В 1941 году тираж его пластинок перевалил за миллион, а вероятный доход превысил семьсот пятьдесят тысяч долларов. В газетах было несколько историй о его ранении в Тунисе; одна газетенка даже ухитрилась сообщить о предполагаемой смерти артиста, но на этом все кончалось. Материалов о его госпитализации или возвращении в Штаты не было.
Я просмотрел весь материал и собрал маленькую стопку того, что мне хотелось захватить с собой. Два фото, на одном из них – Фаворит во фраке, с блестящими напомаженными волосами, словно застывшая черная волна. Сзади на карточке было отштамповано имя агента и адрес: «УОРРЕН ВАГНЕР, ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ, 1619, БРОДВЕЙ (БРИЛЛ-БИЛДИНГ). УИНДХЭМ 9-3500».
На другом снимке я увидел оркестр Спайдера Симпсона, каким он был в 1940. Джонни стоял, сложив руки на груди, будто мальчик из хора. Имена оркестрантов были отпечатаны сбоку от каждого, прямо на снимке.
Я позаимствовал еще три вырезки, заинтересовавшие меня тем, что не подходили к общей подборке. На первой было фото из «Лайф», сделанное в Гарлеме в баре Дики Уэллса, на котором Джонни стоял, облокотившись на кабинетный рояль, с бокалом в руке. Он пел в сопровождении негритянского пианиста по имени Эдисон «Пупс» Суит. Еще я взял вырезку из «Даун-бита», относящуюся к суевериям различных певцов.
История гласила, будто Джонни, каждый раз выступая в городе, посещал на Кони-Айленд цыганку, предсказывавшую будущее по ладони, ее звали Мадам Зора.
Последней вырезкой был памфлет в колонке Уинчелла, датированный 20 ноября 1942, в котором объявлялось, что Джонни Фаворит разрывает свою двухлетнюю помолвку с Маргарет Круземарк, дочерью миллионера Этана Круземарка, владельца компании судовых перевозок.
Сложив все отобранные мной вырезки, я вытащил из нижнего ящика картонный конверт и спрятал в него материал. Затем, словно по наитию, я выудил фото Фаворита и позвонил по номеру Брилл-Билдинг, напечатанному на обороте.
– Агентство Уоррена Вагнера, – ответил бойкий женский голос.
Я назвался и спросил нельзя ли встретиться с мистером Вагнером в полдень.
– В двенадцать тридцать у него официальный завтрак, поэтому он сможет уделить вам лишь несколько минут.
– Этого достаточно, – заверил я.
Глава восьмая
Еще в 1915 году Артур «Багс» Баер, колонку которого в «Джорнэл Америкэн» я читал ежедневно на протяжении многих лет, шутливо заметил Джорджу Коэну [Коэн, Джордж Майкл (1878-1942) – амер. певец, композитор и драматург, прославившийся двумя патриотическими шлягерами и несколькими успешными музыкальными комедиями.], что без его пьес на Бродвее все бродвейские развлечения достались бы Бриджпорту. Не знаю, может, оно и так, – в пятнадцатом году меня там не было – но для меня Бродвеем всегда был только Бриджпорт, переулок карнавальных разъездов и тиров, «Покерино» и хот-догов. Теперь от золотой эры, превозносимой «Багсом» Баером, остались лишь два старичка-аристократа – здание Таймс-Тауэр и гостиница «Астор».
Брилл– Билдинг возвышался на углу Сорок девятой и Бродвея. Подходя к зданию со стороны Сорок третьей улицы, я пытался вспомнить, как выглядела площадь в тот вечер, когда я увидел ее впервые. С тех пор многое изменилось. Был канун Нового, тысяча девятьсот сорок третьего, года. Целый год выпал из моей жизни -я только что вышел из армейского госпиталя с новым лицом и пустыми карманами: в тот вечер кто-то украл у меня бумажник со всем моим достоянием – водительскими правами, справками из госпиталя, «собачьими жетонами» [Два медальона на цепочке, выдаваемые солдатам и матросам для идентификации в случае смерти. Содержали основную информацию о владельце.] и прочим. Стоя в тесной толпе посреди электрической пиротехники и других всевозможных чудес, я чувствовал, как мое прошлое слезает с меня, подобно старой змеиной коже. У меня не было ни документов, ни жилья, ни денег, и я твердо был уверен только в одном – в направлении. Я шел к центру города.
Целый час я добирался от Палас-театра до площади, что между «Астором» и магазином одежды «Бонд» – местом рождения «двубрючных костюмов». Я стоял там в полночь, глядя на золотой шар на верхушке Таймс-Тауэр. Именно тогда я увидел огни в конторе «Кроссроудс» и доверился инстинкту, приведшему меня к Эрни Кавалеро и работе, которой я верен до сих пор.
В те дни по обе стороны от электрического водопада на крыше «Бонда» стояли две гигантские статуи – нагие мужчина и женщина. Теперь на их месте сияют две гигантские бутылки «Пепси». Интересно, не прячутся ли внутри этих металлических сосудов те алебастровые статуи, может, они там спят, словно гусеницы в тесной оболочке куколки?…
Перед Брилл-Билдинг расхаживал бродяга в потрепанной армейской шинели, бормоча всем, кто входил внутрь: «Подлец, подлец». В конце узкого Т-образного вестибюля я сверился с указателем и в длинном списке контор продюсеров-песенников, антрепренеров призовых боксерских матчей и издателей однодневок нашел «Агентство Уоррена Вагнера». Скрипящий лифт поднял меня на восьмой этаж, и я бродил по тускло освещенному коридору, пока не нашел офис – несколько перегороженных комнатушек, соединенных проходными дверями, – в углу здания.
Я открыл дверь.
– Вы – мистер Энджел? – пробормотала секретарша, не отрываясь от вязания.
Я подтвердил и достал карточку из своего запасного бумажника.
На ней стояло мое имя, но числился я представителем страховой корпорации «Западная жизнь». Мой приятель, владелец печатной мастерской в Виллидже, снабдил меня дюжинами профессий. Что угодно – от водителя «скорой помощи» до зоолога.
Секретарша взяла карточку, зажав ее ногтями – нежно-зелеными, как крылышки жука. У нее была большая грудь и стройные бедра, что выгодно подчеркивалось розовым свитером из ангоры и узкой черной юбкой. Волосы отливали платиной.
– Подождите минутку, пожалуйста, – попросила она, улыбаясь и не переставая жевать огромный ком жевательной резинки. – Присядьте.
Она протиснулась мимо меня, стукнула костяшками пальцев в дверь с табличкой «Театральный агент» и вошла внутрь. Напротив располагалась точно такая же дверь, с точно такой же надписью; на стенах между ними висели десятки фотографий в рамках, – блеклые лица застыли в улыбках, как мотыльки под стеклом. Я оглядел их и обнаружил ту самую, из-за которой я и пришел сюда. Она находилась высоко на левой стене, между фотографиями женщины-чревовещателя и толстого мужчины, играющего на кларнете.
Дверь за моей спиной открылась, и секретарша сказала:
– Мистер Вагнер готов принять вас.
Я поблагодарил ее и вошел. Размером кабинет был в половину приемной и большую его часть занимал деревянный стол с отметинами от сигарет. Фотоснимки на стенах выглядели поновее, но улыбки были те же. За столом брился электрической бритвой парень в рубашке. «Пять минут», – произнес он, поднимая руку ладонью ко мне, чтобы я мог сосчитать пальцы.
Поставив «дипломат» на зеленый коврик, я уставился на юношу, заканчивающего бритье. У него было веснушчатое лицо и кудрявые, цвета ржавчины волосы. Очки в роговой оправе не прибавляли ни года к его двадцати четырем или двадцати пяти.
– Мистер Вагнер? – спросил я, когда он выключил бритву.
– Он самый.
– Мистер Уоррен Вагнер?
– Совершенно верно.
– Но вы же не могли быть агентом Джонни Фаворита?
– Вы говорите о папаше. Я Уоррен-младший.
– Тогда мне хотелось бы поговорить с вашим отцом.
– Вам не повезло. Он умер четыре года назад.
– Понятно.
– А в чем дело? – Уоррен-младший откинулся на обтянутую кожезаменителем спинку кресла и засунул руки за голову.
– Один из наших клиентов владеет полисом, в котором Джонатан Либлинг значится получателем наследства. В графе «Адрес получателя» указан адрес вашей конторы.
Уоррен Вагнер-младший рассмеялся.
– Деньги небольшие, – поспешно добавил я. – Это, скорее, причуда старого почитателя. Вы можете сказать, где мне найти мистера Фаворита?
Паренек хохотал как сумасшедший.
– Ну и дела! – фыркнул он наконец. – Тронуться можно. Джонни Фаворит – пропавший наследник!
– Откровенно говоря, я не вижу здесь ничего смешного.
– Неужто? Ладно, я обрисую вам картину. Джонни Фаворит не слезает с казенной койки в психушке на севере штата. Вот уже двадцать лет он похож на турнепс!
– Прекрасная шутка. А еще какие вы знаете?
– Вы не поняли. – Он снял очки и вытер глаза. – Мой папаша сделал крупную ставку на Джонни: он вложил все деньги, до последнего цента, в контракт, который выкупил у Спайдера Симпсона. И вот, когда он ухватил жар-птицу за хвост, Фаворита призвали в армию. А ведь уже были подписаны контракты на киносъемки и все такое прочее. Армия отправляет собственность ценою миллион долларов в Северную Африку и через три месяца возвращает домой мешок гнилой картошки.
– Очень жаль.
– Верно, чертовски жаль. А для папы тем более. Он так и не оправился после этого удара. Несколько лет он держался, не терял надежды, что Джонни поправится и вернется с помпой, подсластив ему пилюлю. Наивняк…
Я встал.
– Можете дать мне название и адрес больницы, где содержится Фаворит?
– Спросите у секретарши. Она должна знать.
Я поблагодарил его за потраченное на меня время и вышел. В приемной, пройдя кучу формальностей, я получил от секретарши записанный на бумажке адрес: «Больница памяти Эммы Додд Харвест».
– Вы бывали когда-нибудь в Покипси? – спросил я, засовывая сложенную полоску бумаги в карман рубашки. – Прелестный городок.
– Шутите? Я вообще не выезжала из Бронкса.
– Ну, а в зоопарке?
– В зоопарке? А что мне там делать?
– Не знаю. Но все-таки загляните как-нибудь. Тамошняя компания может вам понравиться…
Выходя из дверей, я на секунду обернулся и успел заметить разинутый в изумлении красный рот величиной с хула-хуп и бесформенный ком жвачки на розовом языке.
Глава девятая
На первом этаже Брилл-Билдинг, по обе стороны от дверей, располагалось два бара, выходившие окнами на Бродвей. Одним из них был бар «Джек Демпси», где собирались завсегдатаи боксерских матчей, а другим – «Тэрф», приют музыкантов и поэтов. Из-за синих зеркальных окон фасада он походил на мрачный и негостеприимный грот где-нибудь на Капри.
Внутри же это была обычная забегаловка. Я прогулялся вдоль стойки и нашел человека, который был мне нужен, – Кении Помероя, аккомпаниатора и аранжировщика еще с тех времен, когда меня и на свете не было.
– Как дела, Кении? – шепнул я, залезая на соседний табурет.
– Ба, Гарри Энджел, знаменитая ищейка! Сколько лет, сколько зим!
– Верно, Кении. У тебя пустой бокал. Погоди, я закажу. – Я помахал бармену и взял два «Манхэттена».
– Твое здоровье, малыш, – произнес он, поднимая бокал. Кении Померой был лысым толстяком с картофелиной вместо носа и комплектом подбородков, помещавшихся один под другим, как бы про запас. Он всегда носил пиджаки из грубой шерстяной ткани и кольца с розовыми сапфирами. Единственным местом, где я когда-либо встречал его, кроме репетиционного зала, была стойка в «Тэрфе».
Мы немного поболтали о старых временах, а потом Кении спросил:
– Каким ветром тебя занесло в наш притон? Гонишься за злодеями?
– Не совсем. Я работаю над одним делом, и ты мог бы мне помочь.
– Всегда рад, приятель.
– Что ты знаешь о Джонни Фаворите?
– Джонни Фаворите? По сути, ничего.
– Ты был знаком с ним?
– Не-а. Несколько раз был на его концертах перед войной. Последний раз в Трентоне, в Старлайт-Лаундж, если память не подводит.
– Ну а после войны не встречал? Скажем, в последние пятнадцать лет?
– Шутишь? Он ведь умер!
– Не совсем. Он в больнице, на севере штата.
– Что ж, если он в больнице, как я мог повстречать его?
– Иногда он покидает ее, – сказал я. – Ну-ка, глянь сюда. – Вынув из конверта фотографию оркестра Спайдера Симпсона, я протянул ее Кении. – Который из этих парней Симпсон? Здесь на снимке не указано.
– Симпсон ударник.
– А чем он сейчас занимается? Все еще руководит оркестром?
– Не-а. Из ударников хорошие лидеры не получаются. – Кенни отхлебнул из бокала и задумчиво наморщил лоб, плавно переходящий в макушку. – Не так давно я слыхал, будто он работает на студии, где-то на Побережье. Попробуй позвонить Натану Фишбайну в Капитал-Билдинг.
Я записал имя и спросил Кенни, не знает ли он что-либо об остальных оркестрантах.
– Несколько лет назад я работал в Атлантик-Сити с одним тромбонистом. – Кенни ткнул пухлым пальцем на фото. – С этим парнем, Рэд Диффендорф его имя. Сейчас он играет «кантри» с Лоуренсом Уэлком.
– Ну а что-нибудь о других? Не знаешь, где я могу их найти?
– Вообще-то, я припоминаю многие имена. Все парни до сих пор при деле, но не могу сказать, кто с кем работает. Тебе придется расспросить музыкантов, или позвонить в профсоюз.
– А как насчет негра-пианиста по имени Эдисон Суит?
– Пупс? Он неподражаем. У него левая рука, как у Арта Тейтума. Бесподобно. Его не нужно разыскивать: последние пять лет он играет в «Красном Петухе» на окраине города, на Сто тридцать восьмой улице.
– Кении, ты кладезь полезной информации. Хочешь позавтракать?
– Я к этому добру не прикасаюсь. Но не откажусь от еще одного коктейля.
Я повторил заказ и добавил к нему чизбургер и жареную картошку – для себя. Пока мы ждали, я отыскал телефон-автомат и позвонил в местное отделение Американской федерации музыкантов. Я назвался свободным журналистом, работающим по заказу журнала «Взгляд», и спросил, нельзя ли взять интервью у оставшихся в живых музыкантов оркестра Спайдера Симпсона.
Меня соединили с девушкой, ведущей досье членов профсоюза. Я рассыпался в любезностях, пообещав отметить профсоюз в своей статье, и продиктовал девушке указанные на фото имена оркестрантов и инструменты, на которых каждый из них играл.
Десять минут прошло в ожидании. Результат был следующим. Из пятнадцати музыкантов четверо скончались, а шестеро были вычеркнуты из профсоюзных списков. Девушка дала мне адреса и телефоны остальных. Диффендорф, тромбонист у Лоуренса Уэлка, жил в Голливуде. Спайдер Симпсон тоже нашел себе местечко поблизости от Лос-Анджелеса, в Студио-Сити. Остальные жили здесь, в городе.
Среди них – альт-саксофонист Вернон Хайд, работающий в бэнде «Тунайт» из «Эн-Би-Си Студиос», и два «духовика» – трубач Бен Хогарт, обитавший на Лексингтон-авеню, и тромбонист Карл Валински в Бруклине.
Я записал все это в свою книжку, от души поблагодарил девушку и попытался обзвонить музыкантов, но безуспешно. «Духовиков» не было дома, и лучшее, что я мог сделать, это оставить на коммутаторе «Эн-Би-Си» номер своей конторы.
Я начинал чувствовать себя, как новичок на бекасиной охоте. То есть, как парень, сидящий всю ночь напролет в лесу с пустым мешком в руках. Шансов на то, что кто-либо из бывших коллег Джонни по оркестру случайно встретил его после того, как он ушел на войну, было меньше, чем один на миллион. Но это единственная зацепка в городе, и я решил ухватиться за нее.
Вернувшись к стойке, я съел чизбургер и поковырялся в увядшей на тарелке картошке.
– У нас классная жизнь, Гарри, верно? – Кении Померой звякнул кубиками льда в пустом бокале.
– Лучшая и единственная.
– Подумать только, некоторые бедняги вынуждены зарабатывать на кусок хлеба!
Я сгреб мелочь со стойки в карман.
– Не сбрасывай меня со счета, если мне придется делать то же самое.
– Ведь ты еще не уходишь, Гарри?
– Мне пора, старина, хотя я с удовольствием побыл бы здесь и залил отравой печень на пару с тобой.
– Видно, скоро ты начнешь пробивать время на табельных часах. Впрочем, если понадобится мой опыт, ты знаешь, где меня найти.
– Спасибо, Кении. – Я натянул пальто. – Тебе что-нибудь говорит имя Эдвард Келли?
Кении сосредоточенно наморщил гигантский куполообразный лоб.
– Я помню только Ораса Келли, – пробормотал он. – Примерно в то время, когда Красавчик Бой Флойд вырубил федеральных агентов на Юнион Стэйшн, Орас играл на рояле в «Рено-клубе», на углу Двенадцатой и Черри. А между делом занимался букмекерством. Он, часом, не родственник твоему?
– Надеюсь, нет, – ответил я. – До встречи, Кенни.
– Я вставлю твое обещание в рамку, если ты не против…
Глава десятая
Чтобы поберечь подметки, я доехал до Таймс-сквер подземкой и вошел к себе в контору как раз в тот момент, когда зазвонил телефон. Я схватил трубку. Это был Вернон Хайд, саксофонист Спайдера Симпсона.
– Очень рад, что вы позвонили, – сказал я и принялся заливать о якобы полученном задании для журнала «Взгляд». Он проглотил эту историю, и я предложил встретиться за выпивкой в удобное для него время.
– Сейчас я в студии, – сказал Хайд. – Через двадцать минут мы начнем репетицию, и я освобожусь только к половине пятого.
– Меня это вполне устраивает. Если выкроете для меня полчасика, то можем встретиться. На какой улице ваша студия?
– На Сорок пятой. Хадсон-театр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Я просмотрел весь материал и собрал маленькую стопку того, что мне хотелось захватить с собой. Два фото, на одном из них – Фаворит во фраке, с блестящими напомаженными волосами, словно застывшая черная волна. Сзади на карточке было отштамповано имя агента и адрес: «УОРРЕН ВАГНЕР, ТЕАТРАЛЬНЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ, 1619, БРОДВЕЙ (БРИЛЛ-БИЛДИНГ). УИНДХЭМ 9-3500».
На другом снимке я увидел оркестр Спайдера Симпсона, каким он был в 1940. Джонни стоял, сложив руки на груди, будто мальчик из хора. Имена оркестрантов были отпечатаны сбоку от каждого, прямо на снимке.
Я позаимствовал еще три вырезки, заинтересовавшие меня тем, что не подходили к общей подборке. На первой было фото из «Лайф», сделанное в Гарлеме в баре Дики Уэллса, на котором Джонни стоял, облокотившись на кабинетный рояль, с бокалом в руке. Он пел в сопровождении негритянского пианиста по имени Эдисон «Пупс» Суит. Еще я взял вырезку из «Даун-бита», относящуюся к суевериям различных певцов.
История гласила, будто Джонни, каждый раз выступая в городе, посещал на Кони-Айленд цыганку, предсказывавшую будущее по ладони, ее звали Мадам Зора.
Последней вырезкой был памфлет в колонке Уинчелла, датированный 20 ноября 1942, в котором объявлялось, что Джонни Фаворит разрывает свою двухлетнюю помолвку с Маргарет Круземарк, дочерью миллионера Этана Круземарка, владельца компании судовых перевозок.
Сложив все отобранные мной вырезки, я вытащил из нижнего ящика картонный конверт и спрятал в него материал. Затем, словно по наитию, я выудил фото Фаворита и позвонил по номеру Брилл-Билдинг, напечатанному на обороте.
– Агентство Уоррена Вагнера, – ответил бойкий женский голос.
Я назвался и спросил нельзя ли встретиться с мистером Вагнером в полдень.
– В двенадцать тридцать у него официальный завтрак, поэтому он сможет уделить вам лишь несколько минут.
– Этого достаточно, – заверил я.
Глава восьмая
Еще в 1915 году Артур «Багс» Баер, колонку которого в «Джорнэл Америкэн» я читал ежедневно на протяжении многих лет, шутливо заметил Джорджу Коэну [Коэн, Джордж Майкл (1878-1942) – амер. певец, композитор и драматург, прославившийся двумя патриотическими шлягерами и несколькими успешными музыкальными комедиями.], что без его пьес на Бродвее все бродвейские развлечения достались бы Бриджпорту. Не знаю, может, оно и так, – в пятнадцатом году меня там не было – но для меня Бродвеем всегда был только Бриджпорт, переулок карнавальных разъездов и тиров, «Покерино» и хот-догов. Теперь от золотой эры, превозносимой «Багсом» Баером, остались лишь два старичка-аристократа – здание Таймс-Тауэр и гостиница «Астор».
Брилл– Билдинг возвышался на углу Сорок девятой и Бродвея. Подходя к зданию со стороны Сорок третьей улицы, я пытался вспомнить, как выглядела площадь в тот вечер, когда я увидел ее впервые. С тех пор многое изменилось. Был канун Нового, тысяча девятьсот сорок третьего, года. Целый год выпал из моей жизни -я только что вышел из армейского госпиталя с новым лицом и пустыми карманами: в тот вечер кто-то украл у меня бумажник со всем моим достоянием – водительскими правами, справками из госпиталя, «собачьими жетонами» [Два медальона на цепочке, выдаваемые солдатам и матросам для идентификации в случае смерти. Содержали основную информацию о владельце.] и прочим. Стоя в тесной толпе посреди электрической пиротехники и других всевозможных чудес, я чувствовал, как мое прошлое слезает с меня, подобно старой змеиной коже. У меня не было ни документов, ни жилья, ни денег, и я твердо был уверен только в одном – в направлении. Я шел к центру города.
Целый час я добирался от Палас-театра до площади, что между «Астором» и магазином одежды «Бонд» – местом рождения «двубрючных костюмов». Я стоял там в полночь, глядя на золотой шар на верхушке Таймс-Тауэр. Именно тогда я увидел огни в конторе «Кроссроудс» и доверился инстинкту, приведшему меня к Эрни Кавалеро и работе, которой я верен до сих пор.
В те дни по обе стороны от электрического водопада на крыше «Бонда» стояли две гигантские статуи – нагие мужчина и женщина. Теперь на их месте сияют две гигантские бутылки «Пепси». Интересно, не прячутся ли внутри этих металлических сосудов те алебастровые статуи, может, они там спят, словно гусеницы в тесной оболочке куколки?…
Перед Брилл-Билдинг расхаживал бродяга в потрепанной армейской шинели, бормоча всем, кто входил внутрь: «Подлец, подлец». В конце узкого Т-образного вестибюля я сверился с указателем и в длинном списке контор продюсеров-песенников, антрепренеров призовых боксерских матчей и издателей однодневок нашел «Агентство Уоррена Вагнера». Скрипящий лифт поднял меня на восьмой этаж, и я бродил по тускло освещенному коридору, пока не нашел офис – несколько перегороженных комнатушек, соединенных проходными дверями, – в углу здания.
Я открыл дверь.
– Вы – мистер Энджел? – пробормотала секретарша, не отрываясь от вязания.
Я подтвердил и достал карточку из своего запасного бумажника.
На ней стояло мое имя, но числился я представителем страховой корпорации «Западная жизнь». Мой приятель, владелец печатной мастерской в Виллидже, снабдил меня дюжинами профессий. Что угодно – от водителя «скорой помощи» до зоолога.
Секретарша взяла карточку, зажав ее ногтями – нежно-зелеными, как крылышки жука. У нее была большая грудь и стройные бедра, что выгодно подчеркивалось розовым свитером из ангоры и узкой черной юбкой. Волосы отливали платиной.
– Подождите минутку, пожалуйста, – попросила она, улыбаясь и не переставая жевать огромный ком жевательной резинки. – Присядьте.
Она протиснулась мимо меня, стукнула костяшками пальцев в дверь с табличкой «Театральный агент» и вошла внутрь. Напротив располагалась точно такая же дверь, с точно такой же надписью; на стенах между ними висели десятки фотографий в рамках, – блеклые лица застыли в улыбках, как мотыльки под стеклом. Я оглядел их и обнаружил ту самую, из-за которой я и пришел сюда. Она находилась высоко на левой стене, между фотографиями женщины-чревовещателя и толстого мужчины, играющего на кларнете.
Дверь за моей спиной открылась, и секретарша сказала:
– Мистер Вагнер готов принять вас.
Я поблагодарил ее и вошел. Размером кабинет был в половину приемной и большую его часть занимал деревянный стол с отметинами от сигарет. Фотоснимки на стенах выглядели поновее, но улыбки были те же. За столом брился электрической бритвой парень в рубашке. «Пять минут», – произнес он, поднимая руку ладонью ко мне, чтобы я мог сосчитать пальцы.
Поставив «дипломат» на зеленый коврик, я уставился на юношу, заканчивающего бритье. У него было веснушчатое лицо и кудрявые, цвета ржавчины волосы. Очки в роговой оправе не прибавляли ни года к его двадцати четырем или двадцати пяти.
– Мистер Вагнер? – спросил я, когда он выключил бритву.
– Он самый.
– Мистер Уоррен Вагнер?
– Совершенно верно.
– Но вы же не могли быть агентом Джонни Фаворита?
– Вы говорите о папаше. Я Уоррен-младший.
– Тогда мне хотелось бы поговорить с вашим отцом.
– Вам не повезло. Он умер четыре года назад.
– Понятно.
– А в чем дело? – Уоррен-младший откинулся на обтянутую кожезаменителем спинку кресла и засунул руки за голову.
– Один из наших клиентов владеет полисом, в котором Джонатан Либлинг значится получателем наследства. В графе «Адрес получателя» указан адрес вашей конторы.
Уоррен Вагнер-младший рассмеялся.
– Деньги небольшие, – поспешно добавил я. – Это, скорее, причуда старого почитателя. Вы можете сказать, где мне найти мистера Фаворита?
Паренек хохотал как сумасшедший.
– Ну и дела! – фыркнул он наконец. – Тронуться можно. Джонни Фаворит – пропавший наследник!
– Откровенно говоря, я не вижу здесь ничего смешного.
– Неужто? Ладно, я обрисую вам картину. Джонни Фаворит не слезает с казенной койки в психушке на севере штата. Вот уже двадцать лет он похож на турнепс!
– Прекрасная шутка. А еще какие вы знаете?
– Вы не поняли. – Он снял очки и вытер глаза. – Мой папаша сделал крупную ставку на Джонни: он вложил все деньги, до последнего цента, в контракт, который выкупил у Спайдера Симпсона. И вот, когда он ухватил жар-птицу за хвост, Фаворита призвали в армию. А ведь уже были подписаны контракты на киносъемки и все такое прочее. Армия отправляет собственность ценою миллион долларов в Северную Африку и через три месяца возвращает домой мешок гнилой картошки.
– Очень жаль.
– Верно, чертовски жаль. А для папы тем более. Он так и не оправился после этого удара. Несколько лет он держался, не терял надежды, что Джонни поправится и вернется с помпой, подсластив ему пилюлю. Наивняк…
Я встал.
– Можете дать мне название и адрес больницы, где содержится Фаворит?
– Спросите у секретарши. Она должна знать.
Я поблагодарил его за потраченное на меня время и вышел. В приемной, пройдя кучу формальностей, я получил от секретарши записанный на бумажке адрес: «Больница памяти Эммы Додд Харвест».
– Вы бывали когда-нибудь в Покипси? – спросил я, засовывая сложенную полоску бумаги в карман рубашки. – Прелестный городок.
– Шутите? Я вообще не выезжала из Бронкса.
– Ну, а в зоопарке?
– В зоопарке? А что мне там делать?
– Не знаю. Но все-таки загляните как-нибудь. Тамошняя компания может вам понравиться…
Выходя из дверей, я на секунду обернулся и успел заметить разинутый в изумлении красный рот величиной с хула-хуп и бесформенный ком жвачки на розовом языке.
Глава девятая
На первом этаже Брилл-Билдинг, по обе стороны от дверей, располагалось два бара, выходившие окнами на Бродвей. Одним из них был бар «Джек Демпси», где собирались завсегдатаи боксерских матчей, а другим – «Тэрф», приют музыкантов и поэтов. Из-за синих зеркальных окон фасада он походил на мрачный и негостеприимный грот где-нибудь на Капри.
Внутри же это была обычная забегаловка. Я прогулялся вдоль стойки и нашел человека, который был мне нужен, – Кении Помероя, аккомпаниатора и аранжировщика еще с тех времен, когда меня и на свете не было.
– Как дела, Кении? – шепнул я, залезая на соседний табурет.
– Ба, Гарри Энджел, знаменитая ищейка! Сколько лет, сколько зим!
– Верно, Кении. У тебя пустой бокал. Погоди, я закажу. – Я помахал бармену и взял два «Манхэттена».
– Твое здоровье, малыш, – произнес он, поднимая бокал. Кении Померой был лысым толстяком с картофелиной вместо носа и комплектом подбородков, помещавшихся один под другим, как бы про запас. Он всегда носил пиджаки из грубой шерстяной ткани и кольца с розовыми сапфирами. Единственным местом, где я когда-либо встречал его, кроме репетиционного зала, была стойка в «Тэрфе».
Мы немного поболтали о старых временах, а потом Кении спросил:
– Каким ветром тебя занесло в наш притон? Гонишься за злодеями?
– Не совсем. Я работаю над одним делом, и ты мог бы мне помочь.
– Всегда рад, приятель.
– Что ты знаешь о Джонни Фаворите?
– Джонни Фаворите? По сути, ничего.
– Ты был знаком с ним?
– Не-а. Несколько раз был на его концертах перед войной. Последний раз в Трентоне, в Старлайт-Лаундж, если память не подводит.
– Ну а после войны не встречал? Скажем, в последние пятнадцать лет?
– Шутишь? Он ведь умер!
– Не совсем. Он в больнице, на севере штата.
– Что ж, если он в больнице, как я мог повстречать его?
– Иногда он покидает ее, – сказал я. – Ну-ка, глянь сюда. – Вынув из конверта фотографию оркестра Спайдера Симпсона, я протянул ее Кении. – Который из этих парней Симпсон? Здесь на снимке не указано.
– Симпсон ударник.
– А чем он сейчас занимается? Все еще руководит оркестром?
– Не-а. Из ударников хорошие лидеры не получаются. – Кенни отхлебнул из бокала и задумчиво наморщил лоб, плавно переходящий в макушку. – Не так давно я слыхал, будто он работает на студии, где-то на Побережье. Попробуй позвонить Натану Фишбайну в Капитал-Билдинг.
Я записал имя и спросил Кенни, не знает ли он что-либо об остальных оркестрантах.
– Несколько лет назад я работал в Атлантик-Сити с одним тромбонистом. – Кенни ткнул пухлым пальцем на фото. – С этим парнем, Рэд Диффендорф его имя. Сейчас он играет «кантри» с Лоуренсом Уэлком.
– Ну а что-нибудь о других? Не знаешь, где я могу их найти?
– Вообще-то, я припоминаю многие имена. Все парни до сих пор при деле, но не могу сказать, кто с кем работает. Тебе придется расспросить музыкантов, или позвонить в профсоюз.
– А как насчет негра-пианиста по имени Эдисон Суит?
– Пупс? Он неподражаем. У него левая рука, как у Арта Тейтума. Бесподобно. Его не нужно разыскивать: последние пять лет он играет в «Красном Петухе» на окраине города, на Сто тридцать восьмой улице.
– Кении, ты кладезь полезной информации. Хочешь позавтракать?
– Я к этому добру не прикасаюсь. Но не откажусь от еще одного коктейля.
Я повторил заказ и добавил к нему чизбургер и жареную картошку – для себя. Пока мы ждали, я отыскал телефон-автомат и позвонил в местное отделение Американской федерации музыкантов. Я назвался свободным журналистом, работающим по заказу журнала «Взгляд», и спросил, нельзя ли взять интервью у оставшихся в живых музыкантов оркестра Спайдера Симпсона.
Меня соединили с девушкой, ведущей досье членов профсоюза. Я рассыпался в любезностях, пообещав отметить профсоюз в своей статье, и продиктовал девушке указанные на фото имена оркестрантов и инструменты, на которых каждый из них играл.
Десять минут прошло в ожидании. Результат был следующим. Из пятнадцати музыкантов четверо скончались, а шестеро были вычеркнуты из профсоюзных списков. Девушка дала мне адреса и телефоны остальных. Диффендорф, тромбонист у Лоуренса Уэлка, жил в Голливуде. Спайдер Симпсон тоже нашел себе местечко поблизости от Лос-Анджелеса, в Студио-Сити. Остальные жили здесь, в городе.
Среди них – альт-саксофонист Вернон Хайд, работающий в бэнде «Тунайт» из «Эн-Би-Си Студиос», и два «духовика» – трубач Бен Хогарт, обитавший на Лексингтон-авеню, и тромбонист Карл Валински в Бруклине.
Я записал все это в свою книжку, от души поблагодарил девушку и попытался обзвонить музыкантов, но безуспешно. «Духовиков» не было дома, и лучшее, что я мог сделать, это оставить на коммутаторе «Эн-Би-Си» номер своей конторы.
Я начинал чувствовать себя, как новичок на бекасиной охоте. То есть, как парень, сидящий всю ночь напролет в лесу с пустым мешком в руках. Шансов на то, что кто-либо из бывших коллег Джонни по оркестру случайно встретил его после того, как он ушел на войну, было меньше, чем один на миллион. Но это единственная зацепка в городе, и я решил ухватиться за нее.
Вернувшись к стойке, я съел чизбургер и поковырялся в увядшей на тарелке картошке.
– У нас классная жизнь, Гарри, верно? – Кении Померой звякнул кубиками льда в пустом бокале.
– Лучшая и единственная.
– Подумать только, некоторые бедняги вынуждены зарабатывать на кусок хлеба!
Я сгреб мелочь со стойки в карман.
– Не сбрасывай меня со счета, если мне придется делать то же самое.
– Ведь ты еще не уходишь, Гарри?
– Мне пора, старина, хотя я с удовольствием побыл бы здесь и залил отравой печень на пару с тобой.
– Видно, скоро ты начнешь пробивать время на табельных часах. Впрочем, если понадобится мой опыт, ты знаешь, где меня найти.
– Спасибо, Кении. – Я натянул пальто. – Тебе что-нибудь говорит имя Эдвард Келли?
Кении сосредоточенно наморщил гигантский куполообразный лоб.
– Я помню только Ораса Келли, – пробормотал он. – Примерно в то время, когда Красавчик Бой Флойд вырубил федеральных агентов на Юнион Стэйшн, Орас играл на рояле в «Рено-клубе», на углу Двенадцатой и Черри. А между делом занимался букмекерством. Он, часом, не родственник твоему?
– Надеюсь, нет, – ответил я. – До встречи, Кенни.
– Я вставлю твое обещание в рамку, если ты не против…
Глава десятая
Чтобы поберечь подметки, я доехал до Таймс-сквер подземкой и вошел к себе в контору как раз в тот момент, когда зазвонил телефон. Я схватил трубку. Это был Вернон Хайд, саксофонист Спайдера Симпсона.
– Очень рад, что вы позвонили, – сказал я и принялся заливать о якобы полученном задании для журнала «Взгляд». Он проглотил эту историю, и я предложил встретиться за выпивкой в удобное для него время.
– Сейчас я в студии, – сказал Хайд. – Через двадцать минут мы начнем репетицию, и я освобожусь только к половине пятого.
– Меня это вполне устраивает. Если выкроете для меня полчасика, то можем встретиться. На какой улице ваша студия?
– На Сорок пятой. Хадсон-театр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24