А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Комсомольцы! Вернитесь!
Ему ответили матерщиной и угрозами. Пароход дал прощальные гудки и стал удаляться.
– Куда же мы теперь? – вяло спросил Сергей. Плыть было некуда. Лодка неслась по течению, слегка подгоняемая взмахами весел. Темные безлюдные берега, темное небо, темная река – только удаляющиеся огни парохода и редкие блестки огоньков в лагере…
Андрей Круглов сидел один на опустевшем берегу. Один со своими мыслями, со своим отчаянием. Он не знал, сколько их было в лодке. Пусть немного. Большинство поняло, осталось. Но ведь и те беглецы – комсомольцы! И дезертирство продолжается. А каждый человек – дороже золота. Чего же еще он не сделал, не сумел сделать, не догадался сделать?
Кто-то тронул его за плечо. Он увидел сухое, строгое лицо и длинную согнувшуюся фигуру.
– Тарас Ильич!
Тарас Ильич присел около него на песок.
– Я за тобой, сынок… Ты зайди ко мне, я тебе золото сдам. Только сейчас зайди. Я тут на чердаке поместился пока. Доктор у меня поселен, бог с ним, пусть живет. А ты зайди, золото прими.
– Какое золото, Тарас Ильич?
– Намыл я нынче летом, сынок. И что раньше припас, все сдам. Под квитанцию, пусть государству идет…
Он совсем приблизил лицо к Андрею.
– Не судьба мне уезжать, сынок… Я ведь убежал тогда. От вас убежал. Пригрели вы меня, а я думал: какая я им компания – каторжник! Все лето ломал себя, а не сломал. Брожу один и думаю – ребята там. Вспоминаю: «Отец, отец»… Ну, намыл золото. Ну, уеду. А куда? Помирать промеж чужих людей?.. А с вами я словно и человек другой стал… Всю жизнь как пес одинокий прожил, чего же мне от счастья своего убегать? Принимают – и ладно… Так что ты золото возьми, чтоб не смущало. А я на работу встану.
Андрей обнял Тараса Ильича за плечи и ничего не сказал.
Он смотрел на звезды, на темные массы быстро несущейся воды и на спокойные очертания сопок. Как хороша жизнь, когда знаешь, зачем живешь, когда умеешь читать в ее явлениях сокровенный глубокий смысл! Возвращение Тараса Ильича, – разве могла приготовить жизнь более ценный подарок, и как раз сейчас, в минуту отчаяния и сомнений…
И сколько светлых подарков дарит, рождает жизнь в ежечасной борьбе, здесь, повсюду – во всех концах необъятной родины. Ведь что такое Тарас Ильич? Одна стосемидесятимиллионная частица. И что такое этот берег, этот будущий город? Точка на карте. Маленькая точка. Но из частиц создается целое. Все точки связаны.
Он вспомнил карту края такою, какой она предстала ему под рукою Морозова, с голубыми линиями бесчисленных рек и коричнево-желтыми извилинами горных хребтов. И карта ожила в его представлении. Он увидел весь край, необъятный, живой, многообразный, – и увидел его населенным, работающим, меняющимся, насыщенным славой человечества – трудом.
Тысячи флотилий выходят в море на лов. Китобои тянут на буксире надутую воздухом тушу кита. В чреве краболовного судна копошатся, сцепляясь клешнями, жирные крабы. Консервный завод сбрасывает с конвейера миллионы банок тихоокеанских сардин. Нефтеналивные баржи идут по Амуру на крекинг-завод. Геологи ползут по скалам, зорко вглядываясь в напластования неисследованных пород. Растут новые города. Бегут из шахт вагонетки с углем. Летят самолеты – семена на Сахалин, шоколад и газеты на Чукотку, фрукты на Камчатку. Мчатся по рельсам тяжелые составы – машины, товары, люди… Гидростанции плотинами перегораживают реки. Тянутся широкие полосы автострад. Чукчи, гиляки, нанайцы, такие же, как Мооми и Кильту, на плоскодонных тупоносых лодках спешат туда, где загораются электрические огни. Пограничники стоят в дозоре. Зорки перископы подводных лодок. Дула орудий строги и грозны. И песня, свободная песня летит над краем, над сопками, над тайгой – советский радиоголос.
Как хороша жизнь! Тарас Ильич, отец, пойдем отдавать твои золотые крупинки. Ты их меняешь на жизнь, на подлинную, изумительную жизнь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
У дверей кабинета начальника строительства выстроилась очередь посетителей. «Амурский крокодил» регулировала очередь, каждого предупреждала: «Не больше десяти минут». Клара Каплан приоткрыла дверь, локтем оттолкнув секретаршу, и в ее низком голосе зазвенели нотки возбуждения:
– Товарищ Вернер, я прошу вас принять меня!
Секретарша схватила ее за руку, но Клара держалась за дверь и требовательно смотрела туда, в кабинет, где стояли, беседуя, два человека. Она сразу узнала Вернера, хотя никогда не видала его. Подтянутая, изящная фигура, властное лицо, строгое спокойствие осанки. Властен, требователен, самоуверен – так сказали ей в крайкоме.
– В чем дело, товарищ? – спросил он вежливо и сухо.
Клара покраснела, но все же вошла, притворив дверь, и быстро, как школьница, объяснила, что она инженер-архитектор, приехала работать, надо договориться.
Вернер слушал, слегка нагнув голову, быстро поглядывая на Клару. Поклонился, не подавая руки.
– Очень рад. Садитесь. Я сейчас освобожусь.
Он взял под руку своего собеседника и вполголоса продолжал разговор, прогуливаясь по кабинету. Клара Каплан не могла упрекнуть его в излишнем щегольстве, но его изящество вызывало раздражение и недоверие. Так же раздражало чинное и комфортабельное убранство кабинета, заставлявшее забыть, что это комната деревенского кулацкого дома, что кругом – неустроенность, шалаши, болото, тайга. «Сработаюсь ли я с ним?» – подумала она с тревогой.
Он кончил разговор, проводил собеседника до двери, сел в кресло. Клара разглядела узкое темное лицо с тонкими губами, умные, светлые, жесткие глаза.
– Я к вашим услугам, – сказал Вернер скупо.
«Нет, не сработаюсь», – ответила себе Клара и неохотно, коротко рассказала: она инженер с пятилетним стажем, работала в Ленинграде, затем по собственному желанию (она вспыхнула при этих словах, и красные пятна долго играли на ее бледных щеках) поехала на Дальний Восток, здесь два года работала в стройтресте, теперь ушла оттуда…
– Можно узнать, почему вы ушли оттуда? – холодно поинтересовался Вернер.
– Причины моего ухода разбирает Контрольная комиссия, – сказала она, стараясь говорить спокойно и веско, но голос изменил ей, и снова зазвенели в нем нотки возбуждения. – В двух словах: там царило благодушие и очковтирательство. Партком прикрывал и то и другое. Я подняла общественное мнение, довела дело до крайкома, но в это время меня уволили «по сокращению штатов». Я могла восстановиться через райком, но я не хотела. Впрочем, – прервала она свой рассказ, – вы можете справиться сами.
Вернер наклонил голову, не возражая. Она сидела напряженно, полная недоброжелательства.
– До архитектуры мы еще не дошли, – сказал Вернер и чуть-чуть улыбнулся. – Вы познакомитесь с нашей стройкой и увидите, что пока…
– Я познакомилась, – быстро перебила Клара, – я уже три дня здесь. Я была на всех участках. В шалашах, на лесозаводе и в мастерских. Скажите, как это вышло, что на такой стройке за четыре месяца построили всего три жилых дома?
Вернер не ответил на вопрос. Он с любопытством и симпатией изучал тонкое бледное лицо этой молодой и неврастеничной женщины. Она ему нравилась.
– Три дня? – повторил он. – Как же мне не доложили? Почему вы пришли только сегодня? Где вас устроили?
Клара недоброжелательно засмеялась.
– Вам не хотели докладывать и сегодня. Ваш «Амурский крокодил»…
– Кто?
– Вы не знаете, что вашу секретаршу зовут «Амурским крокодилом»?
Он искренне рассмеялся.
– Честное слово, не знал. А ведь, пожалуй, это метко… – Он не дал себе развеселиться, спросил: – Так что же она вам сказала?
– Она сказала, что кадрами ведает Гранатов, что устройством кадров и жилищным фондом – понимаете, жилищным фондом! – ведает Кочанер, производством – главный инженер, а к вам надо идти, если направит кто-либо из них…
Вернер поморщился, но не возражал.
– Я была у всех троих. Кочанер просто не знает, что со мною делать. Он так и спросил: что же здесь будет делать архитектор? Ну, он не в счет, – она отмахнулась от Кочанера, как от ничтожества. – Ваш главный инженер – очень славный человек, коммунист, по-видимому. Но он тоже не знает, что со мною делать. Ваш заместитель Гранатов показался мне бюрократом и неврастеником. Я пришла к вам.
Она говорила, повинуясь потребности высказать все, что в ней накипело за три дня, и сама чувствовала, что говорит лишнее. Но ей казалось – надо прорваться сквозь холодную завесу, отделяющую ее от Вернера, или прямо сказать себе и ему, что они не сработаются.
Вернер встал, подошел, наклонился над нею:
– Год назад мой заместитель Гранатов сидел в харбинском застенке. Ему загоняли иголки под ногти, прижигали руки раскаленным железом… Не торопитесь делать заключения. Можно легко ошибиться.
Уничтоженная, она съежилась в кресле. Сердце мучительно билось.
– Вы производите на меня хорошее впечатление, – сказал он, глядя в сторону, чтобы дать ей оправиться. – Вы, очевидно, энергичны и, очевидно, любите работать толково, деловито. Я не склонен преувеличивать значение вашей опрометчивости, хотя думаю, что она сыграла роль в пережитых вами неприятностях.
– Если у вас имеются сомнения…
Он быстро и мимолетно положил руку на ее плечо.
– Оставим это, – сказал он. – Я рискую и принимаю к себе в штат беспокойный элемент, так как то, что вы элемент беспокойный, действительно не вызывает у меня сомнений.
– Я выполняю только партийный долг, – бросила она.
Ей было неудобно говорить, глядя снизу вверх. Она злилась оттого, что Вернер так бесспорно превосходил ее выдержкой.
Вернер отошел от нее, заговорил о предстоящей работе, о недостатках строительства и управления стройкой.
– Вас поразило, что мы построили всего три жилых дома. Нас гонят темпы. Все силы идут на стройку завода. Вы видели шалаши?
– Я сама вот уже три ночи сплю в шалаше.
Теперь вспыхнул Вернер. Его палец с силой нажал кнопку звонка. «Звонок все-таки провел», – отметила Клара.
– Попросите товарища Кочанера, – зло приказал он секретарше.
– Мне хорошо и в шалаше, – сказала Клара, наслаждаясь его злостью. – Меня приютили комсомолки. Я за три дня узнала столько, сколько не узнала бы и за месяц в другой обстановке.
Она помолчала.
– Вы мало цените людей, – добавила она. – Ваши комсомольцы – замечательный народ!
Вошел Кочанер.
– Когда приезжают новые работники, обязываю вас докладывать мне немедленно, – глядя мимо Кочанера, приказал Вернер. – И прошу вас объяснить, как получилось, что товарищ… товарищ Каплан… живет в шалаше?
– Я вас уверяю… – вмешалась Клара, но Вернер жестом остановил ее.
Кочанер бормотал объяснения.
– Сегодня вечером товарищ Каплан будет устроена в доме дирекции, – спокойно приказал Вернер. – Если вы не найдете места, предоставите ей свою комнату. Вы меня поняли?
Когда они остались вдвоем, Клара рассмеялась. Ей понравились его властные манеры. Ей хотелось поговорить с ним сейчас по-хорошему.
Но Вернер вел беседу так, как хотелось ему.
– Люди у нас замечательные, – сказал он, – но беспорядка и безобразий много. Я стараюсь выправить их. Помогите мне – я буду благодарен. Хороший коммунист нам сейчас дороже архитектора. – Он встал. – Вы меня простите, я не располагаю временем. Я прошу вас устроиться, оглядеться, просмотреть планы, поговорить с инженерами, с начальниками участков. С Гранатовым. Вы же умная женщина, подойдите к нему с умением, и он раскроется. Он прекрасный человек и работник. Я опираюсь на него больше, чем на кого-либо другого.
Он прошелся по кабинету.
– Я должен вас предупредить, – его голос стал требователен и жесток. – Никакого шума я не потерплю. У меня большие полномочия. Условия исключительно тяжелые. Работать нужно – давайте. Создавать беспорядок, споры не позволю. И еще – вы ворвались ко мне сегодня вне очереди. Мне это понравилось. Я не люблю робких людей. Но давайте условимся раз и навсегда – я требую порядка и четкости.
Он усмехнулся, заметив настороженный взгляд Клары.
– Вам, наверное, кажется, что я страшный бюрократ, которого надо скорее выводить на чистую воду. Я надеюсь, что вы поработаете и поймете. Это не бюрократизм, а четкость. В суете никакого дела не сделаешь.
Клара думала: «Почему я выслушиваю его дерзости как школьница? Не сработаюсь», – повторила она себе.
– А я надеюсь, – весело сказала она, вставая, – что мы сработаемся. Я тоже люблю порядок и четкость. Но скрою, меня предупредили, что с вами будет трудно, что вы человек особого стиля.
Она тотчас пожалела, что сказала это. Вернер не поддержал разговора, только поглядел на Клару острыми светлыми глазами.
– Сколько вам лет?
Клара ответила с трудом, как на экзамене:
– Двадцать… восемь…
Он нажал кнопку звонка.
– Составьте приказ о зачислении в штат инженера-архитектора Каплан, – как бы диктуя, говорил он секретарше, – передадите Сергею Викентьевичу, что я прошу его договориться с товарищем Каплан и определить размеры и характер ее работы, а также ввести ее в курс дела, а затем доложить мне. Все.
Он проводил ее до двери.
– Я вас прошу зайти ко мне, когда вы хорошо ознакомитесь и продумаете свою работу. Если у вас будут вопросы лично ко мне, в порядке совета или помощи, если захотите поговорить – всегда буду рад.
«А что же, может быть и сработаюсь». Она ушла от Вернера, полная неуверенности и тревоги.
«Амурский крокодил» ворчала – Клара ворвалась вне очереди и пробыла полчаса.
– В какие часы принимает товарищ Вернер? – спросила ее Клара.
– От девяти до одиннадцати, от четырех до пяти и с десяти вечера до двенадцати, – заученно отчеканила секретарша.
Клара вышла на улицу. «И с десяти вечера до двенадцати», – повторила она.
– Ничего, я пошел к Вернеру, провернул! – поймала она обрывок чужого разговора.
Она остановилась над крутым спуском к Амуру. Комсомольцы мечтали о гранитных набережных. Пока было три жилых дома, шалаши, кустарный лесозавод, игрушечная электростанция, примитивные мастерские, раскорчеванные пустыри. Она оглядела все то, что должно было стать ее городом. Она спроектирует здесь дома, улицы, целые архитектурные ансамбли. Она жадно разглядывала фон, на который лягут контуры города, – необъятный Амур, далекие горные хребты, близкие и дальние сопки, покрытые тайгой. Она рисовала себе завод – один из лучших в мире. Он войдет в общее целое как составная часть. Он должен органически связаться с архитектурой города. Завод как уродливое пятно окраины – это старый мир. В новом, социалистическом городе основная идея – единство всех элементов жизни, взаимодействие труда и отдыха, труда и развлечения, труда и физической культуры. Завод, дом культуры, стадион, удобные жилища, магазины, школы – все должно быть связано, подчинено одной идее… Как назвать эту идею нового города? Счастье? Гармония? Социализм?
Она вдыхала свежесть амурского ветра. Ее взбудораженное сердце еще напоминало о себе неровными толчками.
Вернер был насмешлив и снисходителен: «Сколько вам лет?..», «Я рискую…», «Никакого шума я не потерплю…» Что он такое, этот Вернер?
А город она построит, цельный в своем величественном, гармоническом единстве. Его будут строить тысячи работников, чертежи его будут создавать сотни людей, но всеми ими будет двигать одна руководящая идея, дающая смысл любому произведению человеческих рук. Ее идея. Ее ли? Да. Она ее задумает, разработает, приведет к осуществлению. Она заимствует ее, эту идею. Нет, не у греков, не у римлян. Ее идею подскажет величие диктатуры пролетариата, пафос и напряжение пятилетки, чистота счастливых детских глаз, горделивый расцвет индустрии, жадное стремление вперед, к счастью, поднявшее миллионы людей…
– Товарищ Каплан! – кричит с крылечка «Амурский крокодил». – Получите ордер на комнату.
Клара смеется, сама не зная чему. Она получает ордер и отказывается от машины – комсомольцы помогут. Она идет по деревенской улице, как по проспекту, легкой походкой, подставляя лицо солнцу и ветру. В ней рождаются еще неоформленные воспоминания. О чем? Она не знает. Что-то связанное с Вернером. Движение руки, наклон тела, лоб… Что? Кто? Кого он напоминает?
Она не углубляется в эти воспоминания, не ищет их смысла. Она идет по своему городу и думает: «Да, так что же такое Вернер?»
2
В начале сентября подули с сопок пронзительные ветры, понесли над котловиной леденящие дожди, в непролазную грязь размыли дороги и тропы, с избытком напоили влагой и без того болотистую почву.
А потом выглянуло солнце, заигрывая последними, уходящими лучами; затухающими порывами проносился ветер, подсушивая лужи и густую дорожную грязь, – снова установились теплые, но уже иные, по-осеннему молчаливые дни.
На корчевке, на лесозаводе, на стройке работалось тяжело. В грязи увязали ноги, мокрые стволы были неподатливы и скользки. Ругань неслась по участкам работ. Но иной парень, бросив крепкое словцо, выпрямит заболевшую спину, поглядит кругом и затихнет, будто околдованный сказочным видением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76