Несомненно, нечто ценное или очень важное. А скорее всего незаконное.Он вскрыл остальные три ящика, быстро нашел поддельные апельсины, сунул все четыре в охотничью сумку, заменив их в ящиках обычными плодами, взятыми из груды приготовленных к отбору. Потом аккуратно закрыл ящики, проследив за тем, чтобы бандероли выглядели неповрежденными, вышел через заднюю дверь и стремительно направился к дому.Было пять часов утра, и до рассвета было еще далеко, когда он достиг виллы Сан-Лоренцо. Из окна спальни барона просачивался свет. Джузеппе Сайева провел ночь без сна, дожидаясь его возвращения. Кало открыл дверь своим ключом и увидел, как барон спускается по лестнице в домашней куртке, с белым шелковым платком на шее.– Глаз не сомкнул, а, Кало? – Они встретились в вестибюле, и старик приветственно хлопнул его по плечу.– Ваша светлость тоже, – заметил Кало. Несмотря на природную сдержанность, на этот раз он не мог скрыть распиравшего его торжества.– Охота была удачной? – спросил барон.– И да, и нет, – ответил Кало. – Во всяком случае, не без сюрпризов.– Пошли в мой кабинет, – пригласил барон, проходя вперед.Добрая Аннина появилась в дверях служебного коридора.– Пресвятая Богородица! Что случилось, ваша светлость?Она была растрепана со сна, одна седая прядь свешивалась на лоб.– Ничего не случилось.Под суровым взглядом барона она съежилась и стала как будто еще меньше ростом.– Я поняла, – покорно поклонилась она.– Что ты поняла? – Джузеппе Сайева удивленно вскинул брови.– Что ваша светлость и дон Калоджеро спали всю ночь, – торжественно провозгласила она. – Что вы все еще спите. Что я сама еще сплю в своей комнате и что я ничего не видела.Барон оценил слова верной экономки.– Нет, – сказал он, улыбнувшись, – ты не спишь. И раз уж ты здесь, свари-ка нам кофе и принеси в кабинет.– Рада служить вашей светлости, – опять поклонилась Аннина.Кало нарочито медленно выложил на письменный стол четыре апельсина.– Прекрасные плоды, – заметил старик.– Даже чересчур. – Кало придвинул себе одно из двух кресел, стоявших перед столом.Барон поднес их к настольной лампе и внимательно осмотрел один за другим.– Действительно, чересчур, – признал он.Заметив след, оставленный ногтем Кало, он углубил надрез ножом для вскрывания писем.Кало сидел понурившись и не двигаясь.– Воск, – спокойно заметил старик, не выдавая голосом внутреннего волнения. – Подлинное произведение искусства, безупречное подражание живой природе. Не отличишь от настоящих.Кало вынул из ящика лист плотной бумаги и положил на него один из восковых плодов.– Разрежем? – спросил он, берясь за нож.Барон легонько кивнул крупной седой головой.– Посмотрим, что за сюрприз там, внутри.Сквозь ставни начал просачиваться первый слабый свет зари. Кало вонзил лезвие ножа в воск, апельсин раскололся, и содержимое высыпалось на лист бумаги. Это был порошок, белый и легкий, как тальк.– Наркотик! – в гневе закричал барон, кровь отлила от его сурового лица. – Имя Монреале на этой белой отраве! – Он выругался сквозь зубы. – А ну-ка принеси мои ювелирные весы.Кало открыл нижние дверцы книжного шкафа и вытащил миниатюрные серебряные весы с круглой чашкой и колесиком, градуированным от ноля до двухсот граммов, снабженным маятниковой стрелкой. Барон высыпал на чашку весов весь белый порошок, содержавшийся в апельсине, стрелка закачалась и замерла на делении «120».– Сто двадцать граммов наркотика, – вслух сказал Кало.Старик вновь ссыпал порошок на бумагу и взвесил восковую кожуру: сто десять граммов.– Дьявольски точный механизм, – вынужден был признать барон. – Всего двести тридцать граммов, средний вес одного апельсина из девяноста, – он откинулся на спинку кресла и сразу показался Кало усталым и постаревшим. – Доброе имя, честь и гордость баронов Монреале замешаны в грязном деле с контрабандой наркотиков. Они осквернили наш дом позорнейшей из преступных сделок.Кало знал, что у человека могут быть веские причины, чтобы убить, или украсть, или отомстить за обиду, но для тех, кто хладнокровно травит людей, оправдания не было.Он произвел в уме быстрый подсчет:– Они грузят по полкило отравы в день. Порошок доставляет этот тип с американским акцентом, которого я не знаю. Он же держит связь с художником, изготавливающим восковые апельсины. Никколо Печи распахнул ему двери нашего честного дома. Но вся игра в руках у Миммо Карузо. По окончании погрузки, когда судно отплывает в Америку, под маркой фруктовых садов Монреале уходит двенадцать кило отравы.– Это неслыханно. – Барон сжал кулаки и стиснул зубы. Краска и бледность сменялись на его мужественном лице. – И мы, возможно, никогда не узнаем, с каких пор все это продолжается.Кало на миг задумался.– Я всегда держал глаза открытыми, – сказал он себе в оправдание. – Думаю, это началось недавно. Во всяком случае, надеюсь.Аннина постучала, но Кало не впустил ее, а взял поднос с кофе у нее из рук прямо на пороге и тут же вновь закрыл двери.– Миммо Карузо, говоришь? – переспросил барон.– Очень влиятельный человек. – Кало налил ароматный кофе в две чашки, щедро сыпанув сахару в ту, что предназначалась барону.– С которым ты познакомился в кабинете у депутата Риццо. – Барон попробовал кофе и одобрительно кивнул.Кало понял его сомнения.– Вы думаете, депутат Риццо тоже участвует в деле? – На мгновение он застыл, не донеся чашку до рта.– Наркотики – это позор нашего века. – Барону стыдно было жить в мире, устроенном, по его мнению, неправильно. – Деньги не пахнут, Кало. Попадая в руки уважаемых людей, даже самые грязные деньги становятся чистыми.Кало поник от унизительного ощущения собственного бессилия.– Мы знаем, кто за это в ответе! – воскликнул он, намереваясь уладить спорный вопрос по-своему.– Времена изменились, друг мой, – проговорил барон с доброй, обезоруживающей улыбкой. – А вина лежит на всех. В первую очередь на нас самих. Я не говорю, что раньше было лучше, но хоть какие-то правила соблюдались. Еще несколько лет назад никто бы не осмелился осквернить мой дом.– Я положу конец этой истории, – заверил его Кало. – На этот раз товар не уйдет. А как насчет сегодняшней ночи и завтрашней? – спросил он.– Проделай все ту же работу, – приказал барон, вновь обретая утерянную было властность и решительность. – Судно уйдет без наркотиков.– А когда в Нью-Йорке заметят, что мы раскрыли их игру? – Кало встревожился за старика. – Подозрение падет на вас.– Я именно этого и хочу. – Казалось, можно было видеть, как в жилах, вздувшихся на руках барона, бурлит кровь.– Эти люди не прощают, – нахмурился Кало. В чашках остывал позабытый обоими кофе. – Я опасаюсь за вашу жизнь.Барон взглянул на него с отеческой любовью.– То, что должно случиться, непременно произойдет, – пояснил он. – Страх не меняет хода событий. Он не может остановить судьбу, но лишает человека мужества, необходимого при встрече с ней.Кало понял, что ничего не сможет предпринять, чтобы воспротивиться воле барона.– Первой полетит голова Никколо Печи, – сказал он с ненавистью. – А как насчет депутата Риццо?– Когда пьемонтцы пришли на Сицилию, – стал вспоминать барон, двигая указательным пальцем чашечку английского фарфора, – они научили нас политике капустного листа. Медленно, не торопясь, снимаешь один лист за другим, пока не дойдешь до сердцевины. – Схватив чашку большим и указательным пальцами, он разбил ее вдребезги. – У меня есть внук, – продолжал он, вроде бы успокоившись. – У меня есть ты, я считаю тебя своим сыном. Я стар и начинаю уставать, а главное, мне все горше жить. И все же с тем, кто вовлек меня в это грязное дело, будет то же, что с этой чашкой. И не важно, кто это сделает, но это будет один из нас.– А эта дрянь? – спросил Кало, указывая на белый порошок.– В сортир ее, Кало. – Это был недвусмысленный приказ. – Эту дрянь ты должен спустить в сортир. Вместе с той, что найдешь сегодня ночью и завтра.Барон Джузеппе Сайева поднялся с кресла. Лицо его осунулось после бессонной ночи, глаза покраснели. Но душа его и сердце пребывали в мире, хотя он знал, что, объявив войну наркомафии, подписал себе смертный приговор.– Времена изменились, Кало. Потеряно уважение к человеческому достоинству.И все же молодой человек не мог поверить, что кто-то посмеет посягнуть на жизнь Джузеппе Сайевы, барона Монреале. Может быть, попытаются убить его самого, но сперва он сведет счеты с Миммо Карузо.Уж коли воевать, лучше нанести удар первым.– А Миммо Карузо? – спросил он.– Делай как знаешь. – На лице барона больше не было следов растерянности, но он чувствовал себя униженным и оскорбленным. – В любом случае помни: переменить ход вещей тебе не под силу. Времена изменились, Кало, – повторил он с горьким вздохом, выходя из кабинета.– Отдохните хорошенько, дон Пеппино, – сказал на прощание Кало. Он прошел в свою комнату и распахнул окно. Солнце вставало на горизонте, смешивая свое золото с золотом апельсиновых садов. День обещал быть погожим, природа знать ничего не желала о мелких людских делишках и страхах.Горячий душ восстановил его силы, а вторая чашка кофе привела в отличное расположение духа. Вскоре проснется Бруно, а он, как всегда, проводит мальчика в школу. Домашняя жизнь должна идти по накатанной колее, как всегда.Размышлять о Миммо Карузо не имело смысла, он все равно был уже покойником. В этих местах жизнь предателя ценилась много дешевле, чем стоимость пули. На счету у Калоджеро Косты уже была одна смерть. Тогда он убил, инстинктивно защищая свое право быть человеком. Теперь этот эпизод вспомнился ему во всех трагических подробностях.Ему было одиннадцать лет, и он пас овец у одного зажиточного хозяина. Ночью и днем, в дождь и в вёдро его уделом были побои, издевательства, насмешки хозяина и его подручных. Чтобы было побольнее, они звали его «сынком», прекрасно зная, что у него не было ни отца, ни матери, что его оставили в пеленках на паперти в Джирдженти.Стоило одной из овец охрометь или ягненку потеряться, его избивали до крови плетью, а то и дубинкой. Он жевал корни лакрицы, чтобы заглушить постоянно мучивший его голод, питался хлебом и луком, иногда ему удавалось украдкой сорвать с дерева созревающую маслину.Однажды к вечеру, когда он сидел на большом валуне, окруженный стадом, подавленный страхом, голодный и оборванный, подъехал верхом его хозяин. Все было в порядке, ни одна овца не отбилась от стада, никаких других происшествий тоже не случилось, но все же мальчика охватила дрожь. Бояться было вроде бы нечего, однако Калоджеро Коста, ублюдок, найденыш, подкидыш, беззащитное существо, на котором взрослые, а среди них первым был хозяин хутора, безнаказанно вымещали свою злобу, дрожал с головы до ног.Хозяин слез с лошади. Это был коренастый, уродливый, злобный крепыш с немигающими, как у ящерицы, глазами-бусинками.– Отдыхаешь? – ухмыльнулся он, показав частокол испорченных зубов.Мальчик не ответил, любой ответ был бы истолкован как проявление нахальства и дерзкий вызов.– После работы не грех и отдохнуть, – продолжал хозяин, приближаясь к нему и похлопывая себя по сапогу хлыстиком.Кало инстинктивно спрятал голову между колен, свернувшись, как зародыш в материнской утробе. Он все ждал, что хлыст обрушится ему на спину.Однако хозяин продолжал разговаривать с ним спокойно, почти ласково.– Нравится тебе эта игра? – спросил он.Мальчик собирал камни и складывал из них стену. Ему нравилось строить укрепления, за которыми можно спрятаться и почувствовать себя в безопасности. Он хотел бы жить в большом каменном доме, окруженном высокими стенами.– Какой в этом смысл? – спросил хозяин.Кало слушал его грубый и хриплый голос, упорно продолжая сидеть с опущенной головой, как свернувшийся клубком ежик. Он все равно не смог бы объяснить, какую радость доставляет ему возведение крепостных стен. Трудно было найти слова, но, даже если бы он их нашел, хозяин бы все равно не понял.– А ведь сейчас время ужина, знаешь? – Его голос стал прямо-таки медовым. Кало ждал, пока хозяин сядет на лошадь и уедет, чтобы спокойно съесть свою пайку хлеба с луком. Его застали врасплох за любимой игрой, он все еще сжимал в руке большой камень.– Хочешь вернуться на ферму поужинать вместе со всеми?Кало продолжал прятать голову между колен. Он все никак не мог взять в толк: с чего это вдруг хозяин так подобрел?– А знаешь, что сегодня на ужин? Бараньи котлеты, – не унимался тот.То ли ему снится, то ли хозяин насмехается над ним. А вдруг это правда?Кало набрался духу, поднял наконец голову и заглянул в лицо хозяину в страхе и замешательстве. Негодяй только этого и ждал. Хлыст просвистел в воздухе и ударил мальчика прямо по лицу. На щеке вздулся синеватый рубец и начал кровоточить.– Я тебе покажу, как играть в камешки, – торжествующе заорал хозяин. – Собери овец, ублюдок!Собака с лаем загнала в стадо пытавшегося отбиться ягненка. Со всех сторон слышалось жалобное блеяние.– И чтоб я больше не видел, как ты бьешь баклуши! – пригрозил хозяин хутора.Бросив на мальчика брезгливый взгляд, как на кучу мусора, он повернулся и направился к лошади, щипавшей редкие побеги пожелтевшей травы.В свете заката он показался мальчику черным и страшным, как сам дьявол. Он был так силен, жесток и уверен в себе, что казался неуязвимым. Кало схватил самый тяжелый булыжник среди собранных в кучу камней, стиснул его обеими руками, бесшумно, как кошка, догнал хозяина, поднялся на цыпочки и с силой, которой сам в себе не подозревал, обрушил камень на голову обидчику. Тот успел повернуться с вытаращенными глазами, потом рухнул лицом вниз на неровную и пыльную землю, а Кало все бил и бил его камнем по голове, пока она не превратилась в кровавое месиво.Он плюнул на безжизненное тело и убежал. Он перестал дрожать и сказал себе, что с этой минуты никто больше не назовет его ублюдком, никто не посмеет его ударить. Никогда.Он добрался до пустынного ночного берега, море убаюкало его своей древней песней, ветер обласкал, как мать, которой он никогда не знал. Он уснул на теплой песчаной дюне под светлым от звезд ночным небом.Там, на берегу, его и нашел барон Джузеппе Сайева. Он выслушал историю мальчика и взял его с собой в Пьяцца-Армерину. Прошел слух, что хозяина фермы убили бандиты, карабинеры закрыли дело и отправили его пылиться в судебном архиве. С тех пор Калоджеро Коста познал радость жизни.А сейчас он готовился убить Миммо Карузо. Никаких угрызений он при этом не испытывал. Он был уже не обиженным и запуганным ребенком, а взрослым мужчиной, сознающим необходимость отомстить за оскорбление, нанесенное семье Монреале. Его семье. ОХОТНИК И ДИЧЬ Вновь зацвел дрок, зазеленел клевер, в горах желтыми пятнами на фоне черных вулканических пород выделялись цветы терновника. В июне Бруно блестяще выдержал вступительный экзамен в среднюю школу. В семье по этому поводу был устроен большой праздник. Из Сан-Франциско дядя Джордж и его отец прислали ему замечательные подарки: прекрасного индейского пони, которого Бруно назвал Корсаром, и документы на владение домом на улице Манзони в Милане, который Филип купил для Аннализы по окончании войны.Дарственная сопровождалась запиской: «Я знаю, ты предпочитаешь жить в Италии, – писал Филип, – и не хочу тебя принуждать возвращаться в Калифорнию. Но все же я хотел бы вновь тебя повидать, ведь ты мой единственный сын. Поэтому я приеду навестить тебя. Что скажешь, если я попрошусь к тебе в гости в твой миланский дом? Мне было бы удобно приехать в августе. Надеюсь, твой дед не откажется проводить тебя в Милан, чтобы провести несколько дней с дальним родственником из Америки?» – Что ты скажешь, дедушка? – спросил Бруно. Он, конечно, не мог по достоинству оценить дарственную на владение домом, но был в восторге от индейской лошадки, подаренной ему дядей Джорджем.– Я думаю, твой отец действительно замечательный человек, – вздохнул старик, когда-то выражавший поспешные и несправедливые суждения о вожде краснокожих, ничего не имевшем за душой, кроме кучи долларов.Тень печали омрачила прелестное детское личико, смыв с него улыбку.– Я тоже так думаю. – Расстояние и время смягчили воспоминания о жестокой дисциплине, которую навязывал ему отец.– Я буду рад его видеть.Барон должен был признать, что его зять проявил великодушие и щедрость, делающие ему честь. Он часто писал сыну и еще чаще звонил. Джузеппе Сайева решил, что обязательно отвезет внука в Милан. В августе пребывание в великом городе Ломбардии будет особенно приятным.Сразу же по окончании учебного года они уехали на лимузине барона в Пьяцца-Армерину. Барон рассказал внуку о Милане, где Бруно прожил несколько месяцев в далеком 1945 году.Дед и внук возвращались вдвоем после дальней верховой прогулки: они доехали до самой эвкалиптовой рощи. Испуганная сорока выпорхнула из кустов цветущего шиповника, распространявшего нежный аромат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52