Отклики на инцидент Бурцев - Верховский. Присутствуют все дипломаты, кроме итальянского посла, о котором говорили, что он совершенно разбит катастрофой при Карсо…
В момент, когда я входил, левый эсер Карелин читал вслух передовицу лондонского «Times», в которой говорилось: «Большевизм надо лечить пулями».
Повернувшись к кадетам, Карелин кричал: «Это также ваши мысли!».
Голоса справа: «Да! Да!».
«Да, я знаю, что вы так думаете, - горячо ответил Карелин. - Но посмейте только попробовать на деле!»
Затем Скобелев, похожий на светского ухажёра, с выхоленной белокурой бородой и жёлтыми волнистыми волосами, извиняющийся тоном защищал советский наказ. Вслед за ним выступил Терещенко, встреченный слева криками: «В отставку! В отставку!». Он настаивал на том, что на Парижской конференции делегаты правительства и ЦИК должны защищать общую точку зрения - и именно точку зрения его, Терещенко. Несколько слов о восстановлении дисциплины и армии, о войне до победы… Совет Российской республики среди шума и бурных протестов слева переходит к порядку дня.
Большевистские скамьи были пусты, пусты с самого дня открытия Совета, когда большевики покинули его, унося с собой всю жизненность. Спускаясь вниз, я думал о том, что, несмотря на все эти ожесточённые споры, ни один живой голос из реального внешнего мира не может проникнуть в этот высокий холодный зал, и что Временное правительство уже разбилось о ту самую скалу войны и мира, которая в своё время погубила министерство Милюкова… Подавая мне пальто, швейцар ворчал: «Ох, что-то будет с несчастной Россией!… Меньшевики, большевики, трудовики… Украина, Финляндия, германские империалисты, английские империалисты… Сорок пять лет живу на свете, а никогда столько слов не слыхал».
В коридоре мне встретился профессор Шацкий, очень влиятельный в кадетских кругах господин с крысиным лицом, в изящном сюртуке. Я спросил его, что он думает о большевистском выступлении, о котором столько говорят. Он пожал плечами и усмехнулся.
«Это скоты, сволочь, - ответил он. - Они не посмеют, а если и посмеют, то мы им покажем!… С нашей точки зрения, это даже не плохо, потому что они провалятся со своим выступлением и не будут иметь никакой силы в Учредительном собрании…
Но, дорогой сэр, позвольте мне вкратце обрисовать вам мой план организации нового правительства, который будет предложен Учредительному собранию. Видите ли, я председатель комиссии, образованной Советом республики совместно с Временным правительством для выработки конституционного проекта… У нас будет двухпалатное законодательное собрание, такое же, как у вас, в Соединенных Штатах. Нижняя палата будет состоять из представителей мест, а верхняя - из представителей свободных профессий, земств, кооперативов и профессиональных союзов…»
На улице дул с запада сырой холодный ветер. Холодная грязь просачивалась сквозь подмётки. Две роты юнкеров, мерно печатая шаг, прошли вверх по Морской. Их ряды стройно колыхались на ходу; они пели старую солдатскую песню царских времён… На первом же перекрёстке я заметил, что милиционеры были посажены на коней и вооружены револьверами в блестящих новеньких кобурах. Небольшая группа людей молчаливо глядела на них. На углу Невского я купил ленинскую брошюру «Удержат ли большевики государственную власть?» и заплатил за неё бумажной маркой; такие марки ходили тогда вместо разменного серебра. Как всегда, ползли трамваи, облепленные снаружи штатскими и военными в таких позах, которые заставили бы позеленеть от зависти Теодора Шонта… [38] Вдоль стен стояли рядами дезертиры, одетые в военную форму и торговавшие папиросами и подсолнухами.
По всему Невскому в густом тумане толпы народа с бою разбирали последние выпуски газет или собирались у афиш, пытались разобраться в призывах и прокламациях, которыми были заклеены все стены. [3.6] Здесь были прокламации ЦИК, крестьянских Советов, «умеренно»-социалистических партий, армейских комитетов, все угрожали, умоляли, заклинали рабочих и солдат сидеть дома, поддерживать правительство…
Какой-то броневик всё время медленно двигался взад и вперёд, завывая сиреной. На каждом углу, на каждом перекрёстке собирались густые толпы. Горячо спорили солдаты и студенты. Медленно спускалась ночь, мигали редкие фонари, текли бесконечные волны народа… Так всегда бывало в Петрограде перед беспорядками.
Город был настроен нервно и настораживался при каждом резком шуме. Но большевики не подавали никаких внешних признаков жизни; солдаты оставались в казармах, рабочие - на фабриках… Мы зашли в кинематограф у Казанского собора. Шла итальянская картина, полная крови, страстей и интриг. В переднем ряду сидело несколько матросов и солдат. Они с детским изумлением смотрели на экран, решительно не понимая, для чего понадобилось столько беготни и столько убийств.
Из кинематографа я поспешил в Смольный. В 10-й комнате, на верхнем этаже, шло беспрерывное заседание Военно-революционного комитета. Председательствовал светловолосый юноша лет восемнадцати, по фамилии Лазимир. Проходя мимо меня, он остановился и несколько робко пожал мне руку.
«Петропавловская крепость уже перешла на нашу сторону! - с радостной улыбкой сказал он. - Мы только что получили вести от полка, посланного правительством в Петроград на усмирение. Солдаты стали подозревать, что тут не всё чисто, остановили поезд в Гатчине и послали к нам делегатов. “В чём дело? - спросили они нас. - Что вы нам скажете? Мы уже вынесли резолюцию «Вся власть Советам»”. Военно-революционный комитет ответил им: “Братья, приветствуем вас от имени революции! Стойте на месте и ждите приказа”».
«Все наши телефонные провода, - сообщил он, - перерезаны. Однако военные телефонисты наладили полевой телефон для сообщения с заводами и казармами…»
В комнату беспрерывно входили и выходили связные и комиссары. За дверями дежурило двенадцать добровольцев, готовых в любую минуту помчаться в самую отдалённую часть города. Один из них - человек с цыганским лицом и в форме поручика сказал мне по-французски: «Все готовы выступить по первому знаку».
Проходили: Подвойский, худой, бородатый штатский человек, в мозгу которого созревали оперативные планы восстания; Антонов, небритый, в грязном воротничке, шатающийся от бессонницы; Крыленко, коренастый, широколицый солдат с постоянной улыбкой, оживлённой жестикуляцией и резкой речью; Дыбенко, огромный бородатый матрос со спокойным лицом. Таковы были люди этой битвы за власть Советов и грядущих битв.
Внизу, в помещении фабрично-заводских комитетов, сидел Сератов. Он подписывал ордера на казённый арсенал - по полтораста винтовок каждому заводу… Перед ним выстроилось в очередь сорок делегатов.
В зале я встретил несколько менее видных большевистских деятелей. Один из них показал мне револьвер. «Началось! - сказал он. Лицо его было бледно. - Выступим ли мы или нет, но враг уже знает, что ему пора покончить с нами или погибнуть самому».
Петроградский Совет заседал круглые сутки без перерыва. Когда я вошёл в большой зал, Троцкий как раз кончал свою речь.
«Нас спрашивают, - говорил он, - собираемся ли мы устроить выступление. Я могу дать ясный ответ на этот вопрос. Петроградский Совет сознает, что наступил, наконец, момент, когда вся власть должна перейти в руки Советов. Эта перемена власти будет осуществлена Всероссийским съездом. Понадобится ли вооружённое выступление - это будет зависеть от тех, кто хочет сорвать Всероссийский съезд.
Нам ясно, что наше правительство, представленное личным составом временного кабинета, есть правительство жалкое и бессильное, что оно только ждёт взмаха метлы истории, чтобы уступить своё место истинно народной власти. Но мы ещё теперь, ещё сегодня пытаемся избежать столкновения. Мы надеемся, что Всероссийский съезд Советов возьмёт в руки власть, опирающуюся на организованную свободу всего народа. Но если правительство захочет использовать то краткое время - 24, 48 или 72 часа, которое ещё отделяет его от смерти, для того чтобы напасть на нас, то мы ответим контратакой. На удар - ударом, на железо - сталью!»
Под гром аплодисментов Троцкий сообщает, что левые эсеры согласились послать своих представителей в Военно-революционный комитет.
Уходя из Смольного в 3 часа утра, я заметил, что по обеим сторонам входа стояли пулемёты и что ворота и ближайшие перекрёстки охранялись сильными солдатскими патрулями. Вверх по лестнице взбегал Билль Шатов. [39] «Ну, - крикнул он, - мы начали! Керенский послал юнкеров закрыть наши газеты «Солдат» и «Рабочий Путь». Но тут пришёл наш отряд и сорвал казённые печати, а теперь мы посылаем людей для захвата буржуазных редакций!» Он радостно похлопал меня по плечу и побежал дальше…
Утром 6 ноября (24 октября) у меня было дело к цензору, канцелярия которого помещалась в министерстве иностранных дел. На улицах все стены были заклеены прокламациями, истерически призывавшими народ к «спокойствию». Полковников выпускал приказ за приказом:
«Приказываю всем частям и командам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказа из штаба округа.
Всякие самостоятельные выступления запрещаю.
Все офицеры, выступившие помимо приказа своих начальников, будут преданы суду за вооружённый мятеж.
Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организаций…».
Утренние газеты сообщили, что правительство запретило газеты «Новая Русь», «Живое Слово», «Рабочий Путь» и «Солдат» и постановило арестовать руководителей Петроградского Совета и членов Военно-революционного комитета.
Когда я пересекал Дворцовую площадь, под аркой генерального штаба с грохотом проскакали несколько батарей юнкерской артиллерии и выстроились перед дворцом. Огромное красное здание генерального штаба казалось необычайно оживлённым. Перед дверями стояло несколько автомобилей; беспрерывно подъезжали и уезжали всё новые автомобили с офицерами. Цензор был взволнован, как маленький мальчик, которого привели в цирк. «Керенский, - сказал он мне, - только что ушёл в Совет республики подавать в отставку!» Я поспешил в Мариинский дворец и успел застать конец страстной и почти бессвязной речи Керенского, целиком состоявшей из самооправданий и жёлчных нападок на политических противников.
«Для того чтобы не быть голословным, - говорил Керенский, - я процитирую вам здесь наиболее определённые места из ряда прокламаций, которые помещались разыскиваемым, но скрывающимся государственным преступником Ульяновым-Лениным в газете “Рабочий Путь”. В ряде прокламаций под заглавием “Письмо к товарищам” данный государственный преступник призывал петербургский пролетариат и войска повторить опыт 3 - 5 июля и доказывал необходимость приступить к немедленному вооружённому восстанию…
Одновременно с этими воззваниями происходит ряд выступлений других руководителей партии большевиков на собраниях и митингах, на которых они также призывают к немедленному вооружённому восстанию. В особенности в этом отношении нужно отметить выступление председателя Совета рабочих и солдатских депутатов в Петербурге Бронштейна-Троцкого…
В целом ряде выступлений статьи ”Рабочего Пути” и “Солдата” по слогу и стилю совпадают со статьями “Новой Руси”.
Мы имеем дело не столько с движением той или иной политической партии, сколько с использованием политического невежества и преступных инстинктов части населения; мы имеем дело с особой организацией, ставящей себе целью во что бы то ни стало вызвать в России стихийную волну разрушения и погромов.
При теперешнем настроении масс открытое движение в Петербурге неизбежно будет сопровождаться тягчайшими явлениями погромов, которые опозорят навсегда имя свободной России.
Весьма типично, что, по признанию самого организатора восстания Ульянова-Ленина, “положение русских крайних левых социал-демократических флангов особенно благоприятно”…»
Здесь Керенский огласил следующую цитату из статьи Ленина:
«Подумайте только: немцы при дьявольски трудных условиях, имея одного Либкнехта (да и то в каторге), без газет, без свободы собраний, без Советов, при невероятной враждебности всех классов населения, вплоть до последнего зажиточного крестьянина, идее интернационализма, при великолепной организованности империалистской крупной, средней и мелкой буржуазии, немцы, т.е. немецкие революционеры-интернационалисты, рабочие, одетые в матросские куртки, устроили восстание во флоте - с шансами разве один на сотню.
А мы, имея десятки газет, свободу собраний, имея большинство в Советах, мы, наилучше поставленные во всём мире пролетарские интернационалисты, мы откажемся от поддержки немецких революционеров нашим восстанием».
Керенский продолжал:
«Сами организаторы, таким образом, признают, что условия политические для свободы деятельности всех политических партий наиболее совершенны в настоящее время в России, при управлении настоящего Временного правительства, во главе которой стоит, по мнению партии большевиков, узурпатор и человек, продавшийся буржуазии, министр-председатель Керенский…
Организаторы восстания не содействуют пролетариату Германии, а содействуют правящим классам Германии, открывают фронт русского государства перед бронированным кулаком Вильгельма и его друзей… Для Временного правительства безразличны мотивы, безразлично, сознательно или бессознательно это, но, во всяком случае, в сознании своей ответственности я с этой кафедры квалифицирую такие действия русской политической партии как предательство и измену Российскому государству…
Я становлюсь на юридическую точку зрения: мною и предложено немедленно начать соответствующее судебное следствие, предложено также произвести соответствующие аресты (шум слева не дает Керенскому говорить). Да, слушайте! - громовым голосом воскликнул Керенский, - в настоящее время, когда государство от сознательного или бессознательного предательства погибает и находится на краю гибели, Временное правительство, и я в том числе, предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим…».
В этот момент Керенскому передали какой-то листок. [40]
«Мне сейчас представлена копия того документа, который рассылается сейчас по полкам». И он прочёл вслух:
«Петроградскому Совету грозит опасность… Предписываю привести полк в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений. Всякое промедление и неисполнение приказа будет считаться изменой революции. За председателя Подвойский. Секретарь Антонов ».
«…В действительности, - продолжал Керенский, - это есть попытка поднять чернь против существующего порядка, сорвать Учредительное собрание и раскрыть русский фронт перед сплочёнными полками железного кулака Вильгельма. Я говорю с совершенным сознанием “чернь”, потому что вся сознательная демократия и её ЦИК, все армейские организации, всё, чем гордится и должна гордиться свободная Россия, - разум, совесть и честь великой русской демократии протестуют против этого…
Я пришёл сюда не с просьбой, а с уверенностью, что Временное правительство, которое в настоящее время защищает эту новую свободу… встретит единодушную поддержку всех, за исключением людей, не решающихся никогда высказать смело правду в глаза…
Временное правительство никогда не нарушало свободы граждан государства и их политических прав.
Но в настоящее время Временное правительство заявляет, что те элементы русского общества, те группы и партии, которые осмеливаются поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленной, решительной и окончательной ликвидации… Пусть население Петрограда знает, что оно встретит власть решительную, и, может быть, в последний час или минуты разум, совесть и честь победят в сердцах тех, у кого они ещё сохранились…».
На протяжении всей этой речи зал гремел и бушевал. Когда бледный и задыхающийся министр-председатель смолк и вместе со своей офицерской свитой покинул зал, на трибуне стали один за другим появляться ораторы слева. Они резко и возмущённо нападали на правых. Даже социалисты-революционеры заявили устами Гоца:
«Политика большевиков, играющих на народном недовольстве, демагогична и преступна. Но несомненно, что целый ряд народных требований до сих пор остаётся без удовлетворения…Вопросы о мире, о земле и о демократизации армии должны быть поставлены в такой форме, чтобы ни один солдат, рабочий или крестьянин не мог питать никакого сомнения в том, что правительство твёрдо и неуклонно стремится к действительному разрешению этих вопросов…
Мы и меньшевики не желаем создавать министерский кризис, мы готовы всеми силами, до последней капли крови защищать Временное правительство, но это только в том случае, если Временное правительство выскажется по всем этим жгучим вопросам теми точными и ясными словами, которых народ ожидает с таким нетерпением…».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
В момент, когда я входил, левый эсер Карелин читал вслух передовицу лондонского «Times», в которой говорилось: «Большевизм надо лечить пулями».
Повернувшись к кадетам, Карелин кричал: «Это также ваши мысли!».
Голоса справа: «Да! Да!».
«Да, я знаю, что вы так думаете, - горячо ответил Карелин. - Но посмейте только попробовать на деле!»
Затем Скобелев, похожий на светского ухажёра, с выхоленной белокурой бородой и жёлтыми волнистыми волосами, извиняющийся тоном защищал советский наказ. Вслед за ним выступил Терещенко, встреченный слева криками: «В отставку! В отставку!». Он настаивал на том, что на Парижской конференции делегаты правительства и ЦИК должны защищать общую точку зрения - и именно точку зрения его, Терещенко. Несколько слов о восстановлении дисциплины и армии, о войне до победы… Совет Российской республики среди шума и бурных протестов слева переходит к порядку дня.
Большевистские скамьи были пусты, пусты с самого дня открытия Совета, когда большевики покинули его, унося с собой всю жизненность. Спускаясь вниз, я думал о том, что, несмотря на все эти ожесточённые споры, ни один живой голос из реального внешнего мира не может проникнуть в этот высокий холодный зал, и что Временное правительство уже разбилось о ту самую скалу войны и мира, которая в своё время погубила министерство Милюкова… Подавая мне пальто, швейцар ворчал: «Ох, что-то будет с несчастной Россией!… Меньшевики, большевики, трудовики… Украина, Финляндия, германские империалисты, английские империалисты… Сорок пять лет живу на свете, а никогда столько слов не слыхал».
В коридоре мне встретился профессор Шацкий, очень влиятельный в кадетских кругах господин с крысиным лицом, в изящном сюртуке. Я спросил его, что он думает о большевистском выступлении, о котором столько говорят. Он пожал плечами и усмехнулся.
«Это скоты, сволочь, - ответил он. - Они не посмеют, а если и посмеют, то мы им покажем!… С нашей точки зрения, это даже не плохо, потому что они провалятся со своим выступлением и не будут иметь никакой силы в Учредительном собрании…
Но, дорогой сэр, позвольте мне вкратце обрисовать вам мой план организации нового правительства, который будет предложен Учредительному собранию. Видите ли, я председатель комиссии, образованной Советом республики совместно с Временным правительством для выработки конституционного проекта… У нас будет двухпалатное законодательное собрание, такое же, как у вас, в Соединенных Штатах. Нижняя палата будет состоять из представителей мест, а верхняя - из представителей свободных профессий, земств, кооперативов и профессиональных союзов…»
На улице дул с запада сырой холодный ветер. Холодная грязь просачивалась сквозь подмётки. Две роты юнкеров, мерно печатая шаг, прошли вверх по Морской. Их ряды стройно колыхались на ходу; они пели старую солдатскую песню царских времён… На первом же перекрёстке я заметил, что милиционеры были посажены на коней и вооружены револьверами в блестящих новеньких кобурах. Небольшая группа людей молчаливо глядела на них. На углу Невского я купил ленинскую брошюру «Удержат ли большевики государственную власть?» и заплатил за неё бумажной маркой; такие марки ходили тогда вместо разменного серебра. Как всегда, ползли трамваи, облепленные снаружи штатскими и военными в таких позах, которые заставили бы позеленеть от зависти Теодора Шонта… [38] Вдоль стен стояли рядами дезертиры, одетые в военную форму и торговавшие папиросами и подсолнухами.
По всему Невскому в густом тумане толпы народа с бою разбирали последние выпуски газет или собирались у афиш, пытались разобраться в призывах и прокламациях, которыми были заклеены все стены. [3.6] Здесь были прокламации ЦИК, крестьянских Советов, «умеренно»-социалистических партий, армейских комитетов, все угрожали, умоляли, заклинали рабочих и солдат сидеть дома, поддерживать правительство…
Какой-то броневик всё время медленно двигался взад и вперёд, завывая сиреной. На каждом углу, на каждом перекрёстке собирались густые толпы. Горячо спорили солдаты и студенты. Медленно спускалась ночь, мигали редкие фонари, текли бесконечные волны народа… Так всегда бывало в Петрограде перед беспорядками.
Город был настроен нервно и настораживался при каждом резком шуме. Но большевики не подавали никаких внешних признаков жизни; солдаты оставались в казармах, рабочие - на фабриках… Мы зашли в кинематограф у Казанского собора. Шла итальянская картина, полная крови, страстей и интриг. В переднем ряду сидело несколько матросов и солдат. Они с детским изумлением смотрели на экран, решительно не понимая, для чего понадобилось столько беготни и столько убийств.
Из кинематографа я поспешил в Смольный. В 10-й комнате, на верхнем этаже, шло беспрерывное заседание Военно-революционного комитета. Председательствовал светловолосый юноша лет восемнадцати, по фамилии Лазимир. Проходя мимо меня, он остановился и несколько робко пожал мне руку.
«Петропавловская крепость уже перешла на нашу сторону! - с радостной улыбкой сказал он. - Мы только что получили вести от полка, посланного правительством в Петроград на усмирение. Солдаты стали подозревать, что тут не всё чисто, остановили поезд в Гатчине и послали к нам делегатов. “В чём дело? - спросили они нас. - Что вы нам скажете? Мы уже вынесли резолюцию «Вся власть Советам»”. Военно-революционный комитет ответил им: “Братья, приветствуем вас от имени революции! Стойте на месте и ждите приказа”».
«Все наши телефонные провода, - сообщил он, - перерезаны. Однако военные телефонисты наладили полевой телефон для сообщения с заводами и казармами…»
В комнату беспрерывно входили и выходили связные и комиссары. За дверями дежурило двенадцать добровольцев, готовых в любую минуту помчаться в самую отдалённую часть города. Один из них - человек с цыганским лицом и в форме поручика сказал мне по-французски: «Все готовы выступить по первому знаку».
Проходили: Подвойский, худой, бородатый штатский человек, в мозгу которого созревали оперативные планы восстания; Антонов, небритый, в грязном воротничке, шатающийся от бессонницы; Крыленко, коренастый, широколицый солдат с постоянной улыбкой, оживлённой жестикуляцией и резкой речью; Дыбенко, огромный бородатый матрос со спокойным лицом. Таковы были люди этой битвы за власть Советов и грядущих битв.
Внизу, в помещении фабрично-заводских комитетов, сидел Сератов. Он подписывал ордера на казённый арсенал - по полтораста винтовок каждому заводу… Перед ним выстроилось в очередь сорок делегатов.
В зале я встретил несколько менее видных большевистских деятелей. Один из них показал мне револьвер. «Началось! - сказал он. Лицо его было бледно. - Выступим ли мы или нет, но враг уже знает, что ему пора покончить с нами или погибнуть самому».
Петроградский Совет заседал круглые сутки без перерыва. Когда я вошёл в большой зал, Троцкий как раз кончал свою речь.
«Нас спрашивают, - говорил он, - собираемся ли мы устроить выступление. Я могу дать ясный ответ на этот вопрос. Петроградский Совет сознает, что наступил, наконец, момент, когда вся власть должна перейти в руки Советов. Эта перемена власти будет осуществлена Всероссийским съездом. Понадобится ли вооружённое выступление - это будет зависеть от тех, кто хочет сорвать Всероссийский съезд.
Нам ясно, что наше правительство, представленное личным составом временного кабинета, есть правительство жалкое и бессильное, что оно только ждёт взмаха метлы истории, чтобы уступить своё место истинно народной власти. Но мы ещё теперь, ещё сегодня пытаемся избежать столкновения. Мы надеемся, что Всероссийский съезд Советов возьмёт в руки власть, опирающуюся на организованную свободу всего народа. Но если правительство захочет использовать то краткое время - 24, 48 или 72 часа, которое ещё отделяет его от смерти, для того чтобы напасть на нас, то мы ответим контратакой. На удар - ударом, на железо - сталью!»
Под гром аплодисментов Троцкий сообщает, что левые эсеры согласились послать своих представителей в Военно-революционный комитет.
Уходя из Смольного в 3 часа утра, я заметил, что по обеим сторонам входа стояли пулемёты и что ворота и ближайшие перекрёстки охранялись сильными солдатскими патрулями. Вверх по лестнице взбегал Билль Шатов. [39] «Ну, - крикнул он, - мы начали! Керенский послал юнкеров закрыть наши газеты «Солдат» и «Рабочий Путь». Но тут пришёл наш отряд и сорвал казённые печати, а теперь мы посылаем людей для захвата буржуазных редакций!» Он радостно похлопал меня по плечу и побежал дальше…
Утром 6 ноября (24 октября) у меня было дело к цензору, канцелярия которого помещалась в министерстве иностранных дел. На улицах все стены были заклеены прокламациями, истерически призывавшими народ к «спокойствию». Полковников выпускал приказ за приказом:
«Приказываю всем частям и командам оставаться в занимаемых казармах впредь до получения приказа из штаба округа.
Всякие самостоятельные выступления запрещаю.
Все офицеры, выступившие помимо приказа своих начальников, будут преданы суду за вооружённый мятеж.
Категорически запрещаю исполнение войсками каких-либо приказов, исходящих из различных организаций…».
Утренние газеты сообщили, что правительство запретило газеты «Новая Русь», «Живое Слово», «Рабочий Путь» и «Солдат» и постановило арестовать руководителей Петроградского Совета и членов Военно-революционного комитета.
Когда я пересекал Дворцовую площадь, под аркой генерального штаба с грохотом проскакали несколько батарей юнкерской артиллерии и выстроились перед дворцом. Огромное красное здание генерального штаба казалось необычайно оживлённым. Перед дверями стояло несколько автомобилей; беспрерывно подъезжали и уезжали всё новые автомобили с офицерами. Цензор был взволнован, как маленький мальчик, которого привели в цирк. «Керенский, - сказал он мне, - только что ушёл в Совет республики подавать в отставку!» Я поспешил в Мариинский дворец и успел застать конец страстной и почти бессвязной речи Керенского, целиком состоявшей из самооправданий и жёлчных нападок на политических противников.
«Для того чтобы не быть голословным, - говорил Керенский, - я процитирую вам здесь наиболее определённые места из ряда прокламаций, которые помещались разыскиваемым, но скрывающимся государственным преступником Ульяновым-Лениным в газете “Рабочий Путь”. В ряде прокламаций под заглавием “Письмо к товарищам” данный государственный преступник призывал петербургский пролетариат и войска повторить опыт 3 - 5 июля и доказывал необходимость приступить к немедленному вооружённому восстанию…
Одновременно с этими воззваниями происходит ряд выступлений других руководителей партии большевиков на собраниях и митингах, на которых они также призывают к немедленному вооружённому восстанию. В особенности в этом отношении нужно отметить выступление председателя Совета рабочих и солдатских депутатов в Петербурге Бронштейна-Троцкого…
В целом ряде выступлений статьи ”Рабочего Пути” и “Солдата” по слогу и стилю совпадают со статьями “Новой Руси”.
Мы имеем дело не столько с движением той или иной политической партии, сколько с использованием политического невежества и преступных инстинктов части населения; мы имеем дело с особой организацией, ставящей себе целью во что бы то ни стало вызвать в России стихийную волну разрушения и погромов.
При теперешнем настроении масс открытое движение в Петербурге неизбежно будет сопровождаться тягчайшими явлениями погромов, которые опозорят навсегда имя свободной России.
Весьма типично, что, по признанию самого организатора восстания Ульянова-Ленина, “положение русских крайних левых социал-демократических флангов особенно благоприятно”…»
Здесь Керенский огласил следующую цитату из статьи Ленина:
«Подумайте только: немцы при дьявольски трудных условиях, имея одного Либкнехта (да и то в каторге), без газет, без свободы собраний, без Советов, при невероятной враждебности всех классов населения, вплоть до последнего зажиточного крестьянина, идее интернационализма, при великолепной организованности империалистской крупной, средней и мелкой буржуазии, немцы, т.е. немецкие революционеры-интернационалисты, рабочие, одетые в матросские куртки, устроили восстание во флоте - с шансами разве один на сотню.
А мы, имея десятки газет, свободу собраний, имея большинство в Советах, мы, наилучше поставленные во всём мире пролетарские интернационалисты, мы откажемся от поддержки немецких революционеров нашим восстанием».
Керенский продолжал:
«Сами организаторы, таким образом, признают, что условия политические для свободы деятельности всех политических партий наиболее совершенны в настоящее время в России, при управлении настоящего Временного правительства, во главе которой стоит, по мнению партии большевиков, узурпатор и человек, продавшийся буржуазии, министр-председатель Керенский…
Организаторы восстания не содействуют пролетариату Германии, а содействуют правящим классам Германии, открывают фронт русского государства перед бронированным кулаком Вильгельма и его друзей… Для Временного правительства безразличны мотивы, безразлично, сознательно или бессознательно это, но, во всяком случае, в сознании своей ответственности я с этой кафедры квалифицирую такие действия русской политической партии как предательство и измену Российскому государству…
Я становлюсь на юридическую точку зрения: мною и предложено немедленно начать соответствующее судебное следствие, предложено также произвести соответствующие аресты (шум слева не дает Керенскому говорить). Да, слушайте! - громовым голосом воскликнул Керенский, - в настоящее время, когда государство от сознательного или бессознательного предательства погибает и находится на краю гибели, Временное правительство, и я в том числе, предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим…».
В этот момент Керенскому передали какой-то листок. [40]
«Мне сейчас представлена копия того документа, который рассылается сейчас по полкам». И он прочёл вслух:
«Петроградскому Совету грозит опасность… Предписываю привести полк в полную боевую готовность и ждать дальнейших распоряжений. Всякое промедление и неисполнение приказа будет считаться изменой революции. За председателя Подвойский. Секретарь Антонов ».
«…В действительности, - продолжал Керенский, - это есть попытка поднять чернь против существующего порядка, сорвать Учредительное собрание и раскрыть русский фронт перед сплочёнными полками железного кулака Вильгельма. Я говорю с совершенным сознанием “чернь”, потому что вся сознательная демократия и её ЦИК, все армейские организации, всё, чем гордится и должна гордиться свободная Россия, - разум, совесть и честь великой русской демократии протестуют против этого…
Я пришёл сюда не с просьбой, а с уверенностью, что Временное правительство, которое в настоящее время защищает эту новую свободу… встретит единодушную поддержку всех, за исключением людей, не решающихся никогда высказать смело правду в глаза…
Временное правительство никогда не нарушало свободы граждан государства и их политических прав.
Но в настоящее время Временное правительство заявляет, что те элементы русского общества, те группы и партии, которые осмеливаются поднять руку на свободную волю русского народа, угрожая одновременно с этим раскрыть фронт Германии, подлежат немедленной, решительной и окончательной ликвидации… Пусть население Петрограда знает, что оно встретит власть решительную, и, может быть, в последний час или минуты разум, совесть и честь победят в сердцах тех, у кого они ещё сохранились…».
На протяжении всей этой речи зал гремел и бушевал. Когда бледный и задыхающийся министр-председатель смолк и вместе со своей офицерской свитой покинул зал, на трибуне стали один за другим появляться ораторы слева. Они резко и возмущённо нападали на правых. Даже социалисты-революционеры заявили устами Гоца:
«Политика большевиков, играющих на народном недовольстве, демагогична и преступна. Но несомненно, что целый ряд народных требований до сих пор остаётся без удовлетворения…Вопросы о мире, о земле и о демократизации армии должны быть поставлены в такой форме, чтобы ни один солдат, рабочий или крестьянин не мог питать никакого сомнения в том, что правительство твёрдо и неуклонно стремится к действительному разрешению этих вопросов…
Мы и меньшевики не желаем создавать министерский кризис, мы готовы всеми силами, до последней капли крови защищать Временное правительство, но это только в том случае, если Временное правительство выскажется по всем этим жгучим вопросам теми точными и ясными словами, которых народ ожидает с таким нетерпением…».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47