И если такая цель существует помимо ее сознания, т. е. если она все же преследует некую цель, при этом не сознавая, какую именно, то ей просто не хватает ума для уразумения, а это тоже горько и обидно, поскольку понимать все-таки необходимо. Стало быть, она живет, по странному стечению обстоятельств, как человек совершенный, превосходный во всех отношениях, фактически святой, но при этом абсолютно слепа. Возможно ли? Что-то тут было не так, концы с концами не сходились...
В Беловодске обитал один диковинный старик, наделенный сверхъестественными способностями, как и немалой толикой сумасшествия. Его фамилия была Жучков, и Ознобкина давно о нем слышала, не проявляя, однако, любопытства. Этот Жучков снискал какую-то взбаламученную, смешанную славу колдуна, шамана, пророка, учителя, умнейшего человека эпохи, духовидца, философа и острого на язык обличителя нравов, в общем, достойного господина, а по актуальной скудости на одаренных и приметных, так и достопримечательности. Вспомнив об этом нерукотворном памятнике, подозревавшемся в потреблении эликсира бессмертия, Катюша решила его навестить и выведать, что ее ждет в конце пути, в конце ее чуточку, если начистоту, обременительной святости. Ее интересовало, оправдан ли ее страх, не совершила ли она глупость, затворившись в особняке, что ей делать, если ее страхи вполне обоснованны, как защититься, и, наконец, если прославленное совершенство самого Жучкова имеет определенную цель, то как ей добиться того, чтобы таковая появилась и у ее совершенства, может быть, не столь громкого, но в своем роде тоже беспримерного.
Жил Жучков на окраине города, у старого кладбища, где хоронили нынче только в редких, заранее оговоренных случаях. Из ранних стадий бытия пророка известно разве лишь, что он был мальчиком, частенько взглядывающим на окружающих исподлобья и с необыкновенной суровостью, - известие, может быть, поверхностное, если принять во внимание размах последующей деятельности этого человека, но выглядит оно весьма достоверным. Он рано лишился родителей, не получил ни полноценного образования, ни сколько-нибудь приличной мирской профессии, а достигнув более или менее зрелого возраста, зажил беспорядочно и как-то гневно, взвинчено, "чудил зело и баловался зельем", как не без иронии выразился о том жучковском периоде летописец Шуткин в своем труде. Затем он по неизъяснимой прихоти переименовался в Онисифора Кастрихьевича и, хотя не оставил свои сумасбродства, неожиданно явился пред очи горожанок из экзальтированных несомненным мудрецом, вседержителем тайн и разгадок. Росту популярности Онисифора Кастрихьевича способствовало то, что он, естественно, исцелял, а делать это ему не составляло большого труда, достаточно было применить почти беспроигрышное в таких случаях наложение рук, велеть недужному встать и ходить или продать для внутреннего употребления комочек земли, на который перед тем ступила нога целителя или упала частичка его испражнений. На выручку от этой торговли, а также на подношения от наиболее истовых поклонников он и жил.
Сойдя с автобуса на нужной, как ей представлялось, остановке, Катюша увидела буйно покрытую лесом гору, а на ее вершине куполок церкви. Там, вокруг церкви, и теснилось старое кладбище, а возле кладбища обитал Онисифор Кастрихьевич. Казалось бы, чего проще добраться до нужного места, когда ясно видишь перспективу и путь словно лежит на ладони? Но на деле получился весьма запутанный, замысловатый маршрут. Под сенью леса, на склоне горы, располагался как бы отдельный город, состоявший из окруженных садами и огородами одноэтажных домиков, там были узкие, высохшие под жарким солнцем улочки, очерченные глухими заборами, почти безлюдные, беспорядочно петляющие. В одном месте Катюша заметила в щели забора детишек, которые смотрели на нее круглыми от изумления, а может быть, и страха глазами. В другом случае старая баба, завидев ее, вдруг поспешно скрылась, захлопнула за собой калитку и побежала к дому, как от чумы. Почему бы это? Ситуация выглядела странной, стеснительной, и у Катюши не было ощущения, что это относится не к ней одной и не к ней лично, что так здесь встречают любого гостя, без обиняков указывая ему на его непрошенность. И даже когда она уже сообразила, что заблудилась, и ей попадались прохожие, не пугавшиеся, не надевавшие маску холодного отчуждения и не убегавшие от нее, она все-таки теперь не решалась спросить дорогу, как если бы почуяла некий грех и стыд в том, что шла к знаменитому Жучкову. Возможно, ее и терпят еще здесь лишь при условии, что она не пойдет к Онисифору Кастрихьевичу, что у нее и цели в действительности такой нет, а если она все же намерена попасть к колдуну, она должна найти дорогу сама, ни у кого ничего не спрашивая и не выдавая своей цели.
В конце концов это была посильная задача, нужно было только идти строго вверх, по необходимости плутать и петлять, иногда даже немного спускаться опять вниз, но всякий раз снова выходить на дорогу к вершине. А если взглянуть на "городок" с точки зрения неизбежной преодолимости его похожего на лабиринт построения, то он выглядел уже не страшным и опасным, и тем более не сомнительным, а даже милым и прелестным, хорошеньким местечком, уединенным и тихим, так что оставалось только сожалеть, что покойный муж, затевая строительство особняка, выбрал не этот живописный склон.
Вдова достигла места, откуда уже не было никакого подъема. Действительно, это была вершина горы, и женщина увидела выкрашенный во что-то тускло-белое невысокий каменный забор, за которым в густоте зелени обманчиво, сливаясь с небом, белела церковь. Но напротив этого еще достаточно веселого забора тянулась очень неприятного вида, едва ли не жестяная и ржавая, сумрачная ограда какого-то склада или гаража, и Катюша очутилась между ними как в тупике и теснине, а сзади, там, откуда она пришла, внезапно возник статный человек, который принялся издавать странные громкие звуки. Он не то прочищал нос, не то шумно собирался с духом, чтобы сделать уже дальше что-то совсем неожиданное, например, разразиться угрожающим рычанием или затрубить в рожок, достав его из болтавшейся на его плече сумы. Катюша потеряла голову от страха. Она свернула в сторону, на узенькую, почти не различимую в бурой от пыли траве тропинку, побежала вдоль церковного забора и в месте, где он показался ей более низким, чем в других местах, с солидностью почтенной и грузной матроны вскарабкалась на него, прокатилась по его гребню как катком мощной своей грудью и с полузадушенным оханьем перевалилась в церковный дворик. Что и говорить, маневры для ее упитанного и отнюдь не тренированного тела нелегкие, но перепуганной вдове было не до капризов и подсчетов, во сколько всяких неудобств и трудностей обойдется ей то или иное движение.
Таинственный незнакомец, само собой, отстал, стих поднятый было им шум. Напрасен был страх! Но чувства, что столь же напрасно и все ее путешествие на гору, к провидцу, у вдовы пока не было, напротив, и сейчас еще она понимала дело так, что движется к чему-то большому, даже по-своему праздничному, и потому смотрела с некоторым достоинством, горделиво поджав губы и соединив брови на переносице. Пройдя между деревьями, она почти выбрела к церкви, откуда надо было идти через главные ворота к видневшимся поодаль домишкам, но увидела на паперти священника, который отрывистыми сердитыми фразами отчитывал за что-то низкорослую невзрачную женщину, с испугом склонившую перед ним укрытую темным платком голову. Священник был большой и толстый, и женщина чуть не плакала, слушая его. Понять ее вину Катюша не могла. Священник, заслышав шаги незваной гостьи, повернул в ее сторону круглое красное лицо и умолк, определенно смутившись, отстал от женщины, как застигнутый врасплох вдруг бросает дело, которым занимался, и, даже если в нем не было ничего постыдного, тут же сильно стыдится его. Священник, словно он и впрямь попался на горячем, смотрел на приближавшуюся вдову растерянно и зло, он весь как-то подобрался и сократился, как если бы под широким и резко контрастирующим с окружающей живостью зелени и цветов облачением его тело вдруг скорчилось на несоразмерно маленьком кресте. И Катюша не отважилась пройти мимо этого румяного господина, может быть даже испугалась, что он спросит ее, почему она здесь шатается, и предпочла сделать вид, будто и не думала идти мимо паперти. Она свернула в глубь сада, на тропу, уводящую в сторону от главных ворот, и быстро зашагала, ощущая на спине подозрительный взгляд попа и его жалкой собеседницы.
Так она снова сбилась с пути, ибо попала не на дорогу к домишкам, в одном из которых жил Жучков, а на кладбище, куда, спасаясь от настойчивого внимания священника, проникла через пролом в стене. Ее взяла досада, и она смотрела на могилы, на кресты, на высеченные в граните фамилии усопших и основные даты их земного пути, на оградки, на вовсе безымянные, почти сровнявшиеся в иных случаях с землей холмики хищно и ошалело, словно здесь покоились сплошь ее враги, которые, однако, и в смерти обладали чудовищной волей, способной завлечь ее в западню.
Она шла и шла по старому, лежащему в тени густо разросшихся деревьев кладбищу, зная наперед о его более чем скромных размерах, а оно все не кончалось, противореча объективной необходимости кончиться быстро, в какую бы сторону ни продвигался путник. Веяло сыростью, хрупко прикрытой мглой земли и безысходностью блуждания по заколдованному кругу. В кладбище этом словно скрылось, небрежно и вкрадчиво эманируя, некое волшебство, его запутанность происходила, казалось, не от нерасторопности самой вдовы, не от каких-то пространственных дурачеств, засевших внезапно в ее собственной голове, а оттого, что его запланированная создателями организованность была перестроена затем силами зла на свой лад и эта зловредная перестройка активнее заработала с появлением простодушной женщины.
Неужели она кружит возле одной и той же могилы? Катюша постаралась запомнить фамилии, указанные на памятниках, но все фамилии вдруг сделались похожи одна на другую, одной фамилией, придававшей кладбищу статус семейного, родового захоронения. Это было невозможно! Но все были Жучковыми, не одни только бедные родители Онисифора Кастрихьевича, которые, посмеиваясь над муками заплутавшей, лежали в центре погоста, как бы на его вершине, в землице, обильно смоченной слезами безутешного сироты. Обзавелся же прорицатель родней, гостями, покойничками! Катюша резко вздохнула, и что-то тяжко ухнуло вокруг нее, столь громким и тоскливым был ее вздох. Ворона, сердито каркнув, снялась с ветки и перелетела на высохшее дерево, одиноко вонзавшее в небо скудненький трезубец верхушки, и вдова пошла по пути, намеченному полетом птицы. Она протискивалась между оградами, даже и там, где уже фактически не было прохода для столь массивной особы, как она, и наконец выбралась на аллею, пасмурную, наглухо закрытую от сияющего наверху солнца. Прежняя ворона, или другая, каркнула в отдалении, и Катюша пошла на этот неприятный звук, весьма, впрочем, наугад и приблизительно определив, откуда он донесся.
Она вышла к воротам. Туфельки у нее были в пыли, а на подоле скромного платья, надетого специально для посещения святого человека, образовалась заметная дыра. Вдова перевела дух и успокоилась, ибо от ворот кладбища снова, как и от церкви, было рукой подать до нужных ей домишек. Адрес ей обрисовали точно, она узнала эти домики сразу, хотя видела в первый раз. Наконец увидела она и самого Онисифора Кастрихьевича, открывшего дверь на ее стук. Это был высокий, жилистый, с серым налетом да и вообще не склонный к опрятности старик, его крошечную головку, выглядывавшую из мощной шеи как игривый зверек из дупла, обрамляли космы седых нечесаных волос.
- Я вам хорошо заплачу, только вы мне помогите... - пробормотала вдова, любуясь дикой и влекущей отвратительностью старца.
Жучков посторонился, пропуская гостью в свой дом. Затем обогнал ее и пошел впереди - призрак в широких мятых серых штанах и брошенной навыпуск белой рубахе. Одежда развевалась на нем, кишела, словно гигантская куча червей. Они оказались в довольно чистенькой и бедно обставленной комнате, где ничто не свидетельствовало о странном ремесле хозяина и его чародействах. Пророк жестом указал Катюше на стул, сам сел, сложив большие грубые руки с грязью под ногтями на столе, и молча выслушал ее рассказ. Время от времени он извлекал из просторного рукава рубахи крошечную дудочку и заполнял комнату тихими звуками незатейливой мелодии, Катюша же, в страхе, что эта гипнотическая музыка поднимает дремлющих поблизости гадов и заставляет их плясать, ускоряла повествование, придавала ему остросюжетность и болезненный драматизм, вплетала в него стремительность мысли, мало понятной и ей самой. Так, подталкиваемая головками воображаемых танцоров, она в умоисступлении поведала, что после смерти мужа, оставившего ей солидный капитал, частью вложенный в недвижимость, жила припеваючи, пока нечто от известного писателя Шишигина, слетевшее с уст его и отдающее серой, - но что именно? не исключено, только байка! - не нагнало на нее сообразный рассказу этого негодяя адский ужас, страх, от которого она потеряла сон и аппетит, былую жизнерадостность и многие другие достойные качества, и, хотя приобрела аскетизм и святость, не ведает, для чего они ей, что с ними делать, какая в ее новой жизни цель.
Изобретательный, извилистый, судя по неустойчивой, копошащейся форме его одеяния, старик вдруг крепко, но беззвучно дунул в свою игрушечную дудочку и выпучил белые, как будто залитые молоком глаза. Словно ветер иного мира коснулся головы вдовы, натужно, угрюмо пошевелил аккуратно уложенные и туго заплетенные волосы.
- Если хочешь приворотить дружка, - сказал Жучков, едва рассказчица умолкла, - сделай так...
- Мне не надо никакого дружка, Онисифор Кастрихьевич, - перебила Катюша с удивлением и досадой. - Я совсем не для того пришла.
Хозяин проделал у ее лица пасы, изгоняя наглого демона словоохотливости. Катюша кивнула, подтверждая, что теперь готова выслушать его молча и терпеливо, и он продолжил:
- Сделай так. Возьми две капли своей крови, а на сале зайца приготовь хлебную лепешку, в которую те две капли и заправь. Средство верное! Этой лепешкой корми по вечерам человека, которого хочешь приворожить, пока он не станет полностью твой. А за Шишигина не ходи!
- Я попробую... - туманно пообещала Катюша. - Вообще-то, я за Шишигина и не собираюсь, да и ту лепешку выпекать мне, по правде говоря, без надобности... я же не о том, Онисифор Кастрихьевич! Я приму ваш драгоценный совет к сведению, но вы, пожалуйста, о главном, я очень вас прошу! Мне жить дальше без знания и определенности невозможно...
- Я не гадаю, - резко аннулировал претензии гостьи Онисифор Кастрихьевич. В мордочке зверька, того самого, что выглядывал из дупла, неожиданно запечатлелось хищничество.
- Как же так? - всполошилась вдова. - А я слышала обратное... Это ведь ваша профессия, а мне так надо знать будущее, ну и, между прочим, в чем смысл моего нынешнего состояния...
- За Шишигина не ходи, - хмуро повторил прорицатель.
- Не пойду... а может, и пойду, если вы мне сейчас не погадаете и тем погубите меня! Назло вам пойду, наперекор всему! Но я вас очень прошу... Я заплачу хорошо, не сомневайтесь. Мне нужен совет. Допустим, вы не скажете ничего насчет моего будущего... я даже готова допустить, что у вас на это имеются особые причины, например, вам, как провидцу, уже известно, что я через какой-то короткий срок умру и вы не хотите мне говорить этого... очень благородно с вашей стороны! Но совет - это обязательно, без совета мне невмочь и без него я уйти отсюда не могу.
Грязный, мохнатый старик вдруг впал в неистовство. Ударяя по столу пудовым кулаком, обросшим седыми волосками, он выкрикивал неожиданно тонким, визгливым голосом:
- Армагеддон! Виссон! Мелхиседек!
- Господи, что это на вас нашло? - отшатнулась вдова, стыдясь, что разыгрывается такая безобразная сцена, а затем, вспомнив, что Онисифор Кастрихьевич торгует использованной землицей, пролепетала: - Продайте хоть земли... я поем... возможно озарение...
- Рума и Арума! - закричал старик. - Филистимляне, фарисеи! Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!
Женщина побежала к выходу.
- Стоп, малышка, - сказал Онисифор Кастрихьевич прояснившимся голосом, - заплати сначала, я поработал! Что у тебя в чулке припасено для меня? Раскрой мошну, милая.
- Нет, вы совсем не поработали, вы мне ничего не сказали... засопротивлялась Катюша, взглядом выражая, что она не из тех, кто поощряет шарлатанов.
- Скоро конец света, - обронил старик, возведя очи горе.
Вдова возразила неуверенно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
В Беловодске обитал один диковинный старик, наделенный сверхъестественными способностями, как и немалой толикой сумасшествия. Его фамилия была Жучков, и Ознобкина давно о нем слышала, не проявляя, однако, любопытства. Этот Жучков снискал какую-то взбаламученную, смешанную славу колдуна, шамана, пророка, учителя, умнейшего человека эпохи, духовидца, философа и острого на язык обличителя нравов, в общем, достойного господина, а по актуальной скудости на одаренных и приметных, так и достопримечательности. Вспомнив об этом нерукотворном памятнике, подозревавшемся в потреблении эликсира бессмертия, Катюша решила его навестить и выведать, что ее ждет в конце пути, в конце ее чуточку, если начистоту, обременительной святости. Ее интересовало, оправдан ли ее страх, не совершила ли она глупость, затворившись в особняке, что ей делать, если ее страхи вполне обоснованны, как защититься, и, наконец, если прославленное совершенство самого Жучкова имеет определенную цель, то как ей добиться того, чтобы таковая появилась и у ее совершенства, может быть, не столь громкого, но в своем роде тоже беспримерного.
Жил Жучков на окраине города, у старого кладбища, где хоронили нынче только в редких, заранее оговоренных случаях. Из ранних стадий бытия пророка известно разве лишь, что он был мальчиком, частенько взглядывающим на окружающих исподлобья и с необыкновенной суровостью, - известие, может быть, поверхностное, если принять во внимание размах последующей деятельности этого человека, но выглядит оно весьма достоверным. Он рано лишился родителей, не получил ни полноценного образования, ни сколько-нибудь приличной мирской профессии, а достигнув более или менее зрелого возраста, зажил беспорядочно и как-то гневно, взвинчено, "чудил зело и баловался зельем", как не без иронии выразился о том жучковском периоде летописец Шуткин в своем труде. Затем он по неизъяснимой прихоти переименовался в Онисифора Кастрихьевича и, хотя не оставил свои сумасбродства, неожиданно явился пред очи горожанок из экзальтированных несомненным мудрецом, вседержителем тайн и разгадок. Росту популярности Онисифора Кастрихьевича способствовало то, что он, естественно, исцелял, а делать это ему не составляло большого труда, достаточно было применить почти беспроигрышное в таких случаях наложение рук, велеть недужному встать и ходить или продать для внутреннего употребления комочек земли, на который перед тем ступила нога целителя или упала частичка его испражнений. На выручку от этой торговли, а также на подношения от наиболее истовых поклонников он и жил.
Сойдя с автобуса на нужной, как ей представлялось, остановке, Катюша увидела буйно покрытую лесом гору, а на ее вершине куполок церкви. Там, вокруг церкви, и теснилось старое кладбище, а возле кладбища обитал Онисифор Кастрихьевич. Казалось бы, чего проще добраться до нужного места, когда ясно видишь перспективу и путь словно лежит на ладони? Но на деле получился весьма запутанный, замысловатый маршрут. Под сенью леса, на склоне горы, располагался как бы отдельный город, состоявший из окруженных садами и огородами одноэтажных домиков, там были узкие, высохшие под жарким солнцем улочки, очерченные глухими заборами, почти безлюдные, беспорядочно петляющие. В одном месте Катюша заметила в щели забора детишек, которые смотрели на нее круглыми от изумления, а может быть, и страха глазами. В другом случае старая баба, завидев ее, вдруг поспешно скрылась, захлопнула за собой калитку и побежала к дому, как от чумы. Почему бы это? Ситуация выглядела странной, стеснительной, и у Катюши не было ощущения, что это относится не к ней одной и не к ней лично, что так здесь встречают любого гостя, без обиняков указывая ему на его непрошенность. И даже когда она уже сообразила, что заблудилась, и ей попадались прохожие, не пугавшиеся, не надевавшие маску холодного отчуждения и не убегавшие от нее, она все-таки теперь не решалась спросить дорогу, как если бы почуяла некий грех и стыд в том, что шла к знаменитому Жучкову. Возможно, ее и терпят еще здесь лишь при условии, что она не пойдет к Онисифору Кастрихьевичу, что у нее и цели в действительности такой нет, а если она все же намерена попасть к колдуну, она должна найти дорогу сама, ни у кого ничего не спрашивая и не выдавая своей цели.
В конце концов это была посильная задача, нужно было только идти строго вверх, по необходимости плутать и петлять, иногда даже немного спускаться опять вниз, но всякий раз снова выходить на дорогу к вершине. А если взглянуть на "городок" с точки зрения неизбежной преодолимости его похожего на лабиринт построения, то он выглядел уже не страшным и опасным, и тем более не сомнительным, а даже милым и прелестным, хорошеньким местечком, уединенным и тихим, так что оставалось только сожалеть, что покойный муж, затевая строительство особняка, выбрал не этот живописный склон.
Вдова достигла места, откуда уже не было никакого подъема. Действительно, это была вершина горы, и женщина увидела выкрашенный во что-то тускло-белое невысокий каменный забор, за которым в густоте зелени обманчиво, сливаясь с небом, белела церковь. Но напротив этого еще достаточно веселого забора тянулась очень неприятного вида, едва ли не жестяная и ржавая, сумрачная ограда какого-то склада или гаража, и Катюша очутилась между ними как в тупике и теснине, а сзади, там, откуда она пришла, внезапно возник статный человек, который принялся издавать странные громкие звуки. Он не то прочищал нос, не то шумно собирался с духом, чтобы сделать уже дальше что-то совсем неожиданное, например, разразиться угрожающим рычанием или затрубить в рожок, достав его из болтавшейся на его плече сумы. Катюша потеряла голову от страха. Она свернула в сторону, на узенькую, почти не различимую в бурой от пыли траве тропинку, побежала вдоль церковного забора и в месте, где он показался ей более низким, чем в других местах, с солидностью почтенной и грузной матроны вскарабкалась на него, прокатилась по его гребню как катком мощной своей грудью и с полузадушенным оханьем перевалилась в церковный дворик. Что и говорить, маневры для ее упитанного и отнюдь не тренированного тела нелегкие, но перепуганной вдове было не до капризов и подсчетов, во сколько всяких неудобств и трудностей обойдется ей то или иное движение.
Таинственный незнакомец, само собой, отстал, стих поднятый было им шум. Напрасен был страх! Но чувства, что столь же напрасно и все ее путешествие на гору, к провидцу, у вдовы пока не было, напротив, и сейчас еще она понимала дело так, что движется к чему-то большому, даже по-своему праздничному, и потому смотрела с некоторым достоинством, горделиво поджав губы и соединив брови на переносице. Пройдя между деревьями, она почти выбрела к церкви, откуда надо было идти через главные ворота к видневшимся поодаль домишкам, но увидела на паперти священника, который отрывистыми сердитыми фразами отчитывал за что-то низкорослую невзрачную женщину, с испугом склонившую перед ним укрытую темным платком голову. Священник был большой и толстый, и женщина чуть не плакала, слушая его. Понять ее вину Катюша не могла. Священник, заслышав шаги незваной гостьи, повернул в ее сторону круглое красное лицо и умолк, определенно смутившись, отстал от женщины, как застигнутый врасплох вдруг бросает дело, которым занимался, и, даже если в нем не было ничего постыдного, тут же сильно стыдится его. Священник, словно он и впрямь попался на горячем, смотрел на приближавшуюся вдову растерянно и зло, он весь как-то подобрался и сократился, как если бы под широким и резко контрастирующим с окружающей живостью зелени и цветов облачением его тело вдруг скорчилось на несоразмерно маленьком кресте. И Катюша не отважилась пройти мимо этого румяного господина, может быть даже испугалась, что он спросит ее, почему она здесь шатается, и предпочла сделать вид, будто и не думала идти мимо паперти. Она свернула в глубь сада, на тропу, уводящую в сторону от главных ворот, и быстро зашагала, ощущая на спине подозрительный взгляд попа и его жалкой собеседницы.
Так она снова сбилась с пути, ибо попала не на дорогу к домишкам, в одном из которых жил Жучков, а на кладбище, куда, спасаясь от настойчивого внимания священника, проникла через пролом в стене. Ее взяла досада, и она смотрела на могилы, на кресты, на высеченные в граните фамилии усопших и основные даты их земного пути, на оградки, на вовсе безымянные, почти сровнявшиеся в иных случаях с землей холмики хищно и ошалело, словно здесь покоились сплошь ее враги, которые, однако, и в смерти обладали чудовищной волей, способной завлечь ее в западню.
Она шла и шла по старому, лежащему в тени густо разросшихся деревьев кладбищу, зная наперед о его более чем скромных размерах, а оно все не кончалось, противореча объективной необходимости кончиться быстро, в какую бы сторону ни продвигался путник. Веяло сыростью, хрупко прикрытой мглой земли и безысходностью блуждания по заколдованному кругу. В кладбище этом словно скрылось, небрежно и вкрадчиво эманируя, некое волшебство, его запутанность происходила, казалось, не от нерасторопности самой вдовы, не от каких-то пространственных дурачеств, засевших внезапно в ее собственной голове, а оттого, что его запланированная создателями организованность была перестроена затем силами зла на свой лад и эта зловредная перестройка активнее заработала с появлением простодушной женщины.
Неужели она кружит возле одной и той же могилы? Катюша постаралась запомнить фамилии, указанные на памятниках, но все фамилии вдруг сделались похожи одна на другую, одной фамилией, придававшей кладбищу статус семейного, родового захоронения. Это было невозможно! Но все были Жучковыми, не одни только бедные родители Онисифора Кастрихьевича, которые, посмеиваясь над муками заплутавшей, лежали в центре погоста, как бы на его вершине, в землице, обильно смоченной слезами безутешного сироты. Обзавелся же прорицатель родней, гостями, покойничками! Катюша резко вздохнула, и что-то тяжко ухнуло вокруг нее, столь громким и тоскливым был ее вздох. Ворона, сердито каркнув, снялась с ветки и перелетела на высохшее дерево, одиноко вонзавшее в небо скудненький трезубец верхушки, и вдова пошла по пути, намеченному полетом птицы. Она протискивалась между оградами, даже и там, где уже фактически не было прохода для столь массивной особы, как она, и наконец выбралась на аллею, пасмурную, наглухо закрытую от сияющего наверху солнца. Прежняя ворона, или другая, каркнула в отдалении, и Катюша пошла на этот неприятный звук, весьма, впрочем, наугад и приблизительно определив, откуда он донесся.
Она вышла к воротам. Туфельки у нее были в пыли, а на подоле скромного платья, надетого специально для посещения святого человека, образовалась заметная дыра. Вдова перевела дух и успокоилась, ибо от ворот кладбища снова, как и от церкви, было рукой подать до нужных ей домишек. Адрес ей обрисовали точно, она узнала эти домики сразу, хотя видела в первый раз. Наконец увидела она и самого Онисифора Кастрихьевича, открывшего дверь на ее стук. Это был высокий, жилистый, с серым налетом да и вообще не склонный к опрятности старик, его крошечную головку, выглядывавшую из мощной шеи как игривый зверек из дупла, обрамляли космы седых нечесаных волос.
- Я вам хорошо заплачу, только вы мне помогите... - пробормотала вдова, любуясь дикой и влекущей отвратительностью старца.
Жучков посторонился, пропуская гостью в свой дом. Затем обогнал ее и пошел впереди - призрак в широких мятых серых штанах и брошенной навыпуск белой рубахе. Одежда развевалась на нем, кишела, словно гигантская куча червей. Они оказались в довольно чистенькой и бедно обставленной комнате, где ничто не свидетельствовало о странном ремесле хозяина и его чародействах. Пророк жестом указал Катюше на стул, сам сел, сложив большие грубые руки с грязью под ногтями на столе, и молча выслушал ее рассказ. Время от времени он извлекал из просторного рукава рубахи крошечную дудочку и заполнял комнату тихими звуками незатейливой мелодии, Катюша же, в страхе, что эта гипнотическая музыка поднимает дремлющих поблизости гадов и заставляет их плясать, ускоряла повествование, придавала ему остросюжетность и болезненный драматизм, вплетала в него стремительность мысли, мало понятной и ей самой. Так, подталкиваемая головками воображаемых танцоров, она в умоисступлении поведала, что после смерти мужа, оставившего ей солидный капитал, частью вложенный в недвижимость, жила припеваючи, пока нечто от известного писателя Шишигина, слетевшее с уст его и отдающее серой, - но что именно? не исключено, только байка! - не нагнало на нее сообразный рассказу этого негодяя адский ужас, страх, от которого она потеряла сон и аппетит, былую жизнерадостность и многие другие достойные качества, и, хотя приобрела аскетизм и святость, не ведает, для чего они ей, что с ними делать, какая в ее новой жизни цель.
Изобретательный, извилистый, судя по неустойчивой, копошащейся форме его одеяния, старик вдруг крепко, но беззвучно дунул в свою игрушечную дудочку и выпучил белые, как будто залитые молоком глаза. Словно ветер иного мира коснулся головы вдовы, натужно, угрюмо пошевелил аккуратно уложенные и туго заплетенные волосы.
- Если хочешь приворотить дружка, - сказал Жучков, едва рассказчица умолкла, - сделай так...
- Мне не надо никакого дружка, Онисифор Кастрихьевич, - перебила Катюша с удивлением и досадой. - Я совсем не для того пришла.
Хозяин проделал у ее лица пасы, изгоняя наглого демона словоохотливости. Катюша кивнула, подтверждая, что теперь готова выслушать его молча и терпеливо, и он продолжил:
- Сделай так. Возьми две капли своей крови, а на сале зайца приготовь хлебную лепешку, в которую те две капли и заправь. Средство верное! Этой лепешкой корми по вечерам человека, которого хочешь приворожить, пока он не станет полностью твой. А за Шишигина не ходи!
- Я попробую... - туманно пообещала Катюша. - Вообще-то, я за Шишигина и не собираюсь, да и ту лепешку выпекать мне, по правде говоря, без надобности... я же не о том, Онисифор Кастрихьевич! Я приму ваш драгоценный совет к сведению, но вы, пожалуйста, о главном, я очень вас прошу! Мне жить дальше без знания и определенности невозможно...
- Я не гадаю, - резко аннулировал претензии гостьи Онисифор Кастрихьевич. В мордочке зверька, того самого, что выглядывал из дупла, неожиданно запечатлелось хищничество.
- Как же так? - всполошилась вдова. - А я слышала обратное... Это ведь ваша профессия, а мне так надо знать будущее, ну и, между прочим, в чем смысл моего нынешнего состояния...
- За Шишигина не ходи, - хмуро повторил прорицатель.
- Не пойду... а может, и пойду, если вы мне сейчас не погадаете и тем погубите меня! Назло вам пойду, наперекор всему! Но я вас очень прошу... Я заплачу хорошо, не сомневайтесь. Мне нужен совет. Допустим, вы не скажете ничего насчет моего будущего... я даже готова допустить, что у вас на это имеются особые причины, например, вам, как провидцу, уже известно, что я через какой-то короткий срок умру и вы не хотите мне говорить этого... очень благородно с вашей стороны! Но совет - это обязательно, без совета мне невмочь и без него я уйти отсюда не могу.
Грязный, мохнатый старик вдруг впал в неистовство. Ударяя по столу пудовым кулаком, обросшим седыми волосками, он выкрикивал неожиданно тонким, визгливым голосом:
- Армагеддон! Виссон! Мелхиседек!
- Господи, что это на вас нашло? - отшатнулась вдова, стыдясь, что разыгрывается такая безобразная сцена, а затем, вспомнив, что Онисифор Кастрихьевич торгует использованной землицей, пролепетала: - Продайте хоть земли... я поем... возможно озарение...
- Рума и Арума! - закричал старик. - Филистимляне, фарисеи! Пусть мертвые хоронят своих мертвецов!
Женщина побежала к выходу.
- Стоп, малышка, - сказал Онисифор Кастрихьевич прояснившимся голосом, - заплати сначала, я поработал! Что у тебя в чулке припасено для меня? Раскрой мошну, милая.
- Нет, вы совсем не поработали, вы мне ничего не сказали... засопротивлялась Катюша, взглядом выражая, что она не из тех, кто поощряет шарлатанов.
- Скоро конец света, - обронил старик, возведя очи горе.
Вдова возразила неуверенно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61