За ту же цену, которую сам заплатил. И ни одной лирой больше.
Старик вскочил на ноги, уперся руками в стол и навис над ним, точно скала.
– Но тогда, – загремел он, – какого черта ты затеял всю эту катавасию?
– Меня выставили за дверь, и я обиделся. Иначе я бы ни за что не воспользовался вашим доверием.
Старый граф поглядел на него с уважением, почти ласково.
– Скажи правду, ты хотел проучить моего сына? Ты хотел преподать урок Бенедетто?
– Только в одном случае человек имеет право преподать урок другому человеку: когда его оскорбил более сильный.
– Бенедетто был сильнее, и он тебя оскорбил.
– У меня другое мнение по этому вопросу, – невозмутимо отпарировал Чезаре. – Возвысив на меня голос, Бенедетто Казати показал себя более слабым человеком.
Старик опять не понимал его.
– Значит, ты хочешь лишь вернуть деньги, которые потратил?
– Ни лирой больше, ни лирой меньше, – подтвердил Чезаре.
– Тут есть ловушка? – осторожно спросил старик.
– Естественно, – улыбаясь, ответил Чезаре. – Если бы тут не было скрытого интереса, что это была бы за сделка?
Открытая и уверенная игра этого парня импонировала старику: ему было приятно вернуться на твердую почву переговоров, где противники равно уважают друг друга.
– Так что ты хочешь в таком случае?
– Банковский кредит.
Это было неслыханно и ни на что не похоже.
– Банковский кредит? – Старик ждал просьб об участии в деле, о крупной сумме, о каком-то отступном, но только не о займе.
– Банковский кредит в сто тысяч лир, – уточнил юноша, не изменившись в лице.
– А если я его тебе не дам?
– Мне придется отказаться от своей мечты, а вы откажетесь от своей фабрики. – Логика железная, что называется, ни убавить ни прибавить.
– На сто тысяч лир можно купить весь Милан, – заметил Казати, явно преувеличивая.
– Весь не весь, но значительный кусок можно, – уточнил спокойно Чезаре.
– А какие гарантии ты мне дашь, парень? – Граф не хотел уступать сразу, даже если у него и не было альтернативы.
– Мое расположение к вам и мое слово. – Больдрани уверенно отвечал ударом на удар.
– На какое время тебе нужны деньги? – Это были уже последние реплики, за ними ощущалось согласие.
– На год. К концу года наш договор кончается, – уточнил Чезаре, – и каждый идет своей дорогой.
– Мы уже на двух разных дорогах, – сказал старик с сожалением. Он хотел бы удержать его рядом с собой, но знал, что бесполезно даже предлагать ему это.
– Так что? – подстегнул его Чезаре, глядя на шарик воображаемой рулетки, которая бешено крутилась.
– Будет у тебя банковский кредит. – Шарик остановился на выигрышном номере. – Но я делаю это лишь потому, что верю в тебя.
– Хорошо. – Чезаре встал, не поблагодарив, и первым протянул руку старому промышленнику, который крепко пожал ее.
– Я бы хотел сказать тебе еще кое-что, парень, – удержал его старик. – Ты волен прислушаться или нет к моим словам, но я хочу, чтобы ты знал, что эпоха рыцарей на белых конях и одиноких волков в бизнесе безвозвратно кончилась. Один, с твоим талантом и ста тысячами лир, ты можешь чем-то стать, но это ведь не предел для тебя. Ты хочешь стать первым, превзойти всех. Но в таком случае ты должен опережать других хотя бы на минуту, на один шаг. Но, главное, ты должен обладать достаточным весом, чтобы влиять на тех, кто делает законы. А этому, мой молодой друг, тебя не сможет научить никто.
Чезаре вышел с улицы Сан-Паоло, пошел по корсо Виктора Эммануила и на пьяцца дель Дуомо столкнулся с шествием манифестантов. Город был парализован забастовкой, общественный транспорт не работал, а пикеты забастовщиков мешали штрейкбрехерам восстановить движение. Возможно, это был более действенный способ, чем пустопорожняя болтовня политиков или крайности революции, чтобы восстановить равновесие в стране, оказавшейся у края пропасти. Общественные учреждения были закрыты. Школы не работали. Людей терзал голод и страх.
Солнце уже согревало, и шагать по улицам было приятно. Конечно, он запомнит, что времена рыцарей и одиноких волков безвозвратно миновали, и сделает выводы из слов старика. Чезаре Больдрани только вступал на путь, ведущий в святая святых, туда, где делаются законы, но путь этот был ему открыт. Первые политические контакты уже завязывались. Отношения Чезаре с политиками, более или менее удачные, но всегда полезные, будут продолжаться всю его жизнь.

АННА. 1980
Бывший президент совета сидел напротив нее перед камином, и, предложив ему перекусить, Анна беседовала с ним запросто, по-приятельски, поскольку то, о чем они говорили, еще не касалось важных вещей. Это был светский разговор, поверхностный и пустой, в котором экс-премьер если и не превосходил всех, то выказывал известную ловкость. Его живые черные глаза, его неизменно улыбающееся лицо могли ввести в заблуждение, расположив в самом деле к себе, но Анна знала об этом и была начеку.
– Я понимаю, что вечные скандалы и прискорбные происшествия, о которых читаешь всякий день в газетах, могут кому угодно внушить желание уехать куда-нибудь подальше из нашей несчастной страны, – министр сокрушенно развел руками и вздохнул. – Вы, наверное, уже слышали об этой ужасной трагедии девочки, задушенной своей собственной золотой цепочкой, которую какой-то негодяй пытался сорвать с нее, возможно, всего лишь ради очередной дозы наркотика?
Анна ответила жестом досады и печали. Да, она читала, конечно. Но не это дьявольское, что свойственно природе человека, вызывает у нее время от времени неодолимое желание уехать из своей страны. В Соединенных Штатах, где они подолгу живут, газетная хроника изобилует подобными же случаями. В современном мире поневоле привыкаешь ко всяким ужасам. Нет, ей хочется бежать от другого: от этой пошлости, которая господствует везде, от духа коррупции и узких корпоративных интересов.
– Правда, невозможно свыкнуться с тем, что тебя постоянно сопровождают телохранители. – Анна думала об одном, а говорила другое – верный знак того, что развязка близка.
– В самом деле, это тягостно, – согласился с легкой иронией ее собеседник. У него был облик придворного шестнадцатого века: слегка впалые щеки, высокие скулы и острый подбородок, который, казалось, выступал из кружевного жабо.
– Не думайте, что я сожалею о помпезных выездах, – уточнила Анна. – Я предпочитаю интимность и простоту.
– Ну что вы, – возразил депутат. – Вы могли бы путешествовать в сопровождении королевской свиты, и это все равно не бросило бы на вас ни малейшей тени. Один мой коллега, коммунист, жить не может без устриц и шампанского. Я знаю депутата социалиста, который высылает вперед целый взвод карабинеров, чтобы очистить улицу от пешеходов и произвести этим фурор.
– К сожалению, сегодня проблема в том, как очистить город от преступников, – сказала Анна. – Но с пешеходами, конечно, справиться легче.
Эта реплика вызвала у министра сдержанный смешок.
– Я понимаю, что у вас есть веские причины, чтобы проводить много времени за границей, – сказал он. – А нас, политиков, увы, удерживают дома обязанности.
– Вы, синьор министр, были когда-нибудь в Нью-Йорке? – спросила она.
– Нет, синьора Анна, – ответил он. – В Вашингтоне – да. Но и то не ради собственного удовольствия.
– Вы мне не поверите, но в запутанном лабиринте Нью-Йорка есть островки удивительного покоя и поэзии, – сказала она. – Казалось бы, мелочь, но это очень важно, когда продавщица большого магазина искренне помогает тебе найти то, что ты ищешь. Или кассир, который, улыбаясь, протягивает сдачу.
– Я понимаю, что вы имеете в виду, – улыбаясь, кивнул министр. – Некий климат, некую атмосферу, которая создается из многих частностей.
Он взглянул на эту красивую зеленоглазую женщину со стройной фигурой и аристократической внешностью, пытаясь предугадать момент, когда она проявит свои истинные намерения. В последней беседе с ним Чезаре Больдрани был лаконичен: «До конца этого года я предъявлю вам счет».
– Но вы, синьор министр, – уже без обиняков спросила она, – не для того, надо думать, решились навестить меня в эту ужасную ночь, чтобы поговорить о Нью-Йорке.
– Увы, это так, – чуть склонив голову, согласился он. – Хотя и тема Нью-Йорка имеет для меня некое очарование.
– Вы видите, часы в полном порядке? – показала Анна на настольные часы девятнадцатого века, которые министр преподнес ей от себя и от «друзей» на прошлое Рождество. – Идут прекрасно, хотя им уже больше ста лет.
– В самом деле, вещь очень красивая, – сдержанно согласился он.
– Но талисман нашего дома, синьор министр, – вот эти.
Бережно, даже с некоторым трепетом, как часто делал на ее глазах отец, Анна взяла со столика серебряные часы с эмалевым циферблатом и еще раз внимательно посмотрела на них. На крышке была изображена богиня судьбы – Фортуна. Анна нажала на кнопку, крышка открылась, и зазвучал «Турецкий марш» Моцарта.
– Очаровательно и занятно, – заметил экс-премьер.
– Теперь мы можем поговорить, – сказала Анна, осторожно кладя часы на место. – С чего начнем? – добавила она, объявив о начале военных действий.
– Мне бы не хотелось, чтобы вы вынудили меня признаться, что я впервые нахожусь в некотором затруднении, – солгал он.
– Может, поговорим об акциях, о тарифах, о международных отношениях, о ценах на нефть? – Анна внутренне подобралась, чувствуя себя, как гонщица на старте. У нее была хорошая машина, отличные шины, надежный мотор, и зеленые глаза ее блеснули в ожидании отмашки флажка стартера.
– Поговорим о деле Пеннизи, – вкрадчиво предложил министр.
– О скандале Пеннизи, – уточнила Анна.
– Я тоже нахожу, что полезнее называть вещи собственными именами, – с легкой улыбкой сказал экс-президент совета.
– Отец говорил мне об этом деле.
– В таком случае вы, наверное, знаете, что в этом деле, неприятном для всех, замешано и мое имя, – проговорил он.
– По случайной игре судьбы?
– Скорее, если позволите, – возразил депутат, – в силу деликатных обстоятельств, которые иногда ставят политиков в затруднительное положение.
– Боюсь, я вас не понимаю, синьор министр: я живу в стороне от большой политики, и от меня ускользают софизмы политической философии.
Анна гладила какую-то вещицу из слоновой кости, слушая его с легким безразличием.
– Тогда попытаюсь быть более ясным, – сказал он, решительней вступая в игру. – Ваш отец из неких источников – не удивлюсь, если вы даже в курсе, из каких именно, – получил документы, которые могут повредить мне и моей партии. Я мог бы долго распространяться о том, насколько я в данный момент неуязвим, насколько моя партия вне опасности и моя власть крепка. Это в самом деле так, тем не менее вы вольны думать, что обнародование этих документов крайне нежелательно для нас.
– У меня нет причин подвергать сомнению ваши слова, но думаю, что вероятность этого не исключена.
– Могу я задать вам вопрос? – спросил он, галантно склоняясь к ней.
– У меня еще тридцать минут для вас. – Она держала банк и контролировала всю игру, как, бывало, ее отец, а не только следила за ставками и ходами. – Можете спрашивать у меня все, что пожелаете.
– Скажите, у вас есть какие-то личные причины досадовать на меня?.. Простите, – предупредил он ее ответ, – но какую пользу вы лично извлекли бы из возможного скандала? В моих краях говорят, что, когда уголь не горит, он пачкает. И трудно поднять пыль на дороге, не запылившись самому.
– Вы думаете, мне есть что терять, вставляя запал в эту бомбу?
– Нет, графиня, – поспешно успокоил он ее, – но я уверен, что если вы вернете мне это досье, вы поступите мудро и дальновидно. Вы будете иметь в моем лице человека, всегда готового засвидетельствовать вам свою преданность.
– Видите ли, синьор министр, я очень мало понимаю в тех вещах, о которых вы мне говорите. Но я достаточно долго общалась с моим отцом, чтобы знать, что некоторые комбинации, с виду чистые и совершенно законные, делают иной раз возможным преступное сообщничество.
– Не забывайте, что ваш отец в качестве президента банка «Финмида» остается одним из контрагентов, одной из сторон в возможном судебном процессе. Он соучастник если и не прямой, то косвенный в этом союзе, который, по вашим словам, можно было бы счесть преступным, – напомнил министр с улыбкой, которая не сходила с его лица.
Анна несколько нарочито похлопала ресницами, как бы намекая на легкомысленность своего характера.
– Дело в том, что я никогда, по сути дела, не интересовалась этими проблемами. Мои интересы, как вы, возможно, знаете, совершенно другие: наряды, драгоценности, поездки, дети, светская жизнь. Вещи банальные, если хотите, но способные в общем-то заполнять существование женщины.
Ей хотелось еще немного подержать его на поводке, но министр уже выказывал желание вырваться. – Если можете, скажите мне то, что знаете. Или, может быть, вы предпочитаете передать мне это с вашим доверенным человеком?
– Я знаю то, что мне рассказал отец, – ответила она, дружески улыбаясь. – И поверьте, я слушала его больше из чувства долга и дочернего уважения, без всякого интереса.
– Чезаре Больдрани, наверное, сказал, что скандал этот мог бы стать своего рода его местью Пеннизи и, давайте уж говорить прямо, его местью и мне.
– Вы помогаете мне, синьор министр, распутать этот запутанный узел. Да, вы верно угадали: старик поклялся отомстить вам обоим.
– Как видите, – развел он руками в притворном самоуничижении, – я, со своими скромными возможностями, все же неплохо информирован. Как бы то ни было, если я вас правильно понял, вы хотите распутать этот клубок.
– Совершенно верно. Когда Пеннизи-сын четыре года назад попросил вас, чтобы вы представили его моему отцу, вы тут же поручились за него. Вы сказали: «Синьор Больдрани, помогите этому парню, который хочет заняться строительством. Это будет одолжение лично мне». Я не уверена, что знаю все причины, побудившие моего отца дать согласие, возможно, какие-то я и забыла, но одну я точно помню. Старик знал, что этот сицилиец спроектировал квартал на окраине Трапани, чтобы «отрезать», как он говорил, множество бездомных от предместий. У вас в Трапани избирательный округ, и количество потенциальных избирателей, голосующих за вас, сразу бы возросло. Голоса бездомных, которые поселились бы там, голоса тех, кто работает в строительной промышленности, плюс семьи тех, кто строит дома, и тех, кто в них живет. Могу я, в свою очередь, задать вам личный вопрос?
– Ну конечно.
– Почему вы не захотели иметь дело с государственными банками, а вместо этого обратились в «Финмиду»?
– В силу стечения обстоятельств, – ответил он, ничего не объяснив, с типичной для политиков уклончивостью.
– А не было ли здесь, скажем, желания обойтись без руководства вашей партии, обделать это дельце втайне от него? – Анна положила безделушку из слоновой кости на столик и откинулась в кресле.
– Не думаю.
Такой ответ свидетельствовал, конечно же, о его замешательстве. Не помогла министру и привычная самоуверенная улыбка, которую он сохранил, несмотря ни на что.
– Впрочем, когда мой отец выкладывает несколько миллиардов, он всегда имеет на то веские причины. Во всем этом была одна деталь, отнюдь для него не второстепенная: финансирование через «Финмиду» держало Пеннизи подальше от рынка Севера. А поскольку вы знаете всю подноготную этих синьоров, вы тут же поймете, что я имею в виду: вымогательство, угрозы, шантаж и прочие криминальные вещи. На Севере Пеннизи всегда были нежелательны или, во всяком случае, представляли бы проблему. Я бы не хотела выглядеть сепаратисткой, но думаю, что если севернее Флоренции строительная промышленность и сохранила некоторую чистоту, то этим она обязана таким людям, как мой отец.
– Относительно этого у меня никогда сомнений не было, – согласился он.
– Старик Больдрани, – Анна говорила о своем отце как о человеке, принадлежащем прошлому, истории, – избегал насилия и предпочитал скорее предотвращать, чем подавлять.
– Однако он когда надо приводил в действие и вторую часть этой формулы, – почтительно возразил экс-премьер.
– Возможно. Без точек опоры никто не поднимется столь высоко. Но как бы то ни было, он предпочел финансировать Пеннизи на Юге, лишь бы не дать им с помощью государственного банка прорваться в Милан.
– Допустим, что все обстоит именно так, – согласился министр. – И что дальше?
– В этом месте, как бывает в классических детективах, мне придется сделать небольшой экскурс в прошлое. Вы и Пеннизи хорошо знали друг друга. Эти строители обещали вам, помимо предвыборной поддержки, ассигнования в восемьсот миллионов…
– Партия… – начал он, но его тут же прервали.
– Партия тут ни при чем, и не пытайтесь переубедить меня, потому что здесь я не заблуждаюсь. Получив от одного из банков, контролируемых моим отцом, четыре миллиарда и вложив в строительное предприятие девятьсот миллионов задатка, Пеннизи оставили в своем кармане три миллиарда и сто миллионов, чтобы вложить их в собственность, в финансирование некоторых политических организаций, в ценные подношения и частные ассигнования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50