Спустя несколько минут на небе появились звезды, причем в доселе невиданных мною количествах. Я посмотрел на север в надежде узреть Медведицу, и перед моими глазами предстали сразу четыре, правда, весьма уродливые. Несколько минут Ллойд и Сисси брели рядом со мной, понурив головы. Начавшаяся во флигеле немая сцена продолжалась и на улицею Наконец Ллойд сказал:
- С этой Мэгги надо быть поосторожнее.
- Она никому не жалает зла, - ответила Сисси.
Я удивленно взглянул на них и проговорил:
- Живописная дама.
- Да, мне нравятся её рассказы. Просто она увлекается и теряет чувство меры.
- Не понимаю. У неё богатое воображение. - Уж это как пить дать! Поймите, Бенни, она - выдумщица. Все, что говорит Мэгги,надо делить на два.
- На два? - переспросила Сисси. - Скорее, на двести. Нельзя верить ни единому её слову. Она все сочиняет.
- Начнем с того, что Мэгги - не уроженка Щотландии, хотя я готов допустить, что она там побывала.
- А как же её истории?
- Слышала или вычитала где-то много лет назад. Иногда мне кажется, что она и сама верит этим байкам.
- Неужели правда так страшна, что нужна ложь?
- Да нет, просто жизнь Мэгги была тосклива и однообразна. Как, впрочем, и наша. Но, судя по её манере говорить, в прошлом все обстояло несколько иначе. Думаю, дело в том, что она выглядит как женщина, немало повидавшая на своем веку. Это у неё такая игра.
- Она родилась в Корнуолле, Онтарио. Это, по-вашему, бурное прошлое?
- Знаете, что, - сказал я, - пойду, пожалуй, спать. Утро вечера мудренее.
10.
- О чем задумался?
У Пэттена был сердитый вид. Я выиграл у него первую партию, но вторую сдавал, потому что на ферзевом фланге у меня образовалась брешь, и ничего хорошего ждать не приходилось. Пэттен был облачен в горчичного цвета куртку "сафари" и свои неизменные драные шорты хаки. Он снял темные очки, и облик его сделался менее зловещим. Узкие глазки Пэттена, казалось, вовсе не имели век. Словно бровей было вполне достаточно для защиты этих темно-синих настороженных зрачков. При ближайшем рассмотрении оказалось, что багровый и похожий на булку кончик носа Пэттена лоснится. И нос, и тонкие губы, казалось, попали на эту широкую физиономию случайно, поскольку явно предназначались для костлявого и удлиненного лица. Но телевизионщики большие искусники. И если черты Пэттена наводили на мысль, что он толком не ел уже несколько месяцев, то на экране его лицо выглядело весьма упитанным и вполне довольным. Разумеется, сейчас это впечатление несколько портила борода, но ни один телезритель ещё не видел на экране бородатого Пэттена.
- Любопытно, что вы замышляете против моего злосчастного слона?
- Я никогда ничего не замышляю, приятель, только умышляю. - Он не стал потирать руки, хотя имел на то все основания. Я никак не ожидал, что поднесу ему победу на блюдечке.
- Здесь была провинциальная полиция? - спросил я, берясь не за ту фигуру и подставляя её точнехонько под удар Пэттеновского ферзя.
- Да, пожаловали, но мы - простые бедные туристы из Штатов, которые не видят, не слышат и не говорят ничего плохого. Капрал купился. Мы не суем нос в чужие дела. Бог дал, бог и... Шах и мат, парень! Во, черт!
Да, верно, он меня заломал. Даже быстрее, чем я рассчитывал. Пока я изучал позицию, Пэттен всячески праздновал победу, только что петухом не ходил. В конце концов я медленно покачал головой, выказывая смирение. Чистые помыслы и добродетельная жизнь снова взяли верх.
- Еще разок? - спросил я, расставляя фигуры.
- Ничего не выйдет. Раз уж я победил, позволь мне остаться победителем.
На сей раз мы играли в доме. Время было ещё не позднее. Примерно с час я делал вид, будто рыбачу возле острова, но на самом деле на моей патентованной леске даже не было крючка. Я ломал голову над двумя событиями. Оба произошли вчера, перед тем как я завалился спать. И сейчас пока Пэттен возился в тесной кухне, наливая мне и себе по стакану компота, у меня появилась возможность ещё раз поразмыслить об этих происшествиях.
Когда накануне во флигеле погас свет, компания распалась, и все отправились по своим хижинам. Или, во всяком случае, в те хижины, в которые им хотелось отправиться. А я прогулялся до кромки воды и полюбовался мерцающими огоньками поместья Риммеров, стоявшего за деревьями на противоположном берегу озера. Одновременно я прислушивался к тихому разговору привязанных к скобам весельных лодок. Потом я уселся в плетеное кресло, закурил сигарету и попытался выкинуть из головы все мысли до единой.
Я уже начинал дремать, когда вдруг услышал тихий плеск воды под чьим-то веслом. При свете звезд озеро казалось мертвым и было похоже на танцплощадку под зеркальным абажуром. Каноэ подошло поближе и вынырнуло из прибрежной тени. В нем сидела Алин Барбур. Вытащив каноэ на берег так, чтобы нос оказался на траве, она перевернула его, потом поставила в пенал весло. Казалось, девушка танцует - настолько точны и изящны были её движения. А может, мне просто нравится смотреть, как другие занимаются ручным трудом. Так или иначе, но наблюдать за ней было легко и приятно.
- Прекрасный вечер. Сегодня только веслом махать, - проговорил я, не повышая голоса, но, разумеется, так, чтобы она могла меня слышать. Алин резко обернулась, как будто я поймал её с поличным при попытке подписать чек моим именем, и спустя несколько секунд разглядела меня на причале.
- А, это вы. Ну и напугали.
На ней были джинсы вобтяжку и темная хлопковая курточка, натянутая поверх плотного пуловера. Шурша подошвами кроссовок, Алин направилась в мою сторону.
- Нельзя так подкарауливать людей.
Я скорчил невинную мину и пододвинул девушке стул. Она уселась и с улыбкой взяла предложенную мной пачку "игрока".
- Вы один?
Я кивнул в знак признания своей горькой доли, и Алин сменила тему.
- На озере сегодня холодновато.
Она прикурила сигарету от своей газовой зажигалки. В обрамлении черных волос лицо девушки, казалось, источало свет, но на самом деле это были блики пламени зажигалки. Пока оно не погасло, я успел заметить, как девушка втянула щеки. Когда она закинула ногу на ногу, я на миг вспомнил, как нынче утром Алин втирала в плечи мазь для загара. До чего же разительно меняет облик одежда. Девушка по-прежнему оставалась очень соблазнительной, но природа её привлекательности сделалась совсем другой.
Пока я разглядывал её с головы до ног, Алин так же дотошно изучала меня. Наконец она сказала:
- У вас нос обгорел.
Я провел пальцем по носу. Он и впрямь облупился.
- Вы здесь впервые?
- Да. Чудесные места, правда?
Я согласился. Мы молча курили, вслушиваясь в далекое журчание воды.
- А звезды, - продолжала Алин. Я поднял глаза и увидел млечный путь. - Ведь каждая из них - солнце. Вокруг них обращаются планеты. Как вы думаете, их обитатели знают о нас так же мало, как мы о них? Или, может, существуют какие-нибудь сети обмена сведениями, о которых нам ничего не известно? Что скажете, мистер Куперман?
- Я не специалист по летающим тарелкам и космическим путешествиям. Вы верите во все это?
- Но ведь к нам прилетали. Я называю эти пришествия "присутствиями". Наверное, я заражена манихейством. Верю в присутствие зла. Более того, оно безгранично. Добро - лишь временное изгнание зла. А вообще зло вечно, как эти звезды в небе.
Мы снова принялись вертеть головами, обозревая вселенную. Наконец Алин бросила свой окурок на причал, затоптала его и пожелала мне доброй ночи. Мне нравился её голос, хотя я понимал далеко не все из того, что она говорила. Потом мне вспомнилось, как Эней, вроде бы, сказал, что знаком с ней. Как же он выразился? Алин ушла, и я уставился на деревья, пытаясь опять вытравить из головы все мысли.
Пэттен шумно возился на кухне. Я пришел в себя и вспомнил, где нахожусь. Но все равно не сразу понял, что Пэттен распевает старый церковный гимн, который я помнил ещё со школьных времен:
"Заступник и защитник наш,
Тебя мы восхваляем И на тебя всю нашу жизнь Смиренно уповаем".
Слуха у Пэттена не было и в помине, но, похоже, он искренне наслаждался своим пением. Он не просто разливал по стаканам компот, но исполнял номер, достойный Голливуда.
Я снова перенесся в день вчерашний и очутился на причале усадьбы. Алин ушла совсем недавно. Или, может, я закемарил? Помню только, как услышал голоса. Знакомые голоса. Я узнал их, прежде чем разомкнул веки. Голоса звучали напряженно и брюзгливо, они раздражали, как хлопанье ставня под порывами ночного ветра. Поначалу я не разобрал слов. Да и можно ли уловить смысл в морзянке плохо закрепленного ставня?
- Ты валяешь дурака, Дэвид. Кто-нибудь может услышать.
- А мне плевать. Нам надо поговорить.
- Наверняка с этим можно подождать до завтра. Послушай, ты очень славный, и я не хочу. Чтобы у тебя вырвались слова, о которых ты потом пожалеешь.
- Джоан, пожалуйста, выслушай меня.
- Не буду, если ты опять заведешь старую песню. По-моему у тебя не все дома.
- У меня там вообще никого. Послушай же!
- Нет! Отпусти меня, Дэвид. Боже, Дэвид! Кто-нибудь услышит!
С моего места я не видел ничего. Разве что иногда срывалась с небосвода звезда и падала где-то за озером. Я знал, что совершу ошибку, если встану, повернусь и деликатно кашляну, а посему продолжал таращится на Большую Медведицу. Постепенно человеческие голоса стихли, и вместо них зазвучал хор лягушек-быков и сверчков, которым было безразлично, слышит их кто-нибудь или нет. Я наслаждался этой музыкой ещё с четверть часа, потом отправился спать. Придя в хижину, я не стал возиться со свечой, а просто плюхнулся на кровать и выкурилеще одну сигарету.
- Ой! Черт возьми!
Это вопил Пэттен.
Я снова вернулся в день нынешний. Вопль сопровождался шлепком - упал мешок со снедью. Потом что-то разбилось. Вероятно, стакан. Я бросился в кухню. Пэттен сосал свою пятерню. Щека его была зяляпана кровью.
- Что случилось? - спросил я, хватая руку Пэттена и подставляя её под струю холодной воды. Слава богу, сенатор позаботился оборудовать свой дом необходимыми удобствами. Похоже, Пэттен не получил серьезного увечья: дело ограничилось несколькими ссадинами на кончиках пальцев. Я повторил свой вопрос. Пэттен кивнул на порванный бумажный мешок и раскатившиеся по полу апельсины.
- Я ничего не вижу. Что-то в мешке?
И тут я заметил кровь на бурой бумаге. Поскольку Пэттен прилип к крану с водой, я решил сам заглянуть в порванный мешок. Хотел бы я иметь возможность сказать, что сделал это без страха. Но нет. На самом деле я сунул в мешок облепленную высохшими спагетти ложку с длинной деревянной ручкой. Апельсины, лимоны, парочка киви, крышка от большой бутыли то ли пива, то ли минеральной воды. Самой бутылки в мешке не было. Я понял, что все дело в крышке. Металличесике фланцы, удерживающие её на горлышке, были отогнуты, и безобидная крышечка превратилась в подлую острую "звездочку". Всякий, кто стал бы шарить по дну мешка, непременно рано или поздно образал бы пальцы. Я зацепил крышку ложкой и понюхал её. Ничего зловещего, никакого запаха горького миндаля. Но я решил, что лучше перестраховаться, и сказал:
- Вот что, прополощите-ка рот и попытайтесь блевануть.
- Что? Я просто обрезался, и это напугало меня.
- Делайте, что вам велено, иначе через десять минут окочуритесь.
Такого рода высказывания обычно оказывают поразительное действие. Не прошло и пяти секунд, как до меня донеслись звуки отрыжки.
- Выпейте воды и опять суньте два пальца в рот, а потом хорошенько вымойте щеку. - Сказал я, вспоминая всевозможные ядовитые снадобья из книг Рекса Стаута и Эллери Куина. Должно быть, я не на шутку струхнул.
- Пошли! - заорал я, хватая Пэттена за руку и вытаскивая его на стоянку перед домиком (рад сообщить, что я не забыл прихватить с собой и диковинное оружие, завернув его в посудное полотенце). Спенс и Уилф точили лясы, развалившись в шезлонгах. Между ними стояла доска для игры в криббедж.
- Что стряслось?
- Мистер Пэттен нуждается в помощи. Вы должны как можно быстрее доставить его в больницу. Ближайшая находится в Бэнкрофте. Нельзя терять ни секунды. Я думаю, его отравили.
Карты и доска тотчас полетели наземь. Спенсу понадобилось всего несколько секунд, чтобы развернуть "мерседес". До Бэнкрофта они добрались за сорок пять минут, предварительно высадив меня в Хэтчвее, чтобы я позвонил оттуда в больницу и предупредил врачей. Я рассказал старику на том конце линии о своих подозрениях и принятых мною мерах первой помощи и предупредил, чтобы он был поосторожнее с крышкой от бутылки.
Когда доктор Джеммел повесил трубку, делать мне было больше нечего, и я почувствовал себя всеми покинутым в этом городке. Вернуться в усадьбу не было никакой возможности. Я не захватил денег и не мог доехать ни до Бэнкрофта, ни до парка. Я напомнил себе, что не надо нервничать, поскольку это только усугубит ощущение одиночества, и попытался успокоиться, чтобы быть в состоянии помочь Пэттену в случае необходимости. Господи! Я же назвал его Пэттеном. Ну, все, даже если он не помрет, моя игра окончена.
11.
Я знал, что по субботам Рэй Торнтон не бывает в конторе, но для верности все же позвонил туда и, выслушав пять гудков, повесил трубку. Будь Рэй на месте, я мог бы рассказать ему о приключениях, пережитых за последние шестьдесят суматошных минут. Впорчем, я мог бы поведать все автоответчику, но у Рэя не было всего этого новомодного оборудования. Наверняка он будет последним человеком на Земле, который отступит под натиском электроники. Мысль о Рэе напомнила мне о другом отсталом представителе рода людского, и я позвонил матери в Грэнтэм.
- Алло?
- Мам, это я, Бенни.
- Уже вернулся? Но ведь ты только что уехал. Быть не может!
- Нет, я ещё на севере. Похоже, проторчу здесь не менее недели.
- Понятно. Значит, приятно проводишь время. Так, Бенни?
- У меня нос обгорел. И по стряпне твоей я совсем истосковался.
- Консервированный лосось продается в любом магазине. А я тут таю от жары. Бенни, помнишь свою последнюю поездку в леса? В лагерь "Северная сосна"?
- Смутно.
- Ты ещё притащил домой целый мешок камней.
- Мама, мне было десять лет. Чего ты ждала от десятилетнего мальчика? Чтобы он сплел мокасины? Да и не камни это были вовсе, а кристаллы кварца. Он залегает рядом с золотом.
- Да хоть рядом с бароном Ротшильдом. "Рядом" - не считается. Я едва не свалилась без чувств примысли о том, во что ты превратил одежду с моей вышивкой. Бенни, что...
- Мама, с тех пор минуло четверть века. У тебя память как у слонихи. Ты здорова?
- Здорова, и отец тоже. На этой неделе ключевое слово у нас "прекрасно". Я сделала новую прическу, и твой отец сказал: "прекрасно". Сварила борщ, остудила, подала ему со сметаной и услышала: "прекрасно". Если я заявлю, что врач нашел у меня внутри какую-нибудь гадость, твой отец наверняка опять скажет: "прекрасно". - Ты преувеличиваешь. Соскучилась по мне?
- Нет времени скучать. К тому же, ты вот-вот вернешься. Но знаешь, что? Воспоминания о том летнем лагере весьма приятны.
- Не надо, мне сейчас недосуг. Я позвонил, чтобы сообщить, что все в порядке..
- Я передам отцу. Может, он и сам спросит, поди угадай, что у него на уме. Скажу ему, что у тебя все прекрасно.
- До свидания, мама.
Я миновал "Лук репчатый", скобяную лавку и станцию техобслуживания, где чинили едва ли не все здешние лодочные моторы, и вышел на окраину городка. Отсюда мой путь лежал к старой бревенчатой лесопильне. Цепная лебедка поднимала бревна из воды и втаскивала внутрь. Циркулярная пила визжала, как рой комаров, предупреждающий отпускников о воздушной тревоге. Сквозь проем в стене я видел человека, стоявшего у похожего на трактор станка; рабочий тасовал грубо распиленные бревна, будто игральные карты. На другом агрегате делали деревянный брус. Чуть дальше работники пропускали бревна через ряд вертикальных пил, и получались доски двухдюймовой толщины.
На берегу озера двое подростков чинили причал, приколачивая доски к вертикальным брусьям и обрезая их торцы. Судя по доносившемуся из-за лодочного сарайчика стуку молотков, там тоже шел ремонт причала. Наблюдая эту кипучую деятельность, я испытывал странное удовлетворение.
Спустя полчаса я вернулся в Хэтчвей и позвонил Рэю домой. Мне повезло: сегодня он снимал трубку. Я подробно рассказал Рэю, как развлекаюсь за его счет, а он отвечал мне скупыми, но регулярными "угу", призванными убедить меня в том, что трубка до сих пор прижата к его уху.
- Рэй, я вынужден попросить тебя сразу о двух одолжениях.
Новое "угу", на сей раз означавшее "ага", если, конечно, мол просьбы не выйдут за рамки разумного. Рэй всегда был готов отдать мне хоть правую руку своего партнера, но не преминул бы при любом удобном случае напомнить мне, чего это ему стоило. Он умел ставить меня в положение человека, клянчившего луну с неба, а себя выставлять щедрым дарителем, чтобы потом попрекать меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27