Сестры в замешательстве переглянулись.
– Как у тебя язык поворачивается такое говорить? – спросила Мэри.
– Потому что, – настойчиво продолжала Юлия, – Рон всегда оставался чужаком и сторонним наблюдателем. Он не верит в семейную жизнь, – добавила она, стараясь произвести на сестер как можно большее впечатление. – Говорят, он встречается с другими женщинами.
Макс был поражен. Он считал, что только он один знал о грехах Рона. Они привыкли тайком обмениваться информацией во время семейных сборищ, пока женщины занимались мытьем посуды, а мужчины собирались поговорить в гостиной.
Юлия не знала, можно ли было верить этому последнему заявлению, однако теперь, держа на руках младенца, у нее было время сопоставить и обдумать все факты. Смерть матери не произвела на нее ни малейшего впечатления. Это случилось в последние месяцы беременности, когда она уже была не в состоянии отправиться на похороны. Несмотря на то, что она всплакнула, получив известие о том, что мать, как и отец, умерла внезапно, Юлия понимала необходимость борьбы за то, чтобы оказаться на ее месте. В особенности когда это касалось Макса. Надежды на то, что Уильям окажется ее социальной поддержкой, утрачена, поэтому ей нужен был Макс, который бы стоял рядом и советовал, что следует сделать, чтобы вскарабкаться вверх по социальной лестнице.
Когда все посетители прощались, выходя из палаты, она пожала Максу руку и спросила:
– Макс, ты ведь поможешь, если мне понадобится твоя поддержка, правда? Теперь, когда нет мамы, мне ведь нужно с кем-то советоваться.
Юлия самодовольно откинулась на подушку: все благополучно шло по задуманному плану.
– Вонючий педераст – твой братец, – сказала Мона, когда все ушли.
– Я не знаю, о чем ты говоришь, – ответила Юлия.
– Понятно, что не знаешь, – рассмеялась Мона. – Ни одна из твоих сестер об этом тоже не имеет ни малейшего понятия!
– Нас так воспитали, – возразила Юлия.
В этот момент проснулся Чарльз и громко заявил о себе.
– Наверное намочил пеленку, – предположила Мона. – Так и есть. Я переверну его. Тебе не стоит этого делать перед кормлением.
Юлии в самом деле становилось дурно до тошноты, когда младенцу приходилось менять пеленку. «Одному Богу известно, как бы я обходилась без Моны», – думала она. Больница вдруг показалась ей надежным и безопасным местом, а мысль о своем маленьком домике пугала неизвестностью. Как она будет управляться с новорожденным младенцем и мужем, который ничегошеньки не понимает кроме своей работы и огорода?
Уильям явился через несколько часов, чтобы забрать ее домой. Ради столь важного события он взял машину господина Фурси. Мона к тому времени уже ушла, и Юлия осталась одна в тишине комнаты наедине с Чарльзом. Ее охватила паника. В семье она была самой младшей, поэтому совсем не знала, как нужно обращаться с детьми. Она даже и младенца никогда на руках не держала. Правда, у ее сестер уже имелись дети, но Юлия никогда ими не интересовалась по-настоящему. Она считала себя «интеллектуалкой» в семье. У нее всегда вызывали отвращение кутерьма, беспорядок, грязь и слизь, которые, казалось, всегда сопровождали любого младенца. Теперь это коснулось и ее: предстояло посвятить годы жизни воспитанию Чарльза, вложить в ребенка все, до последней черточки своего характера. Чем больше она успокаивала себя мечтами и амбициями, тем больше расстраивалась и горевала о собственной участи.
Никто и никогда ей не говорил, что во время родов женщины могут порваться, хотя она даже не почувствовала этого, настолько сильно была душевно потрясена всей процедурой родов, однако с гневом и стыдом припоминала, как грубая акушерка зашивала ее, уверяя при этом, что это совсем не больно. Каждый стежок был похож на сквозной удар раскаленного докрасна ножа, а всего их было восемь. Каждый раз она завывала от боли и стонала. В глубине души она проклинала Уильяма, который смиренно дожидался в комнате для посетителей. Лежа на спине, привязанная ремнями к столу, с разведенными в стороны ногами, она чувствовала себя как здоровенная грязная непотребная баба. Всякий раз, когда воспоминания об этом событии накатывали на нее, слезы ручьями лились по лицу. Она никогда не простит Уильяма за это. Почему-то, даже несмотря на то, что и речи не могло быть о присутствии Уильяма там, она не могла смириться с тем, что его не было, чтобы успокоить и защитить ее в тот момент, когда она больше всего нуждалась в его поддержке. Зародившееся в душе Юлии недовольство своим супругом с каждым разом росло и накапливалось.
Она осторожно опустилась на кровать, поскольку садится из-за швов пока все еще было больно. Чарльза Юлия держала на руках. Теперь, как ей казалось, у них с младенцем установилась более тесная связь. Однако это еще не было похоже на настоящую материнскую связь: многое в младенце вызывало ее отвращение. Но сейчас в ее сердце торжествовало чувство собственности, безграничной власти над этим беспомощным крошечным существом, которое отчаянно в ней нуждалось, чтобы выжить. Кроме того, у нее в жизни появился союзник: Чарльз сполна вернет заботу и годы, потраченные на него матерью. Карьера отразит прилежание и участие Юлии в его учебе. Женитьба станет зеркалом вкуса Юлии в выборе невестки. Его дети будут постигать науку жизненной мудрости, сидя на коленях у Юлии, которая по крупицам собирала и лелеяла для них жемчужины мудрости бытия в этом мире.
Ее задумчивость прервал Уильям, несмело постучавший в дверь.
– Входи, – сказала она, и в ее голосе прозвучала нетерпеливая нотка.
Уильям открыл дверь. Юлия смотрела на него. На его честном лице тенью лежала тревожная мысль о том, как привести жену с младенцем в их маленький домик. Как и Юлия, он чувствовал себя в безопасности, пока она находилась в больнице, но теперь пробил и его час принять бремя забот, в которых Уильям не чувствовал себя хозяином положения, поэтому не знал, с какого края приступить к этой проблеме. Юлия прекрасно понимала ход его мыслей. Она всегда точно знала, о чем думает ее муж. Она ощутила хорошо знакомое ноющее состояние внутри себя, отчего стало муторно и засосало под ложечкой. Оттого, что Уильям примет на себя инициативу, можно было не ждать ничего хорошего. Из этого никогда-никогда ничего хорошего не получалось. Ей приходилось взваливать весь груз ответственности за двоих на свои плечи. Успокоившись, с очаровательной улыбкой она показала на приготовленные чемоданы с вещами.
Взяв на руки Чарльза, она решительно направилась к выходу из больницы, по пути прощаясь с нянечками и медсестрами. Акушерка выразила ей особое расположение, пожелав всего хорошего и обратившись к Уильяму со словами:
– У вас замечательный мальчик, господин Хантер. Он делает вам честь. Вы можете гордиться им.
«Какая чудесная молодая чета», – думала старшая акушерка, провожая их взглядом.
Вряд ли она была столь оптимистична в своих выводах, если бы ей пришлось наблюдать сцену в их доме в десять часов вечера. Юлия пыталась покормить Чарльза. Но она была такой уставшей и расстроенной своим возвращением домой, что молока не хватило. Чарльз разволновался и принялся орать во все горло. Уильям беспомощно уставился на них обоих. Если в этом и состояло отцовство, то насколько же далеко было его представление о хорошеньком милом малыше, дрыгающем ножками на коленях своей счастливой мамочки. Юлия на время кормления ребенка выставила мужа из спальни, но ему слышно было, как он кричал и как выходила из себя Юлия.
Он постучал в дверь, и она разрешила ему войти. Лицо ее раскраснелось от гнева. Чарльз предал ее. Он выставил ее перед мужем далеко не в лучшем свете, представляя ее отнюдь не идеалом материнского совершенства. А Юлия обязана быть образцом совершенства во всем. Любая хорошая мать кормит младенца грудью, а Юлия во что бы то ни стало должна являть собой идеал жены и матери. Следовательно, она будет кормить грудью.
Дни и ночи проходили для Юлии в туманной дымке усталости. Она не была настоящей кормилицей. Грудное вскармливание требует спокойного и всепрощающего характера. Вначале она находила утомительным и скучным долгое сидение в одной позе. Однако постепенно мать и дитя втянулись в монотонность рутины, и она открыла в процессе сосания Чарльза любопытную эротичность. Как большинство матерей, родивших своих первенцев, Юлия добрую половину ночи проводила, бесконечно вскакивая с постели, чтобы подойти к детской кроватке и убедиться, дышит ли малыш. Она придвигала кроватку все ближе и ближе к своей, затем, после одной из самых беспокойных ночей, попросила Уильяма спать в комнате для гостей.
– Твой храп беспокоит малыша. Кроме того, я не слышу, дышит ли он.
Эти слова задели Уильяма, тем не менее, он воспринял свое выдворение с завидным достоинством. Разве он мог себе представить, что ему будет отказано в супружеском ложе еще целых два года. Отправив Уильяма за дверь, чувствуя себя в полной безопасности, Юлия упивалась наступившей личной свободой наедине со своим маленьким сынишкой.
Уильям проснется утром, приготовит свой завтрак, затем принесет ей чашку чая. Он мельком взглянет на Чарльза, который обычно спал в это время, затем поцелует жену в лоб и уйдет на работу. Как только за ним хлопнет дверь, Юлия откинется на подушки, расслабится и будет дожидаться пробуждения Чарльза. По утрам груди болели от прилива молока. Она считала минуты до утреннего кормления. Стрелки медленно подползали к восьми часам, и она водила пальцами по синеватым венам, распухшим и выделявшимся по обеим сторонам груди. Пробуждаясь, ребенок начинал беспокойно ворочаться, и с каждым его движением грудные соски у Юлии невыносимо напрягались и набухали, тогда она брала на руки сонного малыша и прикладывала его к груди. Младенец, почуяв запах теплого сладкого молока, внезапно широко распахивал глазенки, его десны начинали конвульсивно работать, как только он приникал к груди. Обнаружив сосок, он подсовывал под него свой язычок, чтобы удобнее было сосать. Первые глотки материнского молока всегда были очень торопливыми, и она подбадривала его, слегка покрикивая и хныча.
Боль и напряжение отступали, на смену им приходило новое сексуальное ощущение, вызванное его маленьким ротиком, тянувшим сосок. Этого чувства она никогда прежде не испытывала. Конечно, ничего общего с тем, что она ощущала с Уильямом, когда тот пытался иногда неловко забирать ее сосок губами. Когда такое случалось, она считала его идиотом, и оба смущались. То, что она испытывала с Чарльзом, было окружено гораздо более романтическим ореолом, нежели она могла себе представить, и что она связывала с кормлением грудью. Это было слишком сильное животное чувство. Ее тело вдруг бросало в жар, и внутри она ощущала непонятную истому. Часы кормления она теперь стала ждать с нетерпением. Ни в одном руководстве по уходу за ребенком ничего не говорилось об этом ощущении. Все инструкции и пояснения были слишком сухими и примитивными. Ей не с кем было поделиться своими наблюдениями. «Если бы, – размышляла она, – я вдруг столкнулась с Моной, то я бы наверняка спросила ее, нормально ли это чувство».
После окончания кормления, наступало время подъема и одевания малыша. Делая все не спеша, и мама и малыш получали громадное наслаждение. Сначала Юлия принимала ванну и одевалась сама, затем наступал черед для Чарльза. Она уже привыкала к его гениталиям. Теперь они были не такими распухшими, но она по-прежнему никак не могла приучить себя мыть под его крайней плотью. Она решила сделать ему обрезание.
– Будет гораздо чище, – заметила она про себя.
Единственным камнем преткновения в плавном и счастливом течении их бытия было приучение малыша к горшочку. В ее руководстве, сокращенном варианте книги Траби Кинга, говорилось, что мамаши должны позаботиться о том, чтобы их детки начали приучаться к горшочку, начиная с шести недель. Если им не удастся этого достичь, то ребенок обречен на нежелательные последствия в дальнейшем: испортится характер, могут возникнуть ужасные физические осложнения. Юлия имела нетерпеливый характер, и, если Чарльз не мог сходить в горшок, ее неудовольствие было очевидным. Более того, если он не ходил в горшок, а позже портил пеленку, она воспринимала это как личное оскорбление. Последующая замена пеленки сопровождалась недовольным ворчанием и всяческим выражением недовольства, уговорами и даже угрозами. По прошествии многих лет она хвасталась всем, кто интересовался, что Чарльз уже к двенадцати неделям был приучен к горшочку.
Остаток дня проходил по раз и навсегда заведенному распорядку. Домик был маленьким, но Юлия могла все утро заниматься изнурительной уборкой. В ее родном доме бездельем считалось просидеть десять минут ничего не делая. Все женщины в семье, за исключением Мэри, слыли безупречными хозяйками. Юлия считала, что вылизанный и сияющий вид комнаты отражает настроение и характер хозяйки. Уильям, с его манерой делать все как попало, никогда не отвечал высоким запросам Юлии. Каждое утро, приходя на кухню, она обнаруживала рассыпанные крошки или не могла отыскать чайную ложку. Ничто не ускользало от ее придирчивого взора. Мужу частенько приходилось выслушивать лекцию на тему о том, как лучше всего мыть посуду. Постепенно он стал все меньше и меньше заниматься делами по дому, пока в конце концов она не превратила весь дом в свою вотчину.
По вечерам, после ужина, она разрешала ему вытирать посуду. Это давало ей повод думать, какая они счастливая пара, когда делают все по общему согласию вместе. Она хвасталась хорошим отношением мужа перед своими сестрами. Теперь замуж вышла и Мэри, которая с завистью говорила:
– Жаль, что мой Джозеф не такой. Не успеет встать из-за стола, как мчится из дома как угорелый.
Когда Юлия до блеска надраивала свой дом и составляла меню на день, она размышляла над тем, как ей в жизни повезло.
После дневного кормления наступало время прогулки с Чарльзом. Коляска была фирмы «Серебряный крест». То, что годилось для королевской семьи, годилось и для Юлии. Она надевала перчатки, пальто с ондатровым воротником и катила огромную коляску в направлении магазинов. До сих пор ей удавалось как-то избегать соседей. Она считала их слишком обыкновенными. Мать заразила всех своих детей мыслью о том, что они были отрезаны от большинства людей в обществе вокруг них, поэтому иметь друзей для Юлии было чем-то из ряда вон выходящим. Иногда она натыкалась на Мону. Юлия до себя и мысли не допускала о своем одиночестве.
Не хотела думать о том, что специально выбирает дорогу в город, возможно ради того, чтобы встретиться с Моной.
Обычно Мона толкала впереди себя видавшую виды старую коляску, нагруженную всякой всячиной, среди которой лежала малышка. Следом, держась за ее юбку, волочились еще две девчушки. Мона ласково махала рукой и обычно задавала какой-нибудь непристойный вопрос. Иногда она интересовалась Максом. Но частенько, под настроение, Мона останавливалась немножко поболтать с Юлией и обменяться новостями о малышах.
Мона пыталась уговорить Юлию отправиться с ней в прачечную, где в большом помещении было полным-полно паровых машин. Туда все женщины приходили каждую неделю, приносили собранное грязное белье для стирки в огромных белых мешках с прикрепленной к ним бирочкой. Все мешки сваливали в шипящие и кипящие машины. Через определенный промежуток времени мешки извлекались, затем их владельцы сортировали содержимое и загружали теперь уже чистое белье в катки, где белье проглаживалось. Дети всех возрастов сновали взад и вперед между машинами. От горячего пара женские лица разрумянивались, волосы становились мокрыми от пота. Вся сцена была похожа на кошмар, но в жизни многих женщин она являлась ключевым моментом.
Однажды Юлия поддалась на уговоры и пошла в прачечную, где ее ужасно напугал вид такого множества женщин с красными распухшими руками. Все это было слишком отвратительно для нее: мужские подштанники, растянутые на доске для глажения и лежавшие в беспечной близости с розовым корсетом, откровенно сексуальные женские разговоры, типа: «Лилька, тебе ноги задирали на этой неделе?» – спрашивала старая беззубая карга.
Юлия, не выдержав дольше, выбежала вон. Она недовольно заметила Моне, что крайне негигиенично стирать свое белье в одной воде с грязным бельем других людей, на что Мона рассмеялась:
– Зараза к заразе не пристает! Даже если и так, то что будет от нескольких микробов? В любом случае, тебе полезно познакомиться с тем, как живут остальные простые люди. Ведь невозможно жить так, как ты, отгородившись от всего мира.
– Но у меня есть Уильям, и он приходит домой обедать, а потом возвращается в шесть вечера. У меня полно домашних дел, поэтому есть чем заняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63