По существу, прошлое – единственное, что имеет значение и в этой их жизни, о нем можно создавать мифы, помогающие им выживать и здесь.
– Постараюсь запомнить, – бесстрастно ответила свекровь. Она всегда признавала в невестке железную волю и опасную красоту, но осуждала недостаток смирения. Непростительно выставлять красоту напоказ. Ради этой женщины сын заложил свою душу, переехал в Новый Свет, а она, старуха, никогда здесь не приживется. В Кастелламаре-дель-Гольфо, где она родилась и прожила до пятидесяти пяти лет, море плескалось за узкой тропинкой среди олив, нежное и голубое, успокаивающее и дурманящее. У моря не было необузданной агрессивности океана, которую все они прочувствовали в тревожные дни переезда, которая сейчас затаилась за чертой этого каменного негостеприимного города и была готова обрушиться порывами ледяного ветра, обратить начинающуюся весну в суровую зиму.
Анна Пертиначе в последний раз видела океан десять лет назад, когда они высадились на Эллис-Айленде.
В Бруклине, где они живут, кругом камень и цемент, дома нашпигованы железными лестницами, на крышах огромные резервуары, на улице – суматошное движение, люди суетятся и произносят непонятные слова. Даже ее односельчане изменились – они вечно мчатся и разговаривают на этом тарабарском языке, так непохожем на их мягкий певучий язык, в котором даже в одном звуке можно выразить множество чувств.
Нэнси, старшая внучка, которую она продолжала называть Анитой, родилась на Сицилии, и ей дали бабушкино имя, хорошее имя, настоящее, христианское. А это новое имя, Нэнси, смахивает на имя какой-нибудь киношной девки, в нем есть что-то греховное.
Внук, Сальваторе, родился двумя годами позже уже здесь, в Америке, его имя тоже исковеркали – теперь зовут Сэл.
– Посмотри, бабушка, какой у меня отличный подарок! – похвастался Сэл, осторожно, чтобы не запачкать нарядный белый костюм, втискиваясь между Анной и матерью.
Мальчик впервые надел длинные брюки, пиджак и галстук. Он поднял левую руку, чтобы все могли увидеть на запястье новенькие золотые часы на кожаном ремешке.
– Баловство для богачей, – пренебрежительно отозвалась бабушка.
Тосты, оживленные разговоры, пересуды словно сгущались в воздухе. Порывы ветра, казалось, меняли цветовую гамму там, за окном.
– Вечно вы недовольны, мама, – раздраженно сказала невестка.
– На что золотые часы мальчишке? – стояла на своем Анна.
Тони Кроче праздновал первое причастие своих крестников на широкую ногу, и никого это не удивляло. Он богат, холост, да мало ли что еще… Однако Анна Пертиначе двоюродного брата невестки не жаловала.
Тони пригласил семью Пертиначе, друзей и знакомых в свой ресторан «Пиццерия Кастелламаре» на 42-й улице Манхэттена и запер дверь для посетителей, чтобы никто не мог помешать семейному празднику. Повар приготовил спагетти с сардинками, кабачки с котлетами, рисовые шарики, жаренные на ароматном оливковом масле из Сицилии. Кондитер испек аппетитные вафельные трубочки с творогом и многослойный миндальный торт, который был выставлен на всеобщее обозрение на отдельном столике, чтобы каждый мог полюбоваться его изысканным украшением – двумя сахарными фигурками, изображающими Нэнси и Сэла в белоснежной одежде первого причастия.
– Торт как на свадьбу! – восхитилась одна гостья с раскрасневшимся от обильной еды и выпивки лицом.
Женщины специально для этого случая купили в «Мэкис» и в «Лорд и Тейлор» новые платья, и на каждой сверкали новые драгоценности или длинные нити кораллов, привезенные с родного острова. Все, кроме Анны Пертиначе, были в приличествующих случаю шляпках, выбранных абсолютно бездарно – претензия на оригинальность граничила с полным отсутствием вкуса. Мужчины были в пиджаках и галстуках. Обед был дан в традициях итальянской кухни. Родина, которую они покинули, не отпускала их и сегодня.
Старики подогревали вином увлажнявшую их глаза ностальгию. Гитара, аккордеон и крепкое сицилийское вино обостряли восприятие старинных песен.
Нэнси съела немного кабачков. Эта вкусная, но острая еда быстро ей надоела. Отставив почти полную тарелку вопреки наставлениям матери доедать все без остатка, она пробралась на другой конец стола поговорить с отцом.
Старая Анна наблюдала за сыном и внучкой. Между ними всегда царило полное взаимопонимание. Сорокатрехлетний Калоджеро Пертиначе был, несомненно, красивым мужчиной с ясными добрыми глазами, смотревшими почти по-детски доверчиво, с улыбчивым мягким лицом, черными густыми, аккуратно зачесанными назад волосами; высоким и стройным. Он был неизменно приветлив, нетороплив в движениях и обходителен.
Нэнси была очень похожа на отца. В ней уже угадывалась привлекательная женщина. Огромные серые глаза жизнерадостно блестели, греческий нос придавал лицу значительность, сонные губы ярко выделялись на лице безукоризненного овала. Черные густые, как у отца, волосы блестели, словно шелк. В этой еще по-детски угловатой девочке поражало серьезное взрослое выражение лица.
– Тебе нравится праздник? – улыбнулся Калоджеро, поднося к губам руку дочери и целуя ее.
– Очень, папа, – ответила она, разглаживая складку белого платья, в котором она выглядела маленькой невестой. Ей очень нравилось платье. Больше всего, больше всех подарков – и циркуля в черном бархатном футляре, и кожаного требника с золотыми кистями, и электроутюга, и книжки под названием «Сердце» Эдмонда Де Амичиса на итальянском языке, которая когда-то растрогала ее отца и которую она никогда не прочтет, потому что, кроме английского языка, знает только сицилийское наречие.
– Иди доешь все на своей тарелке, – улыбнулся отец.
– Папа, спой для меня. – Нэнси умоляюще посмотрела на отца.
Калоджеро не мог устоять. Нэнси любила мягкий грустный голос отца, когда он пел песни своей родины, о которой она знала только по рассказам родителей.
– Тебе ни в чем не могу отказать, – согласился Калоджеро. По натуре он был застенчивым человеком и только дома чувствовал себя уверенно и спокойно. Когда вечером за ужином он видел за столом жену и детей, то бывал безгранично счастливым. Теперешняя его работа – лучшее, на что он мог рассчитывать. Он мало в чем был уверен, но одно знал твердо: Нэнси станет великой женщиной. «В один прекрасный день весь мир будет у твоих ног», – часто повторял он дочери.
Нэнси вернулась на свое место и локтем толкнула брата.
– Сейчас будет петь папа! – объявила она.
Она была уверена, что всем пение отца доставит удовольствие и ему будут с восторгом аплодировать. Ей хотелось, чтобы вспомнили об отце, потому что с начала праздника все внимание было обращено на нее с братом и особенно на «дядю» Тони, их крестного.
Нэнси любила Тони Кроче. Он щедро одаривал подарками ее и Сэла, выражая таким образом без лишних слов свою привязанность. Он жил на широкую ногу. Ему нравилось демонстрировать свою щедрость. Шикарные подарки говорили о богатстве, которым он гордился и которое придавало ему особенное обаяние в глазах многих, в том числе матери Нэнси. Она вспыхивала при его появлении и становилась еще красивее.
Калоджеро, аккомпанируя себе на гитаре, запел песню о трагической любви рыбы-меч. Гомон за столом смолк, воцарилась полная тишина. Все взгляды были устремлены на него. Гости прекратили еду, а дети – игры, один старик замер с вилкой на весу, глаза его растроганно блестели, другие дали волю слезам. Завтра все забудется, одолеют повседневные труды и заботы, но сейчас праздник, крепкое сицилийское вино разбередило сердца, разбудило тоску по родине, и вот уже нет ничего кругом, кроме волнующих аккордов гитары и прекрасного голоса Калоджеро Пертиначе.
42-я улица за окном пиццерии, мчащиеся автомобили отошли на задний план. Перед глазами мощенный булыжником переулок с домами, обожженными солнцем, фигуры женщин в строгих черных платьях, шествующих медленной и величественной походкой.
Песня затихла – буря аплодисментов взорвала хрупкую тишину, заполненную воспоминаниями.
– Пришло время попрощаться, друзья, – объявил Калоджеро, – меня ждет работа. – Он встал и осторожно положил гитару.
– Даже сегодня, в день первого причастия твоих детей? – упрекнула его мать.
– Работа есть работа, – возразил он мягко, но категорически. Нэнси подошла к отцу и с благодарностью обняла.
– Еще не разрезали торт, – пыталась она удержать отца.
– Работой нельзя пренебрегать, великая женщина, – ответил он дочери. – Начало смены, я не могу опаздывать. Понимаешь?
Нэнси понимала и даже знала, что отец очень держится за свою работу. Она вздохнула и перестала настаивать. Работой отца она очень гордилась и знала: многие ему завидуют. Она видела его на посту у входа в один из самых известных отелей города – «Плаза». Высокий и элегантный в своей ливрее, он казался ей не швейцаром, а генералом. Калоджеро находил, что в ливрее есть нечто карнавальное, но обязанности свои выполнял безукоризненно и с достоинством, этому способствовали внешность Калоджеро и впитавшаяся в кровь почтительность. На Сицилии «благослови бог вашу милость» произносят на каждом шагу, а «целую руки вашей милости» – разменная монета, за которую получают благосклонный взгляд или наглую гримасу. Это и было полезной подготовкой к его теперешней работе, неотъемлемой частью которой была вежливая почтительность и даже умение угождать.
Перед тем как стать швейцаром, Калоджеро работал в порту. Изнурительный, но хорошо оплачиваемый труд, место он получил по протекции Тони Кроче, который умел нажимать на нужные кнопки. Но произошел несчастный случай, в результате – двойной перелом правой ноги. С тех пор Калоджеро пришлось подыскивать более легкую работу.
Предприимчивый кузен жены помог и на этот раз. Он нашел это место в «Плазе», где требовался сильный человек с красивой внешностью и хорошими манерами.
Когда Нэнси видела своего отца в ливрее, значительного, точно генерал, на ступеньках шикарного отеля, он казался ей величественным воином на страже неприступной крепости. В представлении Нэнси Калоджеро с галунами на ливрее у входа в «Плазу» был всевластен, как божество.
– Можно я приду к отелю и принесу тебе кусок торта? – спросила она, когда отец прощался с друзьями.
– Да, если тебя проводит Сэл и никто не заметит вашего отсутствия, – согласился отец.
– Отлично, папа! – Нэнси обвила руками его шею.
Прошел час, прежде чем закончился обед и брат с сестрой взялись за нож, чтобы вместе отрезать первый кусок праздничного торта.
Аддолората уперлась взглядом в тарелку, где лежал еще не тронутый кусок торта, и вспыхнула. Тони, сидевший напротив нее, снял ботинок и втиснул большой палец ноги между ее ляжками, пытаясь проникнуть под трусики. Он продолжал разговаривать как ни в чем не бывало, а ее обжег стыд более сильный, чем вспыхнувшее желание. Аддолората была уверена, что рано или поздно кто-нибудь заметит эти постыдные манипуляции и тогда случится нечто ужасное. Калоджеро добрый человек и доверчивый муж, но именно поэтому Аддолората его боится. Добрые приходят в ярость, когда обманывают их доверие. Ей казалось, что соседи по столу видят ее насквозь и что все знают про ее позор и ее желание. Она резко отодвинула назад стул и встала – желание обуревало ее все сильнее, перед глазами стоял туман.
– Пойду умоюсь, – прошептала она, обращаясь к свекрови.
– Ты что-то раскраснелась, – сказала Анна.
– Жарко, – оправдалась Аддолората.
– Все из-за вина, наверное, – вступил в разговор Тони.
– Может, и еще из-за чего, – бросила старуха.
– Пойдемте со мной, мама, – позвала Аддолората.
– Мне и так хорошо, – ответила Анна. Взгляды Аддолораты и Тони скрестились, в его взгляде был откровенный вызов, в ее – смятение. Но в глазах обоих горело страстное желание. Тони становился все более нетерпеливым. Аддолората вынуждена была прибегать к тысяче уловок, чтобы удержать Тони в рамках благоразумия и преодолеть собственную слабость.
Когда Анна возобновила прерванную беседу на сицилийском наречии со своим соседом по столу, Аддолората направилась, постукивая высокими каблуками и раскачивая бедрами, в туалет. Ее опять терзали сомнения и страхи. Как же ей быть – уступить мужчине, которого она всегда хотела? А супружеская верность Калоджеро, отцу ее детей, верность, освященная церковью?! Эта тягостная, мучительная борьба с самой собой тянулась уже давно.
Только она одна знала, что праздник, подарки, место мужа в «Плазе», обед – все это Тони сделал ради нее. Тони Кроче умирал от любви к ней. Аддолората знала это. Она набрала холодной воды в ладони и опустила в них пылающее лицо. На минуту Аддолората почувствовала облегчение. Порой ей хотелось, чтобы муж узнал наконец правду. Она вынесла бы самые тяжкие наказания, но избавилась бы от чувства вины – груза, который подчас становился невыносимым.
Аддолората вышла из туалета в коридор, где стояли густые пряные запахи кухни. Аддолората любила готовить, любила вкусные блюда, но ненавидела запах подливок и супов, которыми пропахли жилища бедняков, да и кухни ресторанов. Она жила в одном из домов самого убогого квартала Бруклина, но и это было шагом вперед по сравнению с халупой в Кастелламаре-дель-Гольфо, где она провела двадцать лет своей жизни. Вдруг на своих плечах Аддолората почувствовала сильные мужские руки. Эти руки стиснули женщину и втолкнули в крохотную комнатку, служившую чем-то вроде кабинетика.
– Я не мог с тобой даже поговорить, – сжимая ее, хрипло произнес Тони – лицо его утонуло в волосах женщины.
– Зато ухитрился кое-что сделать, – припомнила ему Аддолората то, из-за чего вынуждена была внезапно встать из-за стола. Тони ногой прикрыл дверь, на наружной стороне которой висела табличка «Не входить». Его рука властно потянулась к вырезу платья, Аддолората почувствовала мощное напряжение его члена на своем животе и не смогла сдержать страстного стона.
– Тони, ты нарываешься на беду, – дрогнувшим голосом предупредила она. Тони не слышал ее слов, он обнажил ее грудь и жадно целовал твердый сосок, скользя рукой все ниже и ниже – к лону Аддолораты и не обращая внимания на ее слабые протесты.
Сколько лет уже тянулась эта история, изнурявшая их?! Первый раз он мог овладеть ею тогда, среди олив Кастелламаре-дель-Гольфо, за каменной стеной, разделявшей два земельных владения. Ей было восемнадцать, ему двадцать, и у них обоих обрывались сердца от тайных взглядов, которыми они уже давно обменивались.
Стояло жаркое лето. Антонио Кроче возвращался с пляжа. Полуденный зной растекся в воздухе. Аддолората шла домой после работы – у семейства Манкузо, богатых и уважаемых людей, она стирала и гладила. Ей нравился кузен с веселыми глазами и насмешливой улыбкой, стройный и сильный, как бычок, нравилась его большая голова с блестящими волосами и упругая, темная от загара кожа. Он ей нравился, и она желала его, пренебрегая предрассудками, готова была нарушить семейный и общественный запрет кровосмесительства. Тогда она не испытывала чувства вины и хотела подарить ему свою трепетную пылкую юность, чтобы испытать радость взаимной любви. Они лежали на траве, она вдыхала, положив голову ему на грудь, аромат моря и с восторженным восхищением смотрела на напрягшийся прекрасный твердый фаллос, она нежно гладила его, ведь в нем – семя жизни, которое она хотела принять в себя. Она поторопилась задрать узкую юбку и уже стягивала трусики, когда кузен внезапно поднялся.
– Все. Не будем продолжать, Аддолората, – он наклонился над ней и провел рукой по ее искаженному от огорчения лицу.
– Почему? – воскликнула она, чуть не плача от унижения.
– Потому что я люблю тебя и, значит, должен уважать.
– Мне не нужно твое уважение, – с вызовом сказала она. – Ты прекрасно знаешь, что отец в жизни не отдаст меня тебе, если мы не поставим его перед свершившимся фактом.
– Но я не хочу брать тебя так. Я хочу обвенчаться с тобой в церкви. Я бездельник, что правда, то правда, но у меня есть принципы. Я не смогу жениться на тебе, если возьму тебя сейчас. – Эта логика была хорошо известна Аддолорате.
– Тогда конец нашей любви, – с вызовом сказала она.
Полгода спустя Аддолорату выдали замуж за Калоджеро Пертиначе – славного юношу, навязанного ей родителями. В день их свадьбы Тони Кроче сел на пароход и отправился в Соединенные Штаты. Это было в 1936 году.
После этого произошло столько всего. Тони выбился в люди, его моральные принципы изменились. Он помог ее семье перебраться в Америку и наконец по прошествии стольких лет, здесь, в этой клетушке, стоя и дрожа от желания, как подросток со своей первой женщиной, овладел ею. Аддолората приняла его так, словно они лежали на траве среди олив, словно ей восемнадцать и он первый мужчина в ее жизни. А на самом деле ей сейчас тридцать два, она замужем за другим и именно сегодня ее дети приняли первое причастие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
– Постараюсь запомнить, – бесстрастно ответила свекровь. Она всегда признавала в невестке железную волю и опасную красоту, но осуждала недостаток смирения. Непростительно выставлять красоту напоказ. Ради этой женщины сын заложил свою душу, переехал в Новый Свет, а она, старуха, никогда здесь не приживется. В Кастелламаре-дель-Гольфо, где она родилась и прожила до пятидесяти пяти лет, море плескалось за узкой тропинкой среди олив, нежное и голубое, успокаивающее и дурманящее. У моря не было необузданной агрессивности океана, которую все они прочувствовали в тревожные дни переезда, которая сейчас затаилась за чертой этого каменного негостеприимного города и была готова обрушиться порывами ледяного ветра, обратить начинающуюся весну в суровую зиму.
Анна Пертиначе в последний раз видела океан десять лет назад, когда они высадились на Эллис-Айленде.
В Бруклине, где они живут, кругом камень и цемент, дома нашпигованы железными лестницами, на крышах огромные резервуары, на улице – суматошное движение, люди суетятся и произносят непонятные слова. Даже ее односельчане изменились – они вечно мчатся и разговаривают на этом тарабарском языке, так непохожем на их мягкий певучий язык, в котором даже в одном звуке можно выразить множество чувств.
Нэнси, старшая внучка, которую она продолжала называть Анитой, родилась на Сицилии, и ей дали бабушкино имя, хорошее имя, настоящее, христианское. А это новое имя, Нэнси, смахивает на имя какой-нибудь киношной девки, в нем есть что-то греховное.
Внук, Сальваторе, родился двумя годами позже уже здесь, в Америке, его имя тоже исковеркали – теперь зовут Сэл.
– Посмотри, бабушка, какой у меня отличный подарок! – похвастался Сэл, осторожно, чтобы не запачкать нарядный белый костюм, втискиваясь между Анной и матерью.
Мальчик впервые надел длинные брюки, пиджак и галстук. Он поднял левую руку, чтобы все могли увидеть на запястье новенькие золотые часы на кожаном ремешке.
– Баловство для богачей, – пренебрежительно отозвалась бабушка.
Тосты, оживленные разговоры, пересуды словно сгущались в воздухе. Порывы ветра, казалось, меняли цветовую гамму там, за окном.
– Вечно вы недовольны, мама, – раздраженно сказала невестка.
– На что золотые часы мальчишке? – стояла на своем Анна.
Тони Кроче праздновал первое причастие своих крестников на широкую ногу, и никого это не удивляло. Он богат, холост, да мало ли что еще… Однако Анна Пертиначе двоюродного брата невестки не жаловала.
Тони пригласил семью Пертиначе, друзей и знакомых в свой ресторан «Пиццерия Кастелламаре» на 42-й улице Манхэттена и запер дверь для посетителей, чтобы никто не мог помешать семейному празднику. Повар приготовил спагетти с сардинками, кабачки с котлетами, рисовые шарики, жаренные на ароматном оливковом масле из Сицилии. Кондитер испек аппетитные вафельные трубочки с творогом и многослойный миндальный торт, который был выставлен на всеобщее обозрение на отдельном столике, чтобы каждый мог полюбоваться его изысканным украшением – двумя сахарными фигурками, изображающими Нэнси и Сэла в белоснежной одежде первого причастия.
– Торт как на свадьбу! – восхитилась одна гостья с раскрасневшимся от обильной еды и выпивки лицом.
Женщины специально для этого случая купили в «Мэкис» и в «Лорд и Тейлор» новые платья, и на каждой сверкали новые драгоценности или длинные нити кораллов, привезенные с родного острова. Все, кроме Анны Пертиначе, были в приличествующих случаю шляпках, выбранных абсолютно бездарно – претензия на оригинальность граничила с полным отсутствием вкуса. Мужчины были в пиджаках и галстуках. Обед был дан в традициях итальянской кухни. Родина, которую они покинули, не отпускала их и сегодня.
Старики подогревали вином увлажнявшую их глаза ностальгию. Гитара, аккордеон и крепкое сицилийское вино обостряли восприятие старинных песен.
Нэнси съела немного кабачков. Эта вкусная, но острая еда быстро ей надоела. Отставив почти полную тарелку вопреки наставлениям матери доедать все без остатка, она пробралась на другой конец стола поговорить с отцом.
Старая Анна наблюдала за сыном и внучкой. Между ними всегда царило полное взаимопонимание. Сорокатрехлетний Калоджеро Пертиначе был, несомненно, красивым мужчиной с ясными добрыми глазами, смотревшими почти по-детски доверчиво, с улыбчивым мягким лицом, черными густыми, аккуратно зачесанными назад волосами; высоким и стройным. Он был неизменно приветлив, нетороплив в движениях и обходителен.
Нэнси была очень похожа на отца. В ней уже угадывалась привлекательная женщина. Огромные серые глаза жизнерадостно блестели, греческий нос придавал лицу значительность, сонные губы ярко выделялись на лице безукоризненного овала. Черные густые, как у отца, волосы блестели, словно шелк. В этой еще по-детски угловатой девочке поражало серьезное взрослое выражение лица.
– Тебе нравится праздник? – улыбнулся Калоджеро, поднося к губам руку дочери и целуя ее.
– Очень, папа, – ответила она, разглаживая складку белого платья, в котором она выглядела маленькой невестой. Ей очень нравилось платье. Больше всего, больше всех подарков – и циркуля в черном бархатном футляре, и кожаного требника с золотыми кистями, и электроутюга, и книжки под названием «Сердце» Эдмонда Де Амичиса на итальянском языке, которая когда-то растрогала ее отца и которую она никогда не прочтет, потому что, кроме английского языка, знает только сицилийское наречие.
– Иди доешь все на своей тарелке, – улыбнулся отец.
– Папа, спой для меня. – Нэнси умоляюще посмотрела на отца.
Калоджеро не мог устоять. Нэнси любила мягкий грустный голос отца, когда он пел песни своей родины, о которой она знала только по рассказам родителей.
– Тебе ни в чем не могу отказать, – согласился Калоджеро. По натуре он был застенчивым человеком и только дома чувствовал себя уверенно и спокойно. Когда вечером за ужином он видел за столом жену и детей, то бывал безгранично счастливым. Теперешняя его работа – лучшее, на что он мог рассчитывать. Он мало в чем был уверен, но одно знал твердо: Нэнси станет великой женщиной. «В один прекрасный день весь мир будет у твоих ног», – часто повторял он дочери.
Нэнси вернулась на свое место и локтем толкнула брата.
– Сейчас будет петь папа! – объявила она.
Она была уверена, что всем пение отца доставит удовольствие и ему будут с восторгом аплодировать. Ей хотелось, чтобы вспомнили об отце, потому что с начала праздника все внимание было обращено на нее с братом и особенно на «дядю» Тони, их крестного.
Нэнси любила Тони Кроче. Он щедро одаривал подарками ее и Сэла, выражая таким образом без лишних слов свою привязанность. Он жил на широкую ногу. Ему нравилось демонстрировать свою щедрость. Шикарные подарки говорили о богатстве, которым он гордился и которое придавало ему особенное обаяние в глазах многих, в том числе матери Нэнси. Она вспыхивала при его появлении и становилась еще красивее.
Калоджеро, аккомпанируя себе на гитаре, запел песню о трагической любви рыбы-меч. Гомон за столом смолк, воцарилась полная тишина. Все взгляды были устремлены на него. Гости прекратили еду, а дети – игры, один старик замер с вилкой на весу, глаза его растроганно блестели, другие дали волю слезам. Завтра все забудется, одолеют повседневные труды и заботы, но сейчас праздник, крепкое сицилийское вино разбередило сердца, разбудило тоску по родине, и вот уже нет ничего кругом, кроме волнующих аккордов гитары и прекрасного голоса Калоджеро Пертиначе.
42-я улица за окном пиццерии, мчащиеся автомобили отошли на задний план. Перед глазами мощенный булыжником переулок с домами, обожженными солнцем, фигуры женщин в строгих черных платьях, шествующих медленной и величественной походкой.
Песня затихла – буря аплодисментов взорвала хрупкую тишину, заполненную воспоминаниями.
– Пришло время попрощаться, друзья, – объявил Калоджеро, – меня ждет работа. – Он встал и осторожно положил гитару.
– Даже сегодня, в день первого причастия твоих детей? – упрекнула его мать.
– Работа есть работа, – возразил он мягко, но категорически. Нэнси подошла к отцу и с благодарностью обняла.
– Еще не разрезали торт, – пыталась она удержать отца.
– Работой нельзя пренебрегать, великая женщина, – ответил он дочери. – Начало смены, я не могу опаздывать. Понимаешь?
Нэнси понимала и даже знала, что отец очень держится за свою работу. Она вздохнула и перестала настаивать. Работой отца она очень гордилась и знала: многие ему завидуют. Она видела его на посту у входа в один из самых известных отелей города – «Плаза». Высокий и элегантный в своей ливрее, он казался ей не швейцаром, а генералом. Калоджеро находил, что в ливрее есть нечто карнавальное, но обязанности свои выполнял безукоризненно и с достоинством, этому способствовали внешность Калоджеро и впитавшаяся в кровь почтительность. На Сицилии «благослови бог вашу милость» произносят на каждом шагу, а «целую руки вашей милости» – разменная монета, за которую получают благосклонный взгляд или наглую гримасу. Это и было полезной подготовкой к его теперешней работе, неотъемлемой частью которой была вежливая почтительность и даже умение угождать.
Перед тем как стать швейцаром, Калоджеро работал в порту. Изнурительный, но хорошо оплачиваемый труд, место он получил по протекции Тони Кроче, который умел нажимать на нужные кнопки. Но произошел несчастный случай, в результате – двойной перелом правой ноги. С тех пор Калоджеро пришлось подыскивать более легкую работу.
Предприимчивый кузен жены помог и на этот раз. Он нашел это место в «Плазе», где требовался сильный человек с красивой внешностью и хорошими манерами.
Когда Нэнси видела своего отца в ливрее, значительного, точно генерал, на ступеньках шикарного отеля, он казался ей величественным воином на страже неприступной крепости. В представлении Нэнси Калоджеро с галунами на ливрее у входа в «Плазу» был всевластен, как божество.
– Можно я приду к отелю и принесу тебе кусок торта? – спросила она, когда отец прощался с друзьями.
– Да, если тебя проводит Сэл и никто не заметит вашего отсутствия, – согласился отец.
– Отлично, папа! – Нэнси обвила руками его шею.
Прошел час, прежде чем закончился обед и брат с сестрой взялись за нож, чтобы вместе отрезать первый кусок праздничного торта.
Аддолората уперлась взглядом в тарелку, где лежал еще не тронутый кусок торта, и вспыхнула. Тони, сидевший напротив нее, снял ботинок и втиснул большой палец ноги между ее ляжками, пытаясь проникнуть под трусики. Он продолжал разговаривать как ни в чем не бывало, а ее обжег стыд более сильный, чем вспыхнувшее желание. Аддолората была уверена, что рано или поздно кто-нибудь заметит эти постыдные манипуляции и тогда случится нечто ужасное. Калоджеро добрый человек и доверчивый муж, но именно поэтому Аддолората его боится. Добрые приходят в ярость, когда обманывают их доверие. Ей казалось, что соседи по столу видят ее насквозь и что все знают про ее позор и ее желание. Она резко отодвинула назад стул и встала – желание обуревало ее все сильнее, перед глазами стоял туман.
– Пойду умоюсь, – прошептала она, обращаясь к свекрови.
– Ты что-то раскраснелась, – сказала Анна.
– Жарко, – оправдалась Аддолората.
– Все из-за вина, наверное, – вступил в разговор Тони.
– Может, и еще из-за чего, – бросила старуха.
– Пойдемте со мной, мама, – позвала Аддолората.
– Мне и так хорошо, – ответила Анна. Взгляды Аддолораты и Тони скрестились, в его взгляде был откровенный вызов, в ее – смятение. Но в глазах обоих горело страстное желание. Тони становился все более нетерпеливым. Аддолората вынуждена была прибегать к тысяче уловок, чтобы удержать Тони в рамках благоразумия и преодолеть собственную слабость.
Когда Анна возобновила прерванную беседу на сицилийском наречии со своим соседом по столу, Аддолората направилась, постукивая высокими каблуками и раскачивая бедрами, в туалет. Ее опять терзали сомнения и страхи. Как же ей быть – уступить мужчине, которого она всегда хотела? А супружеская верность Калоджеро, отцу ее детей, верность, освященная церковью?! Эта тягостная, мучительная борьба с самой собой тянулась уже давно.
Только она одна знала, что праздник, подарки, место мужа в «Плазе», обед – все это Тони сделал ради нее. Тони Кроче умирал от любви к ней. Аддолората знала это. Она набрала холодной воды в ладони и опустила в них пылающее лицо. На минуту Аддолората почувствовала облегчение. Порой ей хотелось, чтобы муж узнал наконец правду. Она вынесла бы самые тяжкие наказания, но избавилась бы от чувства вины – груза, который подчас становился невыносимым.
Аддолората вышла из туалета в коридор, где стояли густые пряные запахи кухни. Аддолората любила готовить, любила вкусные блюда, но ненавидела запах подливок и супов, которыми пропахли жилища бедняков, да и кухни ресторанов. Она жила в одном из домов самого убогого квартала Бруклина, но и это было шагом вперед по сравнению с халупой в Кастелламаре-дель-Гольфо, где она провела двадцать лет своей жизни. Вдруг на своих плечах Аддолората почувствовала сильные мужские руки. Эти руки стиснули женщину и втолкнули в крохотную комнатку, служившую чем-то вроде кабинетика.
– Я не мог с тобой даже поговорить, – сжимая ее, хрипло произнес Тони – лицо его утонуло в волосах женщины.
– Зато ухитрился кое-что сделать, – припомнила ему Аддолората то, из-за чего вынуждена была внезапно встать из-за стола. Тони ногой прикрыл дверь, на наружной стороне которой висела табличка «Не входить». Его рука властно потянулась к вырезу платья, Аддолората почувствовала мощное напряжение его члена на своем животе и не смогла сдержать страстного стона.
– Тони, ты нарываешься на беду, – дрогнувшим голосом предупредила она. Тони не слышал ее слов, он обнажил ее грудь и жадно целовал твердый сосок, скользя рукой все ниже и ниже – к лону Аддолораты и не обращая внимания на ее слабые протесты.
Сколько лет уже тянулась эта история, изнурявшая их?! Первый раз он мог овладеть ею тогда, среди олив Кастелламаре-дель-Гольфо, за каменной стеной, разделявшей два земельных владения. Ей было восемнадцать, ему двадцать, и у них обоих обрывались сердца от тайных взглядов, которыми они уже давно обменивались.
Стояло жаркое лето. Антонио Кроче возвращался с пляжа. Полуденный зной растекся в воздухе. Аддолората шла домой после работы – у семейства Манкузо, богатых и уважаемых людей, она стирала и гладила. Ей нравился кузен с веселыми глазами и насмешливой улыбкой, стройный и сильный, как бычок, нравилась его большая голова с блестящими волосами и упругая, темная от загара кожа. Он ей нравился, и она желала его, пренебрегая предрассудками, готова была нарушить семейный и общественный запрет кровосмесительства. Тогда она не испытывала чувства вины и хотела подарить ему свою трепетную пылкую юность, чтобы испытать радость взаимной любви. Они лежали на траве, она вдыхала, положив голову ему на грудь, аромат моря и с восторженным восхищением смотрела на напрягшийся прекрасный твердый фаллос, она нежно гладила его, ведь в нем – семя жизни, которое она хотела принять в себя. Она поторопилась задрать узкую юбку и уже стягивала трусики, когда кузен внезапно поднялся.
– Все. Не будем продолжать, Аддолората, – он наклонился над ней и провел рукой по ее искаженному от огорчения лицу.
– Почему? – воскликнула она, чуть не плача от унижения.
– Потому что я люблю тебя и, значит, должен уважать.
– Мне не нужно твое уважение, – с вызовом сказала она. – Ты прекрасно знаешь, что отец в жизни не отдаст меня тебе, если мы не поставим его перед свершившимся фактом.
– Но я не хочу брать тебя так. Я хочу обвенчаться с тобой в церкви. Я бездельник, что правда, то правда, но у меня есть принципы. Я не смогу жениться на тебе, если возьму тебя сейчас. – Эта логика была хорошо известна Аддолорате.
– Тогда конец нашей любви, – с вызовом сказала она.
Полгода спустя Аддолорату выдали замуж за Калоджеро Пертиначе – славного юношу, навязанного ей родителями. В день их свадьбы Тони Кроче сел на пароход и отправился в Соединенные Штаты. Это было в 1936 году.
После этого произошло столько всего. Тони выбился в люди, его моральные принципы изменились. Он помог ее семье перебраться в Америку и наконец по прошествии стольких лет, здесь, в этой клетушке, стоя и дрожа от желания, как подросток со своей первой женщиной, овладел ею. Аддолората приняла его так, словно они лежали на траве среди олив, словно ей восемнадцать и он первый мужчина в ее жизни. А на самом деле ей сейчас тридцать два, она замужем за другим и именно сегодня ее дети приняли первое причастие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33