Очевидно, его мучила мысль: соответствует ли эта убогая комнатушка условиям приговора о содержании узницы.
Когда Николетт привели к епископу, тот бросил на нее презрительный взгляд.
– Ну, мадам, – заявил он, – вы сами устелили свою постель шипами и теперь должны лежать на них.
Лицо Николетт ничего не выдало, но большие темные глаза горели ненавистью. Она была измученной, озябшей и голодной, но по этому поводу у нее не было претензий, и девушка размышляла, был ли епископ настолько убежден в ее жалком состоянии, как хотел показать.
Слуг отослали из комнаты, Николетт заставили поклясться говорить правду на все вопросы Его Преосвященства.
Ногаре уселся поблизости, внимательно слушая допрос. Временами его голова дергалась от нервного тика. Рауль де Конше расположился на скамье у камина. Если он и прислушивался к происходящему, то не подавал вида.
Только один раз Лэр заметил, как де Конше пристально посмотрел на Николетт. Пока голос епископа то приближался, то исчезал, Лэр ощутил, что за ним наблюдают. Де Фонтен поднял глаза и встретился взглядом с де Конше. Лэр вспомнил свой арест – возможно, Рауль думает о том же.
Нотариусы трудились, как заведенные. Широкие рукава их одежд задевали стол каждый раз, когда перья бежали по пергаменту.
Речь шла о попытке доказать, что Луи и Николетт являются хотя и дальними, но кровными родственниками. То, что предлог надуман, было очевидно: немало династических браков заключалось между людьми, состоящими в родстве. Петиция, которую сочинил епископ, отмечала также тот факт, что союз Луи и Николетт был бездетным. Аргументы, конечно, сомнительные, но папа Клемент вряд ли не пойдет навстречу желаниям короля, который помог ему занять папский престол.
Самых ужасных вопросов Николетт так и не услышала. Ни единого упоминания о мужской несостоятельности Луи. Не прозвучало ни слова о том отвращении, которое – в соответствии со слухами, распускаемыми Луи, – Николетт испытывала к семейной жизни. Даже те обвинения, по которым она была осуждена, странным образом забылись.
Когда последний ответ был занесен в протокол, епископ наклонился к Николетт:
– Я надеюсь, дитя мое, Святой Отец согласится признать ваш брак недействительным. Помни, спасение не минует и грешников, если они веруют во Христа и покаялись. Грех – в каждом из нас. Молись за то, чтобы Его Святейшество одобрил этот документ и подарил тебе свободу.
Николетт вздрогнула и спросила:
– Свободу, ваша честь?
– Да, дитя мое, свободу. Чтобы поехать в монастырь Святой Екатерины, где ты смогла бы посвятить свою жизнь покаянию и молитвам.
На лице Николетт ничего не отразилось, но девушке показалось, будто ее пронзили ножом. Нет, она никогда не подпишет подобный документ! У нее нет греха на душе, нет повода посвящать свою жизнь покаянию! А если любовь к Лэру де Фонтену – грех, то она готова навсегда оставаться пленницей в Гайяре.
Лэр тоже слышал эти слова. Мысль о том, что он потеряет Николетт, казалась невыносимой. Он опустил глаза, чтобы его чувства не прочли на лице.
Не более чем через час нежеланные гости – представители духовенства, слуги, солдаты – уехали из Гайяра. Епископ в шелковой мантии лениво перебирая четки пальцами, украшенными перстнями, взобрался на ступеньки своей золотисто-голубой кареты. Де Ногаре, как было видно по его карете, тоже любил роскошь. Великий инквизитор занял свое место. Рауль де Конше собрал вооруженных людей и возглавил процессию.
В своей башне Николетт сбросила с головы грубый капюшон и прижалась к Лэру. Ощущая тепло его тела, она смотрела вниз, сквозь решетчатое окно, на то, как разноцветная кавалькада колясок, карет, экипажей, словно змея, ползет по мосту.
– Отсюда они не выглядят могущественными. Маленькие, незначительные.
– Словно вши, – пошутил Лэр. Николетт улыбнулась.
Только кавалькада исчезла из виду, как часовой в сторожевой башне замахал рукой.
– Эй! – закричал он стражникам, сидевшим ниже, в башне у ворот. – Смотрите! Пара чудесных лошадей. Даже с седлами! Откуда они, интересно?
– Они посланы свыше! – пошутил один из стражников. Неужели пора подсчитать деньги? Даже, если они поделят выручку, которую могут получить за коней, на всех, все равно неплохо!
– А вдруг это ловушка? – задал вопрос самый осторожный. Свесив голову, он с подозрением всматривался в лошадей, миролюбиво пасущихся неподалеку от стены.
– При чем тут ловушка? – вмешался третий. – Лошади, как лошади.
– Ты прав. Дураки мы будем, если не поймаем удачу, плывущую прямо в руки.
Стражники все еще спорили, когда сеньор де Фонтен и несколько мальчиков-конюших подъехали к воротам замка. Они поймали и привели лошадей в Гайяр. За бдительность часовые получили от Лэра по монете, что заставило их размышлять целый вечер.
Николетт не успокоилась до тех пор, пока не пошла на конюшню и не увидела любимую кобылку собственными глазами. В фартуке она принесла любимице кучу маленьких ароматных яблок, которыми – одно за другим – угощала лошадку с добрыми глазами. Яблочный сок стекал по коричневой морде животного.
– Ты мой талисман, – прошептала Николетт, поглаживая шелковистую шерсть на шее кобылы. – Ты унесла меня от опасности, спасла мне жизнь. Маленькая, хорошая, отважная моя лошадка.
Кобыла с удовольствием принимала угощение и ласку.
– А ты? – Николетт укоризненно посмотрела на Лэра. – Ты когда-нибудь благодарил своего коня за то, что он спас тебя?
Лэр взял одно яблоко.
– Его и так неплохо кормят, – он со смехом перебросил яблоко из одной руки в другую. Отважный жеребец, так и не дождавшись угощения, ткнул мордой в грудь хозяина.
– Он сейчас укусит тебя, – сказала Николетт. – И будет прав. Именно это ты и заслужил.
Лэр посмотрел на нее и тихо рассмеялся, так и не желая отдавать яблоко Ронсу и перекидывая его из одной руки в другую.
– Тебе нравится играть со мной, правда, Ронс?
– Ты такой жестокий! – воскликнула Николетт, продолжая гладить кобылу.
Лэру, наконец, надоело перебрасывать яблоко, и он поднес его к губам жеребца, где оно исчезло через мгновение.
Николетт услышала, как сапоги Лэра скрипят по полу, устланному соломой. Де Фонтен обхватил ее за талию до того, как она успела увернуться.
Вечером к Лэру пришел Риго. Они долго беседовали в главном зале. Когда Николетт услышала, что де Фонтен хочет наутро вернуться в Жизор, сердце у нее упало. Но она ничего не сказала до тех пор, пока не осталась наедине с Лэром.
– Почему? Зачем?
Де Фонтен сел рядом с ней на кровать, снимая сапоги.
– Чтобы купить коров, лошадей. Я же объяснял тебе.
– Нет, – Николетт привстала и сощурила глаза. – Ты едешь не за этим. Ты хочешь доказать себе, что не боишься Симона Карла. Ты страшишься, что люди будут говорить о тебе: он такой же трус, как Лашоме. Это так глупо!
Лэр повернулся к Николетт, нежно обнял за плечи, прижал к подушке.
– Ты – маленькая жужжащая оса, – он ткнулся носом ей в шею и поцеловал. – То здесь укусишь, то здесь. Очень соблазнительная маленькая бургундская оса.
Разговаривать с ним бесполезно. Через минуту у Николетт не осталось никакого желания продолжать спор.
ГЛАВА 17
Приезд епископа вызвал большой переполох в аббатстве Сен-Северин. Обитель еще не оправилась после нападения разбойников. Немало монахов и слуг было убито, кельи разорены, угнано много скота. Во всем обвиняли беглых крестьян-мародеров, утративших веру в Бога.
Епископ д'Энбо, выслушав рассказ аббата о той ночи, пришел в такой ужас, что не мог уснуть даже после изрядной порции вина, выпитого за ужином. Мягкое, шелковое постельное белье, которое епископ всегда брал с собой в путешествие, тоже не принесло успокоения.
Симон Карл вовсе не испытывал страха перед крестьянами-мародерами. Въехав в красноватом свете факелов во двор аббатства, он думал о том, что Рауль де Конше вряд ли доброжелательно отнесся к последней неудаче Симона. Скрипя зубами, Карл мечтал о том, чтобы свернуть шею де Фонтену, этому самодовольному попугаю. Подернутая инеем трава хрустела под его сапогами.
Послушник с фонарем в руках провел Симона через двор, мимо еле различимых в темноте хозяйственных построек монастыря в небольшую комнату, хорошо освещенную лампой, висящей на цепях.
На одном из обитых бархатом кресел сидел Рауль де Конше и вертел в руках кубок с вином. Когда он поднял глаза на Симона, в них сверкал гнев, а синеватый, чисто выбритый подбородок напрягся. Прежде чем Карл хоть что-то смог сказать в свое оправдание, де Конше презрительно фыркнул:
– Оставь оправдания при себе! Ты просто бездарный мужлан! Тебя нужно привязать к хвосту лошади и пустить ее галопом – пусть скачет до самого Клермона!
– Милорд, – сказал Карл, медленно стягивая с головы меховую шапку с круглыми полями, – де Фонтен был уже далеко, когда я узнал, что он покинул Жизор.
И забыв, что барон не приглашал его сесть, Симон плюхнулся на второе бархатное кресло, готовясь дать полный отчет о происшедшем. Может быть, не со всеми деталями, но достаточно полный, чтобы избавить себя от дальнейших упреков.
– Ты осмелился сесть без моего разрешения!
Резкий голос де Конше заставил Карла вскочить. Но… его куртка и бриджи, отнюдь не первой свежести, оставили на бледно-желтом бархате несколько грязных пятен и колючек. Голос Рауля загремел, словно гром.
– Ты – рыбья кровь, глупая башка! Посмотри, что ты наделал!
– Простите, сир, – прошептал Карл, неуклюжий, словно бык, и смущенный, как глупая служанка. – Ничего особенного, сир. Все можно отчистить. Расправить складки. Снять колючки.
Лицо Рауля де Конше странным образом изменилось.
– Затяжки, складки, – проговорил он себе под нос, словно впервые слыша эти слова. – И, конечно, колючки, – неожиданно он вспомнил, как Николетт Бургундская расправляла складки своего грубого балахона, когда сидела перед епископом. В какой-то миг де Конше увидел тогда ее коленку и рваную нижнюю юбку в темных пятнах. Тогда он подумал, что это следы месячных. Но еще была колючка, приставшая к ткани. Где женщина, запертая в башне, может подцепить на юбку колючку? Чем дольше де Конше думал об этом, тем убедительнее ему казалась собственная догадка. Нет, Николетт отнюдь не производила впечатление женщины, которую плохо кормят и с которой плохо обращаются. Щеки розовые, руки полны нежной силы. Рауль глянул на Симона, склонившегося над креслом.
– Вы ехали за ними по полям, поросшим колючими кустами?
– Да, милорд.
Симон Карл снял последнюю колючку и швырнул в огонь.
– И вы преследовали де Фонтена и служанку?
Карл отвел глаза от камина и кивнул, глуповато улыбаясь.
– А служанку… Ты хорошо разглядел?
Карл описал тонкое лицо и изящную фигуру. Настроение де Конше несколько улучшилось. Карл, почувствовав облегчение, прищелкнул языком и отметил, что по дороге они чуть не наткнулись на парочку, занимавшуюся любовью в хижине пастуха. Де Конше расхохотался.
– Боже, в какую опасную игру они играют! Безумцы. Де Конше знал де Фонтена как благородного офицера, которому отвага снискала добрую славу. Что же касается Николетт, ей просто не повезло из-за этих пьесок в садах Несле. Когда-то принцесса, которую обошло счастье, могла потратить на украшения целое состояние…
– В лачуге пастуха! – повторил он со смехом. Карл кивнул и вновь похабно фыркнул.
– Ты ничего не понимаешь? – де Конше даже вспотел от своей догадки. Но этот человек глуп, как пробка.
Карл заметил, что довольное выражение на лице его сюзерена сменилось серьезным. Симон тоже сделал сосредоточенное лицо. По привычке он поднял руку и почесал затылок – засаленные спутанные волосы, спускающиеся на шею.
– Понимаю? Что я должен понимать, милорд?
– А то, что эта служанка и есть Николетт Бургундская, идиот! Да, теперь я уверен. Найди способ похитить ее, спрячь где-нибудь, пока я вернусь. И она будет в моих руках… – Рауль не закончил мысль, все еще продолжая обдумывать возможности.
– Но, милорд, как я… Голос де Конше стал резким.
– И на этот раз, Карл, я не потерплю неудачи!
– Милорд, – нервно отозвался Симон. – Все будет исполнено, как скажете. Я умею охотиться на лис.
* * *
Утро выдалось серое, ветреное, по небу плыли низкие облака. Вслед за Лэром Николетт вышла во двор. Мороз обжигал холодом все тело, собаки лаяли, как сумасшедшие. Кони фыркали и переминались с ноги на ногу.
Риго и два его сына ждали, пока конюший приведет жеребца де Фонтена. Лэр и Николетт простились так, как положено сеньору и служанке – несколько коротких указаний де Фонтена, как вести хозяйство. Но блеск в глазах Лэра, молчаливый упрек во взгляде Николетт не остались незамеченными. Риго когда-то тоже был влюблен…
Когда сеньор и вооруженные крестьяне покинули замок, в нем воцарилась тревога. Особенно много и часто говорили о возможном нападении Симона Карла. Часовые не раз поднимали ложную тревогу, заметив что-то подозрительное.
– Вот, – сказала Николетт. Она стояла посреди кухни, в которой пахло дрожжами. Одетая в один из старых халатов Доры, девушка держала в руках голубое платье. Она сняла все колючки, прицепившиеся к шерсти, выбила меловую пыль, отскребла грязь. Все бросили работу. Мюетта подошла поближе, маленькие черные глазки, прячущиеся среди морщин, оценивающе посмотрели на платье. В конце концов старуха покачала головой и, прищелкнув языком, заявила:
– Можно использовать на тряпки. Выражение надежды на лице Николетт исчезло.
– А если как-нибудь перешить?
Мысль о том, что придется выбросить голубое платье, казалась невыносимой. Она считала его тоже одним из своих талисманов, как и гнедую кобылку. А если разрезать платье на мелкие кусочки, это плохая примета. Все равно, что черная кошка дорогу перебежала.
Мюетта взяла платье узловатыми руками.
– Тут уже ничего не перешьешь. Весь подол разодран шипами. Никакой надежды. Но мы можем использовать его как образец для выкроек, – старая женщина подняла глаза на Николетт. Словно птица вскинула голову. – Расскажи еще раз о тех тканях, которые вы купили в Жизоре.
Радостная, словно дитя, старуха желала еще раз выслушать рассказ о покупках.
После того как дрожжи положили в тесто, Николетт и Мюетта сели за длинный стол, разложили на нем платье и начали распарывать швы. Пока они колдовали над столом, все навострили уши и, словно завороженные, внимали Николетт, которая описывала яркие цвета и хорошее качество тканей, а потом – вдохновленная вниманием слушателей – рассказала о самой ярмарке – жонглерах, воришках, хитрых торговцах и многом другом.
В холодный сырой день в конце недели церковные колокола Андлу возвестили о возвращении торговцев. Звон казался необычным – громкий, бодрый непрерывный звук, который резко отличался от привычных унылых ударов.
Подобно привидениям, телеги выплывали из тумана. Люди шли прямо по лужам. Дети и собаки весело расплескивали воду. С громким скрипом опустили мост. Коровы и свиньи ворвались во двор замка, за ними прогремели табуны купленных лошадей. Замыкали процессию лошади, несущие хозяев.
Николетт, стоя на крепостной стене, помахала Лэру. Холодный ветер развевал ее юбку. Де Фонтен натянул поводья, остановился у начала лестницы в сторожевой башне. Николетт бросилась вниз. Что подумают люди? Одетая в старый домотканый балахон с накинутой на плечи шалью Мюетты, она была похожа на крестьянку, а не на служанку благородной леди. Но Лэр, кажется, не обратил на это внимание, посадив ее на коня впереди себя. Его небритая щека коснулась ее нежной кожи.
– Ты скучала по мне? – прошептал он ей прямо в ухо. Николетт ничего не ответила, но ее щеки вспыхнули красноречивее всяких слов, улыбка осветила лицо.
Скот начали размещать в сарае, товары сгружать с телег. В общей суматохе Николетт почти не видела Лэра. Тем более Дора и Жозина были полны желания рассказать Николетт обо всем, что случилось за прошедшую неделю.
За ужином говорили только о ярмарке. Наверняка, о ней будут говорить до пасхи, а то и дольше! Лица мужчин сияли, и даже Альбер, который имел особенность всегда краснеть по любому поводу, присоединился к общему оживлению.
Лэр извинился и отправился в свою комнату. Он недолго ждал Николетт, которая скоро появилась с тарелкой еды для «королевской узницы». Стоило ей только поставить ужин на столик, как Лэр заключил ее в объятия и начал безудержно целовать. Губы Николетт стали влажными. Низким голосом де Фонтен произнес:
– Моя душа жаждет твоих поцелуев. Я схожу с ума от желания. Без тебя мне не прожить и дня.
От этих слов по телу Николетт пробежала судорога. Кровь застыла в жилах. Именно эти слова были в записке, которая когда-то попала ей в руки.
Николетт замерла и отпрянула от Лэра. Тот удивлено посмотрел на нее.
– Что? Что я такого сказал?
– Эти слова ты говоришь каждой женщине? – ее голос был похож на шипение змеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Когда Николетт привели к епископу, тот бросил на нее презрительный взгляд.
– Ну, мадам, – заявил он, – вы сами устелили свою постель шипами и теперь должны лежать на них.
Лицо Николетт ничего не выдало, но большие темные глаза горели ненавистью. Она была измученной, озябшей и голодной, но по этому поводу у нее не было претензий, и девушка размышляла, был ли епископ настолько убежден в ее жалком состоянии, как хотел показать.
Слуг отослали из комнаты, Николетт заставили поклясться говорить правду на все вопросы Его Преосвященства.
Ногаре уселся поблизости, внимательно слушая допрос. Временами его голова дергалась от нервного тика. Рауль де Конше расположился на скамье у камина. Если он и прислушивался к происходящему, то не подавал вида.
Только один раз Лэр заметил, как де Конше пристально посмотрел на Николетт. Пока голос епископа то приближался, то исчезал, Лэр ощутил, что за ним наблюдают. Де Фонтен поднял глаза и встретился взглядом с де Конше. Лэр вспомнил свой арест – возможно, Рауль думает о том же.
Нотариусы трудились, как заведенные. Широкие рукава их одежд задевали стол каждый раз, когда перья бежали по пергаменту.
Речь шла о попытке доказать, что Луи и Николетт являются хотя и дальними, но кровными родственниками. То, что предлог надуман, было очевидно: немало династических браков заключалось между людьми, состоящими в родстве. Петиция, которую сочинил епископ, отмечала также тот факт, что союз Луи и Николетт был бездетным. Аргументы, конечно, сомнительные, но папа Клемент вряд ли не пойдет навстречу желаниям короля, который помог ему занять папский престол.
Самых ужасных вопросов Николетт так и не услышала. Ни единого упоминания о мужской несостоятельности Луи. Не прозвучало ни слова о том отвращении, которое – в соответствии со слухами, распускаемыми Луи, – Николетт испытывала к семейной жизни. Даже те обвинения, по которым она была осуждена, странным образом забылись.
Когда последний ответ был занесен в протокол, епископ наклонился к Николетт:
– Я надеюсь, дитя мое, Святой Отец согласится признать ваш брак недействительным. Помни, спасение не минует и грешников, если они веруют во Христа и покаялись. Грех – в каждом из нас. Молись за то, чтобы Его Святейшество одобрил этот документ и подарил тебе свободу.
Николетт вздрогнула и спросила:
– Свободу, ваша честь?
– Да, дитя мое, свободу. Чтобы поехать в монастырь Святой Екатерины, где ты смогла бы посвятить свою жизнь покаянию и молитвам.
На лице Николетт ничего не отразилось, но девушке показалось, будто ее пронзили ножом. Нет, она никогда не подпишет подобный документ! У нее нет греха на душе, нет повода посвящать свою жизнь покаянию! А если любовь к Лэру де Фонтену – грех, то она готова навсегда оставаться пленницей в Гайяре.
Лэр тоже слышал эти слова. Мысль о том, что он потеряет Николетт, казалась невыносимой. Он опустил глаза, чтобы его чувства не прочли на лице.
Не более чем через час нежеланные гости – представители духовенства, слуги, солдаты – уехали из Гайяра. Епископ в шелковой мантии лениво перебирая четки пальцами, украшенными перстнями, взобрался на ступеньки своей золотисто-голубой кареты. Де Ногаре, как было видно по его карете, тоже любил роскошь. Великий инквизитор занял свое место. Рауль де Конше собрал вооруженных людей и возглавил процессию.
В своей башне Николетт сбросила с головы грубый капюшон и прижалась к Лэру. Ощущая тепло его тела, она смотрела вниз, сквозь решетчатое окно, на то, как разноцветная кавалькада колясок, карет, экипажей, словно змея, ползет по мосту.
– Отсюда они не выглядят могущественными. Маленькие, незначительные.
– Словно вши, – пошутил Лэр. Николетт улыбнулась.
Только кавалькада исчезла из виду, как часовой в сторожевой башне замахал рукой.
– Эй! – закричал он стражникам, сидевшим ниже, в башне у ворот. – Смотрите! Пара чудесных лошадей. Даже с седлами! Откуда они, интересно?
– Они посланы свыше! – пошутил один из стражников. Неужели пора подсчитать деньги? Даже, если они поделят выручку, которую могут получить за коней, на всех, все равно неплохо!
– А вдруг это ловушка? – задал вопрос самый осторожный. Свесив голову, он с подозрением всматривался в лошадей, миролюбиво пасущихся неподалеку от стены.
– При чем тут ловушка? – вмешался третий. – Лошади, как лошади.
– Ты прав. Дураки мы будем, если не поймаем удачу, плывущую прямо в руки.
Стражники все еще спорили, когда сеньор де Фонтен и несколько мальчиков-конюших подъехали к воротам замка. Они поймали и привели лошадей в Гайяр. За бдительность часовые получили от Лэра по монете, что заставило их размышлять целый вечер.
Николетт не успокоилась до тех пор, пока не пошла на конюшню и не увидела любимую кобылку собственными глазами. В фартуке она принесла любимице кучу маленьких ароматных яблок, которыми – одно за другим – угощала лошадку с добрыми глазами. Яблочный сок стекал по коричневой морде животного.
– Ты мой талисман, – прошептала Николетт, поглаживая шелковистую шерсть на шее кобылы. – Ты унесла меня от опасности, спасла мне жизнь. Маленькая, хорошая, отважная моя лошадка.
Кобыла с удовольствием принимала угощение и ласку.
– А ты? – Николетт укоризненно посмотрела на Лэра. – Ты когда-нибудь благодарил своего коня за то, что он спас тебя?
Лэр взял одно яблоко.
– Его и так неплохо кормят, – он со смехом перебросил яблоко из одной руки в другую. Отважный жеребец, так и не дождавшись угощения, ткнул мордой в грудь хозяина.
– Он сейчас укусит тебя, – сказала Николетт. – И будет прав. Именно это ты и заслужил.
Лэр посмотрел на нее и тихо рассмеялся, так и не желая отдавать яблоко Ронсу и перекидывая его из одной руки в другую.
– Тебе нравится играть со мной, правда, Ронс?
– Ты такой жестокий! – воскликнула Николетт, продолжая гладить кобылу.
Лэру, наконец, надоело перебрасывать яблоко, и он поднес его к губам жеребца, где оно исчезло через мгновение.
Николетт услышала, как сапоги Лэра скрипят по полу, устланному соломой. Де Фонтен обхватил ее за талию до того, как она успела увернуться.
Вечером к Лэру пришел Риго. Они долго беседовали в главном зале. Когда Николетт услышала, что де Фонтен хочет наутро вернуться в Жизор, сердце у нее упало. Но она ничего не сказала до тех пор, пока не осталась наедине с Лэром.
– Почему? Зачем?
Де Фонтен сел рядом с ней на кровать, снимая сапоги.
– Чтобы купить коров, лошадей. Я же объяснял тебе.
– Нет, – Николетт привстала и сощурила глаза. – Ты едешь не за этим. Ты хочешь доказать себе, что не боишься Симона Карла. Ты страшишься, что люди будут говорить о тебе: он такой же трус, как Лашоме. Это так глупо!
Лэр повернулся к Николетт, нежно обнял за плечи, прижал к подушке.
– Ты – маленькая жужжащая оса, – он ткнулся носом ей в шею и поцеловал. – То здесь укусишь, то здесь. Очень соблазнительная маленькая бургундская оса.
Разговаривать с ним бесполезно. Через минуту у Николетт не осталось никакого желания продолжать спор.
ГЛАВА 17
Приезд епископа вызвал большой переполох в аббатстве Сен-Северин. Обитель еще не оправилась после нападения разбойников. Немало монахов и слуг было убито, кельи разорены, угнано много скота. Во всем обвиняли беглых крестьян-мародеров, утративших веру в Бога.
Епископ д'Энбо, выслушав рассказ аббата о той ночи, пришел в такой ужас, что не мог уснуть даже после изрядной порции вина, выпитого за ужином. Мягкое, шелковое постельное белье, которое епископ всегда брал с собой в путешествие, тоже не принесло успокоения.
Симон Карл вовсе не испытывал страха перед крестьянами-мародерами. Въехав в красноватом свете факелов во двор аббатства, он думал о том, что Рауль де Конше вряд ли доброжелательно отнесся к последней неудаче Симона. Скрипя зубами, Карл мечтал о том, чтобы свернуть шею де Фонтену, этому самодовольному попугаю. Подернутая инеем трава хрустела под его сапогами.
Послушник с фонарем в руках провел Симона через двор, мимо еле различимых в темноте хозяйственных построек монастыря в небольшую комнату, хорошо освещенную лампой, висящей на цепях.
На одном из обитых бархатом кресел сидел Рауль де Конше и вертел в руках кубок с вином. Когда он поднял глаза на Симона, в них сверкал гнев, а синеватый, чисто выбритый подбородок напрягся. Прежде чем Карл хоть что-то смог сказать в свое оправдание, де Конше презрительно фыркнул:
– Оставь оправдания при себе! Ты просто бездарный мужлан! Тебя нужно привязать к хвосту лошади и пустить ее галопом – пусть скачет до самого Клермона!
– Милорд, – сказал Карл, медленно стягивая с головы меховую шапку с круглыми полями, – де Фонтен был уже далеко, когда я узнал, что он покинул Жизор.
И забыв, что барон не приглашал его сесть, Симон плюхнулся на второе бархатное кресло, готовясь дать полный отчет о происшедшем. Может быть, не со всеми деталями, но достаточно полный, чтобы избавить себя от дальнейших упреков.
– Ты осмелился сесть без моего разрешения!
Резкий голос де Конше заставил Карла вскочить. Но… его куртка и бриджи, отнюдь не первой свежести, оставили на бледно-желтом бархате несколько грязных пятен и колючек. Голос Рауля загремел, словно гром.
– Ты – рыбья кровь, глупая башка! Посмотри, что ты наделал!
– Простите, сир, – прошептал Карл, неуклюжий, словно бык, и смущенный, как глупая служанка. – Ничего особенного, сир. Все можно отчистить. Расправить складки. Снять колючки.
Лицо Рауля де Конше странным образом изменилось.
– Затяжки, складки, – проговорил он себе под нос, словно впервые слыша эти слова. – И, конечно, колючки, – неожиданно он вспомнил, как Николетт Бургундская расправляла складки своего грубого балахона, когда сидела перед епископом. В какой-то миг де Конше увидел тогда ее коленку и рваную нижнюю юбку в темных пятнах. Тогда он подумал, что это следы месячных. Но еще была колючка, приставшая к ткани. Где женщина, запертая в башне, может подцепить на юбку колючку? Чем дольше де Конше думал об этом, тем убедительнее ему казалась собственная догадка. Нет, Николетт отнюдь не производила впечатление женщины, которую плохо кормят и с которой плохо обращаются. Щеки розовые, руки полны нежной силы. Рауль глянул на Симона, склонившегося над креслом.
– Вы ехали за ними по полям, поросшим колючими кустами?
– Да, милорд.
Симон Карл снял последнюю колючку и швырнул в огонь.
– И вы преследовали де Фонтена и служанку?
Карл отвел глаза от камина и кивнул, глуповато улыбаясь.
– А служанку… Ты хорошо разглядел?
Карл описал тонкое лицо и изящную фигуру. Настроение де Конше несколько улучшилось. Карл, почувствовав облегчение, прищелкнул языком и отметил, что по дороге они чуть не наткнулись на парочку, занимавшуюся любовью в хижине пастуха. Де Конше расхохотался.
– Боже, в какую опасную игру они играют! Безумцы. Де Конше знал де Фонтена как благородного офицера, которому отвага снискала добрую славу. Что же касается Николетт, ей просто не повезло из-за этих пьесок в садах Несле. Когда-то принцесса, которую обошло счастье, могла потратить на украшения целое состояние…
– В лачуге пастуха! – повторил он со смехом. Карл кивнул и вновь похабно фыркнул.
– Ты ничего не понимаешь? – де Конше даже вспотел от своей догадки. Но этот человек глуп, как пробка.
Карл заметил, что довольное выражение на лице его сюзерена сменилось серьезным. Симон тоже сделал сосредоточенное лицо. По привычке он поднял руку и почесал затылок – засаленные спутанные волосы, спускающиеся на шею.
– Понимаю? Что я должен понимать, милорд?
– А то, что эта служанка и есть Николетт Бургундская, идиот! Да, теперь я уверен. Найди способ похитить ее, спрячь где-нибудь, пока я вернусь. И она будет в моих руках… – Рауль не закончил мысль, все еще продолжая обдумывать возможности.
– Но, милорд, как я… Голос де Конше стал резким.
– И на этот раз, Карл, я не потерплю неудачи!
– Милорд, – нервно отозвался Симон. – Все будет исполнено, как скажете. Я умею охотиться на лис.
* * *
Утро выдалось серое, ветреное, по небу плыли низкие облака. Вслед за Лэром Николетт вышла во двор. Мороз обжигал холодом все тело, собаки лаяли, как сумасшедшие. Кони фыркали и переминались с ноги на ногу.
Риго и два его сына ждали, пока конюший приведет жеребца де Фонтена. Лэр и Николетт простились так, как положено сеньору и служанке – несколько коротких указаний де Фонтена, как вести хозяйство. Но блеск в глазах Лэра, молчаливый упрек во взгляде Николетт не остались незамеченными. Риго когда-то тоже был влюблен…
Когда сеньор и вооруженные крестьяне покинули замок, в нем воцарилась тревога. Особенно много и часто говорили о возможном нападении Симона Карла. Часовые не раз поднимали ложную тревогу, заметив что-то подозрительное.
– Вот, – сказала Николетт. Она стояла посреди кухни, в которой пахло дрожжами. Одетая в один из старых халатов Доры, девушка держала в руках голубое платье. Она сняла все колючки, прицепившиеся к шерсти, выбила меловую пыль, отскребла грязь. Все бросили работу. Мюетта подошла поближе, маленькие черные глазки, прячущиеся среди морщин, оценивающе посмотрели на платье. В конце концов старуха покачала головой и, прищелкнув языком, заявила:
– Можно использовать на тряпки. Выражение надежды на лице Николетт исчезло.
– А если как-нибудь перешить?
Мысль о том, что придется выбросить голубое платье, казалась невыносимой. Она считала его тоже одним из своих талисманов, как и гнедую кобылку. А если разрезать платье на мелкие кусочки, это плохая примета. Все равно, что черная кошка дорогу перебежала.
Мюетта взяла платье узловатыми руками.
– Тут уже ничего не перешьешь. Весь подол разодран шипами. Никакой надежды. Но мы можем использовать его как образец для выкроек, – старая женщина подняла глаза на Николетт. Словно птица вскинула голову. – Расскажи еще раз о тех тканях, которые вы купили в Жизоре.
Радостная, словно дитя, старуха желала еще раз выслушать рассказ о покупках.
После того как дрожжи положили в тесто, Николетт и Мюетта сели за длинный стол, разложили на нем платье и начали распарывать швы. Пока они колдовали над столом, все навострили уши и, словно завороженные, внимали Николетт, которая описывала яркие цвета и хорошее качество тканей, а потом – вдохновленная вниманием слушателей – рассказала о самой ярмарке – жонглерах, воришках, хитрых торговцах и многом другом.
В холодный сырой день в конце недели церковные колокола Андлу возвестили о возвращении торговцев. Звон казался необычным – громкий, бодрый непрерывный звук, который резко отличался от привычных унылых ударов.
Подобно привидениям, телеги выплывали из тумана. Люди шли прямо по лужам. Дети и собаки весело расплескивали воду. С громким скрипом опустили мост. Коровы и свиньи ворвались во двор замка, за ними прогремели табуны купленных лошадей. Замыкали процессию лошади, несущие хозяев.
Николетт, стоя на крепостной стене, помахала Лэру. Холодный ветер развевал ее юбку. Де Фонтен натянул поводья, остановился у начала лестницы в сторожевой башне. Николетт бросилась вниз. Что подумают люди? Одетая в старый домотканый балахон с накинутой на плечи шалью Мюетты, она была похожа на крестьянку, а не на служанку благородной леди. Но Лэр, кажется, не обратил на это внимание, посадив ее на коня впереди себя. Его небритая щека коснулась ее нежной кожи.
– Ты скучала по мне? – прошептал он ей прямо в ухо. Николетт ничего не ответила, но ее щеки вспыхнули красноречивее всяких слов, улыбка осветила лицо.
Скот начали размещать в сарае, товары сгружать с телег. В общей суматохе Николетт почти не видела Лэра. Тем более Дора и Жозина были полны желания рассказать Николетт обо всем, что случилось за прошедшую неделю.
За ужином говорили только о ярмарке. Наверняка, о ней будут говорить до пасхи, а то и дольше! Лица мужчин сияли, и даже Альбер, который имел особенность всегда краснеть по любому поводу, присоединился к общему оживлению.
Лэр извинился и отправился в свою комнату. Он недолго ждал Николетт, которая скоро появилась с тарелкой еды для «королевской узницы». Стоило ей только поставить ужин на столик, как Лэр заключил ее в объятия и начал безудержно целовать. Губы Николетт стали влажными. Низким голосом де Фонтен произнес:
– Моя душа жаждет твоих поцелуев. Я схожу с ума от желания. Без тебя мне не прожить и дня.
От этих слов по телу Николетт пробежала судорога. Кровь застыла в жилах. Именно эти слова были в записке, которая когда-то попала ей в руки.
Николетт замерла и отпрянула от Лэра. Тот удивлено посмотрел на нее.
– Что? Что я такого сказал?
– Эти слова ты говоришь каждой женщине? – ее голос был похож на шипение змеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29