледно-желтыми дверями и оконными переплетами и такими же навесами с позолоченной резьбой, мысленно она всегда представляла его погруженным в тень, поздним октябрем, в плотном кольце обступивших его голых деревьев, под зловещим свинцово-серым куполом неба. Отчетливо слышала монотонное тиканье дедушкиных часов в гостиной, всепроникающий и постоянный звук, как издевательское напоминание о том, что она едва ли не целую вечность обречена сносить страдания своего мучительного детства, продолжающиеся миллионы и миллионы отбиваемых часами чугунных секунд. Снова видела тяжелую громоздкую мебель, теснившуюся в каждой комнате, и начинала подозревать, что память ее воспроизводит тиканье часов куда более назойливым и одуряющим, чем это было на самом деле, и что в действительности мебель вовсе не могла быть такой массивной, неуклюжей и безобразной, какой представала в воспоминаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Мне так не кажется, — она достала из сумочки платок и высморкалась. — Но, похоже, вы правы. Одна безумная старушенция не означает конец света.
— Вот именно.
— Не может быть, чтобы мы не справились с одной сумасшедшей старухой.
— В том-то и дело, — сказал он. Однако подумал:
"Одна сумасшедшая старуха? А кто же тогда тот тип у белого грузовика?"
Глава 8
Грейс Спиви сидела в массивном дубовом кресле, ее холодные серые глаза блестели в темноте.
Сегодня в мире духов был красный день, один из самых красных, которые она знала, и она оделась во все красное, чтобы быть с ним в гармонии; так же как вчера, когда мир духов проходил через зеленую фазу, она была одета во все зеленое.
Большинство людей не знали, что каждый день в мире духов имел свой цвет, ведь они не могли проникнуть в мир сверхъестественного так же легко, как это удавалось Грейс, они вообще о нем не подозревали, и поэтому стиль одежды Грейс был недоступен их пониманию. Но для нее, экстрасенса и медиума, выбор цвета был важен, чтобы гармонировать с миром духов, так ей было легче общаться с прошлым и прорицать будущее. Информация передавалась духами по ослепительно ярким цветным лучам энергии. Сегодня лучи окрашены во все оттенки красного цвета.
Попробуй она объяснить это — ее приняли бы за сумасшедшую. Несколько лет назад собственная дочь отправила ее в психиатрическую больницу на обследование, но ей удалось вырваться из этой ловушки, она отреклась от дочери и с тех пор стала осторожнее.
Сегодня на ней были темно-красные туфли, темно-красная юбка, светло-красная двух тонов полосатая блузка. Все украшения красноватого оттенка: двойная нить малиновых бус, такие же браслеты на запястьях, яркая, как огонь, фарфоровая брошь, два рубиновых кольца, кольцо с четырьмя отполированными сияющими сердоликами, еще четыре кольца с дешевыми красными стекляшками, алой эмалью и ярко-красной керамикой. Все камни — будь то драгоценные, полудрагоценные или бижутерия — сверкали и переливались в дрожащем огоньке свечи.
Неровное пламя, словно танцуя на кончиках фитильков, отбрасывало причудливые извивающиеся тени на подвальные стены. Большая комната казалась меньше, поскольку янтарное пламя свечей освещало небольшую ее часть. Одиннадцать свечей, толстых и белых, вставленных в медные подсвечники с красивой подставкой для стекающего воска. Каждый подсвечник крепко держали апостолы Грейс, они с нетерпением ждали, когда она заговорит.
Их было одиннадцать — шесть мужчин и пять женщин, — молодые, среднего возраста и старые. Они сидели на полу, образуя перед креслом Грейс полукруг; мерцающий, неровный, таинственный свет освещал и странно искажал их лица.
Ее учениками были не только эти одиннадцать. Более пятидесяти человек сидели в верхней комнате и с волнением ожидали, что произойдет на сегодняшнем сеансе.
Больше тысячи других были разбросаны по разным уголкам на севере и юге, выполняя задания Грейс.
Она знала и помнила их имена, хотя сейчас ей было труднее запоминать их, гораздо труднее, чем до тех пор, пока божий Дар не снизошел до нее. Он заполнил ее, вошел в ее разум и вытеснил многое, что прежде казалось само собой разумеющимся, вроде способности запоминать имена и лица. Или способности следить за временем.
Она теперь не знала, который час, и то, что она иногда смотрела на часы, не имело никакого значения. Секунды, минуты, часы и дни казались смешными и случайными измерениями времени; для обычных людей они еще были полезны, но она в них больше не нуждалась. Порой, когда она думала, что прошел день, оказывалось, что прошла целая неделя. Это пугало, но в то же время странным образом увлекало — постоянно напоминало, что она особенная. Избранная. Дар вытеснил из нее и сон. Иногда не спала вообще. Обычно сон отнимал один час или два, не больше, но сон был ей больше не нужен. Дар вытеснил все, что могло бы помешать великой и священной миссии, которую ей надлежало выполнить.
Но имена этих одиннадцати, самых преданных из ее паствы, она помнила. Это были лучшие из лучших, незапятнанные души, наиболее достойные выполнить задачу, стоящую перед ними.
Но был среди них один — Кайл Барлоу, тридцати двух лет, хотя выглядел старше, — мрачный, злобный, опасный. У него были каштановые прямые волосы, густые, но без блеска. Глубоко посаженные карие глаза под нависшими надбровными дугами смотрели внимательно и проницательно. Hoc — крупный, не прямой, не римский, а перебитый. Скулы и подбородок такие же тяжелые, грубо высеченные, как и, надбровные дуги. При крупных и некрасивых чертах лица губы тонкие и такие бескровные и бледные, что казались еще тоньше, от этого рот походил на узкую щель. Он был необычайно высоким, более двух метров ростом, с бычьей шеей, могучими плечами, крепкой грудью и жилистыми руками. Создавалось впечатление, что он может переломить человеку хребет, и раньше зачастую он это и делал, исключительно ради удовольствия.
В последние же три года, с тех пор как Кайл стал последователем Грейс, членом тайного синедриона, а потом самым верным ее помощником, он ни на кого не поднял руку. До того как Грейс нашла и спасла его, это был неуравновешенный, агрессивный и жестокий человек. То время теперь миновало. Под отталкивающей внешностью Кайла Барлоу Грейс сумела разглядеть добрую душу. Да, он сбился с пути, но желал (даже не сознавая этого) вернуться на стезю добродетели. Нуждался в ком-то, кто направил бы его. Встретил Грейс и пошел за ней. Теперь огромные мощные руки и железные кулаки не принесут вреда добродетельным людям, но уничтожат врагов господа, и только тогда, когда скажет Грейс.
Грейс узнавала врагов господа, когда встречала их.
Способность распознать безнадежно потерянную душу с первого взгляда тоже была лишь малой частью божьего Дара, снизошедшего на нее. Достаточно было одну секунду посмотреть в глаза человеку, чтобы определить, был ли он грешным и окончательно погибшим. Она обладала Даром. Никто больше. Только она, Избранная. Слышала зло в голосах нечестивых, видела зло в их глазах. От нее нельзя было спрятаться.
Иные, почувствовав Дар, усомнились бы, решили, что порочны или даже безумны. Но Грейс никогда не сомневалась и не считала себя безумной. Никогда. Знала, что особенная, знала, что права, потому что так сказал ей господь.
Стремительно приближался день, когда она наконец призовет Кайла и других сокрушить приверженцев сатаны. Укажет на них, и Кайл их уничтожит. Он станет карающим мечом господа. Как это будет прекрасно! Сидя в подвале церкви, в массивном дубовом кресле, перед своими ближайшими соратниками, Грейс задрожала в предвкушении блаженства. Будет таким удовольствием наблюдать, как крепкие мускулы сокращаются и расслабляются, вымещая гнев божий на неверных и слугах сатаны.
Скоро. Час близится. Сумерки.
Пламя свечей трепетало, Кайл спросил тихо:
— Вы готовы, Мать Грейс?
— Да, — ответила она.
Закрыла глаза. Сначала ничего не видела, ее окружала лишь темнота, потом она установила контакт с миром духов, и перед ней появились вспышки, завитки, фонтанчики, пятна света; вздымающиеся, изгибающиеся, переплетающиеся тени, то яркие, то тусклые, все оттенки красного, потому что это передавалась энергия духов, а был красный день их бытия. Самый красный из всех, которые знала Грейс.
Духи окружали ее со всех сторон, а она уносилась все дальше, погружалась в их мир, нарисованный на внутренней стороне ее век. Сначала ее несло медленно. Чувствовала, что разум и душа отделяются от тела, оставляя плоть.
Еще чувствовала телесную связь с миром — запах горящих свечей, массивное дубовое кресло, шорох и шепот одного из апостолов, но постепенно все исчезало. Она неслась дальше, все быстрее и быстрее, сквозь испещренную пятнами света пустоту, быстрее, с ужасающей, вызывающей тошноту скоростью...
И внезапный покой.
Она оказалась в глубинах мира духов, подобно астероиду в бескрайних просторах Вселенной. Уже не слышала, не видела, не воспринимала мир, который оставила.
В бесконечной ночи сновали красноватые тени, быстро и медленно, целенаправленно и беспорядочно выполняя священную миссию, которую Грейс еще не понимала.
Грейс думала о мальчике, Джое Скавелло. Знала, кем он был и что он должен умереть. Но не знала, пришло ли время покончить с ним. Она совершила путешествие в мир духов с единственной целью — выяснить, что делать с мальчиком и когда. Надеялась, что ей прикажут убить его.
Ей так хотелось убить его.
Глава 9
Два глотка виски, похоже, подействовали на Кристину Скавелло немного успокаивающе. Она откинулась в кресле, разомкнув руки, но все еще в напряжении и заметно дрожа.
Чарли все так же сидел на краешке своего стола, касаясь одной ногой пола.
— По крайней мере до тех пор, пока мы не узнаем, кто эта женщина и с кем еще мы имеем дело, я думаю, с Джоем круглосуточно должны находиться два вооруженных телохранителя.
— Хорошо, я согласна.
— Он ходит в школу?
— В подготовительную группу. В школу он пойдет осенью.
— Придется подержать его дома, пока все не утрясется.
— Это так просто не утрясется, — в ее голосе было раздражение.
— Ну, разумеется, я не имел в виду, что мы собираемся отсиживаться. Я хотел сказать, что он не будет посещать занятия, пока мы не положим конец этой истории.
— Достаточно ли двух охранников?
— На самом деле их будет шестеро. Они будут работать парами по восемь часов.
— И все же в смену будет всего два человека, и я...
— Двоих достаточно. У них хорошая подготовка. Однако это может оказаться довольно дорого. Если...
— Я могу позволить себе это, — оборвала она Гаррисона.
— Мой секретарь даст вам расценки...
— Сколько бы ни было. Я в состоянии оплатить...
— А что ваш муж?
— А что муж?
— Ну, что он обо всем этом думает?
— У меня нет мужа.
— О, прошу извинить меня, если я...
— Я не нуждаюсь в участии. Я не вдова, как, впрочем, и не разведенная. — Она говорила с прямолинейностью, которую он подметил в ней еще раньше; его подкупало ее нежелание уклоняться от ответа. — Я никогда не была замужем.
— Понимаю.
Хотя Чарли мог поклясться, что в голосе его не было ни тени неодобрения, Кристина точно окаменела, как будто он оскорбил ее. Он вздрогнул, когда она с неожиданным и необъяснимым гневом, сдержанно и в то же время металлически твердо произнесла:
— Что вы хотите сказать? Что вы должны убедиться в моральной чистоте клиента, прежде чем взяться за его дело?
Эта внезапно произошедшая в ней перемена поразила его; он растерянно уставился на нее, не зная, что сказать.
— Ну, разумеется, нет! Я только...
— Потому что я не собираюсь сидеть перед вами в качестве уголовника на скамье... — Подождите, подождите. Что случилось? А? Что я такого сказал? Боже мой, какое мне дело до того, были вы замужем или нет?
— Прекрасно. Я рада, что ошиблась. Итак, вы намерены выследить эту старуху?
Как пышет жаром от тлеющих углей, так от Кристины все еще исходили волны гнева.
Чарли не мог понять, почему признание в том, что у ее ребенка нет законного отца, сопровождалось у Кристины такой болезненной реакцией. Конечно, ей не повезло; она, возможно, хотела, чтобы все сложилось по-другому.
Но общество уже давно не считает это позорным. Она же вела себя так, будто жила в сороковые, а не в восьмидесятые годы.
— Правда, — подтвердил он. — Мне действительно безразлично.
— Великолепно. У вас передовые взгляды — это похвально. Если б это зависело от меня, вы бы получили Нобелевскую премию за человеколюбие. А теперь не сменить ли нам тему?
Что-то здесь не так, думал он. Его только радовало, что" у нее не было мужа. Разве она не чувствует его интереса к ней? Неужели это не заметно за его профессиональной манерой держаться? Неужели она не видит, что он попался? Ведь у большинства женщин на это особое чутье.
— Если я вас не устраиваю, я могу передать ваше дело одному из моих помощников...
— Да нет же, я...
— Это способные люди, на них можно положиться.
Но уверяю вас — у меня и в мыслях не было унизить вас, или посмеяться над вами, или.., что вы там еще про меня подумали. В конце концов, я не тот полицейский, что был у вас утром и промывал вам мозги насчет вашего лексикона.
— Полицейский Уилфорд.
— Так вот, я не Уилфорд. Я проще. Ну что, мир?
Она мгновение колебалась, потом кивнула. Ее скованность прошла. Гнев испарился, уступив место смущению.
— Извините, что накричала на вас, мистер Гаррисон...
— Зовите меня Чарли. Можете кричать на меня, когда вам вздумается, — он улыбнулся. — Все же нам есть смысл поговорить об отце Джоя, поскольку может оказаться, что он каким-то образом связан с происшедшим.
— С этой старухой?
— Возможно.
— Сомневаюсь.
— Может быть, он добивается опекунства.
— Тогда почему просто не прийти и не поговорить?
Чарли пожал плечами:
— Люди не всегда подходят к решению проблем с позиций здравого смысла Она покачала головой:
— Нет, это не его отец. Насколько я знаю, он даже не подозревает о существовании Джоя. И кроме того, женщина говорила, что Джой должен умереть.
— Все-таки я считаю, следует учесть такую возможность и поговорить об отце Джоя, даже если это причиняет вам боль. Мы должны проверить все возможные версии.
Она согласно кивнула:
— Дело в том.., когда я забеременела, для моей матери, Эвелин, это было страшным потрясением. Она многого ожидала от меня... Она заставила меня чувствовать себя виноватой, казниться этой своей виной, — Кристина тяжело вздохнула. — И мне кажется, из-за того, что мать так обращалась со мной, я до сих пор чересчур болезненно воспринимаю все, что касается рождения Джоя.
— Понимаю.
— Нет. Вы не можете понять этого.
Он внимательно слушал. Он был благодарным слушателем. Это составляло часть его работы. Кристина продолжала:
— Моя мать... Эвелин.., не любит Джоя. Не желает иметь с ним ничего общего. Она вменяет ему в вину его незаконнорожденность. Иногда обращается с ним так, словно он грешен, порочен или что-нибудь в этом роде.
Это низко, это извращение, в этом нет никакого смысла, но это так похоже на мою мать — в том, что моя жизнь не сложилась так, как она хотела, обвинить Джоя.
— Если ваша мать так активно недолюбливает Джоя, не может ли она быть инициатором всей этой истории? — спросил Чарли.
Эта мысль заставила Кристину вздрогнуть. Она покачала головой:
— Нет. Я уверена. Это не ее стиль. Эвелин прямолинейна. Она всегда говорит то, что думает, даже если знает, что это ранит тебя, даже если знает, что каждое произнесенное ею слово отзывается в тебе мучительной болью.
Она не станет просить своих приятельниц устроить травлю моего сына. Это нелепость.
— Возможно, она не замешана в этом прямо. Но что, если она рассказывала кому-нибудь о вас с Джоем, и среди прочих, — той самой пожилой особе из торгового центра. Что, если ваша мать, рассказывая о мальчике, была несдержанна, не подумав о том, что эта женщина не может себя контролировать, не отдавая себе отчета в том, что та воспримет все сказанное буквально и начнет действовать по своему усмотрению.
Кристина нахмурилась:
— Возможно...
— Я знаю, что все это притянуто за уши, но тем не менее — возможно.
— Да, я согласна.
— Расскажите мне о вашей матери.
— Уверяю, она не может иметь к этому никакого отношения.
— И все же, — настаивал он.
Кристина, переведя дух, сказала:
— Моя мать — деспот. Вам этого не понять, а я не смогу растолковать. Чтобы узнать ее, нужно пожить рядом. Все годы, что я жила с ней, я была под каблуком... унижена и запугана...
...все эти годы.
Воспоминания, помимо воли, нахлынули на нее. Она ощутила тяжесть в груди, у нее сперло дыхание — каждый раз при воспоминании о детстве ей казалось, что она задыхается.
Она увидела большой викторианский дом в Помоне, который перешел к Эвелин от ее матери, Джаветти. Они жили там с тех пор, как Кристине исполнился год, а Эвелин живет и по сей день. Память о доме была для Кристины тяжким бременем. И хотя она помнила, что здание было белым с бледно-желтыми дверями и оконными переплетами и такими же навесами с позолоченной резьбой, мысленно она всегда представляла его погруженным в тень, поздним октябрем, в плотном кольце обступивших его голых деревьев, под зловещим свинцово-серым куполом неба. Отчетливо слышала монотонное тиканье дедушкиных часов в гостиной, всепроникающий и постоянный звук, как издевательское напоминание о том, что она едва ли не целую вечность обречена сносить страдания своего мучительного детства, продолжающиеся миллионы и миллионы отбиваемых часами чугунных секунд. Снова видела тяжелую громоздкую мебель, теснившуюся в каждой комнате, и начинала подозревать, что память ее воспроизводит тиканье часов куда более назойливым и одуряющим, чем это было на самом деле, и что в действительности мебель вовсе не могла быть такой массивной, неуклюжей и безобразной, какой представала в воспоминаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47