– Мундир я выбросил, – сказал он. – Войну нам тоже надо забыть.
– А у меня, – сказала она жалобно, – даже угостить тебя нечем. Ты, наверное, голоден. Что мне приготовить для тебя?
– Успокойся, – сказал он мягко. – С тех пор как я появился, ты только и делаешь, что волнуешься или плачешь.
– Ты извини, – сказала она. – Я должна привыкнуть к тому, что ты снова здесь. Господи, как же ты изменился! Взрослый мужчина. Синьор. Я и в самом деле тебя не узнала.
– Тебе придется привыкнуть ко многим вещам. – Он встал со стула и твердо оперся руками о стол. – Мы переезжаем отсюда, Джузеппина.
– Дева Мария, куда же мы поедем? – удивилась она.
– В другой дом. В настоящий дом. С водопроводом и туалетом. Там у тебя будет ванна с горячей водой всякий раз, как только захочешь.
– В другой дом? – Она была поражена. – Существует ли для нас такой дом?
– Существует, и я уже снял его. Ты довольна?
– Но где он? – Она не могла поверить его словам. Неужели брат и в самом деле не шутит?
– Это прекрасная квартира в новом доме на корсо Буэнос-Айрес. Я заключил договор при посредничестве одного человека, с которым познакомился на фронте. Собирайся. Поедем посмотрим ее. – Он достал бумажник и вынул две огромные купюры по тысяче лир. Развернул их, как волшебные разноцветные полотнища, и протянул ей. – А это деньги, чтобы обставить квартиру. Об этом придется позаботиться тебе.
Румянец залил ее бледное лицо.
– И ты думаешь, я смогу распорядиться такими деньгами? – сказала она, глядя на эти радужные бумаги, которые стоили целое состояние. – Ты в самом деле думаешь, что я…
– У меня не будет на это времени, Джузеппина. – Он был уже на пути к новой цели. – Мне нужно, чтобы ты заботилась о доме. Нас ведь двое теперь.
– Я сделаю все, что смогу, – согласилась она, подчиняясь брату, авторитет которого был в ее глазах неоспорим. Эта неожиданная ответственность, которая легла на нее теперь, заставила девушку почувствовать себя другой, приглушив немного печаль в ее смиренном взгляде.
Чезаре огляделся вокруг, и тоска захлестнула сердце. Где те дни, когда они дружно жили здесь всей семьей? Сначала отец, потом мать, потом Серафина и младшие братья – все умерли.
– У нас будет теперь совсем другая жизнь, Джузеппина, вот увидишь.
С нищетой, которая окружала их здесь, будет покончено. Подумать только, на этом убогом матрасе из сухих кукурузных листьев, под зеленым выцветшим одеялом, он проспал почти всю свою жизнь.
– Как ты изменился, – восхищенно сказала ему сестра. – Ты не похож теперь ни на кого из нас.
– Мы все изменились, Джузеппина. Война всегда что-то меняет в людях. – Он подумал о своей матери. Будь она жива, изменилась бы она? Он с нежностью вспомнил ее еще молодое лицо со следами усталости, ее мягкие каштановые волосы, красиво собранные на затылке в пучок. «Мама», – мысленно произнес он, и его охватило волнение.
– А наша мебель? – спросила сестра, показывая на убогую обстановку.
– Кто-нибудь заберет ее себе, – небрежно ответил Чезаре под недоверчивым взглядом сестры.
– Так, значит, мы и в самом деле богаты, – пробормотала она с некоторым опасением.
Парень улыбнулся.
– Скажем так – обеспечены.
– А как же мамины вещи? – Тугой комок сдавил Джузеппине горло, она едва не расплакалась. – Ведь это мамины вещи, – повторила она, подавляя рыдания. Ее страшил такой внезапный разрыв с прошлым, и она хваталась за любой предлог, чтобы задержаться в нем еще на какое-то время.
– Даже если мы будем цепляться за свое горькое прошлое, – произнес Чезаре, – оно все равно от нас убежит. И слава богу.
– Хорошо. Пусть все так и будет, – помолчав, согласилась она. – Оставим все вещи соседям. Кроме свадебной фотографии.
Она пошла в комнату матери за фотографией, которая вызывала у бедной Эльвиры так много воспоминаний. На ней Чезаре снова увидел мать молодой и красивой, в платье с узкими рукавами, застегнутом у ворота золотой брошью, которую Анджело ей подарил. Анджело, его отец, кроткий великан, стоял рядом с выражением наивной важности на лице. Это был добрый малый, но без особого полета – рабочая лошадка, как впервые подумал он об отце.
– Мы оправим ее в серебряную рамку, – сказал он, возвращая сестре фотографию. Наморщил лоб, вгляделся получше в снимок и передумал. – Нет, мы оставим все так, как есть. Мама не поменяла бы эту простую рамку даже на золотую.
– Сделаем так, как ты решил, – сказала Джузеппина, взгляд которой все время останавливался на пестрой расцветке банкнот.
– Возьми их, – велел ей брат, – и с этого момента ты будешь вести дом.
– Я буду записывать все расходы, так ты сможешь проверить их. – Это было доказательство усердия и послушания.
– Никому не говори об этих планах, – предупредил он. – Новый дом – новая обстановка. То, что люди должны знать, – добавил он строго, – я сам им скажу. Пока ты соберешь тут свои вещи, я схожу к дону Оресте. Хочу поздороваться с ним.
Глава 32
– Значит, ты вернулся, – улыбаясь, сказал ему старый священник. – И вернулся мужчиной. Ты кажешься сыном синьора. А это? – спросил он, показывая на шрам, который виднелся на правой щеке.
– Так, царапина, – постарался избежать докучного разговора о войне Чезаре.
– Я рад снова видеть тебя, – радушно похлопал его по плечу дон Оресте. – Ты изменился, но глаза остались все те же: голубые, прозрачные и твердые. – Сын доброй Эльвиры, этот гадкий утенок из барака у Порта Тичинезе, уже превратился в лебедя, но дон Оресте не знал еще, в белого или в черного.
Они сидели, старик и юноша, в полутьме ризницы, пахнущей ладаном и тем особым запахом, что исходит от дубовых шкафов с церковной утварью. Дон Оресте разлил по бокалам вино из старой темной бутылки.
– Я не большой любитель, – извинился Чезаре.
– Капля вина, оставшегося от святой мессы, не может повредить.
– Дон Оресте, я уезжаю отсюда, – пригубив вино, объявил Чезаре.
У священника было много вопросов, но он знал, что Чезаре не щедр на подробности и никогда не заведет долгого разговора, когда можно обойтись коротким.
– Значит, ты покидаешь наш квартал, – сказал он. – Ты уверен, что поступаешь правильно?
– Ошибается даже священник на мессе, дон Оресте. Я делаю то, что мне кажется… – Он отпил еще немного вина. Оно было хорошее, натуральное и какое-то искреннее, каким бывает простой и бесхитростный человек.
– То, что тебе кажется более правильным? – закончил за него дон Оресте.
– То, что мне кажется удобным для меня, – уточнил юноша.
– Удобство и правильность, бывает, следуют разными путями.
– Не спрашивайте меня о том, чего я не знаю, – ответил Чезаре с улыбкой.
– Но я у тебя ничего и не спрашиваю. Ты многому научился за эти два года. Твой голос звучит по-другому. – И это было правдой: Чезаре казался другим человеком.
– Я видел много книг, но выбрал для себя мало, зато все время держал глаза открытыми. – Чезаре вернулся с фронта всего с пятью книгами, бутылкой коньяка и подарками для друзей.
Из высокого церковного окна виднелось хмурое небо.
– Боюсь, что зима в этом году будет суровой, – перевел разговор на другое священник, – кругом столько нищеты, даже небо плачет. Прежде мы говорили: потерпите, пока кончится война. Теперь она окончилась, и просим людей затянуть пояса, чтобы возместить ущерб, который она нанесла. Едва мы кончили воевать, как сами тут же разделились на белых и красных. Поговаривают о забастовках, призывают, как в России, к революции. Из России, сын мой, исходят великие искушения, но не свергая правительства и проливая кровь, освобождается человек от нищеты. Любовь, а не насилие спасет мир. – Священник снял очки и принялся своим клетчатым носовым платком протирать стекла. – И уж, конечно, не нам – не бедному священнику и не юноше, хоть и с сильной волей, – переделывать судьбы мира. Война изменила многое, но, увы, изменила не к лучшему.
– Для кого-то и к лучшему, – возразил Чезаре, – но все же мало тех, кому повезло.
– Как бы то ни было, оставим вечные проблемы: нищету духовную и материальную. В нашей маленькой пастве, хоть это и слабое утешение, нищета в основном материальная. – Почти все его прихожане были добрыми христианами.
– Я не забуду, что родился здесь, – сказал Чезаре, – не забуду своих друзей и всех тех, кто помогал моей семье, моим братьям.
– Для них было сделано все возможное: пусть господь примет их души. – Священник воздел глаза и руки к небу.
– Да, дон Оресте. – Чезаре вытащил из кармана пиджака конверт. – Я не знаю, как возместить эти добрые дела, вы знаете это лучше меня. – И уверенной рукой протянул конверт священнику.
В конверте была значительная сумма.
– Я могу взять эти деньги? – спросил он, вкладывая в этот вопрос еще один: праведным ли путем получены они?
– Я их заработал, торгуя вином. – Это было сказано честным тоном.
– Хорошо. И я принимаю их как честные деньги, – сказал дон Оресте, который, возможно, еще и испытывал некоторые сомнения.
– Я их заработал, торгуя вином, – повторил Чезаре. – «Но существуют ли честные деньги, кроме тех, что зарабатывали мой отец и моя мать? – подумал при этом он. – Можно ли считать честными деньги от военных поставок или от фармацевтики Кастелли?» – Он многое усвоил за эти годы, но никто не мог объяснить ему, как человек становится богатым. Всегда есть тайна у истоков любого состояния. За свои дела он уже просил прощения у бога.
– Я беру их как честные деньги, – повторил дон Оресте. – Ню ты уверен, что хочешь дать мне именно эту сумму?
– Несколько лет назад я заключил обязательство с господом именно в вашей церкви. Я не рассчитался, конечно, еще этой суммой, но это только начало, чтобы показать мою добрую волю. Вы лучше знаете, как использовать эти деньги. Я буду работать честно, сообразно правилам, записанным в людских законах, которые отличны от законов господа. Но я обещаю не пачкать своих рук и держаться подальше от мерзости. У меня неплохие перспективы, но я пока еще не тот, кем хотел бы стать.
– Но чего же ты хочешь, в конце концов? – Дон Оресте терял с ним терпение.
– Я хочу строить дома, – сказал твердо Чезаре, – потому что каждый новый дом прибавляет надежды и дает кров тем, кто ютится в лачугах. Я не могу обещать дом каждому, но никто не помешает мне построить столько домов, сколько я смогу. Держите эти деньги. Каждый месяц, как только я развернусь, церковь будет получать от меня помощь для бедных.
Священник пристально посмотрел на него, словно желая прочесть самые сокровенные его мысли.
– Деньги – это не все, – сказал он.
– Да, но они помогают жить с большим достоинством, – возразил парень.
– Ты, может, думаешь, что господь нуждается в твоих субсидиях? – язвительно произнес священник, пытаясь умерить его амбиции.
– Господь, конечно, нет, но бедный люд – да. Рука дающего не оскудеет. – Он умел выкрутиться в любом споре.
– Хорошо. В таком случае приход принимает твою помощь. – Священник встал и благословил его.
– Дон Оресте, – прощаясь, сказал Чезаре, – у меня есть грехи, которые нуждаются в прощении, но я не думаю, что добрый господь согласен дать мне прощение за эту скромную мзду. Я так и не научился молиться, как вы меня учили, и это единственный способ, который у меня есть, чтобы показать мою веру.
– Иди, сынок, и благослови тебя бог. – Дон Оресте увидел в нем белого лебедя и вознес молитву за то, чтобы видение это отвечало действительности.
Глава 33
В серые зимние сумерки он вернулся в тот дом, который остался в его памяти навсегда освещенным ярким июльским солнцем. Он помнил ласточек и стаи голубей, которые меняли цвет в прозрачном воздухе, мелодичный и веселый перезвон колоколов. И вот он снова оказался здесь, но холодной ломбардской зимой.
– Мой мальчик, ты вернулся. – Матильда ждала его, стоя наверху лестницы, одетая в темное, с грустным и бледным лицом.
Чезаре обнял ее без слов. Он ждал звонкого смеха, ее оживленного говора, исходящего от нее аромата, который был сходен с запахом дома: аромата глицинии и специй, с которыми она возилась на кухне. Он ожидал увидеть радость в ее черных блестящих глазах, а встретил взгляд печальный и угасший.
– Что с тобой, Матильда? – Чезаре поддержал ее, обняв за талию, и уложил на диван в знакомой гостиной.
– Да, вот видишь, какая я развалина? – сказала она с улыбкой, делая над собой усилие, чтобы выглядеть оживленной.
– Ты просто устала. Полежи, отдохни.
– Не поможет, – грустно сказала она. – Вот все дыхание, что у меня осталось. – Она пыталась скрыть от него одышку.
– Но что случилось, Матильда? – участливо спросил он.
– Ты помнишь? – ответила она, следуя своим мыслям. – Ты помнишь, как это было в первый раз? Пять лет назад… Ты помнишь, голубок?..
– Подожди, ты немного больна, но ты скоро поправишься, – сказал он, ощущая растущее беспокойство. – Вот увидишь, тебе скоро станет лучше. – Нет, это была не та женщина, красивая и желанная, которая встретила его здесь в тот июльский день. Все было в ней иным, как бы потухшим.
– Ты стал красивым, – заметила она. – Еще красивее, чем раньше. Ты стал мужчиной. Ты сдержал обещание.
– Ты тоже красивая. – Чезаре не лгал, болезнь пощадила ее красоту, не лишив ее женственной мягкости.
– Красивая, как закат. – Она вспоминала слова Мими, веселой цветочницы у Джакомо Пуччини. Сколько раз они слушали вместе этот финальный дуэт из «Богемы». Но то были слезы чувствительности, вызванные музыкой и актерской игрой, а теперь была боль без исхода.
– Зачем ты это говоришь? – возразил ей Чезаре.
– Это последний акт, голубок. – Она погладила его руку своей, уже отвыкшей от работы рукой, слабой, почти прозрачной.
– Что с тобой? Расскажи.
– Это началось от простуды, – сказала она. – Потом плеврит, потом легкие. Я едва могу дышать. Продержалась только потому, что ждала тебя.
– И ничего не писала мне об этом? – Он нежно поцеловал ее в глаза, потом в губы.
– Зачем? К чему тебя беспокоить? Что бы это изменило? И потом, я знала, что ты скоро вернешься. – Она словно пила его дыхание, вбирая в себя его свежую юность, его живой запах.
– Но кто тебе сказал, что это так безнадежно? – спросил он вполголоса, продолжая целовать и ласкать ее.
– Доктор обнадеживает, но я знаю, что ничего уже нельзя сделать. А было хорошо, правда? Я рада, что ты пришел меня утешить и что побудешь еще со мной. Все равно это скоро бы кончилось и, наверное, кончилось бы еще хуже: без любви, может быть, со скандалами. Пришлось бы увидеть, как ты уходишь к другой. Ведь я уже старуха, мой мальчик. Я могла бы быть твоей матерью. И все же я счастлива: ты дал мне свою юность, свою нежность, свою любовь.
– Медицина достигла сейчас очень многого, Матильда. И денег у нас достаточно. Мы найдем лучших врачей. Я найду для тебя хорошего специалиста. Отвезу тебя к нему, и он вылечит тебя. – Он говорил это ей, но убедить пытался скорее себя.
– Ты мой врач, голубок. – Она протянула руку, коснулась его волос и нежно улыбнулась ему. – Не волнуйся, Чезаре, тем более что это все равно не поможет. Скажи мне лучше: квартира, которую я нашла для тебя и твоей сестры, тебе понравилась?
– Я пойду туда завтра. – Ему было сейчас не до квартиры.
– Увидишь, тебе понравится. Думаю, я выбрала то, что надо. Плата умеренная. Я заключила контракт на твое имя и заплатила за год вперед.
– О счетах подумаем потом.
– Потом, – прошептала она с горькой улыбкой, – это слово не для меня.
– Позволь мне попытаться, – прервал он ее.
– Делай, что захочешь, но пока что выслушай меня. – Она заговорила строго, уверенно, но по-матерински заботливо. – Прачечная, этот дом и деньги, которые на моем счету в банке, – все это твое.
– Но мне ничего не нужно, – попытался разубедить он ее.
– Не прерывай, прошу тебя. У меня никого нет, кроме тебя. Но я не хочу, чтобы люди болтали, сплетничали. Так вот, я сделаю своей наследницей Джузеппину. Я уже говорила с нотариусом. Чтобы получить все это, она должна быть рядом со мной все те дни, что мне еще остались. Пока ты отсутствовал, я хорошо ее узнала. Она не такая, как ты, но похожа на тебя. Я к ней очень привязалась. Здесь ключи, – протягивая их, закончила она, – о наших делах позаботишься ты сам. Обо мне – Джузеппина.
– Но я тоже думаю о тебе. – Он улыбнулся ей с веселостью, почти настоящей, и, развернув сверток, с ловкостью ярмарочного торговца вынул из него великолепную фриульскую шаль из тонкой шерсти с длинной шелковистой бахромой. Набросил ей на плечи, поправил складочки и, отступив на шаг назад, с удовольствием оглядел Матильду. – Ты просто блеск, – восхищенно сказал он.
– Как ты добр! – проговорила она. – И сколько утешения ты мне даешь.
– И это только начало, Матильда. То ли еще будет, когда ты выздоровеешь.
– Не надо, – сказала она материнским тоном. – Я согрешила, но я много молилась, просила прощения у бога, и священник отпустил мне грехи. Если бог прощает тех, кто любил, он простит и меня, потому что я любила тебя и по-прежнему очень люблю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50