У нее уже был любимый, но, даже и не вспомнив о нем, она вышла за лорда Роберта. Интересно, а ты бы смогла, как она? Ты бы могла бросить своего милого ради лорда Роберта?
Эту игру Энни уже знает. По сути дела, Тэсс спрашивает себя саму. Энни нужна ей только для того, чтобы продумать свою ситуацию вслух. Но ей нравится участвовать в этой игре. Энни, которая раньше и помыслить не могла о чем-то подобном, пытается представить двух мужчин – своего возлюбленного и влюбленного лорда.
– Я не знаю, – наконец отвечает она. Мысль, что она могла бы привлечь к себе внимание, вызывает у нее неловкость.
Иметь возлюбленного означает чувствовать примерно то же, что она испытывала под взглядом леди Изабель, когда та делала ее фотографию. Это должно быть как пристальное, близкое изучение – она совсем не была уверена, что ей этого хочется. В доме миссис Гилби она часто ощущала себя невидимкой, и это, думает она, порой гораздо лучше.
– А я бы бросила, – вздыхает Тэсс, так и не дождавшись от Энни вразумительного ответа. – Я бы избавилась от своего милого в одночасье.
Она произносит это с полной убежденностью, и Энни остается поверить, что так оно и будет, что лорд Монтегю сейчас шагнет к ним из темноты, подхватит Тэсс на руки и унесет подальше от ее прачечной и поместья Дашеллов. Унесет прочь из этой ночи, из их общей комнаты, от скрипа деревьев за окном.
– Тэсс, – шепчет Энни, – а чем Дашеллы занимаются? Чем они зарабатывают на жизнь?
– Да они оба сумасшедшие, ты что, еще не поняла? – усмехается Тэсс. – Леди наряжает нас в простыни и заставляет позировать для нее в этом полном сквозняков стеклянном курятнике. А хозяин помешался на своих старых бумагах.
– Мистер Дашелл, – медленно выговаривает Энни. – Ведь он не интересуется прислугой, не так ли?
Она вспоминает о своей недавней прогулке с Эльдоном, такой неподобающей и одновременно такой приятной.
Тэсс некоторое время молчит.
– Ты это о чем? – отвечает она наконец. – Не пытался ли он поцеловать меня? Ты это имела в виду?
– Именно.
– Они оба сумасшедшие, – повторяет Тэсс. – Но безвредные. Впрочем, я сама здесь только недавно. Только на неделю больше, чем ты.
Тэсс замолкает, и Энни кажется, что она слышит, как в темноте медленно вращаются ее мысли.
– Они не будут нам сильно досаждать, – наконец произносит Тэсс. – Леди не собирается нас на чем-либо подлавливать, а хозяин не пристает к служанкам. Не то что на моем прежнем месте. – Тэсс ворочается в кровати, пружины скрипят. – Тебе рассказать? – спрашивает она.
– Нет, – быстро отвечает Энни.
– Хорошо, – ответила Тэсс. – Ты скоро сама все узнаешь.
– Это почему?
– Думаешь, тобой здесь никто не интересуется?
– Я просто…
Как объяснить Тэсс, что, слушая ее рассказ, она вынуждена будет судить ее, а Энни хотела бы избежать этого.
– Мне просто неинтересно, – говорит Энни и снова начинает прислушиваться к завыванию ветра и скрипу ветвей за окном.
Вскоре с другого конца комнаты доносится глухой храп Тэсс. Лежа в темноте, Энни не спит, боится заснуть. Боится снова увидеть свой сон. Она еще наполовину бодрствует, а мелькание лопат, гул ударяющегося о твердый грунт железа уже заполняют ее мозг.
Тэсс спит крепко, как уставшая ломовая лошадь, и даже не шевелится, когда Энни тихонько выходит из комнаты. Ступени лестницы лишь тихонько поскрипывают под легкими шагами Энни. Она спускается в передний холл, сжимая в руке свечу, пламя которой трепещет на сквозняке.
Библиотека мистера Дашелла оказывается точно такой, какой она запомнилась ей в первый день. Энни плотно прикрывает за собой дверь и в неверном свете свечи принимается читать названия на корешках. «Картография». «Геология». Энни останавливает свой выбор на книге Ричарда Хаклита «Путешествия, морская торговля и открытия в Новом Свете», снимает ее с полки и, прижимая к груди, возвращается к себе в спальню.
Сидя в постели и читая о морских путешествиях, полных опасностей, она мало-помалу забывает ту страшную дорогу. Слова в книге теплые и согревающие, как толстое ватное одеяло в холодную ночь, – в них можно так же завернуться и сидеть, как в теплом коконе. Шум лопат постепенно сменяется сладким журчанием слов, быстрым ручейком стекавших со страниц в пока еще ничем не занятый, пустующий покой ее сердца.
Следующим утром за завтраком, когда Тэсс и Энни торопливо поедают свою кашу, запивая ее сладким чаем, кухарка неожиданно вваливается в кухонную дверь, держа в каждой руке чайник с кипятком.
– Этого хватит? – спрашивает она с порога. Тэсс вскидывает на нее глаза, затем опускает их.
– А в чем дело? – недоверчиво хмыкает Тэсс.
– Это моя работа.
– Да, но благодаря мне одной заботой у тебя было меньше. Ты ведь этого хочешь? – Тэсс бросает взгляд на Энни. – Разве я не права?
Энни не понимает, что происходит в этом доме. Почему кухарка с ведрами кипятка в руках статуей замерла на пороге, почему ей вдруг понадобилось одобрение Тэсс? «Действительно, сумасшедшие», – думает она. Все как один, все и каждый, до последнего.
– Энни!
Энни останавливается на дорожке, ведущей к стеклянному курятнику, и ждет, пока Тэсс ее нагонит.
– Куда это ты?
Согнувшись пополам, Тэсс тяжело переводит дыхание. Лицо у нее красное после утра, проведенного в прачечной.
– Миссис Дашелл приказала, чтобы сегодня я для нее позировала.
– Но ты еще не собрала постельное белье, – выпрямляется Тэсс.
– Я знаю.
– Но я должна постирать простыни сегодня. Сейчас.
– Я соберу белье позже, когда освобожусь. – Энни смотрит в сторону курятника. Нехорошо заставлять Изабель ждать. – Оставь их на следующий раз.
– Это невозможно, – отвечает Тэсс.
Тэсс работает по строгому графику. По понедельникам, вторникам и средам она стирает и полощет белье. По четвергам и пятницам катает его, Крахмалит и гладит. По понедельникам она стирает полотно; муслин, крашеный ситец и шерсть – по вторникам; простыни и скатерти – по средам. Сегодня как раз среда. Если Тэсс не постирает что-нибудь в соответствующий день, сорвется ее недельный график, и это обязательно отзовется на всем хозяйстве усадьбы.
– Значит, мне нужно это сделать самой, – говорит она, ожидая, что Энни передумает.
Энни молчит.
– Ну ладно, – произносит Тэсс. – Я сделаю это сама, но это меня мало радует.
Она поворачивается и направляется к дому. Энни смотрит ей вслед, от души сожалея, что так случилось. У Тэсс достаточно своей работы для того, чтобы взваливать на нее чужую. До сих пор они хорошо уживались вместе. Энни так нравится болтать с ней, лежа в темноте спальни. Энни рассказывала Тэсс о низости миссис Гилби, Тэсс – о том, как голодала ее семья на севере Англии.
Энни идет дальше. Необходимо поговорить с миссис Дашелл о том, как ей дальше совмещать свои обязанности горничной с ролью модели для фотографий. Энни здесь всего несколько недель, и она не может допустить, чтобы Тэсс выполняла за нее ее работу. Это несправедливо.
Войдя в курятник, Энни поняла, что сейчас не время для разговора, Изабель, всклокоченная и раздерганная, мечется взад и вперед.
– Где ты пропадала? – раздраженно бросает она, когда Энни вбегает в студию. – Я посылала за тобой час назад. Свет уходит. Пошли. – Она сует камеру в руки Энни. – Бери это и иди за мной!
Она складывает раздвижные ноги камеры и распахивает перед Энни стеклянную дверь студии, жмурясь от яркого солнечного света.
С камерой в руках Энни бежит вслед за широко шагающей Изабель, стараясь не отставать.
– Простите, мэм, а куда мы идем?
– Топить тебя, – ответила Изабель. Слова ее звучат всерьез, и Энни приходится убеждать себя, что это все-таки шутка.
Горничных не убивают, даже случайно, так как они нужны в хозяйстве. И, однако, ей ведь до сих пор не пришло в голову осведомиться, что сталось с их предыдущей горничной, место которой она сейчас занимает!
Они пересекли сад и, пройдя через луг, стали спускаться по поросшему лесом склону. У его подножия тек маленький ручеек, матово мерцая в солнечном свете.
– Ну вот, – говорит Изабель. – Это нам подойдет.
Она берет камеру у Энни и осторожно кладет ее на траву у берега.
– Самое подходящее место, чтобы утопить тебя.
Изабель улыбается, увидев выражение лица Энни.
– О, да ты перепугалась! Ты что, подумала, я это серьезно?
– Нет, мэм, – говорит Энни, чувствуя, что краснеет.
– Ты говоришь неправду, – отвечает Изабель.
Энни чувствует себя глупо.
– Я, конечно, поняла, что вы не собираетесь, – защищается Энни. – Но я знаю, что вы могли бы.
– Хорошая девчонка! – хохочет Изабель.
– Теперь иди сядь там, на валуне, и прими опечаленный вид.
Энни покорно усаживается на большой, наполовину вросший в землю камень у края воды и, скосив глаза, наблюдает, как Изабель устанавливает камеру.
– Сегодня у нас будет обработка в полевых условиях, – сказала Изабель, пристегивая черный капюшон к задней части камеры.
– Это не всегда срабатывает, но ничего.
Она копается внутри деревянной коробки, доставая оттуда разные принадлежности и раскладывая их рядом с собой. При этом она что-то бормочет про себя, словно забыв о присутствии Энни.
– Мэм, – окликает Энни через некоторое время, – все в порядке?
– Нет, – весело отвечает Изабель, подняв на нее глаза. – Все ни к черту не годится. Еще секунда, и я закончу!
Она поглубже втыкает ножки камеры в дерн, пробует, устойчиво ли она стоит.
– Хорошо, – говорит она словно про себя и, осторожно переступив через разложенные на траве предметы, подходит к Энни.
– Расстегни воротник, – приказывает Изабель.
Энни неуверенно расстегивает несколько верхних пуговиц, но Изабель нетерпеливо тянется к ней и расстегивает еще несколько. Она обдергивает платье Энни назад так, чтобы обнажилась шея.
– Мне нужна эта линия, – говорит Изабель, дотронувшись до ее ключицы.
Прикосновение Изабель настолько бесцеремонно, что Энни невольно вздрагивает. До нее давно никто не дотрагивался, и это движение пугает ее до глубины души. Впрочем, Изабель не обращает никакого внимания на ее реакцию.
– Этот камень не подходит – слишком высоко, – раздраженно бросает Изабель. – Тебе надо сесть пониже.
Оглядевшись и не найдя ничего подходящего, Изабель ступает на сырую глину у самого берега и принимается перекладывать булыжники.
Энни садится на получившуюся кучку. Теперь она совсем близко к воде, которая струей разбивается о камни под ее ногами и обтекает ее с обеих сторон.
– Теперь волосы, – говорит Изабель, и Энни начинает вытаскивать шпильки, державшие тугой узел ее волос. Она встряхивает головой, словно собака, отряхивающаяся после купания: по прошлому разу она помнила, что ее волосы должны быть в полном беспорядке – именно так хочет леди. Она еще раз встряхивает головой, и Изабель рассеянно дотрагивается до ее волос, пропустив пряди между пальцами.
– Хорошо, – говорит Изабель.
– Кто я? – интересуется Энни. Изабель присаживается рядом с ней.
– Офелия, – поясняет она. – Ты знаешь эту историю?
Энни отрицательно качает головой.
– Ты – Офелия, – говорит Изабель мягко. – Ты любишь Гамлета, но он не отвечает тебе взаимностью. Твои отец и брат оказались плохими советчиками в этом деле. Гамлет озабочен только своими собственными демонами. Он даже не замечает тебя, может быть, даже совсем не догадывается, что ты его любишь.
Летнее солнце согревает обнаженную шею Энни. Голос Изабель шелестит рядом с ней, как ночной ветер в ветвях деревьев за окном ее спальни на чердаке. Энни опускает руку в ручей, ощущая, как вода струится вокруг ее пальцев. Она уже знает, чем закончилась эта история.
– Я утопилась, – говорит она.
– Именно – ты утопилась.
– Мэм, я должна всегда изображать такие грустные истории? – спрашивает Энни, вспоминая Джиневру, которая лежала на каменном полу, хватая Артура за ноги.
После этой сцены ее весь вечер трясло так, словно она пережила сильнейший испуг.
Изабель внимательно смотрит на Энни. Да, девчонка неглупа, она гораздо наблюдательнее, чем можно было подумать.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – произносит Изабель. – Все это, конечно, трагедии, но дело не в этом. Суть в том, что это классические сюжеты, известные всем. Мне нужно, чтобы публика понимала основу моего замысла.
Говоря это, она осознает, что все меньше верит собственным словам, и, когда заканчивает, уже не верит им вовсе.
– Но то, что эти женщины – трагические персонажи, – продолжает Изабель, – совсем не значит, что они слабые люди.
– Разве сильный человек будет топиться? – возражает Энни. – Топиться при малейшем намеке на трудность?
– Это отнюдь не намек на трудность, – объясняет Изабель. – Это абсолютно безнадежная, безответная любовь.
Изабель понимает, что и эти ее слова неубедительны. Она вспоминает свои прежние работы – Джиневру, Беатриче. Что привлекало ее в этих сюжетах? Может быть, то, что сама она видела их примерно так, как их преподносили художники-мужчины вроде Роберта Хилла? Но, будучи женщиной, не должна ли она скорее протестовать против такой интерпретации, а не безропотно соглашаться с ней?
– Офелия… – произносит Энни.
– Офелия… – откликается Изабель, поднимаясь на ноги.
Пожалуй, это верная мысль – ее Офелия не станет топиться! Ее Офелия должна забыть Гамлета, ее перестанет волновать, откликнется он на ее любовь или нет. С какой стати ей вообще топиться? Почему она просто не может выбрать кого-нибудь другого, более подходящего?
Струйки солнечного света льются с ветвей над их головами, сливаются с водой ручья. Блики ложатся на шею Энни, словно отпечаток живого слова. Тонкая линия ключицы уходит в сторону, словно хрупкое и жесткое крыло маленькой птицы.
– Так что же мне делать, мэм? – спрашивает Энни.
– Офелия, – говорит Изабель, – может быть, ты вовсе не собираешься топиться?
– А как же отвергнутая любовь, мэм?
– Хорошо, пусть в данный момент ты как раз размышляешь, стоит ли топиться из-за Гамлета. Подумай об этом, – распоряжается Изабель, прячась за камерой, чтобы внимательней оценить свою модель и композицию в целом. – Кроме того, в этом ручье утопиться нельзя, он слишком мелкий. Он будет просто символизировать возможность подобного конца.
Изабель срывает в зарослях на берегу цветок дикой орхидеи и прицепляет его к воротнику Энни. Цветок свисает к обнаженной шее Энни, касается лепестками ее кожи. Сорванный цветок будет символизировать поражение.
– Опусти руку обратно в воду, – приказывает Изабель.
Энни опускает руку в ручей, перебирает пальцами, словно играя на фортепьяно. Ей понравилось решение Изабель оставить Офелию в живых. Она уверена, что Офелия вряд ли бы захотела топиться в такой прекрасный летний день. Неважно, как сильно она любила Гамлета. Кроме того, почему у нее не может быть и других чувств и мыслей, которые совсем не имеют к нему отношения? Энни наклоняет голову в сторону Изабель. «Я жива, – говорит она себе, ощущая биение воды о свою руку. – Я жива, и я – это все».
– Отлично! – произносит Изабель из-за камеры. – Замри и не двигайся…
Эльдон теперь все время думал об Энни Фелан; история, которую она рассказала ему во время прогулки, не шла у него из головы. С каждым днем эта история представлялась ему все яснее, он прекрасно помнил, как стояло солнце над полями и как падали тени, какие звуки доносились из зарослей терновника, пока они вместе шли по дороге. Когда она начала рассказывать ему о своей семье, о братьях, весь внешний мир исчез для него. Остался только ее голос и дорога, о которой она рассказывала, – дорога голодной смерти. Эльдону доводилось слышать много разных историй о бедствиях ирландцев во время голода. Эти события казались совсем недавними, потому что в Англии до сих пор оставалось еще много ирландцев, покинувших родину в то время. Многие из них были до сих пор больны голодной болезнью. Эльдон помнил, как однажды лет двадцать назад вместе со своим отцом на окраине Лондона он видел целые семьи просящих подаяние людей, слишком слабых для того, чтобы самостоятельно двигаться или говорить. Одни сидели кучками на земле, другие стояли, прислонившись к кирпичным стенам, без всякого выражения глядя куда-то в пространство потемневшими глазами. Он помнил голодающую женщину, ходившую по улицам с корзинкой и собиравшую собачий помет, который покупали кожевники. «Вот бедняга!» – сказал тогда его отец. Должно быть, это была единственная работа, которую она смогла найти.
Этим летом Эльдону довелось вспомнить о той давней ирландской катастрофе – в Англии разразилась эпидемия коровьей чумы. Зараза распространялась быстро, почти мгновенно, уничтожая целиком целые стада молочного скота. Возле каждой фермы были вырыты теперь огромные ямы, куда стаскивали туши павших животных – точно такие же общие могилы рыли двадцать лет назад в Ирландии, но только для людей. Тогда возле такой ямы часто стоял дежурный гроб с раздвижным дном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Эту игру Энни уже знает. По сути дела, Тэсс спрашивает себя саму. Энни нужна ей только для того, чтобы продумать свою ситуацию вслух. Но ей нравится участвовать в этой игре. Энни, которая раньше и помыслить не могла о чем-то подобном, пытается представить двух мужчин – своего возлюбленного и влюбленного лорда.
– Я не знаю, – наконец отвечает она. Мысль, что она могла бы привлечь к себе внимание, вызывает у нее неловкость.
Иметь возлюбленного означает чувствовать примерно то же, что она испытывала под взглядом леди Изабель, когда та делала ее фотографию. Это должно быть как пристальное, близкое изучение – она совсем не была уверена, что ей этого хочется. В доме миссис Гилби она часто ощущала себя невидимкой, и это, думает она, порой гораздо лучше.
– А я бы бросила, – вздыхает Тэсс, так и не дождавшись от Энни вразумительного ответа. – Я бы избавилась от своего милого в одночасье.
Она произносит это с полной убежденностью, и Энни остается поверить, что так оно и будет, что лорд Монтегю сейчас шагнет к ним из темноты, подхватит Тэсс на руки и унесет подальше от ее прачечной и поместья Дашеллов. Унесет прочь из этой ночи, из их общей комнаты, от скрипа деревьев за окном.
– Тэсс, – шепчет Энни, – а чем Дашеллы занимаются? Чем они зарабатывают на жизнь?
– Да они оба сумасшедшие, ты что, еще не поняла? – усмехается Тэсс. – Леди наряжает нас в простыни и заставляет позировать для нее в этом полном сквозняков стеклянном курятнике. А хозяин помешался на своих старых бумагах.
– Мистер Дашелл, – медленно выговаривает Энни. – Ведь он не интересуется прислугой, не так ли?
Она вспоминает о своей недавней прогулке с Эльдоном, такой неподобающей и одновременно такой приятной.
Тэсс некоторое время молчит.
– Ты это о чем? – отвечает она наконец. – Не пытался ли он поцеловать меня? Ты это имела в виду?
– Именно.
– Они оба сумасшедшие, – повторяет Тэсс. – Но безвредные. Впрочем, я сама здесь только недавно. Только на неделю больше, чем ты.
Тэсс замолкает, и Энни кажется, что она слышит, как в темноте медленно вращаются ее мысли.
– Они не будут нам сильно досаждать, – наконец произносит Тэсс. – Леди не собирается нас на чем-либо подлавливать, а хозяин не пристает к служанкам. Не то что на моем прежнем месте. – Тэсс ворочается в кровати, пружины скрипят. – Тебе рассказать? – спрашивает она.
– Нет, – быстро отвечает Энни.
– Хорошо, – ответила Тэсс. – Ты скоро сама все узнаешь.
– Это почему?
– Думаешь, тобой здесь никто не интересуется?
– Я просто…
Как объяснить Тэсс, что, слушая ее рассказ, она вынуждена будет судить ее, а Энни хотела бы избежать этого.
– Мне просто неинтересно, – говорит Энни и снова начинает прислушиваться к завыванию ветра и скрипу ветвей за окном.
Вскоре с другого конца комнаты доносится глухой храп Тэсс. Лежа в темноте, Энни не спит, боится заснуть. Боится снова увидеть свой сон. Она еще наполовину бодрствует, а мелькание лопат, гул ударяющегося о твердый грунт железа уже заполняют ее мозг.
Тэсс спит крепко, как уставшая ломовая лошадь, и даже не шевелится, когда Энни тихонько выходит из комнаты. Ступени лестницы лишь тихонько поскрипывают под легкими шагами Энни. Она спускается в передний холл, сжимая в руке свечу, пламя которой трепещет на сквозняке.
Библиотека мистера Дашелла оказывается точно такой, какой она запомнилась ей в первый день. Энни плотно прикрывает за собой дверь и в неверном свете свечи принимается читать названия на корешках. «Картография». «Геология». Энни останавливает свой выбор на книге Ричарда Хаклита «Путешествия, морская торговля и открытия в Новом Свете», снимает ее с полки и, прижимая к груди, возвращается к себе в спальню.
Сидя в постели и читая о морских путешествиях, полных опасностей, она мало-помалу забывает ту страшную дорогу. Слова в книге теплые и согревающие, как толстое ватное одеяло в холодную ночь, – в них можно так же завернуться и сидеть, как в теплом коконе. Шум лопат постепенно сменяется сладким журчанием слов, быстрым ручейком стекавших со страниц в пока еще ничем не занятый, пустующий покой ее сердца.
Следующим утром за завтраком, когда Тэсс и Энни торопливо поедают свою кашу, запивая ее сладким чаем, кухарка неожиданно вваливается в кухонную дверь, держа в каждой руке чайник с кипятком.
– Этого хватит? – спрашивает она с порога. Тэсс вскидывает на нее глаза, затем опускает их.
– А в чем дело? – недоверчиво хмыкает Тэсс.
– Это моя работа.
– Да, но благодаря мне одной заботой у тебя было меньше. Ты ведь этого хочешь? – Тэсс бросает взгляд на Энни. – Разве я не права?
Энни не понимает, что происходит в этом доме. Почему кухарка с ведрами кипятка в руках статуей замерла на пороге, почему ей вдруг понадобилось одобрение Тэсс? «Действительно, сумасшедшие», – думает она. Все как один, все и каждый, до последнего.
– Энни!
Энни останавливается на дорожке, ведущей к стеклянному курятнику, и ждет, пока Тэсс ее нагонит.
– Куда это ты?
Согнувшись пополам, Тэсс тяжело переводит дыхание. Лицо у нее красное после утра, проведенного в прачечной.
– Миссис Дашелл приказала, чтобы сегодня я для нее позировала.
– Но ты еще не собрала постельное белье, – выпрямляется Тэсс.
– Я знаю.
– Но я должна постирать простыни сегодня. Сейчас.
– Я соберу белье позже, когда освобожусь. – Энни смотрит в сторону курятника. Нехорошо заставлять Изабель ждать. – Оставь их на следующий раз.
– Это невозможно, – отвечает Тэсс.
Тэсс работает по строгому графику. По понедельникам, вторникам и средам она стирает и полощет белье. По четвергам и пятницам катает его, Крахмалит и гладит. По понедельникам она стирает полотно; муслин, крашеный ситец и шерсть – по вторникам; простыни и скатерти – по средам. Сегодня как раз среда. Если Тэсс не постирает что-нибудь в соответствующий день, сорвется ее недельный график, и это обязательно отзовется на всем хозяйстве усадьбы.
– Значит, мне нужно это сделать самой, – говорит она, ожидая, что Энни передумает.
Энни молчит.
– Ну ладно, – произносит Тэсс. – Я сделаю это сама, но это меня мало радует.
Она поворачивается и направляется к дому. Энни смотрит ей вслед, от души сожалея, что так случилось. У Тэсс достаточно своей работы для того, чтобы взваливать на нее чужую. До сих пор они хорошо уживались вместе. Энни так нравится болтать с ней, лежа в темноте спальни. Энни рассказывала Тэсс о низости миссис Гилби, Тэсс – о том, как голодала ее семья на севере Англии.
Энни идет дальше. Необходимо поговорить с миссис Дашелл о том, как ей дальше совмещать свои обязанности горничной с ролью модели для фотографий. Энни здесь всего несколько недель, и она не может допустить, чтобы Тэсс выполняла за нее ее работу. Это несправедливо.
Войдя в курятник, Энни поняла, что сейчас не время для разговора, Изабель, всклокоченная и раздерганная, мечется взад и вперед.
– Где ты пропадала? – раздраженно бросает она, когда Энни вбегает в студию. – Я посылала за тобой час назад. Свет уходит. Пошли. – Она сует камеру в руки Энни. – Бери это и иди за мной!
Она складывает раздвижные ноги камеры и распахивает перед Энни стеклянную дверь студии, жмурясь от яркого солнечного света.
С камерой в руках Энни бежит вслед за широко шагающей Изабель, стараясь не отставать.
– Простите, мэм, а куда мы идем?
– Топить тебя, – ответила Изабель. Слова ее звучат всерьез, и Энни приходится убеждать себя, что это все-таки шутка.
Горничных не убивают, даже случайно, так как они нужны в хозяйстве. И, однако, ей ведь до сих пор не пришло в голову осведомиться, что сталось с их предыдущей горничной, место которой она сейчас занимает!
Они пересекли сад и, пройдя через луг, стали спускаться по поросшему лесом склону. У его подножия тек маленький ручеек, матово мерцая в солнечном свете.
– Ну вот, – говорит Изабель. – Это нам подойдет.
Она берет камеру у Энни и осторожно кладет ее на траву у берега.
– Самое подходящее место, чтобы утопить тебя.
Изабель улыбается, увидев выражение лица Энни.
– О, да ты перепугалась! Ты что, подумала, я это серьезно?
– Нет, мэм, – говорит Энни, чувствуя, что краснеет.
– Ты говоришь неправду, – отвечает Изабель.
Энни чувствует себя глупо.
– Я, конечно, поняла, что вы не собираетесь, – защищается Энни. – Но я знаю, что вы могли бы.
– Хорошая девчонка! – хохочет Изабель.
– Теперь иди сядь там, на валуне, и прими опечаленный вид.
Энни покорно усаживается на большой, наполовину вросший в землю камень у края воды и, скосив глаза, наблюдает, как Изабель устанавливает камеру.
– Сегодня у нас будет обработка в полевых условиях, – сказала Изабель, пристегивая черный капюшон к задней части камеры.
– Это не всегда срабатывает, но ничего.
Она копается внутри деревянной коробки, доставая оттуда разные принадлежности и раскладывая их рядом с собой. При этом она что-то бормочет про себя, словно забыв о присутствии Энни.
– Мэм, – окликает Энни через некоторое время, – все в порядке?
– Нет, – весело отвечает Изабель, подняв на нее глаза. – Все ни к черту не годится. Еще секунда, и я закончу!
Она поглубже втыкает ножки камеры в дерн, пробует, устойчиво ли она стоит.
– Хорошо, – говорит она словно про себя и, осторожно переступив через разложенные на траве предметы, подходит к Энни.
– Расстегни воротник, – приказывает Изабель.
Энни неуверенно расстегивает несколько верхних пуговиц, но Изабель нетерпеливо тянется к ней и расстегивает еще несколько. Она обдергивает платье Энни назад так, чтобы обнажилась шея.
– Мне нужна эта линия, – говорит Изабель, дотронувшись до ее ключицы.
Прикосновение Изабель настолько бесцеремонно, что Энни невольно вздрагивает. До нее давно никто не дотрагивался, и это движение пугает ее до глубины души. Впрочем, Изабель не обращает никакого внимания на ее реакцию.
– Этот камень не подходит – слишком высоко, – раздраженно бросает Изабель. – Тебе надо сесть пониже.
Оглядевшись и не найдя ничего подходящего, Изабель ступает на сырую глину у самого берега и принимается перекладывать булыжники.
Энни садится на получившуюся кучку. Теперь она совсем близко к воде, которая струей разбивается о камни под ее ногами и обтекает ее с обеих сторон.
– Теперь волосы, – говорит Изабель, и Энни начинает вытаскивать шпильки, державшие тугой узел ее волос. Она встряхивает головой, словно собака, отряхивающаяся после купания: по прошлому разу она помнила, что ее волосы должны быть в полном беспорядке – именно так хочет леди. Она еще раз встряхивает головой, и Изабель рассеянно дотрагивается до ее волос, пропустив пряди между пальцами.
– Хорошо, – говорит Изабель.
– Кто я? – интересуется Энни. Изабель присаживается рядом с ней.
– Офелия, – поясняет она. – Ты знаешь эту историю?
Энни отрицательно качает головой.
– Ты – Офелия, – говорит Изабель мягко. – Ты любишь Гамлета, но он не отвечает тебе взаимностью. Твои отец и брат оказались плохими советчиками в этом деле. Гамлет озабочен только своими собственными демонами. Он даже не замечает тебя, может быть, даже совсем не догадывается, что ты его любишь.
Летнее солнце согревает обнаженную шею Энни. Голос Изабель шелестит рядом с ней, как ночной ветер в ветвях деревьев за окном ее спальни на чердаке. Энни опускает руку в ручей, ощущая, как вода струится вокруг ее пальцев. Она уже знает, чем закончилась эта история.
– Я утопилась, – говорит она.
– Именно – ты утопилась.
– Мэм, я должна всегда изображать такие грустные истории? – спрашивает Энни, вспоминая Джиневру, которая лежала на каменном полу, хватая Артура за ноги.
После этой сцены ее весь вечер трясло так, словно она пережила сильнейший испуг.
Изабель внимательно смотрит на Энни. Да, девчонка неглупа, она гораздо наблюдательнее, чем можно было подумать.
– Я понимаю, что ты имеешь в виду, – произносит Изабель. – Все это, конечно, трагедии, но дело не в этом. Суть в том, что это классические сюжеты, известные всем. Мне нужно, чтобы публика понимала основу моего замысла.
Говоря это, она осознает, что все меньше верит собственным словам, и, когда заканчивает, уже не верит им вовсе.
– Но то, что эти женщины – трагические персонажи, – продолжает Изабель, – совсем не значит, что они слабые люди.
– Разве сильный человек будет топиться? – возражает Энни. – Топиться при малейшем намеке на трудность?
– Это отнюдь не намек на трудность, – объясняет Изабель. – Это абсолютно безнадежная, безответная любовь.
Изабель понимает, что и эти ее слова неубедительны. Она вспоминает свои прежние работы – Джиневру, Беатриче. Что привлекало ее в этих сюжетах? Может быть, то, что сама она видела их примерно так, как их преподносили художники-мужчины вроде Роберта Хилла? Но, будучи женщиной, не должна ли она скорее протестовать против такой интерпретации, а не безропотно соглашаться с ней?
– Офелия… – произносит Энни.
– Офелия… – откликается Изабель, поднимаясь на ноги.
Пожалуй, это верная мысль – ее Офелия не станет топиться! Ее Офелия должна забыть Гамлета, ее перестанет волновать, откликнется он на ее любовь или нет. С какой стати ей вообще топиться? Почему она просто не может выбрать кого-нибудь другого, более подходящего?
Струйки солнечного света льются с ветвей над их головами, сливаются с водой ручья. Блики ложатся на шею Энни, словно отпечаток живого слова. Тонкая линия ключицы уходит в сторону, словно хрупкое и жесткое крыло маленькой птицы.
– Так что же мне делать, мэм? – спрашивает Энни.
– Офелия, – говорит Изабель, – может быть, ты вовсе не собираешься топиться?
– А как же отвергнутая любовь, мэм?
– Хорошо, пусть в данный момент ты как раз размышляешь, стоит ли топиться из-за Гамлета. Подумай об этом, – распоряжается Изабель, прячась за камерой, чтобы внимательней оценить свою модель и композицию в целом. – Кроме того, в этом ручье утопиться нельзя, он слишком мелкий. Он будет просто символизировать возможность подобного конца.
Изабель срывает в зарослях на берегу цветок дикой орхидеи и прицепляет его к воротнику Энни. Цветок свисает к обнаженной шее Энни, касается лепестками ее кожи. Сорванный цветок будет символизировать поражение.
– Опусти руку обратно в воду, – приказывает Изабель.
Энни опускает руку в ручей, перебирает пальцами, словно играя на фортепьяно. Ей понравилось решение Изабель оставить Офелию в живых. Она уверена, что Офелия вряд ли бы захотела топиться в такой прекрасный летний день. Неважно, как сильно она любила Гамлета. Кроме того, почему у нее не может быть и других чувств и мыслей, которые совсем не имеют к нему отношения? Энни наклоняет голову в сторону Изабель. «Я жива, – говорит она себе, ощущая биение воды о свою руку. – Я жива, и я – это все».
– Отлично! – произносит Изабель из-за камеры. – Замри и не двигайся…
Эльдон теперь все время думал об Энни Фелан; история, которую она рассказала ему во время прогулки, не шла у него из головы. С каждым днем эта история представлялась ему все яснее, он прекрасно помнил, как стояло солнце над полями и как падали тени, какие звуки доносились из зарослей терновника, пока они вместе шли по дороге. Когда она начала рассказывать ему о своей семье, о братьях, весь внешний мир исчез для него. Остался только ее голос и дорога, о которой она рассказывала, – дорога голодной смерти. Эльдону доводилось слышать много разных историй о бедствиях ирландцев во время голода. Эти события казались совсем недавними, потому что в Англии до сих пор оставалось еще много ирландцев, покинувших родину в то время. Многие из них были до сих пор больны голодной болезнью. Эльдон помнил, как однажды лет двадцать назад вместе со своим отцом на окраине Лондона он видел целые семьи просящих подаяние людей, слишком слабых для того, чтобы самостоятельно двигаться или говорить. Одни сидели кучками на земле, другие стояли, прислонившись к кирпичным стенам, без всякого выражения глядя куда-то в пространство потемневшими глазами. Он помнил голодающую женщину, ходившую по улицам с корзинкой и собиравшую собачий помет, который покупали кожевники. «Вот бедняга!» – сказал тогда его отец. Должно быть, это была единственная работа, которую она смогла найти.
Этим летом Эльдону довелось вспомнить о той давней ирландской катастрофе – в Англии разразилась эпидемия коровьей чумы. Зараза распространялась быстро, почти мгновенно, уничтожая целиком целые стада молочного скота. Возле каждой фермы были вырыты теперь огромные ямы, куда стаскивали туши павших животных – точно такие же общие могилы рыли двадцать лет назад в Ирландии, но только для людей. Тогда возле такой ямы часто стоял дежурный гроб с раздвижным дном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22