– Я хочу ему помочь.
Берт фыркает. Свет фар снаружи проплывает по стенам.
– Мне это все по барабану, сынок, но не понимаю, при чем тут Ленни. Он умер четырнадцать лет назад.
– Потеря отца могла стать для него большим ударом. Полагаю, это поможет кое-что объяснить.
Берт задумывается над моими словами. Я знаю, что он выбирает между голосом своих предрассудков и инстинктом. Ему не нравятся мои ботинки. Не нравится моя одежда. Ему не нравятся чужаки. Он готов зарычать и наброситься на меня, но ему нужен достаточный повод. Еще одна пинта «Гиннесса» решает дело.
– Знаешь, что я делаю каждое утро? – спрашивает Берт.
Я качаю головой.
– Час лежу в кровати, и моя спина так болит, что я даже не могу дотянуться до курева. Я смотрю в потолок и раздумываю, что буду сегодня делать. То же, что и всегда: встану, потащусь в ванную, потом в кухню, а после завтрака приплетусь сюда и сяду на эту табуретку. Знаешь, почему?
Я снова качаю головой:
– Потому что я открыл секрет мести. Переживи мерзавцев. Спляши на их могилах. Возьми Мегги Тэтчер. Она погубила рабочий класс в этой стране. Закрыла заводы, шахты и доки. Но теперь она где-то ржавеет – что твои корабли. Недавно у нее был удар. Неважно, эсминец ты или шлюпка, соль до тебя все равно доберется. И когда эта стерва сдохнет, я плюну на ее могилу.
Он осушает свой стакан, словно смывая изо рта дурной вкус. Я киваю бармену. Он наливает следующий.
– Бобби был похож на своего отца?
– Не-а. Паренек был похож на большой пудинг. В очках. Он обожал Ленни, таскался за ним, как щенок, бегал с поручениями и приносил чай. Когда Ленни приводил его сюда, пацан сидел снаружи и пил лимонад, пока Ленни пропускал пару пинт. Потом они ехали домой на велосипеде.
Берт воодушевляется:
– Ленни был моряком. У него все руки были в наколках. Он был не из болтунов, но уж если начинал говорить, то часами мог рассказывать истории о каждой из этих наколок. Ленни всем нравился. Люди произносили его имя с улыбкой. Он был таким добрым парнем. Иногда другие этим пользовались…
– Что вы имеете в виду?
– Возьмем его жену. Не помню ее имени. Она была какой-то ирландской продавщицей-католичкой с полными бедрами и чесоткой в одном месте. Я слышал, как люди болтали, что Ленни переспал с ней только раз. Он сам не рассказывал, был слишком большим джентльменом. Она залетает и говорит Ленни, что ребенок от него. Любой другой засомневался бы, но Ленни сразу же женится на ней. Покупает дом, истратив все деньги, которые накопил за время плавания. Мы все знали, что за штучка была его жена: настоящая Энни-со-всеми. Половина депо, наверное, трахалась с ней. Мы прозвали ее «номер двадцать два» – самый наш оживленный маршрут.
Берт грустно смотрит на меня, стряхивает пепел с рукава. Он объясняет, как Ленни начал работать в гараже дизельным механиком, но потом перешел на маршрут с сокращением зарплаты. Пассажирам нравились его забавные шляпы и импровизированные песни. Когда «Ливерпуль» выиграл у мадридского «Реала» в финале кубка в 1981 году, он покрасил волосы в красный цвет и увешал автобус гирляндами из туалетной бумаги.
По словам Берта, Ленни знал о поведении своей жены. Она щеголяла своими изменами: надевала мини-юбки и высокие каблуки. Каждый вечер танцевала в зале «Империя» и Грэфтоне.
Без предупреждения Берт взмахивает рукой, словно хочет кого-то ударить. Его лицо искажается от боли.
– Он был слишком мягким: мягкое сердце, мягкий нрав. Если бы с неба полился суп, Ленни так и стоял бы с ложкой в руке. Некоторые женщины заслуживают взбучки. Она забрала все: его сердце, его дом, его сына. Большинство мужчин убили бы ее. Большинство мужчин не такие, как Ленни. Она высосала его до капли. Высушила его душу. Она тратила в месяц на сотню больше, чем он зарабатывал. Он работал в две смены, да еще и занимался хозяйством. Я слышал, как он умолял ее по телефону: «Милая, ты останешься сегодня дома?» Она просто смеялась над ним.
– А почему он не бросил ее?
Он пожимает плечами.
– Думаю, у него было затмение. Может, она угрожала, что заберет мальчика. Ленни не был слабаком. Однажды я видел, как он вышвырнул из автобуса троих хулиганов, пристававших к пассажирам. Он мог за себя постоять, Ленни. Он не мог противостоять только ей.
Берт замолкает. Лишь теперь я замечаю, как заполнился бар, как стало шумно. В углу устраивается музыкальная группа. Люди смотрят на меня, пытаясь понять, что я здесь делаю. Нельзя сохранять инкогнито, когда так выделяешься.
Красные огни стали покачиваться, скрип деревянных половиц отдается эхом. Я стараюсь пить вровень с Бертом, стакан на стакан.
Я спрашиваю о несчастном случае. Берт объясняет, что иногда Ленни пользовался по выходным мастерской, чтобы конструировать свои приспособления. Босс закрывал на это глаза. Автобусы по выходным ходили, но в мастерской никого не было.
– Что ты знаешь о сварке? – спрашивает Берт.
– Немного.
Он отодвигает свой стакан и берет две подставки. Затем объясняет, как два куска металла соединяются при помощи концентрированной высокой температуры. Обычно температура создается двумя способами. Дуговой сварочный аппарат использует мощную электрическую дугу с низким напряжением и высокими токами, поднимающими температуру до 11 000 градусов по Фаренгейту. А еще есть кислородные сварочные аппараты, где ацетилен или природный газ смешивается с чистым кислородом и сжигается, создавая пламя, которое может прорезать металл.
– С таким оборудованием не шутят, – говорит Берт. – Но Ленни был одним из лучших сварщиков, которых я видел в жизни. Ребята говорили, что он мог сварить вместе два листа бумаги. Мы всегда соблюдали меры безопасности в мастерской. Все горючие вещества хранились в отдельном помещении. Бензин и все прочее находилось на расстоянии не менее тридцати пяти футов. Мы прикрывали сухой материал и держали поблизости огнетушители. Я не знаю, что в тот день строил Ленни. Некоторые шутили, что ракету, на которой отправит свою бывшую жену в открытый космос. Взрыв перевернул восьмитонный автобус. Цистерна с ацителеном пробила в крыше дыру. Ее нашли в ста ярдах. Ленни отбросило к дверям. Единственная часть его тела, которая не была опалена, – это грудь. Решили, что он лежал на животе, когда его поглотило пламя, потому что рубашка в этом месте была только чуть-чуть обожжена. Водители вытащили его наружу. Не знаю, как им это удалось… Такая жара и все дела. Помню, потом они говорили, что ботинки Ленни дымились, а кожа начала трескаться. Он был еще жив, но не мог говорить. У него не было губ. Я рад, что не видел этого. Мне бы до сих пор снились кошмары. – Берт ставит стакан на стол, и его грудь поднимается в коротком вздохе.
– Значит, это был несчастный случай?
– Сначала так и показалось. Все решили, что искра от сварки воспламенила цистерну с ацетиленом. А может, в шланге была дырка или какая другая неисправность. Либо газ скопился в цистерне, которую он сваривал.
– Что вы имеете в виду, говоря «сначала»?
– Когда с Ленни стащили рубашку, то обнаружили на его груди надпись. Говорят, буквы были идеально ровными, но я в это не верю: он же писал справа налево и снизу вверх. Сварочным аппаратом он выжег у себя на коже слово «ПРОСТИ». Говорю же, он был не из болтунов.
9
Не помню, как вышел из «Трамвая». После восьмой пинты я сбился со счета. Холодный воздух оглушает меня, и я оказываюсь на четвереньках, оставляя содержимое желудка на разбитом замусоренном булыжнике пустого квартала.
Кажется, это крытая парковка при пабе. Кантри-бэнд внутри все еще играет. Они перепевают песню Вилли Нельсона о матерях, не позволяющих своим детям становиться ковбоями.
Когда я пытаюсь подняться, меня толкают сзади, и я падаю в маслянистую лужу. Четверо подростков из паба стоят надо мной.
– Деньги есть? – спрашивает девочка.
– Отвалите.
Удар нацелен мне в голову, но я уклоняюсь. Второй приходится в живот. Внутренности сжимаются, и меня снова тошнит. Я хватаю ртом воздух и пытаюсь собраться с мыслями.
– Бог мой, Баз, ты же говорил, что никого не тронешь! – говорит девочка.
– Заткнись, дура. Не называй имен.
– Пошел ты!
– Прекратите, вы двое, – вмешивается еще один, Оззи, левша, пивший ром с кока-колой.
– Не лезь, тупица! – Баз смотрит на него сверху вниз.
Кто-то вытаскивает из моего кармана кошелек.
– Никаких карточек, только наличные, – говорит Баз. Он здесь старший – ему уже за двадцать, на шее вытатуирована свастика. Ухватив за пальто на груди, он легко поднимает меня и придвигает мое лицо к своему. Я чувствую запах пива, орехов и сигарет.
– Послушай-ка, денежный мешок! Тебя сюда не приглашали.
Меня толкают, и я ударяюсь о забор, поверх которого тянется колючая проволока. Баз подходит ко мне вплотную. Он дюйма на три ниже меня и плотный, как бочка. В его руке поблескивает нож.
– Мне нужен кошелек. Если отдадите его, я не буду на вас заявлять, – говорю я.
Он смеется и передразнивает меня. Неужели у меня действительно такой испуганный голос?
– Вы шли за мной из паба. Я видел, как вы играли в пул. Вы проиграли последнюю партию…
Девочка поправляет съехавшие очки. Ее ногти обкусаны до мяса.
– Что он говорит, Баз?
– Заткнись! Не называй меня по имени, черт тебя дери! – Он собирается оттолкнуть ее, но она бросает на него гневный взгляд. Молчание затягивается. Я больше не чувствую опьянения.
Сосредоточиваюсь на девочке:
– Надо было доверять своим инстинктам, Денни.
Она смотрит на меня большими глазами.
– Откуда вы знаете мое имя?
– Тебя зовут Денни, и ты несовершеннолетняя, лет тринадцать-четырнадцать. Это Баз, твой парень, а этих двоих зовут Оззи и Карл…
– Заткни пасть!
Баз с силой бьет меня о забор. Он чувствует, что теряет контроль над ситуацией.
– Разве тебе это нужно, Денни? Что скажет твоя мама, когда за тобой придут из полиции? Она думает, что ты ночуешь у подружки, не так ли? Ей не нравится, когда ты общаешься с Базом. Она думает, что он неудачник, что у него нет будущего.
– Пусть он прекратит, Баз. – Денни закрывает рукой рот.
– Заткнись!
Больше никто ничего не говорит. Они смотрят на меня. Я делаю шаг вперед и шепчу Базу:
– Пошевели мозгами, Баз. Мне просто нужен мой кошелек.
Денни прерывает нас, едва не плача:
– Отдай ему его чертов кошелек. Я хочу домой.
Оззи поворачивается к Карлу:
– Пошли.
Баз не знает, как поступить. Этот парень мог бы легко меня отделать, но теперь он остался один. Остальные уже расходятся, пошатываясь и гогоча.
Он с силой прижимает меня к ограде, поднося нож к горлу, его лицо совсем рядом с моим. Его зубы смыкаются вокруг мочки моего уха. Яркая вспышка боли. Отвернувшись, он сплевывает в лужу и отпихивает меня.
– Это небольшой сувенир от Бобби!
Баз вытирает кровь с губ. Потом вразвалку удаляется и ногой открывает дверцу машины. Я сижу в луже, прислонившись к забору, кошелек валяется у моих ног. Вдали различаю сигнальные огни, мерцающие на подъемных кранах на противоположном берегу Мерси.
Опираясь на забор, я пытаюсь встать. Правая нога подгибается, и я падаю на колени. Кровь теплой струйкой течет по шее.
Я бреду на главную дорогу, но транспорта нет. Оглядываюсь через плечо, опасаясь, что они вернутся. Пройдя полмили по дороге, я натыкаюсь на таксомоторное агентство кебов с решетками на дверях и окнах. Внутри помещение пропитано сигаретным дымом и запахом дешевой еды.
– Что с вами случилось? – спрашивает толстяк за решеткой.
В окне я вижу свое отражение. На ухе недостает мочки, воротник рубашки пропитан кровью.
– Меня ограбили.
– Кто?
– Дети.
Я открываю кошелек. Деньги на месте… все.
Толстяк закатывает глаза и больше не обращает на меня внимания. Я просто пьяный, ввязавшийся в драку. Он звонит, чтобы прислали машину, и заставляет меня подождать снаружи на тротуаре. Я нервно оглядываю улицу, выискивая База.
Сувенир! Милые друзья у Бобби. Почему они не взяли деньги? Какова была их цель? Или это было предупреждение? Ливерпуль – достаточно большой город, чтобы в нем потеряться, и достаточно маленький, чтобы тебя заметили, особенно если начинаешь задавать вопросы.
Тяжело опустившись на заднее сиденье 626-й «мазды», я закрываю глаза и пытаюсь унять сердцебиение. Между лопатками стынет пот, шея немеет.
Кеб довозит меня до больницы университета, где я целый час жду, чтобы мне сделали шесть стежков на ухе. Вытирая полотенцем кровь с моего лица, интерн спрашивает, сообщил ли я в полицию. Я отвечаю утвердительно. Не хочу, чтобы Руиз знал, где я нахожусь.
Позже, получив дозу парацетамола, чтобы заглушить боль, я иду по городу до Пир-хед. Последний паром прибывает из Беркенхеда. Воздух вибрирует от работы мотора. Свет течет на меня красно-желтой дрожащей пеленой. Я смотрю на воду, и мне видятся темные фигуры. Тела. Я вглядываюсь, и они исчезают. Почему мне везде мерещатся тела?
Ребенком я иногда плавал на лодке по Темзе с сестрами. Однажды я нашел мешок с пятью мертвыми котятами. Патриция все говорила мне, чтобы я бросил мешок, кричала на меня. Ребекка хотела заглянуть внутрь. Она, как и я, не видела прежде ничего мертвого, кроме жучков и ящериц.
Я опрокинул мешок, и котята вывалились на траву. Их мокрая шерсть стояла дыбом. Я испытывал одновременно отвращение и восторг. У них была мягкая шерсть и теплая кровь. Они не слишком отличались от меня.
Позже, будучи подростком, я воображал, что не доживу до тридцати. Это был разгар холодной войны, когда мир стоял на краю пропасти, ожидая, придет ли в голову какому-нибудь безумцу в Белом доме или Кремле вопрос: «Интересно, а для чего нужна эта кнопка?»
С тех пор часы моей жизни то убыстрялись, то замедлялись. Брак с Джулианой вызвал во мне прилив оптимизма, а рождение Чарли усилило его. Я даже стал ждать почтенной старости, когда мы заменим наши рюкзаки сумками на колесиках, примемся играть с внуками, надоедая им ностальгическими рассказами, заведем эксцентричные привычки…
Теперь будущее станет другим. Вместо яркой жизни, полной открытий, я вижу нечто дрожащее, запинающееся, слюнявое в инвалидной коляске. «Нам обязательно идти навещать отца сегодня? – спросит Чарли. – Он и не поймет, если мы не придем».
От порыва пронизывающего ветра мои зубы стучат, и я отхожу от ограды. Иду от причала, больше не боясь потеряться. В то же время я чувствую себя уязвимым. Незащищенным.
В гостинице «Альбион» секретарша вяжет и шевелит губами, считая петли. Приглушенный смех доносится откуда-то снизу. Она не обращает на меня внимания, пока не заканчивает ряд. Потом протягивает мне записку. На ней имя и номер телефона учительницы, которая учила Бобби в школе Сент-Мери. Утро наступит уже скоро.
Ступеньки кажутся выше, чем раньше. Я устал и пьян. Я хочу упасть и уснуть.
Я пробуждаюсь внезапно, тяжело дыша. Рука скользит по простыне в поисках Джулианы. Жена обычно просыпается, когда я кричу во сне. Кладет руку мне на грудь и шепчет, что все будет хорошо.
Глубоко дыша, я жду, когда сердце станет биться медленнее, а затем выбираюсь из постели и иду на цыпочках к окну. Улица пуста, если не считать фургончика, развозящего утреннюю прессу. Я осторожно прикасаюсь к уху и чувствую грубые стежки.
На моей подушке кровь.
Дверь открывается. Без стука. Без шума. Я уверен, что запирал ее. Появляется рука: длинные пальцы, красный лак на ногтях. Потом лицо с вульгарным макияжем. Женщина очень худа, у нее коротко стриженные светлые волосы и бледная кожа.
– Ш-ш-ш!
За спиной у нее кто-то хихикает.
– Черт побери, ты затихнешь или нет?
Она нащупывает выключатель. Моя фигура вырисовывается на фоне окна.
– Номер занят.
Ее глаза встречаются с моими, и она в ужасе бормочет ругательство. За ней стоит растрепанный мужчина в плохо сидящем костюме и держит руку под ее блузкой.
– Вы меня до смерти напугали, – говорит она, отталкивая его руку. Он снова хватает ее за грудь с пьяным упорством.
– Как вы вошли?
Она закатывает глаза, извиняясь:
– Ошиблась.
– Дверь была заперта.
Незнакомка качает головой. Ее приятель выглядывает из-за ее плеча.
– Что он делает в нашей комнате?
– Это его комната, ты, идиот. – Она бьет его по груди серебристой сумочкой и начинает выталкивать вон. Закрывая дверь, поворачивается и улыбается.
– Не составить ли вам компанию? Я могу сплавить этого парня.
Она так худа, что я вижу под ее грудями проступающие ребра.
– Нет, спасибо.
Она пожимает плечами и подтягивает колготки под мини-юбкой. Дверь закрывается, и я слышу, как они крадутся по коридору и поднимаются выше.
На мгновение я чувствую гнев. Неужели я забыл запереть дверь? Я был пьян, может, слегка контужен.
Начало седьмого. Джулиана и Чарли еще спят. Я вытаскиваю мобильный и, включив его, гляжу на светящийся в темноте экран. Сообщений нет. Это мое наказание – засыпая и просыпаясь, мучиться мыслями о жене и дочери.
Сидя на подоконнике, я наблюдаю за тем, как светлеет небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37