это вернулись к своему делу отогревшиеся где-то усачи-музыканты. А вокруг всего катка густо стояли на высокой снеговой стене мелкие елочки, как темные зубцы на белой ограде.
Скользили под звуки вальса пары; возили в большом кресле-санках красивую брюнетку два офицера-артиллериста; посреди катка кружился веретеном на одной ноге великовозрастный гимназист, побежденный в борьбе на приз небезызвестным Брониславом Грабчинским; бегали без затей - на скорость - стайки мальчишек...
Все, казалось, вращалось перед Гришей каруселью, ярко освещенной праздничными огнями.
Он бы растерялся, если б рядом с ним не было Коли Никаноркина.
Коля скороговоркой сообщал ему фамилии офицеров - Гриша тут же забывал их, - восхищался великовозрастным гимназистом, оказывается уже прославившимся на весь город своим искусством, кричал кому-то "Эй, корова на льду!", - словом, чувствовал себя как дома.
Быстро оглядевшись, он схватил Гришу за руку, и они побежали, как и другие мальчишки их возраста, без претензий, лишь бы порезвей вышло...
Бегали они ничуть не хуже иных - не зная устали, до тех пор пока Гриша не споткнулся.
Споткнулся он, увидав Нину Таланову: она каталась под руку - с кем?
С Петром Дерябиным!
Они скользили по льду плавно, лицо у Петра было напряженно-чванливое, у Нины - ее обычное, необыкновенное.
Свет померк вокруг, музыка смолкла!
Оказалось: половину лампочек выключили на время - в знак того, что учащимся, по установленным правилам, пора идти по домам. А музыканты отложили свои трубы - передохнуть.
Гриша сразу же заспешил к первой попавшейся скамейке - снимать коньки. Никаноркин последовал за ним безропотно. Но в то время как Гриша молчал, пряча от друга сумрачное лицо, Коля сердито бормотал без остановки:
- Видал Петьку? Вот петух! Как же: кадет будущий! Кадет, на палочку надет!
Из бормотания Никаноркина Гриша наконец догадался, что тот чувствует примерно то же, что и он сам, только досаду свою выражает иначе.
От этой мысли Грише стало немножко легче.
...На следующий день Петр Дерябин после долгого и многозначительного молчания сказал Грише:
- Я видал тебя вчера. На катке.
- И я тебя видал.
Дерябин вынул из кармана зеркальце и глядясь в него, осторожно потрогал свой пробор. Пробор был смех один: вокруг него торчали веером рыжеватые жесткие волосы, никак их не пригладишь! Но Дерябина такая прическа в какой-то степени устраивала, иначе он не вытаскивал бы так часто зеркальце из кармана.
- Ну, как она тебе понравилась? - спросил Петр снисходительно.
- Кто?
- Та, с которой я катался. Ее фамилия Таланова. Знаешь, мне даже ее фамилия нравится.
- А твоя ей?
- Что ж. Дерябин - фамилия известная.
Гриша насмешливо хмыкнул и промолчал.
Петр, поглядывая на него искоса, все порывался сказать что-то. Наконец не вытерпел:
- Она про тебя спрашивала.
- Что ж она спрашивала?
Но в это время - после звонка, который собеседники пропустили мимо ушей - на пороге показался историк, еще мало знакомый им молодой учитель, недавно приехавший из Петербурга.
У него было надменное горбоносое лицо и щегольские черные баки, похожие на ленточки, приклеенные к щекам.
Ученики еще не пригляделись как следует к Ургапову - так звали молодого учителя - и пока что не делали ему никаких неприятностей, терпеливо сносили его преувеличенную строгость на уроках; пока неизвестно было, что это за человек, - может, и хороший.
- Что ж она спрашивала про меня? - шепнул Гриша, когда все сели после прихода учителя.
- Шумов Григорий, встаньте! - сказал в нос Ургапов, у которого был острый слух и отличная память на имена и фамилии.
Шумов встал, возмущенный. За что?
Класс молча выжидал, как будет вести себя учитель дальше.
Должен был, значит, выждать и Гриша.
И он стал как полагается - ровно, руки по швам. Но лицо у него было оскорбленное.
Ургапов посмотрел на это оскорбленное лицо долгим взглядом и велел:
- Сядьте!
Класс еле слышно зашелестел: все разом вздохнули. Что ж, зла от нового учителя пока что не видно. Встать столбом на две секунды за болтовню на уроке - это наказание подходящее. Настораживало первоклассников только чрезмерно вежливое обращение Ургапова с ними: что за этим кроется? Насмешка? До сих пор полагалось говорить ученикам "вы" не раньше четвертого класса.
Первоклассники не подозревали, что с такой же настороженностью ждал и от них чего-то сам Ургапов, вчерашний студент, сегодняшний педагог. Как бы не уронить в глазах учащихся свой авторитет - вот о чем напряженно думал молодой историк на каждом уроке.
Это по-своему отразилось потом в его жизни, а в Гришиной жизни послужило причиной того, что он так и не узнал, о чем спрашивала Нина Таланова.
После урока Дерябин говорить об этом уже не захотел. Сказал только:
- Ты хмыкал и молчал. Теперь я буду хмыкать и молчать.
- Хмыкай, если охота! - рассердился Гриша.
Однако пошел за Петром в гимнастический зал и глядел там, как тот с нарочитым усердием скакал через "кобылу".
Когда Дерябин выбился из сил и остановился передохнуть, Гриша спросил:
- Ну?
- Баранку гну!
- Как ты с ней познакомился?
- Спросил: "Девочка, ты тутошняя?" Она говорит: "Тутошняя". - "Я тоже тутошний, давай вместе кататься". Вот и все.
Ну разве Гриша мог бы заговорить на катке, среди многолюдья, с такой находчивостью и развязной смелостью? Да никогда!
Это было так ясно, что он больше в тот день не расспрашивал Дерябина ни о чем.
39
Какими пустяками показались все эти разговоры с Дерябиным, с Никаноркиным по сравнению со встречей, которая случилась в Гришиной жизни в том же году, поближе к весне!
Среди бела дня неподалеку от квартиры Редалей Гриша увидел Сметкова, того самого, что три дня пробыл в "Затишье", скрываясь в избе Шумовых.
Петр Васильевич шел не торопясь, зорко поглядывая по сторонам. Одет он был в короткое полупальто с барашковым воротником; плюшевая щегольская шляпа сидела на его голове плотно, надвинутая на самые брови.
Все равно, и шляпа не помешала - Гриша сразу его узнал.
- Петр Васильевич! - закричал он обрадованно.
Сметков, не останавливаясь, быстро метнул взглядом в сторону Гриши и проговорил спокойно:
- Ошибка, молодой человек.
- Да помните же, вы были у нас... Три дня пробыли... Вы Сметков!
Взгляд у Петра Васильевича стал настороженным, жестким. Этим взглядом он точно отодвинул Гришу с дороги, которую тот загородил.
- Говорю: ошибка. Я не Сметков.
Гриша оторопел и шагнул в сторону. И долго потом глядел вслед ушедшему... А может быть, и в самом деле это был не Сметков?
Через несколько дней у Оттомара Редаля снова собрались друзья. Двое из них были Грише незнакомы.
Гришу с Яном на этот раз почему-то долго не отсылали из комнаты.
Собравшиеся говорили вполголоса, и всё - о вещах обыкновенных, посторонних... Словно ждали чего-то.
Вдруг, не стучась, в комнату вошел тот, кого Гриша принял за Сметкова.
Он снял шляпу и тряхнул длинными, зачесанными назад волосами. Они мало походили на ту жесткую щетину, что торчала на стриженой голове Сметкова полтора года назад.
- Вот и Кудинов! - приветливо воскликнул Редаль. - Теперь все в сборе.
Гриша с Яном, не дожидаясь, когда им велят, оделись и пошли к воротам - сторожить.
- А ты знаешь этого... Кудинова? - спросил Гриша Яна.
- Нет, не знаю. Слыхал только от дяди, что он из Риги приехал. И скоро опять уедет.
Гриша не стал больше расспрашивать, пошел в свой, уже обычный для него, обход - кругом дома. Ходил и думал про Кудинова-Сметкова.
Говорят, и Иван-солдат живет теперь под другой фамилией: ему Кейнин выправил новый паспорт на том бланке, что принес в лес Шпаковский...
Да и сам Кейнин теперь уже не Кейнин.
Это понятно: революционеры скрываются от своих врагов. Потому и вид у них самый обыкновенный, чтоб никто не догадался, кто они такие.
Посмотришь на Кудинова, на Редаля, на Никонова - и никак не подумаешь, что они революционеры.
Революционеры! Холодок восторга пробежал по Гришиной спине. Он охраняет их!
Григорий Шумов с Яном Редалем не пропустят врагов.
Он так увлекся этими мыслями, что забыл сменить продрогшего у ворот Яна, - все шагал и шагал вокруг дома без конца.
А "пирушка" у Оттомара Редаля затянулась надолго.
Когда открылась наконец форточка и в сумрак полился лихой перезвон гитары, мальчики бегом кинулись домой.
Опять бутылки стояли на столе; за столом, облокотясь, сидел Кудинов, длинная прядь волос упала ему на крутой лоб: совсем не похож на Сметкова!
Никонов, сидя у окна, бренчал на гитаре.
Двое гостей уже одевались.
- Застыли, ребятки? - спросил Кудинов и улыбнулся чуть усталой улыбкой, сразу осветившей его смуглое лицо.
- Ничуть! - ответил Гриша, отстегивая закоченевшими пальцами пуговицы пальто.
Кудинов поднялся из-за стола:
- Ну, простимся, товарищи. Завтра я исчезаю. Помните: с доставкой литературы становится все трудней. А надо, чтобы на каждом предприятии рабочие знали, как оценивает обстановку наш комитет.
Он каждому пожал руку. Как обычно, все начали расходиться по одиночке, по двое.
Пришел черед и Кудинова.
Надев свое полупальто, надвинув на глаза шляпу, он вдруг взял Гришу за плечо:
- Как живет Иван Иванович?
- Ничего, - сдержанно ответил Гриша.
- Все там же работает?
- Нет. Он теперь в имении Шадурских. Главным садовником.
- Ага. Знаю я эти места. Еще не снес Шадурский еврейского местечка с лица земли?
- Нет еще.
Кудинов-Сметков повернулся к Оттомару:
- Вот тебе, Редаль, живой пример того, о чем мы толковали: людей с малыми детьми хотят согнать с земли потому только, что из окон современного рабовладельца вид получился не очень веселый.
Петр Васильевич не спеша попрощался, пожал руку Редалю и Шумову и ушел - неторопливый, может быть даже слишком медлительный с виду человек.
На другой день чуть было не схватили приехавшего из Риги разъездного агента большевистской партии Сметкова-Кудинова, за которым давно охотилось жандармское управление.
Жандармы ворвались в номер одноэтажной захолустной гостиницы, где остановился по приезде Кудинов.
Сметков-Кудинов, улыбаясь, неторопливо пошел им навстречу, ударил одного из жандармов ногой в живот, с размаху выбил оконную раму и без шапки выскочил на улицу.
Там он снял с первого попавшегося прохожего фетровую шляпу, надел на себя, сказал зловеще:
- Тихо! - и быстро повернул за угол.
Прохожий со страхом и недоумением остановился посреди улицы, потом, очнувшись, побежал было следом, но тут на него неожиданно сзади навалилась гремящая шпорами груда тел. Двое дюжих жандармов схватили его за локти.
- Врешь, не уйдешь! - хрипел усатый вахмистр.
- Пшепрашем!* Я сошел с ума или вы сошли с ума?
_______________
* П ш е п р а ш е м (польск.) - прошу прощения.
- Поговори, поговори еще!
- Моя шляпа! Он унес мою шляпу!
- Не тот, - сказал один из жандармов. - Тот был без бороды.
Вахмистр потеребил человека без шляпы за бороду - нет, не привязанная - и спросил грозно:
- Кто такой?
- Частный поверенный Грабчинский. А лайдак, что сорвал с меня шляпу, побежал вон туда.
Жандармы и вместе с ними пан Грабчинский кинулись в проулок.
Но Сметкова-Кудинова там уже не было.
40
Каких только встреч не бывает на свете!
Пришлось встретиться и большевику Оттомару Редалю с черносотенцем Саношко.
Весной Гриша заболел, простудился. Сам-то он и не посмотрел бы на это - подумаешь, беда какая, охрип немножко, - но дядя От потрогал его горячий лоб и строго велел сидеть дома. А сам зашел в обеденный перерыв с завода в училище: надо, чтобы причину, по которой Григорий Шумов пропустил занятия, сочли уважительной.
Ему удалось встретить самого директора - у дверей канцелярии.
- Нужно свидетельство врача, - сказал Саношко, не дослушав Редаля, и сразу же вынул из кармана золотые часы, посмотрел на них...
Надо понимать: время директора дорого.
- Мне и в голову не пришло звать доктора... Ведь это... как сказать... ну, небольшая простуда. И я думал...
- Вы думали, вам пришло в голову! А я руководствуюсь правилами, и по этим правилам надлежит представить официальное свидетельство.
- Но есть, как я знаю, правило: если свидетельствуют родители или лица, под присмотром которых живут учащиеся...
- Ученик Шумов живет под вашим присмотром?
- Ну да, конечно.
- А разрешение держать на квартире учеников-постояльцев у вас имеется?
- Он не постоялец. Он мне как родной!
- Родной... вот как. Он - Шумов. Значит, русский. А вы? Редаль Оттомар? Так вы себя назвали? Значит, инородец.
Оттомар Редаль вспыхнул. Сдержался. И спокойно сказал:
- Он сын моего товарища. Вернее, товарища моего брата.
- "Товарища"? Это слово пора бы вам забыть!
- Почему? Хорошее слово.
- В девятьсот пятом году оно было "хорошее".
- О нет. Еще раньше. Я читал в одной книге: так назвал Петр Первый своих соратников.
- Ну, знаете ли! То Петр Великий, а то Редаль...
- Редаль малый. Ну что ж, и все-таки у меня есть товарищи. Так вот: сын одного моего... скажем, доброго знакомого живет у меня как родной...
- Ничего к сказанному мною я добавить не могу.
И Саношко, снова взглянув на часы, ушел.
- Как вы стерпели, дядя От? - воскликнул Гриша, услыхав об этом разговоре.
- Слишком мелкий случай для драки, - коротко ответил Оттомар Редаль.
И, отыскав в шкафчике аккуратно завернутую в белую бумагу книжку, начал читать по ней еще лежавшему в постели Грише...
А к вечеру принесли письмо. Гриша узнал крупный отцовский почерк. Обрадовался: вести из дому приходили редко.
На серой бумаге большими, неровными буквами было написано:
"Дорогой сынок, а у нас беда - крепко захворал Ефимка, застудил горло в нашей бане, в ней летом-то хорошо, а зимой дует в каждую щель. Не знаем, как и быть. Ты не горюй, а я-то сам пишу тебе с горя: написал - и будто легче стало".
Дальше шли строки о делах повседневных: отец спрашивал, как у сына с обувью, не надо ль денег на починку, передавал поклоны...
Все кругом стало каким-то пустым и серым.
Никак не удавалось собраться с мыслями, беда казалась смутной. Больше всего жалко было мать. Как ей-то трудно теперь!
Потом хлынуло на него горькое чувство своей вины перед маленьким братом.
Мало ласки видел от него Ефимка!
"Гришин я кто?" - "Орёлик степной..."
Может, и нет больше на свете орёлика степного, нет колокольчика звонкого!
Вернуть бы лето - целыми днями слушал бы Гриша родной голос.
Неотвязные горькие мысли не покидали его и дома и в училище - он пошел туда, быстро одолев болезнь.
Его записали в кондуит за неявку на уроки без уважительной причины. Гриша отнесся к этому равнодушно.
Попробовал он поделиться своим горем с соседом - Петр Дерябин спросил с недоумением:
- Ты так любишь брата?
И тут же, словно забыв об этом, озабоченно засунул в парту руки по самый локоть, принялся искать что-то, долго искал и наконец вытащил на свет истрепанную, запачканную чернилами книгу:
- Вот, нашел!
Бывали ссоры у Шумова с Дерябиным, бывали. Но только теперь - в первый раз - посмотрел Гриша на соседа недобрым взглядом.
Больше никому из товарищей он о Ефимке не рассказывал.
В свободное от уроков время Гриша бродил один по городу, выбирая безлюдные улицы.
Когда возвращался домой, Ян старался утешить его как только мог.
Как-то раз принес он из мастерских шайбу, отшлифованную до зеркального блеска.
Гриша повертел ее в руках и отложил в сторону.
Навестил Гришу на квартире Никаноркин. Он сидел долго, вздыхая. Пробовал говорить о мало интересном: о том, что естественник Ноготь, от которого ждали бог знает каких выходок, ведет себя почему-то смирно. О Саношке рассказывают, что он, когда еще был директором в другом городе, издал распоряжение: "Запрещается ученикам купаться в реке под страхом записи в кондуит; а кто утонет, того исключат из реального училища".
Гриша не улыбнулся.
Никаноркин, огорчившись, потоптался неловко и ушел.
Значит, узнал все-таки про письмо. Каким только образом? Узнал и по-своему хотел посочувствовать...
...Долгие, невеселые тянулись дни.
Грише все слышался тоненький голос: "Баба, а батин я кто?" - "Соколик ясный. - "А твой?" - "Ягодка ты моя".
А может, еще и выздоровеет Ефимка? Шумовы все крепкие.
Нет, не стал бы отец писать такое письмо, если б не было с Ефимкой плохо...
Так прошло две недели.
И вдруг подал Оттомар Редаль Грише телеграмму. Подумать только, какой путь проделала она - по весеннему бездорожью, на крестьянской телеге до станции, а там уж по телеграфу...
Да она и вовсе не пришла б, если бы за две недели до этого не послал дядя От свой телеграфный запрос в имение Шадурских.
"Ефимка поправляется".
Гриша сразу увидел и сияние солнца, и зеленые почки на старом вязе, что стоял у дороги, и неистовую суету воробьев за окошком.
Этой светлой радостью и вошел в память Григория Шумова конец учебного года.
41
Гриша был уже во втором классе, когда в ясный зимний день на высокой ограде вокзала, на стенах домов и даже на гигантском карандаше братьев Ямпольских появились сине-розовые афиши "КИН".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29