- Выйдет!
И скоро в просторной комнате Редаля появились застенчивые ребята, в которых никак нельзя было признать лихих уличных игроков в лапту и неистовых горланов, с издевкой оравших в лицо старшеклассникам-реалистам: "Ружья деревянны, штыки оловянны!"
О, учить их было куда легче, чем Дерябина Петра!
Некоторые из них оказались на редкость смышлеными - вот таким, пожалуй, был и сам Гриша, когда в свое время учился грамоте.
Один мальчишка, сын грузчика, звали его Митей, всегда обгонял других, быстро все запоминал. И потом сидел, краснея, исподлобья поглядывая на Гришу: ждал похвалы. Гриша его хвалил. Митин взгляд, смущенный и в то же время немножко лукавый, напоминал чем-то взгляд Ефимки.
Уроки постепенно увлекли Гришу. Просто-таки занятно было глядеть, как иногда на лету, а иногда и вспотев от трудов, усваивали ребята премудрости грамоты.
Вот и стал Григорий Шумов учителем!
...После, уже повзрослев, он вспоминал: вот кто был лучшим педагогом в их городе - слесарь Оттомар Редаль.
Занятия-то с ребятами он затеял, больше для него, для Гриши, чтоб легче ему было перенести трудные в его жизни дни.
Время шло...
Гриша учил заводских ребят, сам занимался, проходя по учебникам курс пятого класса, много читал.
Но ему нужен был заработок!
Однажды он встретил Зыбина. Бывший семинарист шагал по улице косматый, в широкополой шляпе, с тростью-дубиной в руке.
Гриша остановился, и Зыбин узнал его:
- Юноша! Почему у вас пуговицы в трауре?
Гриша, после того как выломал из герба буквы "ДРУ", обтянул ясные пуговицы на своей одежде черным сатином. Так уж полагалось, если у исключенного не было средств на покупку штатского костюма.
- Прогнали, - отрывисто сказал Гриша.
- Из какого класса?
- Из пятого.
- Нуждаешься в монете?
- Нуждаюсь.
- Я тебя устрою. Я! - Зыбин ткнул себя пальцем в грудь.
От него пахло пивом. Гриша недоверчиво усмехнулся.
- Что, не веришь? Вижу: не веришь.
Порывшись в кармане, он вынул кусочек белого картона. На нем в красивой рамочке было напечатано косыми буквами:
И. В. ЗЫБИН. Болотная ул. 8.
- Решено! - заорал бывший семинарист хриплым басом, испугав проходившую мимо даму с болонкой. - Решено! Приходи - и убедишься. Завтра в десять утра.
Хотя Гриша и не поверил ему, но все-таки решил сходить на всякий случай по указанному адресу.
Зыбин встретил его в большой комнате, уставленной рядами скамеек, с классной доской на стене.
На доске было написано мелом:
(х + у) 2
- Что это говорит твоему уму, юноша? - пробасил Зыбин, показывая на доску.
Гриша хмуро промолчал; бывший семинарист был опять вполпьяна.
- Это говорит о пе-да-го-гии. Ты займешься репетированием. Под моим руководством. Я тебе кладу тридцать рублей в месяц.
Тридцать рублей! Огромная сумма! Мать Вячеслава Довгелло получала в земской управе двадцать пять.
- Завтра же приступай к урокам. В них недостатка не будет. Стой! Благодарностей не нужно.
Гриша и не собирался благодарить.
Он не верил ни одному слову Зыбина.
И - ошибся. На следующий день Зыбин ясно и толково, хотя и дыша при этом винным перегаром, объяснил ему, в чем будут состоять его обязанности: двух мальчишек готовить в первый класс, а одного третьеклассника репетировать.
Скоро явились и ученики. И один из них был Жмиль! Да, старый знакомец Жмиль, выросший, потолстевший, безнадежно засидевшийся в третьем классе частной гимназии. Там можно было оставаться хоть по три года в одном классе, лишь бы родители деньги платили аккуратно.
Через некоторое время число Гришиных учеников увеличилось. Зыбин привел гимназистку-четвероклассницу, зеленоглазую, с треугольным кошачьим лицом, панну Стасю.
Натерпелся горя с ней Гриша Шумов!
На первом же уроке она спросила:
- Как поживает Вячеслав Довгелло?
- А почему вы меня спрашиваете о нем?
Гриша со своими учениками держался строго - иначе и нельзя было - и всем им говорил "вы", даже Жмилю.
- Я вас часто видела вместе с ним.
- Ну и что же?
Панна Стася вздохнула:
- Он такой интересный!
- Ну, вот что, - сурово сказал Гриша, - прошу говорить со мной только по заданному уроку. Спрашивать можете только о том, чего не поняли.
Суровость в обращении с ученицей помогла только на короткое время. Через несколько дней Стася, выслушав гневные Гришины упреки за плохо написанный пересказ, вдруг начала тихо смеяться.
- Что с вами?
Гриша был возмущен до глубины души.
Но Стася уже раскусила его: сердит только с виду, а сам - мальчишка еще, пожалуй не старше ее. Важничает. Ну, это у него пройдет...
Посмеявшись, она выразила готовность написать пересказ заново.
От Жмиля ежедневно приходилось ждать неприятностей другого рода: он был туп непроходимо. Его сонные глаза оживлялись только при виде пирожного и панны Стаси, которая отвечала ему непритворным презрением.
Ясно было, что от Жмиля толку в ученье не добьешься.
Зато утешили Гришу два других ученика; скоро, впрочем, их стало трое. Это были тихие мальчишки из небогатых семей. Готовились они к поступлению в первый класс. Гришу они слушали и даже, кажется, боялись. Тут он ел свой хлеб не даром.
- А со Жмилем - даром. Ничего из этого помещичьего сынка не выйдет. Придется от него отказаться.
Гриша сказал об этом Зыбину, который в конце месяца самым аккуратным образом вручил ему тридцать рублей, да еще в красивом голубом конверте.
- Как это так - ничего не выйдет из Жмиля? - искренне удивился Зыбин. - Отлично выйдет! Вышел из него третьеклассник, выйдет - лет этак через пяток - и шестиклассник. А в свое время выйдет и гусарский корнет! Вот что, юноша: переговоры с родителями и всякую там дипломатию я беру на себя. Твое же дело маленькое: давать уроки. За результаты, за все предприятие в целом отвечает Зыбин, это его фирма.
Предприятие?
Да, это и в самом деле было предприятием. Известное до тех пор кустарное репетирование в одиночку Зыбин решил заменить иным: он снял помещение, пригласил нескольких наиболее нуждающихся и наиболее успевающих по всем предметам старшеклассников, и они занимались в этой комнате - в разные часы - иногда с целыми группами по пять, по шесть человек в каждой. Родителям это обходилось дешевле, а заработок Зыбина увеличился.
Сам он преподавал только латынь, которую знал в совершенстве.
У него оставалось много свободного времени, и он проводил его в пивной Познанского, часами играя на бильярде и поглощая напитки в количестве, радующем хозяина этого гостеприимного заведения.
Оттомар Редаль, когда узнал обо всем этом, посмеялся:
- Ну вот, Грегор, из тебя этот господин... как его... Зыбин?.. Он выжимает из тебя - ну, и из других юнцов тоже - прибыль. Нет? А на какие же капиталы он ведет свой роскошный образ жизни в пивной Познанского?
Гриша был озадачен. А он-то считал Зыбина чуть ли не доброхотом своим...
- Ничего, приятель! - утешал его Редаль. - Из меня ведь тоже выжимает прибыль компания по выпуску сельскохозяйственных орудий.
Как ни обдумывал Гриша слова Редаля - слесарь был прав. Чем жил Зыбин, сам не работая? Трудом других!
К пятнадцати годам Григорий Шумов уже кое-что понимал в окружающей жизни.
Чтение книжек, которые давал ему иногда дядя Оттомар, не пропало даром...
Тогда надо отказаться от этих занятий у Зыбина!
- А чего ты этим добьешься? - спросил его дядя От. - Подумаешь, обиделся! Из тебя прибыль выжимают... Да это будет продолжаться до той самой поры, пока не полетит к черту вся эта лавочка. Пора тебе это понять.
- Зыбин говорит, что он меня не отпустит к родным на лето. С мая по август, дескать, начнется у нас самая горячая пора: будет наплыв учеников - многих надо будет готовить к переэкзаменовкам.
- И все ж таки придется тебе согласиться. Только поставь ему и свое условие. Пусть тебя Зыбин готовит понемножку к экзамену по латыни. За два года ты подготовишься.
Гриша привык слушаться во всем Оттомара Редаля. Не было еще случая, чтобы он потом пожалел об этом.
Да он и не мог уж теперь бросить своих занятий у Зыбина.
Он не отказался даже от уроков с панной Стасей, которая дошла до того, что однажды на уроке арифметики принялась ни с того ни с сего широко раскрывать глаза, а потом щурить их в щелочку. А под конец улыбнулась ему, да не просто, а с каким-то закатыванием взора - вверх и чуть в сторону.
Гриша следил за ней с беспокойством.
- Это что такое? - воскликнул он наконец испуганно.
- Я делаю глазки.
- Что?!
- Глазки делаю.
- Ну, знаете ли, я завтра же откажусь от уроков с вами!
- Голубчик, не надо! - испугалась Стася. - Противный Зыбин нажалуется моему папе. Клянусь, я буду вас слушаться!
Недели две она не нарушала клятвы...
46
С бывшими своими одноклассниками Гриша старался не встречаться. Кроме Довгелло.
С Вячеславом он сдружился еще больше. И произошло это как-то незаметно. Довгелло стал приносить Грише книги, которые сам читал в таком количестве, что к пятнадцати годам успел уже нажить себе близорукость носил очки.
Заикаться он стал меньше. А если и запинался, волнуясь, то, как ни странно, его слова приобретали от этого оттенок какого-то упорства: словно он давал им разгон, и вслед за тем речь его лилась с особой стремительностью.
А с другими одноклассниками Гриша встречаться не любил.
На это были свои причины.
...На рождественские каникулы в город приехал Петр Дерябин.
На него стоило поглядеть!
Это был теперь лихой кадет, в военной фуражке, надетой чуть набекрень, в черной шинели с красными погонами, в буром башлыке, концы которого сходились на груди крест-накрест. И не штык, а настоящая шашка висела у него на боку. Он придерживал ее рукой в белоснежной перчатке.
Дерябин шел навстречу Шумову и в и д е л его. Не только видел, а успел оглядеть его, еще издали, с ног до головы.
Неважно был одет в то время Григорий Шумов: поношенное пальто с пуговицами, обшитыми чем-то черным, выцветшая фуражка без герба...
Хорошо, что и Гриша успел - тоже издали - поймать взгляд Дерябина, а то он чуть было не крикнул от радости: "Петя!"
Нет, Петя был уже не тот, каким он был когда-то, сидя на одной парте с Гришей Шумовым.
Только одно в нем и напоминало прежнего Петра: он рискнул нацепить неизвестно где взятую шашку - кадетам-то ее носить не полагалось. Не удержался значит, решил блеснуть - даже сверх дозволенного - перед бывшими своими однокашниками.
Гриша насторожился, замедлил шаг, посмотрел прямо в лицо Дерябину.
У Дерябина глаза стали вдруг мутными, как бы застланными чем-то; подобный взор можно было наблюдать у юнкеров Николаевского кавалерийского училища, приезжавших из Петербурга на побывку к родителям, офицерам местного гарнизона. А юнкера, вероятно, подражали каким-нибудь сумским гусарам или столичным кирасирам.
Это была целая наука - скользнуть по лицам прохожих нарочито бессмысленным, скучающим, высокомерным взглядом. Достигалось такое умение ценою долгих упражнений перед зеркалом.
И Петр Дерябин этого искусства достиг!
Он прошел мимо Шумова, не узнав его.
Ну, а Григорий Шумов никому навязываться не станет: то ли это у него было отцовское, то ли свое, нажитое... Но держался он этого крепко! Они разминулись не поздоровавшись. Гриша даже не очень обиделся: что ж, того и следовало ждать.
Но встреча эта заставила его задуматься.
Кто он такой - Шумов Григорий? Человек, исключенный из реального училища со свидетельством за четыре класса. А бывшие его товарищи? Они скоро перейдут в шестой класс, и откроется перед ними гладкая, просторная дорога. Иные после шестого класса уйдут в юнкера. Другие, такие, как Никаноркин или Земмель, через какие-нибудь два с половиной года будут студентами-технологами, путейцами, политехниками.
Нетрудно им при этом забыть, что Григорий Шумов наказан был не за одного себя; он выполнил только то, что решено было всем классом.
Нет, не хотелось ему встречаться с бывшими своими одноклассниками...
Зато им хотелось! В один прекрасный день на квартиру Редаля явились Никаноркин, Кобас, Земмель и объявили Грише, что они выжили из реального училища Стрелецкого.
- Отомстили за тебя! - воскликнул Никаноркин.
Друзья наперебой принялись рассказывать историю своей трехмесячной войны со Стрелецким.
Чего только не делали пятиклассники!
Без бумажного силуэта козла на спине Виктор Аполлонович этой зимой по улице не ходил. Прохожие оборачиваются, смеются, а он не понимает, в чем дело.
В училище в его присутствии начинали беседы вслух на исторические темы:
"Ты знаешь, в Москве в старое время была слобода, Стрелецкая. Там жили стрельцы, держали у себя во дворах всякую живность. Ну, там кур всяких, петухов, коз. Вот оттуда и пошла порода козлов стрелецких, самых, между прочим, скверных на свете".
Гриша, выслушав, нехотя усмехнулся:
- Мальчишество все это.
- Давно ль ты такой взрослый стал? - возмутился Никаноркин.
- Мы превратили жизнь Стрелецкого в ад! - закричал Кобас. - Ему пришлось уйти от нас в помощники начальника тюрьмы.
- Видно, служба ему показалась там выгодней, вот он и ушел.
- Нет! - решительно ответил Грише Земмель. - Там ему не выгоднее. Ему выгоднее было в реальном училище.
- Мальчишество, мальчишество! - упрямо повторил Гриша.
Он-то сам успел понять невысокую цену своей ребяческой выходки, обошедшейся ему так дорого.
Он даже не сердился больше на "козла".
Все равно ведь скоро Стрелецкие и Саношко сгинут с лица земли...
- Но, во всяком случае, дуться тебе на нас нечего, - сказал Никаноркин.
- А я и не дуюсь.
- На улице встретимся - не разговариваешь!
- Некогда. Уроки даю, сам занимаюсь много.
- И важничаешь много.
- Пусть это будет мальчишество с нашей стороны, - заговорил Земмель, - но сделали это мы ради тебя.
- Спасибо!
Все-таки трогательной, конечно, была их забота о нем. И эта глупая их месть, трехмесячная их война со Стрелецким, беспощадная с обеих сторон. И все трое так чистосердечно предлагали Шумову свои учебники, расспрашивали, думает ли он держать экзамены экстерном... Расстались хорошо, дружелюбно.
Но после таких встреч Гриша долго ходил смутный, невеселый.
Однажды, приглядевшись к нему, Оттомар Редаль погнал его на каток:
- Ты станешь сухарь! Ты будешь как червяк книжный. О, это не годится. Бери скорей коньки, айда!
Гриша попробовал возражать - куда там!
Уж если дядя От примется за что-нибудь, так уж все равно поставит на своем. Не стоит и спорить. Надо браться за коньки, успевшие слегка заржаветь, и отправляться куда велят, - другого выхода нет.
Опять сияет электрическое солнце над знакомой алебастровой елью...
Гриша Шумов выписывает на льду сложнейшие фигуры - успел научиться этому искусству. Местные знатоки спорта уже с прошлого года приглядывались к нему: не будущий ли победитель в состязаниях на приз?
Долго катался Шумов... Он то плавно резал вензеля, то самозабвенно кружился на одном коньке.
Какое наслаждение, разгорячившись, но не устав - нет, совсем не устав, - полной грудью вдыхать морозный, чуть пахнущий хвоей воздух!
Наконец он остановился... И увидел Нину Таланову. Ее уже не назовешь девочкой, рыжей девочкой из Приречья!
Рядом с ней стоял офицер, адъютант кавалерийского полка. Фамилия его была... фон... нет, фамилию Гриша не запомнил.
Адъютант был без коньков. Он красовался в особенной, "николаевской" шинели до пят, с голубой пелериной, с бобровым воротником. А на ногах у него были калоши с медными окошечками позади - для шпор.
Он стоял, тихо позванивая шпорой, и глядел черными глазами на Нину Таланову. Мало того - он говорил ей что-то.
Зрелище было нестерпимым.
Согнувшись до отказа - для бешеного бега, - Гриша помчался прочь. Он миновал платную часть катка, перебрался через снежный завал и очутился в полумраке на льду, заметенном белыми косыми гребнями. Это был бесплатный лед, - сухие стебли камыша торчали на нем повсюду, студеный ветер бесприютно свистел в голых кустах... На бесплатном льду катались только мальчишки-малолетки, каждый об одном коньке, заботливо прикрученном веревками к отцовскому валенку.
Даже эти мальчишки некстати нарушали сейчас Гришино одиночество. Мешал и Гриша им. Они опасливо убежали в сторонку, а он, выбирая место поглуше, нашел за черным кустарником примятый сугроб, сел на него, задумался.
До чего все-таки не везет ему - ну ни в чем!
Исключили из реального училища - за пустяк.
Зыбин, которому он так доверился, оказался пройдохой - выжимает из него прибыль. А главное, без этого пройдохи теперь и не обойдешься...
Уехал лучший друг, - никак не мог забыть Гриша о Яне Редале! Остался он один.
Как сиротливо все кругом!
А может, во всем виноват он сам, Григорий Шумов?
Во-первых. Прежде чем отбавлять в пузырек серную кислоту, конечно надо было оглянуться на стеклянную дверь - ну кому ж не известна страсть Виктора Аполлоновича к подсматриванию, к подслушиванию, к шпионажу!
Во-вторых. Он сам ведь отшатнулся от старых товарищей - ото всех, кроме Довгелло, - кто же виноват в этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29