- Небольшие. Я жду кой-кого... Кровать все равно понадобилась бы.
Он помолчал, поглядел на Шумовых. И будто прочел что-то в лице Гришиной матери.
- О нет. Не беспокойтесь. Я жду товарища - вот ему. Ничего, это будет хороший товарищ. Пока что они вдвоем поспят на одной кровати... Не подеретесь? - спросил он Гришу, снова улыбнувшись одними глазами.
- Вот еще! - сказал Гриша. - С чего нам драться? А кого вы ждете?
- Э, пока это секрет. Или... как правильнее сказать?.. сюрприз. Это будет тебе небольшой сюрприз.
Потом - без перехода - сказал матери:
- Я не курю (у него вышло: "не куру").
Она махнула рукой: дескать, теперь уж все равно.
- Нет, почему же, - возразил на ее жест Оттомар Редаль: - это вам приятно. А ему - полезно. Накуренная комната - это нездорово для маленького.
- Маленького! - возмутился Гриша. - Это я-то маленький?
- Нет, ты большой. Для большого тоже нездорово. Одним словом, я не курю. - Он задумчиво почесал бровь, посмотрел внимательно на потолок и наконец закончил: - Правда, иногда друзья ко мне приходят... Ну, те курят, прямо-таки дымят, как фабричные трубы. Мы что-нибудь придумаем. Пусть курят в печку. Вон какая печка стоит, открой дверцу и пожалуйста, кури сколько... как правильно сказать?.. сколько влезет!
31
Оставшись наедине с Оттомаром Редалем, Гриша не знал, о чем бы с ним поговорить.
А дядя Оттомар не торопился с разговором. Он прохаживался по комнате, внимательно поглядывал на Гришу, молчал.
- У меня мать красивая? - спросил его Гриша.
- Красивая, - не задумываясь, ответил Оттомар.
- Да она ж не молодая.
- Ну, и что ж? Все равно красивая. Есть старики красивые.
- Мне учитель сказал... Есть у нас такой учитель - Голотский. Я думаю, ему можно верить. Он говорит: "У тебя мать красивая".
- Ну, ты ж сам говоришь: ему можно верить.
- А вот мне самому до сих пор невдомек было.
- Как? Что это - "невдомек"?
- Невдомек, что у меня мать - такая пригожая.
- А, да. Ну, это бывает: мы кой о чем не сразу догадываемся... "Невдомек..."
Это слово, видно, для него было новое. Выговаривал он его смешно: "не в домок".
Чтобы сделать ему приятное, Гриша сказал:
- Дядя Оттомар, вы хорошо говорите по-русски.
- Да, - согласился Оттомар Редаль. - У меня много русских друзей. Ты их скоро увидишь. Они прозвали меня - От. Ты тоже зови меня "дядя От". Так короче.
Мать сама принесла Гришины вещи от мадам Белковой, прижала на прощанье голову сына к себе и ушла на вокзал.
Гриша не мог ее провожать. Было восемь часов вечера, реалистам уже нельзя было выходить на улицу, а ему, с четверкой по поведению за год, приходилось быть осторожным.
У матери при расставании глаза были сухие, как всегда.
А Грише дядя От сказал, когда мать ушла:
- Не плачь.
- Разве я плачу?
Гриша провел пальцем по глазам:
- Ну, это они сами. Погодите. Сейчас пройдет.
Нет, не прошло.
Оттомар Редаль опять походил по комнате, поглядывая на Гришу, потом проговорил:
- Ну ладно. Я тебя сейчас утешу. Не буду откладывать. Хотел сюрприз сделать... нежданно, но уж все равно. Знаешь ты такого молодого человека, по имени Ян Редаль?
- Знаю, - безучастно откликнулся Гриша. Его всё еще томила дума о матери...
- Он приедет сюда. Будет у меня жить.
- А отец его где? Август Редаль?
- Отец... Ну об отце другой разговор. Ян приедет один.
- А зачем он уедет от отца?
- Я хотел поставить тут одну кровать, - сказал дядя От, не отвечая на Гришин вопрос, - а теперь вижу - нет. Вон у тебя плечи какие, на одной кровати вас обоих не уложишь. Надо поставить две кровати.
- Расходы, - печально сказал Гриша тем же тоном, каким говорила мать.
И дядя От в первый раз за весь вечер засмеялся по-настоящему; Гриша увидел его белые зубы, ровные, один к одному.
- Э, у тебя не только плечи, как у большого, у тебя голова, как у большого. Но я тебе сейчас дам ответ...
Он пощелкал пальцами, поглядел на потолок:
- Сейчас скажу. О! Вот: "Не в деньгах счастье".
- А когда ж приедет Ян? - спросил Гриша уже окрепшим голосом.
Оттомар Редаль добился все-таки своего: глаза у его гостя понемножку высохли.
- Когда? Как только его сюда привезет поезд.
- Ну, все ж таки? Завтра, послезавтра?
- Я думаю: после-послезавтра.
- Через два дня?
- Да.
Гришины мысли постепенно отвлеклись; лицо Яна вспомнилось ему совсем ясно: доброе, несмелое, славное!
- А что он тут будет делать? Учиться?
- Ну да. На слесаря. Я его устрою учеником в железнодорожные мастерские.
- Почему не в училище? - спросил Гриша, а сам втайне позавидовал Яну.
В железнодорожных мастерских небось жизнь занятней, чем в училище. И уж такого козла, как Стрелецкий, там не встретишь. И никого там не укоряют за поношенную куртку. Нет там таких людей, как Потап.
- Сейчас я тебе отвечу, - сказал дядя От и опять поглядел на потолок.
Через минуту он проговорил старательно:
- "Каж-дый свер-чок знай свой ше-сток".
- А я? Отчего у меня другой шесток, не такой, как у Яна?
- Понимаю твой вопрос. Он означает: твой отец - садовник. Янов отец был лесником. Ну что ж, тебя вывезло.
- Повезло?
- Нет, вывезло. Тебя вывез учитель... Шпаковский его фамилия, да? Ну, я слыхал про эту историю. Если б не Шпаковский, ты б в реальное не попал.
- Да там, в реалке, и другие есть такие же, как я. Там есть такой Озол, его наш директор хотел выгнать из училища за то, что он с заплатами ходит.
- Ваш директор - негодяй! Саношко? Грязный негодяй, черная сотня!
Оттомар Редаль еще некоторое время ругался - уже по-латышски. Глаза его светились такой затаенной яростью, что Гриша загляделся на него.
Потом сказал с уважением:
- Ух, вы и сердитый, дядя От! И, должно быть, сильный. Покажите ваши мускулы.
Оттомар Редаль согнул руку, и Гриша нащупал у него между плечом и локтем большой бугор, круглый и крепкий, как камень.
Гриша согнул свою руку: ну, нет. Жалость одна, если сравнить с редалевским "булыжником".
Он даже загрустил.
Дядя От засмеялся:
- Да ты погоди. У тебя будут мускулы в два раза больше моих.
- Правда?
- А зачем мне неправду говорить?
Скоро Гриша увидел, что Оттомар Редаль и в самом деле всегда говорит правду. За все время своего знакомства с дядей Отом - а оно продолжалось не один год - он ни разу не услыхал от него неверного слова.
Он сказал правду и о приезде Яна: ровно через два дня в квартире Оттомара Редаля появился худенький, бледный и какой-то растерянный мальчик, словно бы даже и незнакомый Грише.
Мальчик смотрел на Гришу застенчиво, отчужденно.
Но все же это был, конечно, он, Ян!
- Ты вырос, - проговорил Гриша.
- И ты, - ответил Ян.
Они помолчали. Что ж им так невесело от этой встречи?
- Где твой отец? - спросил Гриша.
- В ссылке. В Вятской губернии.
Гриша стоял молча, пораженный.
- Я думал, ты знаешь, - проговорил Ян.
- За что ж его услали?
- За листовки. Помнишь, в "Затишье" они расклеены были - на амбаре, у колодца. И кругом во всех деревнях, говорят, тоже.
- Я знал про это!
- Про что?
- Что твой отец получал листы от лесных братьев. Я сам один раз принес их из лесу и отдал ему.
- Ты мне ничего об этом не говорил.
- Ну... Я не знал толком. Догадывался только. Я ж тогда еще много чего не понимал. Вижу: бумага одинаковая, желтоватая такая, шершавая и на тех листках, что кто-то расклеил, и на том свертке, который я принес из лесу.
- А откуда ж ты узнал, что эти листовки мой отец расклеивал?
- Я ж говорю: не узнал, а догадался.
- И никому не говорил об этом?
- Никому.
- Кто-то сказал об этих листках уряднику. И отца забрали. Это в ноябре было, вот уже скоро год.
Гриша вдруг покраснел.
- Я никому не говорил. Я ведь даже и тебе не сказал.
- Это верно.
- Просто я еще не понимал тогда ничего. И слова такого, "листовки", не знал. Бумага вот только была одинаковая... Да я сразу и забыл об этом несмышлен был.
- Ты как будто оправдываешься.
- Нет. Я не оправдываюсь.
Ян помолчал. Потом сказал с трудом, слезы слышались в его голосе:
- Отца моего на три года сослали.
- А мать?
- Мать поступила работать к Новокшоновым - помнишь имение, куда мы ходили искать Кирилла Комлева?
- Ну, как не помнить!
Какими - будто озаренными жарким светом - возникли те часы в памяти Гриши! Вечер тогда был, и дальние озера блистали под закатным солнцем, как зажженные костры.
...И они сами, Гриша и Ян, оба еще маленькие - это ж было больше года тому назад, - маленькие и храбрые, изо всех сил старались помочь Ивану-солдату. И Комлев, сам Комлев их похвалил. Как давно это было!
- Еще бы не помню!
- Вот мать работает там, у Новокшоновых. А меня она послала сюда учиться на слесаря. Я не хотел ехать.
- Ничего, дядя От хороший.
- Хороший. Это верно.
- А лесные братья - помнишь их? - воскликнул Гриша. - Где-то теперь Кейнин?
- Кто ж знает!
- Ну, известно же про твоего отца, где он. Я узнал про Винцу - он в тюрьме сидел три недели, потом его выпустили. Про Ивана-солдата знаю - он убежал. Так его и не нашли нигде.
- А Кейнина совсем нету.
- Как нету? Убили?
- Нет, фамилии такой нет. Кейнин по-русски значит "король".
- Ну, и что ж?
- Его прозвали так лесные братья, не знаю за что. Может, в шутку. А фамилия у него другая. Только никто не знает, какая. И никто не должен знать... Такие люди, как он, сегодня живут под одной фамилией, а завтра под другой. Их тогда не так легко поймать.
- Революционеры? - шепотом произнес Гриша заветное, недавно узнанное, светлое и грозное слово.
- Да!
- Твой отец - революционер?
Ян задумался. Потом сказал:
- Я слышал, как дядя От говорил, что настоящий революционер не должен ходить в церковь. А мой отец ходил. Он и дома молился, я видал.
- А листовки? Он же расклеивал их!
- Ну что ж, революционерам весь народ помогал. Мой отец тоже. Я слышал, дядя От один раз говорил...
Но тут в комнату вошел сам дядя От.
Он мигом растопил печь, а Ян, не спрашиваясь, начал чистить картошку. Гриша смотрел на него с завистью: нож был один.
Когда картошка сварилась, Редаль достал бутылку постного масла, тарелку кислой капусты, несколько луковиц.
- Чем обед плох? - спросил он, ставя чугунок на стол.
- А Голотский, - сказал Гриша, - велит нам: "Держи голову в холоде, живот в голоде, будешь здоров".
- А сам он? Держит живот в голоде?
- Вот уж этого не знаю, - сознался Гриша.
- Ну, он как хочет, а мы в голоде свой живот держать не согласны. Ешьте, приятели, досыта.
Все это, как будто самое обыкновенное - и чисто выбеленная комната, и чугун картошки на сосновом столе (вместо господских "жил строганых" у мадам Белковой), и дружелюбный разговор дяди Оттомара, и чуть застенчивый взгляд милого Яна, - все это будто сразу вернуло Гришу в мир своих, родных людей, которым можно верить во всем. Тут тебе могут пожелать только добра...
32
Это чувство доверия к людям, по которому Гриша, сам не зная о том, тосковал в квартире Белковой, не покинуло его, а даже сильней стало, когда однажды вечером у Оттомара Редаля собрались его друзья, восемь человек.
Среди них были и русские - двое, остальные латыши. А говорили всё больше по-русски. Только один - его звали Петерсон, - еще не сняв пальто, затянул вполголоса латышскую песню:
Проснитесь, люди труда...
Но Редаль ударил его по плечу:
- Побереги голос, товарищ!
Петерсон поднял брови:
- Соседи?
- Нет, соседи надежные. А голос все-таки побереги. Русень, ты принес свой инструмент?
Чернявый латыш, уже немолодой, вынул из-под полы пальто гитару:
- Вот!
- Ну, раздевайтесь. Сейчас создадим обстановку.
И Оттомар Редаль вынул из некрашеного шкафчика несколько бутылок пива и тарелку с очищенной селедкой.
- Мальчики, - обратился дядя От к Грише с Яном, - вы пойдите погулять... Только недалеко от ворот. Понял, Янис?
- Понял.
Гриша посмотрел на пиво с укором: пьянствовать будут. Потому и отсылают их с Яном.
Дядя От, видно, разгадал Гришин взгляд по-своему и сказал в раздумье:
- Или так сделаем: ты один пойди, Янис. Не страшно тебе будет одному? А Грегор пусть посидит с нами. Не бойся, Грегор, пивом я тебя поить не буду.
- Я не боюсь.
- Ну вот, лаби! Оставайся с нами, если ты такой смелый.
- А как насчет языка у мальчишки? - спросив хрипловатым басом один из гостей, лысый усатый человек.
- Ничего, Никонов, не сомневайся.
Гриша смотрел то на Никонова, то на Редаля - не мог понять, о чем это они.
Но гости, не притрагиваясь к пиву, уже говорили о чем-то совершенно непонятном. Упоминали про Бебеля, про неизвестных Грише меков и боков...
К этому времени Гриша додумался: "Никонов-то не верит ему, потому и спросил: "А как насчет языка у мальчишки?" А еще русский: своему же брату, Шумову, не верит. Латыш Редаль верит, а этот нет!
Гриша, рассердившись, поднялся с табуретки:
- Я пойду к Яну.
Оттомару Редалю было уже не до него. Он отмахнулся:
- Хорошо. Иди, иди!
Гриша нашел Яна на улице. Тот стоял у забора, недалеко от ворот, и вглядывался в сумрак, который был еле пронизан тусклым светом керосинового фонаря.
- Ты что тут делаешь? - спросил Гриша.
- Не видишь разве?
- Вижу, что ничего не делаешь.
- Я караулю.
- Караулишь?!
- Тише!
Мимо них прошли двое - мужчина с женщиной. Потом через некоторое время проплелся старичок, спотыкаясь и бормоча что-то себе под нос, должно быть подвыпивший.
- Зачем это - тише?
Ян помолчал и, не сдержав досады, сказал вполголоса:
- Ну, какой ты!.. Все спрашиваешь, спрашиваешь без конца. И говоришь много. Когда нельзя говорить, все равно всегда что-нибудь скажешь.
- Здрасте! - вскричал, обидевшись, Гриша.
- Да тише ты!..
Гриша умолк. Засунул руки в карманы, пошел вдоль улицы.
Но Ян позвал его:
- Поди сюда.
- Здрасте, пожалуйста! Если тебе надо чего, ты и шагай ко мне.
- Поди сюда!
- Или ноги бережешь?
- Иди сюда! - велел Ян таким тоном, что Гриша удивился и подошел просто так, из любопытства: что это попритчилось с парнем?
- Ну?
- Не ходи перед воротами взад-вперед без толку.
- Да ты что... повздорить со мной вздумал?
- Нет, не вздумал. А все-таки не ходи.
- Хочу и буду ходить.
И Гриша уже шагнул было в сторону ворот, но Ян опять окликнул его:
- Беды хочешь дяде Оту и его товарищам?
- Ты мне загадки не загадывай! - окончательно рассердился Гриша. - О чем ты бормочешь? Не пойму.
- Не поймешь... а я думал, ты давно понял. А еще листовки носил из лесу! Да подойди ты поближе, я кричать на всю улицу не стану!
Гриша против воли подошел поближе, и Ян зашептал ему торопливо:
- Дядя От оставил тебя в комнате, значит верит тебе. Я тоже верю.
- Спасибо! - Гриша опять начал сердиться.
- Погоди немножко... я объясню тебе. Он тебя оставил в комнате, чтоб ты не обиделся. А меня услал.
- Ну да! Тебя услал!
- Меня услал - караулить, не идет ли сюда кто, без кого лучше бы обойтись... ну, городовой или хоть и в вольной одежде кто-нибудь ненадежный с виду. Я скажу так: вдвоем лучше караулить. Если увидим, что надо бежать к дяде Оту, один останется на месте, а другой сбегает. Понял? Дядя От, наверное, и хотел, чтоб так было, а потом увидел: ты обиделся. Значит, караулить пошел один я.
- Понял, - подавленно ответил Гриша.
Выходило, что Яну доверили большее, чем ему. Яну велели караулить от полиции собравшихся, а Грише всего-навсего позволили остаться в комнате: все равно, мол, не поймет ничего.
Да еще Никонов: "А как насчет языка у мальчишки?"
Если надо, этот мальчишка будет молчать, как... как скала! Ему вспомнился Лехович, увлекающийся всем - и выдуманным своим дворянством и Оводом - человеком с несгибаемой волей... Славный Сергей, он-то уж верил Грише во всем без оглядки.
- Обиделся? - спросил Ян.
- Еще чего! Была нужда...
- Тогда пойди вокруг дома. Только не шагай взад-вперед, а то сразу видно, что ты высматриваешь, кто идет.
- А по тебе не видно?
- Нет. Я вышел из дому - просто так, постоять.
- Ну и стой, - сказал Гриша, еще не остывший от обиды. - Куда мне идти-то?
- Ну, хоть направо. Не спеша. Если заметишь что, свистни. А потом вернись ко мне.
"Командир какой!" - подумал Гриша, но все-таки пошел, куда велел Ян.
Легко командовать, когда знаешь, что к чему.
Сказали бы Грише сразу обо всем, он бы тоже знал, как действовать в такую темную ночь, когда опасности, вполне возможное дело, ждут тебя из-за любого угла.
Вот и за этим деревом, может, уже стоит городовой с наганом наготове.
Гриша обошел кругом толстый ствол вяза; городового там не было.
Гриша прошел вокруг дома, постоял. Нет, не придется свистать, извещая об опасности!
Он вернулся к воротам...
- А знаешь ты, кто такой Бебель? - придирчиво спросил он Яна.
- Нет, не знаю.
Вот то-то и оно... А посмотреть на паренька - подумаешь, все знает.
- А ты знаешь? - спросил Ян.
- Слыхал... - уклончиво ответил Гриша и опять зашагал вокруг дома, теперь уж по вольной своей охоте: раз надо, так надо.
Так прошло некоторое время.
Вдруг из окна Редалевой комнаты раздались звонкие переборы гитары, и несколько голосов не очень дружно затянули песенку на бойкий, плясовой лад. Стены дома были легкие, шитые сосновым тесом - хорошо было слышно. Потом стало еще слышней; кто-то открыл в комнате форточку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29