А что же я? Страха не было — меня интересовал вопрос, кто и зачем?.. Рано корчиться в предсмертных судорогах, не ответив на эти вопросы?…
Сначала я увидел длинноствольное дуло «Стечкина» — убойной пушечки, способной сбивать из-под небес американские истребители F-19, затем знакомую худощавую руку, надежно держащую оружие и наконец мелкотравчатое личико Алоиза Гуськова!..
Если бы передо мной предстал отвратительный скурлатай из созвездия Черных Маргиналов, я бы изумился куда меньше…
Алоиз Гуськов — лакейская жалкая душонка, тварь дрожащая, жижица в выгребной яме!.. Впрочем, надо признаться, с халдеем произошли чудесные превращения — появилась гордая осанка, плечи расправились, на личике одухотворенность и решимость совершить геройский поступок. И дребезжащий голосок изменился — с таким высоким и мужественным дискантом петь в Большом театре партию Евгения Онегина из одноименной оперы.
— Спокойно, хозяин, — говорил. — Лишнее движение, стреляю.
— Смешно, — сказал я. — А ты кто, дядя?
— Я — это я, — многозначительно захихикал и приказал вытащить из компьютерного ящика компакт-диск.
— Какой диск? — удивился я.
— Чеченец, не валяй дурака, — предупреждающе повел дуло пистолета.
У меня был выбор: выбивать оружие сейчас или выждать более удобного расположения фигур. Я решил не торопиться. Во-первых, если бы меня хотели ликвидировать, то это уже бы произошло, как с несчастным хакером, во-вторых, такого доверчивого олуха небесного, как я, надо беречь, как достояние республики, а в-третьих, интересен сам поворот событий… Стоит пожить и посмотреть, что из этого получится.
… На затоптанном пятачке у фуршетного столика безжизненно холмились мои телохранители-тюремщики Кеша и Рома, им не повезло, они злоупотребили водочкой и утеряли бдительность, подставив бритые пустые затылки под пули. Снег впитал кровь и был неестественно порист.
— Сердито, Алоиз, сердито, — вынужден был признать решительность его действий. — Никогда бы не подумал на тебя, холуйчика!..
— Вперед! — двигался за мной.
— Куда, крысенок?
— К машинам. И попридержи свой язык, поганец.
— А то что, дядя?
— Пристрелю.
— Промахнешься…
— Не… Хррр!.. — услышал странный звук, будто мой бывший прислужник подавился пирожком с мухоморами.
Я оглянулся — Алоиз покачивался, хрипел, словно от удушья. На то была существенная причина: в его цыплячьей шее, пробив кадык, торчала стрела. Сгусток темной крови выпал из приоткрытого от удивления рта — и человек рухнул ниц в снежную целину.
Какие чувства испытывал я? Трудно сказать. Страха не было, удивления тоже. Приходило понимание, что я открыл ящик Пандорры, и теперь подобные летальные случаи будут происходит с регулярностью движения пригородных электричек. Кто следующий?
Между тем вокруг меня происходили интересные события: люди, похожие на легкоподвижных ниндьзя с арбалетами в руках, рассредоточились по всей дачной территории. На мою фигуру не обращали ровным счетом никакого внимания.
Я хотел обидеться, да не успел — в открытые ворота вкатил знакомый мне буржуазный «бьюик». Дверца её открылась — Арсений в армейском полушубке, в валенках и шапке-ушанке. Такую форму одежды я видел в фильмах о Великой Отечественной. Ее носили особисты НКВД. Не угодил ли я грешным делом снова в иной исторический срез? Вроде нет?
Мой старый и странный знакомый с любопытством осматривая поле боя, приближался пружинящей походкой. Улыбался как родному:
— Весело здесь у тебя, Чеченец.
— Да уж, — не нашелся, что ответить.
«Новый особист» остановился перед пронзенным стрелой Алоизом Гуськовым, одобрительно хмыкнул, пнул валенком павшего, многозначаще проговорил:
— Докрякался, гусь лапчатый, — и сделал знак рукой.
Тут же двое гибких и ловких ниндьзя обыскали труп — в мерклом свете дня блекнул золотом диск.
— Ай-яя, как некрасиво, — проговорил Арсений. — Я ведь просил, Чеченец, быть честным малым. А ты?
— А что я? Не успел сообщить… Халдей вдруг превратился в агента 007?
— Это он умеет делать, — поправился, — умел делать.
— Старый знакомый?
— Все мы знакомы в этом мире, — ушел от прямого ответа; через диск как бы посмотрел на угадываемое в сыром небесном пространстве светило. — Ну и что мы тут имеем?
— Не знаю.
— Таки и не знаешь?
— Нужна дополнительная дискетка, — признался.
— Что? — его реакция была похожа на мою; правда, за голову он не хватался. Мешала шапка-ушанка.
Я объяснился как мог, в частности про разархивацию базового пакета. И был понят. Кажется, в обществе «Красная стрела» проходили азы компьютерной грамматики.
— Так, — задумался Арсений, когда выматерился, как полководец, на парадную фуражку которого сбросил свой жидкий бомбогруз голубь мира. — А где дискетка?
Я ответил, что сам бы желал это знать. Арсений не понял — у меня нет дискетки? Нет. А где же она? Не знаю. Как это не знаю? Словом, «новый особист» решил, что я хочу его самым пошлым образом обмануть. И не успел я глазом моргнуть, как меня обыскали, скрутили и кинули в армейский «уазик», как куль с комбикормом.
Я потрепыхался, а потом успокоился, разгадав, что пока не обнаружится дополнительная и тоже проклятая дискетка, я буду жить.
Однако я не мог предположить, что жизнь моя несколько осложниться и будем менее удобная, чем прежняя.
Как и подозревал, меня привезли в знакомое местечко — на охраняемую территорию, где располагался главный штаб общества спасения отчизны «Красная стрела», основанного, по утверждению Вирджинии, офицерами ГРУ.
Как говорится, из полымя да в пламя. Проклятие! Я не мог и мысли допустить, что увечный Алоиз Гуськов… Ааа, что там говорить: сам во всем виноват! От судьбы не убежишь, если суждено получить от неё пинок, то это произойдет. Раньше или позже.
Меня затащили в шкатулку, тоже мне знакомую, где кроме стен, стола и двух стульев, прикрепленных к полу, ничего не было. По-моему, такое «хлебосольное» гостеприимство было традиционным. Для меня.
Я откровенно зевнул — скучно жить на свет, господа. Придумали бы что-нибудь новенькое, кроме, как рвать кусок из глоток. И биться в усмерть за власть. Как тут не вспомнить одну поучительную байку о… деревьях.
«Однажды они заспорили, кто из них самый главный, и решили выбрать царя-батюшку. Решили так решили. Пошли к дубу, стали его просить.
— Что? — возмутился дуб. — Выходит, я должен бросить заниматься устойчивостью против бурь и царствовать? Это занятие для слабохарактерных.
Тогда обратились деревья к маслине.
— Чего хотите? — отрезала та. — Чтобы я потеряла свою маслянистость, которая так необходима поэтам — для елейных стихов, торговцам — для перевыполнения плана, покупателям — для борьбы с артерисклерозом!.. Чтобы я вместо этого вдруг уселась царствовать? Ищите какое-нибудь другое, суетное дерево.
Делать нечего, пошли деревья дальше. Встречают пальму.
— Зачем мне власть? Разве эта власть большая, чем красота? Моя грация уже давно заслужила пальму первенства. Обратитесь к какому-нибудь другому, более тщеславному дереву.
Тогда повстречали деревья смоковницу.
— Что? Царствовать? Разве вам мало моей сладости? Зачем мне становиться царицей? Чтобы меня возненавидели все — от мала до велика? У меня нет слабости к деспотизму.
Так ходили и ходили деревья, и, наконец, пришли к кизилу. Стали его просить.
— Только этого мне не хватало! — вспылил тот. — Я не могу стать царем. У меня нет качеств, которые нужны царю. Но даже если вы меня и выберете, будет ли у меня власть? Я должен буду отчитываться перед вами. А завтра вам прийдет в голову выбрать другого царя… Что ж это за царствование, если у тебя нет силы и никто не трепещет перед тобой?.. Вот у животных — другое дело… Хе-хе!.. Там лев!.. И зачем вы только затеяли эту мышиную возню?
Деревья подумали, подумали и решили, что он прав — ни к чему им выбирать царя. У зверей есть царь, у людей — царек, а у деревьев его нет. И поэтому они не преследуют друг друга, не уничтожают, а мирно живут. И главное, умирают стоя.»
И почему я не родился в стране деревьев? Интересно, кем был бы?.. Дубком? Тополем? Аль ясенем?..
На этом мое одиночество было нарушено появлением Арсения и двух костоломов. В сравнении с ними упокоенные Кеша и Рома вспомнились мне древнегреческими философами на берегу Эдегейского моря. Я насторожился кажется, предстоит тяжелый разговор?
— Ну? — осклабился Арсений. — Как с памятью, дорогой товарищ?
— Не жалуюсь, — признался я.
— Тогда где дискетка?
— Меня уже спрашивали? Или я ошибаюсь?
— Не груби старшим… по званию, Чеченец, — пошутил. — Я к тебе всей доброй душой…
— И эти тоже… с доброй душой?
— Вот за них не отвечаю, — с сожалением цыкнул языком. — Живут своей содержательной жизнью. — На квадратных физиономиях костоломов отобразилось что-то на подобие улыбки. — Любители, кстати, антрекотов и анекдотов. Могу рассказать для затравки?
Я пожимаю плечами и слушаю анекдот про зайца, который зашел в вагон электрички и кричит, мол, кто хочет получить в морду?! Звери молчат. Еще раз спрашиваю, кто хочет в морду?! Опять молчание. Заяц в третий раз: Так кто хочет в морду, мать вашу так?! Волк: Ну я? Заяц: Иди в тамбур, там дают. Я уже получил.
Смешной анекдот. Он подействовал на меня самым странным образом — в отличии от зайчика, я почувствовал угрозу своей безопасности и решил нанести упреждающий удар тем, кто находился со мной в одном «тамбуре».
Убить меня не убьют, молниеносно решил я, а выступать в качестве обреченного антрекота?.. И успеваю нанести спецназовский удар армейской бутсой в пах «нового особиста»…
Последнее, что хорошо помню: его заячий взвизг, доставивший мне полное душевное удовольствие…
Дальнейшее уже не имело для Чеченца существенного значения. Тем более тень не может чувствовать боли. Как не может чувствовать боль тот, кто пришел дать людям свободу.
и поднимается из руин мечта о городе который здесь был о городе который здесь будет которого нет.
Сквозь полуденное жаркое марево я увидел пыльный восточный город. Он плыл в синеве теплого моря и вечности вместе со своими нищими глинобитными улочками, богатыми кварталами с плоскими крышами, выложенными цветной мозаикой, горлопанистыми базарами, остроконечными минаретами, золотыми куполами церквей…
Потом я увидел молодого человека. Он был покоен лицом и светел: на его плечах лежали легкие белые хламиды. И только тяжелые запыленные армейские бутсы с металлическими заклепками и рантом выдавали залетевшего на час небожителя из другого времени.
ХРАНИ, ГОСПОДИ, НАШИ ДУШИ

Этот длинный путь позади: он тянется целую вечность,
А этот длинный путь впереди — другая вечность.

Мои отцы-командиры учили никогда не терять присутствие духа. Тело предаст — дух никогда. И они были правы. Это я понял, когда после прогулки по Святой земле, обнаружил свое тело, подвешенным на дыбе.
Нельзя сказать, что испытывал удовольствие от полета в клетке: ломило вывернутые руки, швы на брюхе расходились, а тяжелые армейские бутсы пудовыми гирями…
А вот душа была спокойна и легкомысленна. Она плавала по огромному подземному бункеру облачком и поглядывала на телесный кокон с мирским сожалением, мол, что делать, Бог терпел и нам велел.
Дальний прожектор слепил глаза и я не знал, где находится Чеченец. Должно, размышлял где-нибудь в потемкам о смысле своей потаенной жизни?
Я не испытывал страха. Когда свободен дух, какой может быть страх? И перед кем? Все эти азиатские способы умерщвления доказывали, у затейников из общества спасения самих себя то ли клиняло мозговые извилины, то ли они настолько были слабы духом, что пытались это всячески скрыть. Таким вот оригинальным живодерским способом.
Затейники со стрелами не понимали: они смешны и бессильны в своем патологическом желании запугать вольного человека. Помимо всего, я был защищен… дискеткой, которую все мечтали найти. Где этот маленький пластмассовый кусочек с как бы металлической застежкой? Ни одна живая душа не знала о её местонахождении. Об этом мог ведать только тот, кто бегло переходил из мира света в мир теней. Имя ему было — Чеченец.
И пока он будет молчать, буду жить я. И пока буду жить я, будет существовать он. Как говорится, в этом житейском вопросе наши жизненные интересы полностью совпадают.
А то, что нас ждут трудные времена сомневаться не приходилось. Полет на дыбе покажется полетом на дельтаплане над крымскими ущельями и мелким морским заливом.
И я понимал господина Арсения: владеть несметными сокровищами и подыхать от голода. Да, ещё быть битым в родных стенах. Обидно.
Обидно и мне, что оказался поразительным обалдуем, так и не взявшего в толк, что смертельная игра переходит в свое логическое окончание. А это значит, тот, кто переставляет фигурки на поле жизни, жалеть их не будет.
Имеется две противоборствующие как бы группы: «Русь-ковер» и «Красная стрела». Они разные, как луна и солнце, но цель одна — вырвать из мира теней полезную для собственной жизнедеятельности информацию.
Думаю, отчим прекрасно понимал, что одновременная игра за две команды к добру не приведет и поэтому решился застраховаться. Не учел лишь нашего национального характера: мы сначала рубим сук, на котором сидим, а потому изумляемся, почему кувыркаемся вверх тормашками вниз.
И все бы хорошо, да в эту вполне гармоничную схему не подпадает одна из главных фигур — офицер по имени Вирджиния, она же моя первая и последняя любимая женщина.
По сути дела о ней ничего не знаю. Одно твердо знаю: она сладострастная баба и ей тоже нужна информация.
Не ради же спортивного интереса и азарта меня запустили в потустороннее пространство? Чтобы туда пробиться необходима соответствующая работа всех служб. Каких? И кто, всесильный, стоит за хрупкими, скажем так, плечами майора? Неизвестно.
А что, если самое первое её появление в городке Ветрово было не случайным? Работа в школе — прикрытие, на самом деле — выполнение специального задания родины.
Нас, доверчивых школяров, она привлекла легкостью и независимостью: говорила и делала, что хотела. Потом перезнакомилась со всеми нашими родителями. Да-да, так оно и было. С моей мамой — лучшая подружка, с отчимом — дружеские беседы под дачной луной и вытье соседских собак…
Тут я вздернулся на дыбе от воспоминаний: проклятье! Ведь однажды даже приревновал её к Лаптеву. На что Вирджиния, смеясь, сказала, что у неё с ним исключительно деловые контакты… Я тогда удивился про себя: какие могут быть контакты с торгашом?
Потом её видели в обществе директора ковровой фабрики имени «Розы Люксембург». Тоже деловые контакты? Или обсуждали поведение на уроках детишек: Саньки Серова и Лехи Иванова?
Как это не прискорбно осознавать, но, думаю, мы и вправду были лишь прикрытием для неких деяний симпатичной и общительной училки. Каких? Теперь начинаю понимать, что её странная привычка курить папиросину с марихуаной не была случайной. А эта подозрительная дачка, якобы Веркой снимаемая, куда мы однажды с Сашкой завалились без особого на то приглашения?
Нет, предупредили о своем появлении телефонным звоночком — и закатили через час. Вирджиния уже не работала в школе, а находилась, как выразилась, в творческом поиске — и как тому доказательство: на солнечной лужайке корячился мольберт с какой-то мазней.
Мы тогда были настолько одурманены образом прекрасной Дамы, что не задавали себе никаких вопросов. Или не хотели задавать их. Так проще было жить.
А дача вполне соответствовала образу «вольной живописце»: большой кирпичный дом со стеклянной верандой. Хозяйственная постройка, банька. Сад и огород. И над всем этим летний дурманящий сладковатый запах. Теперь понимаю — это был запах смерти. Там, на огородике, прорастали высокие и странные заросли — малахитовый лоскуток цветущей конопли.
Я бы не обратил внимания, да Сашка грозился побегать по конопле в чем мать родила. Зачем, удивился я. Дурашка, ответил мой друг, чтобы собрать пыльцу с голого тельца. И что потом? А потом заправиться в полет. В какой полет? Да, иди ты к черту, не выдержал Саня. Погоди-погоди, попридержал его, ты хочешь сказать, что Верка сигает по этим кустикам нагишом? Ну ты, Леха, совсем дурновой, рассмеялся, уходя от ответа. Совсем шуток не понимаешь, да?
Этот треп мог зародить в мою душу первые сомнения, да был настолько занят своими внутренними желудочными переживаниями, что вынес его за скобки. Меня больше волновала перспектива увидеть любимую женщину обнаженной. А где — это уже не имело никакого значения.
Она же, как понимаю, играла со мной. Я ей был нужен как сытой кошке голодная мышка. Варвара Павловна выполняла какую-то свою колдовскую миссию, а я был лишь одним из многих, кто помогал ей в этом.
— Привет, мальчики, — встретила нас на веранде. Была в атласом халатике, держала в тонких декадентских пальчиках сигарету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51