- Он уже кончается, - ловко массируя ноги Карозе, внушал тренер. - Еще чуть прибавь - и порядок.
Еще чуть прибавь! Кароза прополоскал рот и выплюнул длинную струю в плевательницу. У него и у самого-то сил почти не осталось. Прибавь!
Да и в голосе Короля не было той железной веры, которая одна лишь и вливает силы в предельно измотанного боксера. Нет, Кароза чувствовал, Король говорил так потому, что тренер должен так говорить.
И вот начался третий раунд. Последний...
А Кароза так и не мог переломить ход боя. Все шло так же, как в первых двух раундах. Да, к сожалению...
Тогда он сказал себе:
"Все! Надо - на штурм. Хочешь - не хочешь, а надо..."
Это было неосмотрительно. Слишком тяжелы кулаки Хеппи Лейно. Но другого выхода Кароза не видел.
А шла ведь предпоследняя минута...
И Кароза бросился в атаку. Да, это было мужественнее, отважное решение! Решение боксера. Офицера.
Но и оно не принесло успеха. В пылу атаки Кароза пропустил сильный удар в скулу и оказался на брезенте.
Зал ахнул. Рефери стал считать.
- ...три... четыре... пять...
Нет, Кароза не потерял сознания. Но он выждал, отдыхая, до счета "восемь" и лишь тогда оторвал колено от пола.
Теперь уже терять было нечего. Атаковать! Только атаковать!
Он собрал все силы и бросился на Хеппи Лейно. После нокдауна, когда в голове, казалось, гудели десятки колоколов, это было неимоверно тяжело, однако он шел вперед, и вперед, и вперед...
И остановил его лишь медный звук гонга.
Все. Точка.
Прошли томительные минуты, пока судьи писали свои записки. И вот рефери поднял руку Хеппи Лейно. Он победил. Да, Хеппи победил...
* * *
И вот опять - раздевалка. Виктор Кароза сидит мрачный. Устало сматывает с пальцев бинты. Виток к витку, виток к витку...
Итак, все было ни к чему!
Он устало усмехнулся. Выходит, врут книги?! Всегда пишут: если старался не для себя, для команды, если шел на жертвы ради общего дела - победишь!
А он вот все делал для команды - и проиграл! И как!..
Леопольд Николаевич вошел в раздевалку, глянул на Карозу.
- Как плечо?
Это насчет того сильнейшего крюка во втором раунде.
Плечо ныло. Но Кароза мотнул головой - ничего, мол.
Однако тренер жесткими пальцами помял, помассировал сустав.
- Не больно?
Кароза опять качнул головой. Больновато, конечно. Да что говорить-то?
Тренер надавил также на скулу, заставил подвигать челюстью.
- Зайдешь потом к врачу.
Посмотрел на Карозу, - видно, хотел что-то еще добавить, но передумал. Ушел.
Кароза принял душ. Но на этот раз и душ не помог. Все так же было тоскливо и муторно.
Да, проигрывать никогда не сладко. А этот бой - особенно...
Остался бы он в полутяжелом - выиграл бы у Эйно Стучка. Конечно, выиграл бы - вон ведь как Мухин его разделал! И все было бы прекрасно!
Он неторопливо одевался, когда в дверь постучали.
Кароза удивился. Обычно боксеры, тренеры, судьи входили без стука.
- Да, да!
Вошел старик и с ним мальчик лет двенадцати.
Старик держался прямо, худощавый, подтянутый. И костюм сидел на нем не по-стариковски ловко.
- Вы нас простите, что мы с внуком отнимаем ваши минуты для отдыха, подчеркнуто вежливо произнес старик.
Говорил он по-русски почти правильно, но с сильным акцентом.
- Ничего, ничего, - Кароза пригласил старика сесть.
Странно, зачем тот пожаловал?
- Я - большой болельщик, - сказал старик, оставшись стоять. - И мой внук - тоже большой болельщик, - он ласково положил тяжелую руку на голову парнишки.
Тот, как вошел, так не отрываясь глядел на Виктора Карозу. И глаза у него были такими откровенно восторженными!.. Кароза уже не раз видел такие глаза у мальчишек.
- У нас к вам есть большая просьба, - сказал старик. - Автограф.
Он достал из кармана программу боев и, проведя по ней пальцем, будто написав что-то, повторил все с тем же неправильным ударением:
- Автограф.
Это тоже было привычно Карозе. Автографы у него просили нередко. Но сейчас он удивился.
- Автограф берут у победителя, - сказал он. - А я...
Старик выпрямился. И сразу стало видно - в молодости он был очень высоким.
- Победа, поражение - всякое случается на длинной спортивной шоссе, поучительно произнес он. - Но настоящий болельщик... О, настоящий болельщик знает истинный цена любой победе и любой проигрыш.
Он запнулся, видимо подбирая слова. Наверно, говорить по-русски ему все же было нелегко.
- Бывает поражение, которое есть дороже победы, - сказал старик. - И я, и мой внук, мы знаем, вы - полутяжеловес... И вот... для коллективности... Нет, как это? Опять я, кажется, не так сказал?..
- Нет, все так.
Кароза торопливо подыскивал в уме, что же написать на программке? Что-нибудь хорошее, мудрое, четкое, как афоризм. Но, как назло, ничего интересного не шло в голову, и он просто поставил свою фамилию.
15 УТРОМ - 15 ВЕЧЕРОМ
На письменном столе стоит бронзовая фигурка штангиста; мускулы его груди, рук, плеч предельно напряжены, - вероятно, он выжимает рекордный вес.
Рядом на столе лежит штанга - да, да, металлическая штанга. Только маленькая. Но совсем как настоящая.
И даже "блины" на нее навешаны.
А на полу возле стола чернеет двухпудовая гиря; это уже настоящая.
И гантели.
На верхней доске книжного стеллажа выстроились в ряд кубки и статуэтки. Сплошь штангисты. Вот один - чугунный, - присев, левой рукой рвет штангу. Лицо его искажено: да, нелегко. Другой - высеченный из камня - стоит перед штангой молчаливый, сосредоточенный. Сейчас он попробует взять вес. В эти последние секунды перед решающим рывком он собирает воедино все свои силы, всю волю...
...Передо мной сидит сам хозяин квартиры - Юлий Петрович Старов, штангист, бывший чемпион Европы в полусреднем весе, уже немолодой, молчаливый, спокойный. Он в пижаме, выделяется его шея - короткая, толстая, монолитная, как столб. И на ней прочно посажена голова, тоже массивная, с круто нависающим лбом.
- Что же вас интересует? - спрашивает Юлий Петрович.
Я объясняю: мне поручено написать очерк к пятидесятилетию Старова, рассказать читателям о его спортивном пути.
Юлий Петрович улыбается:
- Это долго...
Он задумывается. Видимо, не знает, с чего начать. Как и всякий журналист, я не раз вел подобные беседы. Спешу на помощь:
- Как вы начали заниматься спортом?
Юлий Петрович долго думает, глаза его смотрят в пол, на лице появляется странное, отсутствующее выражение, и я догадываюсь: Юлий Петрович сейчас, как сказал один поэт, блуждает по тропинкам своего далекого детства.
Он отвечает загадочно:
- Пожалуй, всему причиной - Яшка Кривоносый...
* * *
Заовражная улица, петляя, взбиралась на гору, почти к самым стенам монастыря. Хотя прошло уже шесть лет после революции, монастырь еще жил: по прежнему копались на огородах молчаливые монахи, по-прежнему мелькали их черные одежды на базаре и на мельнице. Здесь, возле монастыря, на окраине маленького городка рос Юлька Старов, по прозвищу Юла.
В их домишке вечно стоял кислый, тяжелый дух: это пахла шерсть, - отец катал валенки. Пахли и шкуры, которые отец дубил: одним валянием не прокормиться. И от Юлькиной одежды тоже всегда пахло. "Псиной", - смеялись мальчишки.
Лицо у отца было тоже какое-то мятое, унылое, словно прокисшее. И нос длинный, унылый. Всю жизнь его преследовали несчастья: то пожар, то старший сын утонул, то самого так скрутила лихоманка, чуть не умер.
В школу Юльке ходить далеко: по всей Заовражной, мимо "Парикмахерского заведения братьев Жан" (все знали, что хозяин и единственный парикмахер там - Поликарп Семенович), мимо булочной Архипова, мимо пожарной каланчи, мимо клуба "Пролетарий", все вниз и вниз, до самой реки, перейти через мост, а там уж и школа.
Каждый день совершал Юла этот маршрут. И редко когда обходилось без стычки с воронихинскими. Так называли ребят из Воронихиной слободы, раскинувшейся возле моста. Верховодил ими толстый, нескладный парень - Яшка Кривоносый. В детстве он упал с печи и свернул себе нос. Так и остался нос на всю жизнь: расплющенный и повернутый влево. Из-за этого даже казалось, что Яшка косит, всегда смотрит влево. Кроме носа, на Яшкином маленьком, с кулак, личике выделялись длинные, редкие зубы.
Издавна воронихинские мальчишки враждовали с заовражными.
Воронихинцы занимали очень выгодную позицию у моста. Заовражные вынуждены были ежедневно переходить через реку: и в школу, и на базар, и в кинематограф. Вот тут-то у моста их и встречали...
Юльке влетало особенно часто.
Был он невысокий, узкоплечий, болезненный. Кожа на щеках тонкая-тонкая, словно прозрачная. Молчаливый, замкнутый, он не имел товарищей. Заовражные обычно ходили через мост группами, в любой момент готовые дать отпор воронихинцам. А Юла шагал один...
Отец чуть не каждый день посылал его: то принеси шерсть или шкурки от заказчика, то отнеси готовые катанки, то купи соды, или клея, или шкалик. И редкая из таких вылазок обходилась без синяков.
Однажды Юла нес часовщику Кронфельду валенки, завернутые в холстину. У моста его встретил Яшка Кривоносый со своей ватагой.
- А, Юлий! Цезарь! - воскликнул Яшка, как всегда сося леденец, и длинным грязным пальцем ткнул Юльке в щеку.
Юла оглянулся. Не убежишь. Яшкины приятели уже замкнули кольцо. Они стояли вразвалку, небрежно сунув руки в карманы, и ухмылялись.
- Ну, Цезарь, давай закусим, - сказал Яшка. Наклонился, сгреб горсть земли: - Ешь!
Юла глядел хмуро, исподлобья. Под мышкой он крепко зажал валенки. Только бы их не порвали, не запачкали. Отец тогда так изволтузит... Но у воронихинцев имелись свои понятия о благородстве. И главный закон: взрослых не впутывать. А валенки - это "взрослое".
- Ешь, Древний Рим! - Яшка поднес землю к самому лицу Юлы, мазанул по губам.
Юла дернулся, отвернул лицо.
- Лопай, а то силком заставим!
Яшка подмигнул своим, двое ребят вывернули Юле руки, а Кривоносый, ухмыляясь, изловчился и прижал горсть земли к его плотно стиснутому рту. Юла дергался, отбивался, выронив валенки. В конце концов, не выдержав, он заплакал.
- Будет, - негромко пробормотал кто-то из воронихинцев.
- Пускай катится...
Но Яшка по-прежнему настойчиво совал Юльке землю в рот. Она была сухая, противно скрипела на зубах. Юла давился, выталкивал языком маленькие хрустящие комки. И только неожиданно появившийся на улице милиционер спас его...
Через несколько дней Юла опять нарвался на Яшкину компанию.
- Эге! - сказал Яшка. - Непорядок! Цезарь-то был рыжим. А Юла - черный! Сейчас исправим...
Он крепко держал Юлу, пока один из мальчишек сбегал домой, принес ведерко и кисть.
- Крестится раб божий Юлиан, - густым дьяконовским басом пел Яшка и суриком мазал Юле волосы. Под дружный хохот мальчишек он жирно ляпал краску на голову Юле, волосы у того слиплись и поднялись, как колючки у ежа. Огненно-яркой краской были вымазаны и лоб, и уши...
Юла с ненавистью глядел на мучителя. Если б мог, он убил, изувечил его, отомстил бы за все обиды. Но как? Яшка был на голову выше его и, конечно, гораздо сильнее.
Весь испачканный краской, зареванный, охрипший, вырвался Юла из рук воронихинцев и бросился к реке. Убежал далеко вниз по течению на пустынную отмель, густо заросшую лозняком, долго, яростно тер голову песком и илом, остервенело скреб ногтями. Но ничего не помогало. Сурик въелся намертво. В реке, как в зеркале, Юла видел свое лицо, окруженное ярким нимбом, как у святого на бабушкиной иконе.
Идти домой днем по городу в таком виде было невозможно. И Юла до темноты отсиживался в кустах.
"Раздобуду пистолет, - с мрачной решимостью думал он. - Подстерегу Кривоносого. Жизнь или смерть?! При всех будет ползать на коленях, виниться..."
Юла мысленно уже видел, как Яшка ползает в пыли, умоляет простить его, твердит, что он не знал, какой Юла хороший и справедливый.
"Или подговорю Семку-мельника", - продолжал мечтать Юла.
Семка был известный всему городу здоровяк, со спиной широкой, как шкаф. Он шутя таскал пятипудовые мешки.
"Дам Семке три рубля, пусть проучит..."
Только ночью задами пробрался Юла домой. Под причитания матери долго отмывал волосы горячей водой с керосином и щелоком. Но и назавтра еще нет-нет да мелькала в них огненная прядка.
...Вскоре в город приехал цирк шапито. На базарной площади за одну ночь вырос огромный балаган; деревянный, с брезентовой крышей, с несколькими рядами скамеек и висящими на красивых бронзовых цепочках яркими керосиновыми лампами.
У входа два клоуна награждали друг друга удивительно звонкими оплеухами, кривляясь, пели смешные куплеты, зазывая зрителей.
Юла, как и многие ребята, потерял покой. Каждый вечер крутился он возле цирка, стремясь проникнуть в манящий балаган. Иногда это удавалось.
В цирке все было интересно: и персидский фокусник, показывающий отрубленную говорящую голову, и заклинатель змей, и воздушные гимнастки.
Но для Юлы, как и для большинства мальчишек, все это бледнело перед коронным номером программы. На арену выходил важный дядька в черном, похожий на заграничного лорда, и громко объявлял:
- Всемирно знаменитая силач Али Махмуд-хан!
Под гром аплодисментов на ковер вступал в борцовском трико и туфлях сам Али Махмуд-хан, огромный, красивый, с лихо загнутыми черными усами. Он раскланивался, на арену выводили лошадь, и Али Махмуд поднимал ее. Поднимал так просто, будто лошадь игрушечная. Потом так же легко проносил по арене шест, на каждом конце которого висело по трое мужчин.
А потом опять выходил важный дядька в цилиндре и, делая большие паузы после каждого слова, торжественно провозглашал:
- Всемирно... знаменитая... силач... Али Махмуд-хан... вызывал... на борьба... любого... из публикум. Победитель... получай... приз... двести рублей.
Цирк гудел, зрители начинали ерзать на скамейках, шептаться. И всегда находился кто-нибудь, желающий помериться силами со всемирно знаменитым турком.
В первый день такими оказались ломовой извозчик Кирилл и дворник Харитон. Турок разделался с ними с обидной легкостью. Припечатав к ковру Харитона, он даже похлопал его по животу: мол, не горюй.
На следующий вечер заработать двести рублей решил верзила Семка-мельник. Все мальчишки болели за него. Как-никак, Семка - первый городской силач.
Но Али-Махмуд, схватив шестипудового Семку за пояс, легко, словно мячик, перебросил через себя и тут же, изловчась, прижал обеими лопатками к ковру.
Зрители и ахнуть не успели, как прозвучал свисток судьи - и смущенный Семка, озадаченно почесывая затылок, вернулся на свое место.
Маленький, тщедушный Юла восторженно следил за каждым движением Али Махмуда.
"Быть бы мне таким силачом! - замирая от счастья, мечтал Юла. - Даже не таким, хоть наполовину, хоть на четверть..."
Сколько чудесного смог бы он тогда сделать! И главное, самое первое задал бы тогда жару Яшке!
Кривоносый сидел тут же, вместе со своим отцом, владельцем кондитерской, - важным, грузным, краснощеким. По груди и животу у отца к кармашку с часами змеилась толстая золотая цепь с брелоками. Яшка был в черном пиджаке из "чертовой кожи", с гладко прилизанными волосами и чинным выражением на лице. Совсем паинька. Оба они, отец и сын, дружно сосали леденцы.
Прошло несколько дней. Цирк уже собирался уезжать из города.
Рано утром Юла, захватив удочки, пошел на реку. Еще только рассветало, над водой клубился туман. Было прохладно, и Юлу в его легком пиджачке знобило.
Прыгая с камня на камень, чтобы согреться, он быстро спускался к воде. И вдруг у самой реки увидел огромную знакомую фигуру с удочкой.
Сердце у Юлы забилось часто-часто. Неужто?.. Он враз остановился, но так неловко, что камень, выскользнув из-под ног, прогромыхал в реку.
Рыбак досадливо обернулся. Красивое полное лицо, лихо загнутые усы... Конечно, это Али Махмуд! Он ничего не сказал и снова уставился на поплавок.
Юла стоял не шевелясь. Вот он - счастливый случай! Можно познакомиться с самим Али Махмудом. Только не робеть! О чем бы с ним заговорить?
Знаменитый турок сидел у моста и сосредоточенно разглядывал неподвижный, будто впаянный в реку поплавок. Юла расхрабрился.
- Здесь клевать плохо, совсем плохо, пфуй, - нарочно коверкая слова, чтобы было понятнее чужеземцу, сказал он. - Айдате, покажу место. Карош место! Рыба дерг-дерг-дерг... - Он показал рукой, как будет дергаться поплавок.
- Ну что ж, здесь и впрямь не клюет. Пойдем, мальчик, - ответил Али Махмуд, вставая.
Юла удивился: знаменитый турок свободно и чисто говорил по-русски.
Они поднялись выше по реке и расположились в давно облюбованной Юлой черной бочажине. Работа пошла. Молча таскали они из реки плотвичек, язей, окуньков, пескарей.
Обратно возвращались вместе. Али Махмуд все расспрашивал о рыбе, о монастыре, о городе. Юла отвечал кратко, - ему хотелось поговорить совсем о другом: о борьбе, о цирке. И, наконец, видя, что они уже приближаются к базару, а Али Махмуд вовсе не собирается менять тему разговора, Юла рубанул напрямик:
- А трудно стать силачом?
1 2 3 4 5 6 7