..
- А все-таки почему Чепиков стрелял? - спросил Литвин. - Ссорилась твоя Мария с мужем? Дрались они?
- Когда сатана опять овладел Иваном, он дни и ночи пропадал возле Ганки, овечка моя не знала, что и делать... Ко мне ночевать прибегала. Вместе господу молились, чтобы дух его сошел на нас...
- А Лагута при чем? В него-то зачем стрелять было?
Степанида промолчала.
Коваль думал о найденных в лесу гильзах и пулях от парабеллума. Удивляло, что Чепиков возле самого хутора, считай, на глазах у людей, открыл стрельбу. Мог бы, наконец, подобрать гильзы и уничтожить вещественные доказательства. Бывший солдат, он должен был понимать! А не означает ли это, что если Чепиков и совершил преступление, то не умышленно, а в состоянии аффекта - внезапного гнева, отчаяния?..
- Вы у Ивана Тимофеевича пистолет видели? - неожиданно спросил Коваль.
Степанида стиснула губы, и все заметили ее внезапную растерянность.
- Самой не приходилось, - выдавила она после паузы.
- А кто видел? - допытывался Бреус.
- Мне откуда знать?
- Может, в хате прятал? - предположил Литвин.
Степанида пожала плечами.
- А на хуторе или поблизости раньше кто-нибудь стрелял?
Степанида развела руками.
- Чепиков, например?
И этот вопрос остался без ответа.
- Хорошо. - Коваль решил подойти с другой стороны. - Что за человек Лагута? Почему его убили вместе о вашей дочерью?
- Пророк божий, - твердо сказала Степанида. - Хороший был человек брат Петро. Хороший, - повторила она. - Никого не обижал, никому доброты своей не жалел. Он и Ивана хотел от сатаны избавить...
- Мария дружила с Лагутой?
- Он ее молитвой утешал, смирению учил. С малых лет за родного отца был. Тяжко мне в войну пришлось с хворым дитем. Если бы не брат Петро, не подняла бы Марийку. Она, горлица моя, все болела. А Петро когда крупицы принесет, когда дровец; даром что в лесу жили, немцы и хворост брать не дозволяли... Брат Петро богом избранный, его даже супостаты пальцем не тронули, ходил себе по хуторам да псалмы пел. Хоть какой мороз лютый, а он по снегу босой, без кожушка, без шапки, и болезнь его не брала. В лес ночью с молитвой шел - ни человеку, ни зверю обидеть его не дано было. После войны хату рядом с моим двором поставил. Как брат родной. Его бог берег...
- Берег, да не сберег чего-то, - негромко вставил Бреус.
Степанида укоризненно покачала головой, поправила платок, из-под которого выбились седые волосы.
- А на то, значит, воля божья была, - строго сказала она.
- Скажите, вы часто ходили к Лагуте? - спросил Коваль.
- А как же. По-соседски мы. С ним легко молилось. Бог его любил.
- А к вам он приходил?
- После того как Марийка замуж вышла - совсем редко. Слуга сатаны, прости меня, господи, божьего духа не терпел.
- Оставьте вы этого слугу сатаны! - не сдержался Литвин. - Сколько раз повторять: имя называть нужно.
Бреусу казалось, что Коваль влезает в ненужные для розыска дебри. Если убийца Чепиков, то какое имеет значение, хорошим человеком был Лагута или нет. Как старый анекдот: потел больной перед смертью или не потел.
Мысли Бреуса словно передались подполковнику, который уже понял, что они сегодня от Клименко ничего не добьются.
- Он и есть слуга сатаны... А имя вам и без меня ведомо... - И хозяйка дома поднялась со скамьи, давая понять, что разговор закончен.
- Странно ведет себя эта Степанида, - заметил Коваль, когда они вышли из хаты.
- Хитрит, - буркнул Литвин.
- Может, сектантка?
- Такой заразы у нас в районе пока не было, - поспешил заверить майор.
- Что же нам дала эта беседа?
- Да ничего нового, - развел руками начальник милиции.
- Она почему-то не хочет говорить.
- Точно, - подхватил капитан Бреус. - Чужие люди видели пистолет, а она - нет. Есть свидетельства, что в последнее время Чепиков не расставался с ним, в кармане носил или за поясом.
- Но вот о Лагуте она говорила как-то особенно, - продолжал свою мысль подполковник. - Юрий Иванович, надо глубже изучить все, что связано с погибшим, его взаимоотношения с семьей Чепиковых, другие возможные связи.
- Дмитрий Иванович, - не согласился с Ковалем Литвин. - Лагута жертва. А нас интересует преступник. Его мы, я думаю, уже нашли.
- Будь у нас полная уверенность, товарищ майор, - возразил Коваль, нам оставалось бы передать дело в прокуратуру. Прямых доказательств нет.
Дмитрий Иванович решил, что майор в глубине души не уверен в своей правоте, просто стремится быстрее закончить расследование, избавиться от этого неприятного груза.
Они миновали двор Лагуты и вышли к лесной дороге, на которой их ожидал газик.
- Да, Лагута - жертва, - согласился Коваль, - но без достаточных знаний о потерпевшем мы, Сидор Тихонович, можем и не выйти на преступника... Вы, конечно, знаете о виктимности, способности жертвы провоцировать преступление. Между преступником и его жертвой почти всегда существует взаимосвязь. Без жертвы нет противоправного деяния, и порой бывает нелегко определить, что является причиной, а что - следствием.
Эти мысли подполковника о возможности отдельных людей своим неправильным поведением создавать благоприятную для преступления обстановку были хорошо известны оперативным работникам и следователям Киева. Кое-кто, правда, считал все это ненужным для оперативного розыска. Но с тех пор как проблема эта серьезно заинтересовала юристов, никто уже не подтрунивал над Ковалем.
- Сейчас особое внимание уделяют предупреждению преступления, продолжал Дмитрий Иванович. - Профилактику часто понимают как воспитание людей, которые способны на преступление. Но думать надо и о тех, кто будто притягивает беду. Мы до сих пор обращали внимание только на то, что преступник и жертва находятся на разных полюсах события...
- Какая уж тут профилактика, когда убил! - не выдержал майор Литвин. - И если сроки подгоняют...
- Я тоже за сроки отвечаю, Сидор Тихонович, - сказал твердо Коваль. Но истина дороже. Вот и надо разобраться, кто такая Мария Чепикова, какую жизнь вела - интересы, горе, радости, друзья... Ее последние минуты. Начинать, думаю, следует с Лагуты. Мертвые умеют молчать. Наша с вами задача, чтобы заговорили живые... И не только люди... Даже эти камни... И Коваль показал рукой на валуны.
IV
...Чепиков все собирался поговорить об усадьбе. Разговор однажды уже был, когда решил строиться. Хотел приладить к Степанидиной хате свою половину, чтобы меньше земли занимать. Шесть соток земли, которые числились за тещей, она давно отдала соседу. Правда, кое-что из урожая Лагута выделял Степаниде, за что та была благодарна - работала на ферме и не успевала заниматься огородом. Дочка росла болезненной, к земле не приученной.
Потом, когда Марийка подросла, они уже привыкли, что земля принадлежит не им. Никому и в голову не приходило изменить этот порядок. С годами, когда труд на ферме стал полегче, Степанида и Мария даже помогали соседу обрабатывать огород.
Все это удивляло и сердило Чепикова. Поинтересовался, почему это Лагута хозяйничает в чужой усадьбе. Степанида не ответила, и он больше не спрашивал. Какое ему, квартиранту, до этого дело! Но, прожив год с Марией в комнатке, которую отвела теща, и решив сделать пристройку, он выложил напрямик:
- Поставлю со стороны огорода.
На это теща отрезала:
- К реке строй, на другую землю не пущу.
Пришлось Чепикову строиться на склоне, придвинув свою половину хаты чуть ли не впритык к штакетнику, которым он когда-то отделился от соседа.
По весне, едва начинала дышать теплая, влажная земля, Чепикову не терпелось взять лопату и вскопать бывший Степанидин огород, но теща всякий раз обрывала его:
- Копайся в своей огородной бригаде.
Мария не перечила матери. Не поддержала мужа и после того, как Лагута перестал давать им овощи, сказав, что коли Мария вышла замуж за огородника, то теперь у них должно быть всякого овоща вдоволь...
Был теплый апрельский вечер, когда Чепиков решил поговорить с соседом о земле. Сидел на крыльце и долго наблюдал, как Лагута за штакетником сгребает прошлогоднюю траву и листья.
Собрался было окликнуть Лагуту, но передумал, перелез через заборчик и сам направился к нему.
- Доброго здоровьечка, сосед!
Тот буркнул что-то вроде: "Подавай тебе бог!" - склонив желтую, как дыня, лысую голову, и, насупившись, исподлобья оглядел Чепикова. Потом широким жестом указал на лавочку напротив хаты. Сели, подставив лица теплому солнышку, догорающему в курчавых красных тучках, словно в локонах.
Чепиков повел издалека, начал с погоды, что снега в этот год напоили землю и, судя по весне, быть урожаю.
Лагута понимал, что не ради беседы о погоде заглянул к нему нечастый гость, и поэтому промолчал.
- Петро Петрович, - простодушно, без зла продолжал Чепиков, - а не пора ли возвращать землю?
Лагута побагровел. Знал - сосед недолюбливает его, и давно ждал от него неприятностей. Но чтобы вот так, напрямик! Он лихорадочно старался угадать, пришел Чепиков по своей воле или Степанида послала. Решил, что нет, не могла она пойти против него.
- А зачем она вам, земля эта? - спросил он неопределенно. - Кто возиться-то будет? Не понимаю вас...
- И понимать нечего, - спокойно ответил Чепиков.
- Земля эта богу служит. Где вдове, где сироте помогу. А вам бы, Иван, не о земле - о душе своей подумать время. Новое рождение от господа просить и жизнь вечную заслужить.
- Тогда вот что, - поднялся Чепиков, не обращая внимания на слова Лагуты, - в этом году огород я сажаю...
- А что же это Степанида Яковлевна постеснялась прийти? Участок, поди, ейный. И я эту землю потом полил. Каждый камешек выбрал, каждую горсточку пересеял. И удобрение с осени завез...
- Пустой разговор, - твердо заявил Чепиков. - Я свое исполню. Худого не желаю, но если что - беду накличете... - не то угрожая, не то предупреждая сказал он и не спеша направился на свой двор.
На другой день, когда Иван Тимофеевич пришел с работы усталый, грязный - готовили к посеву влажный грунт, - Мария набросилась на него с упреками. Он растерянно смотрел на нее и не мог ничего понять - всегда мягкую, кроткую, какую-то осторожную в словах и движениях, ее словно подменили.
- Как ты посмел обидеть нашего соседа?
- Маруся, - защищался Чепиков, - это он вас с матерью обижает, забрал ваш огород.
- Не нужна нам эта земля. Петро ею людям помогает, ему так бог велит!
- Каким людям? Какой бог? Себе в карман кладет. Задурил вам голову...
- Он нас тоже от голода спасал. Свое отдавал, - не отступала Мария. А потом, это не твоя земля, а моей матери.
Чепиков никогда не видел жену в таком гневе, и, хотя она не кричала, говорила, как всегда, тихо, он испугался за нее.
- Маруся, Марусенька, - успокаивал он жену и пытался приласкать, но она оттолкнула его. - Что до земли, - в свою очередь вскипел Чепиков, - то она государственная вовсе, и никто не имеет права дарить или продавать ее. Сколько кому на душу положено, столько и отведено... Я, между прочим, эту землю и кровью полил... Не то что твой Лагута. Подожди, я еще докопаюсь, чем он тут при немцах занимался, люди всякое говорят.
Мария резко повернулась и вышла из комнаты...
Наскоро умывшись и переодевшись, Чепиков направился к Степаниде.
Теща хлопотала возле печи. Вкусно пахло жареной картошкой и мясом, и Чепиков вдруг почувствовал, что он голоден.
Марии здесь не было. Теща едва кивнула в ответ на приветствие и не пригласила сесть.
- Степанида Яковлевна, - начал Иван, - я об огороде. Пусть Петро вернет его. У нас семья, самим нужно.
Маленькая сухонькая Степанида опустилась на уголок лавки и вытерла о передник руки.
- Вы с Лагутой уже давно за все рассчитались, - продолжал Иван.
- С ним, может, и рассчиталась, а перед богом вечно в долгу.
- Да при чем тут бог? - рассердился Чепиков. - Обманывает он вас, Степанида Яковлевна, этот Лагута со своим богом. Не возьмете сами - пойду в сельсовет...
Теперь вскипела Степанида. Вскочила, угрожающе выставила вперед небольшое, круглое, похожее на желтую падалицу лицо.
- В сельсовет, говоришь? Какой грамотный! Иди и проси, чтобы тебе участок дали, и строй там свою хату. А здесь я хозяйка. Взяла в примаки так и моли бога, в ноги кланяйся! Пришел к нам яко наг, яко благ... - И вернулась к печке, не желая больше разговаривать с зятем.
Тот еще какую-то секунду постоял посреди комнаты и словно ошпаренный выскочил из хаты.
Через несколько дней Лагута с помощью Степаниды и Марии вскопал и засадил участок.
То была первая размолвка между Марией и мужем. Ссора вскоре улеглась, и все вроде пошло по-прежнему. Но незаметная трещинка осталась. И время от времени она, как запущенная болячка, напоминала о себе. Казалось, Иван и Мария взглянули на мир и друг на друга с какой-то новой стороны и уже не могли воспринимать окружающее по-старому...
V
Вызывать в райотдел Ганну Кульбачку не пришлось. Она сама позвонила и попросила у Коваля встречи.
Подполковник беседовал с ней в комнате, которую отвели ему рядом с кабинетом начальника милиции. Усевшись удобно в старом кресле и не перебивая, он слушал разговорчивую посетительницу. Голос ее переливался, перекатывался, словно рядом журчал ручеек. Тихий, воркующий грудной голос усыплял собеседника. И вся она - невысокая, с приятным, хотя и бледным лицом, с мягкими движениями - светилась покорностью.
Коваль подумал, что такими, наверное, перед утомленными путешественниками возникали мифические сирены.
- Да, конечно, - ворковала тем временем Ганна, - правильно говорите, товарищ начальник. Не люди для нас, а мы для них. Вот уже скоро двадцать лет, как ночей недосыпаю, с петухами встаю. Чтобы человек получил желанное. Только у меня на хуторе можно необходимое купить... На базах горло деру, чтобы для своих покупателей товар выхватить... Без денег пришел человек - я его все равно выручу. Для меня нет случайного покупателя, как в городе: тут кто сосед, кто знакомый, всегда друг дружке навстречу идем, с дедов-прадедов так ведется, свет божий на этом стоит... - Ганна передохнула и вдруг еще жалостнее добавила: - А мне за добро мое - одно горе, одни шишки. Кому-то, может, и не угодила. Сразу жалобы. Делать людям нечего, зависть гложет... Есть тут одна такая вредюга... От жалоб вся беда. Пишут, что мужиков спаиваю, в долг даю. Чистая жалость это. У человека душа горит. А у меня сердце разрывается. Потому и выручаю. Я не только водку с вином, я и сигареты в долг давала, и мыло, и сахар. Свои деньги вносила, чтобы недостачи не было. План выполняла. Грамот наполучала - хоть стены заклеивай вместо обоев. От райпотребсоюза, от облсоюза... Оговорили меня завистники. Приехала ваша милиция, спрашивает: почему в долг водку продаю, людей спаиваю. Я им и говорю: если холодильники с телевизорами в рассрочку можно продавать, то почему водку нельзя? Не продай страдающему вина, разве он остановится? Будет бедненький мыкаться, пока не вынюхает самогон и не умакнется в него. Лучше уж пусть выпьет у меня и домой спать идет. Сказали мне: "Пиши объяснение, почему нарушала правила торговли". Протокол составили. Ладно, думаю, напишу я вам ваше объяснение. А они тетрадь долговую забрали, еще и пригрозили, что совсем ларек закроют. Закрыть легко. А о людях подумали? За куском мыла и коробкой спичек двадцать километров в район таскаться! Я для общества усадьбу свою не пожалела, забор покалечила, дырку для прилавка прорезала. Со двора будку пристроила. И все на свои кровные. Мне копейки за аренду платят. Сейчас вам пишут на меня бабы по-пустому, а потом вы других жалоб не оберетесь, когда люди ничего у себя купить не смогут, потому что вы Ганку Кульбачку закроете...
Все это она произнесла без задержки, словно выдохнула.
Коваль приметил только, как время от времени темнеют ее светлые, даже блеклые глаза.
- И прошу возвратить мне тетрадь, товарищ начальник. Мне долги собирать надо. Думала в Черкассы или Киев жаловаться, а тут вы приехали, покосилась она на погоны Коваля.
Слушая Кульбачку, Коваль раздумывал: "Зачем она пришла сюда? Если составлен протокол о нарушении правил торговли и долговая тетрадь стала вещественным доказательством, ее никто не возвратит. Неужели такая опытная торговка не понимает этого? Пугает, что людям негде будет хлеб купить. Но ведь ларек еще никто не закрывает. Значит, боится чего-то? Небось чтобы не потребовали увольнения с работы?"
Чутьем угадывал, что тут скрывается какой-то расчет, но разобраться не мог. И от сознания этого ему было досадно, будто он, старый волк, уже настолько утратил нюх, что всяк может замести перед ним следы.
Пытался представить себе эту, казалось бы, безликую женщину в других жизненных ситуациях - в радости, в гневе, в печали - и понял, что голос ее может быть не только ласковым.
И все-таки почему она сама поспешила явиться к нему?
- Хорошо, - сказал Коваль, - что касается тетради и способа вашей торговли - разберемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26