Время для этого уже прошло. Война может иметь только один конец – безоговорочную капитуляцию Германии и Италии.
– Ну, может быть, капитуляция Италии и не за горами, – заметил Джерард. – Но капитуляция Германии? Мы ведь с вами встречались с Гитлером… Сколько, по-вашему, потребуется на это времени? Еще пять лет войны? А может, десять?
– Сколько бы ни потребовалось, – лениво произнес Хейс, – мы своего добьемся.
– Даже если для этого придется разрушить Германию? В то время как настоящая опасность нам угрожает с Востока?
Хейс сонными глазами посмотрел на Массагуэра.
– Настоящая опасность?
– О, полноте, господин посол. Реальная угроза Западу исходит от Советской России. Если Германия будет разбита, мы потеряем наш единственный подлинный бастион, способный встать на пути большевизма.
– Однако сейчас именно русские несут на своих плечах основное бремя этой войны, – сухо сказал Хейс.
Джерард достал массивный золотой портсигар.
– Сигарету?
Глаза американского посла остановились на крышке портсигара, украшенной свастикой в лавровом венке.
– Третий рейх пополняет свои золотые запасы зубными коронками евреев, уничтожаемых в лагерях смерти, – апатично проговорил он. – Почему бы вам не выбросить эту мерзость?
– Если вы выиграете войну, я прикажу переплавить свастику в американского орла, – улыбнулся Джерард. – Или в британского бульдога.
– К тому времени будет уже слишком поздно. – Усталые глаза Хейса были печальны. – Боюсь, что, когда закончится война, Испания окажется в полной изоляции. Едва ли она будет принята в Организацию Объединенных Наций.
– Почему?
– Прежде всего потому, что существует вопрос прав человека. ООН будет союзом демократических государств, а не тоталитарных режимов.
Черные глаза Джерарда впились в американца.
– В таком случае вам следует держаться подальше от Советской России.
– Господин министр, русские уже заплатили за свое членство в ООН, – мягко сказал Хейс. – Кровью. Франко надеется, что после войны его антикоммунистической политики будет достаточно для возвращения в мировое сообщество. Но он ошибается. Поверьте мне, он сильно ошибается.
Джерард затянулся сигаретой. Они оба всегда любили подобные откровенные беседы. Хейс прекрасно знал, сколь велико было влияние Джерарда, а Джерард, в свою очередь, доверял дипломатическому опыту американца.
– И что, такова позиция Рузвельта?
– Да. Боюсь, я могу стать последним американским послом в Испании на долгие годы вперед.
– Даже несмотря на растущую мощь русских?
– Даже несмотря на это.
– Но вы же знаете, Франко готовит реформы.
– Да, такие слухи до нас доходили. Однако лично я сомневаюсь, что намеченных реформ будет достаточно. Требуется нечто большее, нежели «косметический ремонт».
Мерседес, которая до этого хранила молчание, неожиданно обратилась к Хейсу по-английски:
– Франко был приведен к власти с помощью Гитлера и Муссолини. И свой режим он создал по образцу и подобию их режимов. Существующая власть была навязана испанскому народу силой. И поддерживается она тоже силой. Она абсолютно незаконна.
– Да, – сказал посол, удивленно взглянув на нее. – Нам это известно.
Джерард почти не знал английского, но по тону Мерседес легко понял смысл ее слов.
– Моя племянница полна романтических левых симпатий, – небрежно проговорил он.
– Что ж, ее симпатии делают ей честь. – Хейс слегка улыбнулся и дружелюбно похлопал Мерседес по руке.
– Изоляция Испании долго не продлится, – заявил Джерард. – К пятидесятым годам с ней будет покончено. Америка не сможет позволить себе роскошь не поддерживать дружеских отношений с Испанией, даже если Франко останется у власти. – Он выпустил вверх струю дыма и погасил в пепельнице сигарету. – К чему он, безусловно, стремится. Однако давайте-ка выпьем еще шампанского.
Когда они вернулись домой, было уже очень поздно. В камине весело плясали языки пламени. Джерард налил себе бренди и подсел к огню, чтобы согреться. Мерседес, сняв белые перчатки, как подкошенная рухнула в кресло и сбросила с себя туфли.
– Слава Богу, мы дома, – вздохнула она.
– Устала?
– Просто с ног валюсь. – Откинув голову, она утомленными глазами лениво оглядела гостиную.
Стены комнаты были украшены семейными портретами. Прямо над камином висел выполненный маслом мрачный портрет самого Джерарда, сделанный в Севилье во время гражданской войны Камилло Альваресом. Художник изобразил его на фоне грозового неба, и, хотя своей работой он вовсе не собирался польстить Джерарду, тот выглядел суровым и властным.
Над сервантом висел написанный в Риме портрет Марисы. Она держала в руках небольшой зонтик и, обернувшись через плечо, весело смеялась. Это была очаровательная, полная света картина, выполненная в серебристо-белых тонах. Каждый раз, когда Мерседес смотрела на нее, она вспоминала то веселое, беззаботное создание, которое впервые увидела еще девчонкой, выглядывая из-за дерева в школьном дворе в Сан-Люке, и тот трагический конец, к которому пришла Мариса в севильской психиатрической больнице.
На противоположной стене висела фотография Альфонсо, их умершего сына и ее единокровного брата. Лицо ребенка было серьезным, черная рамка лишь подчеркивала застывшую в его глазах печаль. Она встретилась с ним глазами и почувствовала, как у нее болезненно защемило сердце. Эти глаза были так похожи на глаза Джерарда. Так похожи на ее собственные глаза.
Потягивая бренди, Джерард наблюдал за ней.
– Что тебя так расстроило сегодня?
– Если тебе это необходимо знать – мне стало известно, как умерла мама.
Его мужественное лицо насторожилось.
– Каким образом?
– Я нашла женщину, которая была с ней в лагере для беженцев. В Аржелес-сюр-Мер.
– Как ты ее нашла?
– Через женщин, которые приходят ко мне за помощью. Я всегда спрашиваю их, не знают ли они кого-нибудь, кто был в Аржелесе. Я должна была выяснить, как умерла моя мать, Джерард. Мысль о ее смерти постоянно преследовала меня. Она снится мне по ночам…
– Ну вот, теперь ты выяснила это. Мерседес перевела на него взгляд.
– Она умерла от воспаления легких и недоедания.
– Вот как… – Он задумчиво поднес к губам бокал и сделал глоток. – Мне очень жаль.
– И это все, что ты можешь сказать? – В ее глазах заблестели слезы. – Только то, что тебе очень жаль?
– Сегодня вечером ты назвала меня лицемером, – напомнил Джерард. – Что еще ты хочешь от меня услышать?
– Твои доблестные фашисты прогнали ее и моего отца из их родного дома. – По щекам Мерседес покатились слезы. – Она умерла на руках у совершенно чужого человека.
– Ты все равно ничего не могла для нее сделать. – Он протянул ей бокал. – Выпей. Это тебе поможет.
Она двумя руками взяла бокал и, давясь, глотнула шипучей жидкости.
– Война отняла у меня все, Джерард. Все, что я когда-либо любила.
– От войны никто не выигрывает, – безразлично сказал Массагуэр.
– А ты выиграл! – с горечью закричала Мерседес. – Ты и эта свора бандитов, что собралась во дворце.
– Историю не остановить. И не надо тыкать мне в лицо своим горем. – В его глазах сверкнул гнев. – Во время войны я потерял жену и сына. Как бы тяжело тебе ни было, ты просто не можешь представить себе боль потери ребенка. А мне действительно очень жаль, – глядя ей в лицо, уже мягче произнес он. – Но, может, и лучше, что ее не стало.
– Я хочу поехать на ее могилу.
– Не может быть и речи, – отрезал Джерард. – Пусть мертвые хоронят мертвых.
– Я поеду.
– Нет, ты никуда не поедешь. – Он снова поднес к ее губам бокал. – И кончим об этом.
Она проглотила остатки бренди.
– Тебе ведь наплевать на нее, верно?
– Мне тоже осталось жить не так уж долго. И ты рано или поздно умрешь. Все мы рождаемся, чтобы умереть. Так что нечего притворяться, что мы собираемся жить вечно. А кроме того, твоя мать, Мерседес, значила для меня очень мало.
– Однако достаточно, чтобы ты ее трахнул! – Да скольких баб я перетрахал после Кончиты Баррантес! Пятьсот? Шестьсот? Я не испытывал к ним никаких нежных чувств, Мерседес. А с твоей матерью вообще больше возни было, чем удовольствия. Эти девственницы вечно сопротивляются, как бешеные.
Сначала Мерседес даже не поняла слов Джерарда. Затем она ошарашенно уставилась на него.
– Ты хочешь сказать… ты изнасиловал ее?
– Ну разумеется.
– Ты мне этого не говорил! Он пожал плечами.
– А что, это имеет какое-нибудь значение? У нее сдавило горло.
– Мерзавец!
– Мне было восемнадцать лет. Ей – на год или два меньше. Уверяю тебя, никто из нас не принял это близко к сердцу.
– Как же я тебя иногда ненавижу, – дрожащим голосом тихо проговорила Мерседес. – Так бы и убила тебя.
– Напомни мне, чтобы сегодня ночью я не поворачивался к тебе спиной. А то еще засадишь мне нож под ребра, – усмехнулся Джерард. – Неужели ты думала, что между мной и твоей матерью были какие-то нежные чувства?
– Мне казалось, вы испытывали хотя бы… взаимное влечение.
– Да она терпеть меня не могла.
– Потом да, я знаю. Но до этого…
– До этого ничего не было. Я встретил ее в поле, повалил, и мы разошлись в разные стороны. А потом появилась ты.
– Ты всех своих женщин насилуешь? – упавшим голосом спросила Мерседес. – Тебе это нравится?
– Только не надо хамить. – Большими пальцами Джерард вытер с ее щек слезы и наклонился, собираясь поцеловать.
– Не прикасайся ко мне. – Она отстранилась, а когда он попытался схватить ее за руки, стала отчаянно вырываться. – Не прикасайся ко мне!
Джерард с силой стиснул запястья Мерседес и, повернув ее лицом к себе, прошептал:
– Ты такая красивая.
– Я тебя ненавижу! – зло прошипела она.
Он засмеялся, обнажив ровный ряд белых зубов.
– Чепуха! Ты влюблена в меня с пятнадцати лет.
– Как ты можешь называть это любовью? – Она встала и подошла к камину. – Я знаю, что такое любовь. Любовь была у меня с Шоном. А это что-то совсем другое, что-то отвратительное…
Откинувшись на спинку кресла, Джерард со зловещим удовольствием в глазах наблюдал за ней.
– Не будь такой мелодраматичной, любовь моя. Лицо Мерседес было похоже на белую маску с темно-красными губами и горящими глазами – точь-в-точь как те, что были изображены на портрете, под которым она стояла.
– Зачем? Зачем тебе надо было делать это со мной?
– Ты так говоришь, будто ты здесь ни при чем.
– Я ни при чем, – взволнованно сказала она. – У меня не было выбора. Не было надежды…
Подавив зевок, Джерард взглянул на свои золотые часы.
– Давай не будем забывать, что я спас тебе жизнь, – лениво проговорил он. – Я вырвал тебя из лап солдат расстрельного взвода. От тебя остался один скелет. И я своими руками выходил тебя.
– Ты совратил меня, Джерард. Я еще не успела прийти в себя, когда ты меня изнасиловал. Так же, как изнасиловал мою мать. Я даже не могла сопротивляться. Ты что, думаешь, я тебя хотела? – В порыве отчаяния она ударила кулаком по каменной кладке камина. – Думаешь, я хотела стать любовницей собственного отца?
– Я смотрю на нас как на мужчину и женщину. А не как на отца и дочь.
– Но ведь ты действительно мой отец.
– В каком смысле? Только потому, что четверть века назад я трахнул одну из деревенских девчонок? Я не воспитывал тебя. Это делал сан-люкский кузнец. В истинном смысле этого слова он был твоим отцом. И он умер.
– Я всегда считала своим отцом тебя, – чуть слышно сказала Мерседес. – С того самого момента, как узнала правду.
Джерард встал и подошел к дорогому радиоприемнику в корпусе из орехового дерева, не спеша отыскал волну берлинского радио. Сладкий голос диктора представлял «блистательные страницы германской культуры» – скрипичный концерт Бетховена в исполнении оркестра Берлинской филармонии под руководством талантливого тридцатипятилетнего дирижера Герберта фон Караяна.
Из динамика полились величественные звуки вступления. Когда запела скрипка, Джерард подошел к Мерседес и взял ее за руки.
– Это евреи и христиане выдумали, что заниматься сексом неприлично и стыдно. Они отравили нашу жизнь своими запретами. Всяким идиотским бредом. Однако, когда мы занимаемся любовью, молния ведь не поражает наш дом. И черти на крыше не пляшут. Этим запретам нет ни логического, ни научного объяснения. К тому же, дорогая моя, как насчет твоих отношений с той монашкой? Не казались ли они тебе несколько странными?
– То было невинно. Это – нет! – Она повернулась к нему. – А что, если слуги узнают, что я твоя дочь?
– Не узнают. Если мы сами не будем дураками.
– А как подло выдавать меня за племянницу Марисы, – с презрением в голосе продолжала она. – Если бы они узнали правду… все эти люди, что собрались сегодня во дворце… что бы они сказали? Они бы пришли в бешенство.
– Пожалуй, они сожгли бы нас на костре, учитывая царящий здесь моральный климат, – охотно согласился Джерард. – Но они ничего не знают. И никто не знает. Теперь уже никто и не может знать. Все, кто мог, уже давно на том свете.
– Мне страшно хотелось все рассказать им сегодня. Хотелось крикнуть им. Что я твоя дочь. И твоя любовница.
– Ты бы только погубила нас обоих, – пожимая плечами, сказал Джерард. – И что в этом было бы хорошего?
– Может, тогда мы спасли бы свои души.
– У нас нет душ. – Он улыбнулся, глядя ей в глаза. – Мы святые, Мерче. Ты – моя богиня. А я – твой бог.
– Ты сумасшедший.
– Я? Пойдем-ка. – Он подвел ее к окну и раздернул в стороны тяжелые бархатные шторы. Дождь за окном безжалостно хлестал по Плаза-Майор. На площади не было ни души. Бронзовый король, сидя на своем бронзовом коне, невидящими глазами взирал на мерцающие в темноте огни Мадрида. – Видишь, где мы? – мягко произнес Джерард. – В самом сердце этого города. Мы самые могущественные и великие во всем Мадриде. Во всей Испании. Мы непобедимы. Мы все это держим в своих руках. Это все наше, любовь моя. Все! А весь остальной мир объят пламенем. Мы боги, Мерседес. Неужели ты сама этого не видишь?
Он крепко прижал ее к себе. Она в изнеможении безвольно повисла в его объятиях. В нем чувствовалась такая уверенность в своих действиях, такая властность. Его сила была огромна – и не только сила тела, но и сила духа. Он мог делать с ней все, что угодно, он подавлял ее волю, нисколько не сомневаясь в правоте своих поступков и оставаясь абсолютно безразличным к тому, что она чувствует или думает. Она являлась лишь центром его горения, его всепоглощающей страсти, оставаясь при этом совершенно беспомощной и безучастной. Ее сила была в пассивной способности пробуждать его желание.
Дыхание Джерарда участилось. Он подвел ее к дивану и опрокинул на спину. Мерседес почувствовала, как его пальцы расстегивают пуговицы ее платья. Затем услышала, как он начал раздеваться сам.
Она обмякла, веки сделались тяжелыми, шея запрокинулась. Эти ощущения были ей знакомы. Беспомощность. Неизбежность. Она почувствовала тепло пылающего в камине огня на своем голом теле, почувствовала, как Джерард раздвигает ей ноги.
Потом он придавил ее всем своим весом и глубоко вошел в нее. Мерседес вскрикнула. Она уткнулась лицом в его грудь и до боли прикусила губу, чтобы не закричать во весь голос.
Но тело предало ее. Оно превратилось в дикое животное, существующее отдельно от ее сознания, не обращающее ни малейшего внимания на истошные вопли ее души. Оно позволяло соблазнять себя тому, что было злом. Оно стало чужим, и у Мерседес не осталось больше ничего своего. Вся она теперь полностью принадлежала Джерарду. Она была его рабыней.
– Мерседес, – шептал он. Его лицо пылало страстью. – Моя богиня. Моя богиня…
Она не издавала ни звука. Но ее тело выгибалось навстречу телу Джерарда, движения которого становились все более мощными, неистовыми, ожесточенными. И вот уже внутри нее стал распускаться волшебный цветок, раскрывая свои алые лепестки. Они все увеличивались, нежно лаская эрогенные зоны ее тела.
Она мучительно застонала, но не от того, что делал с ней Джерард, а возмущенная предательством своего тела. Ей казалось, что ее душа рвется на части, что рушится вся ее жизнь.
«Он мой отец, – снова и снова стучало у нее в мозгу. – Я его дочь. Не может быть наслаждения в этом грехе. Я должна отвергнуть его». Но, что бы она ни думала, Джерард буквально вколачивал в нее блаженство.
С Шоном Мерседес всегда выступала в роли учителя, а он был ее учеником. Она была ведущей, а он ведомым. С Джерардом она полностью утратила свое «я», превратившись в ничто. Ни на секунду не теряя над собой контроля, он доводил ее ощущения до почти невыносимой остроты.
– Нет, – стонала Мерседес, – нет, нет, нет, нет… Она почувствовала его губы, прильнувшие к ее горлу, почувствовала тепло его дыхания. Ей казалось, что ее все глубже и глубже засасывает бешеный водоворот плотского наслаждения. А Джерард таранил ее ставшее горячим и мокрым влагалище с энергией жеребца-производителя.
И вдруг сознание окончательно покинуло ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Ну, может быть, капитуляция Италии и не за горами, – заметил Джерард. – Но капитуляция Германии? Мы ведь с вами встречались с Гитлером… Сколько, по-вашему, потребуется на это времени? Еще пять лет войны? А может, десять?
– Сколько бы ни потребовалось, – лениво произнес Хейс, – мы своего добьемся.
– Даже если для этого придется разрушить Германию? В то время как настоящая опасность нам угрожает с Востока?
Хейс сонными глазами посмотрел на Массагуэра.
– Настоящая опасность?
– О, полноте, господин посол. Реальная угроза Западу исходит от Советской России. Если Германия будет разбита, мы потеряем наш единственный подлинный бастион, способный встать на пути большевизма.
– Однако сейчас именно русские несут на своих плечах основное бремя этой войны, – сухо сказал Хейс.
Джерард достал массивный золотой портсигар.
– Сигарету?
Глаза американского посла остановились на крышке портсигара, украшенной свастикой в лавровом венке.
– Третий рейх пополняет свои золотые запасы зубными коронками евреев, уничтожаемых в лагерях смерти, – апатично проговорил он. – Почему бы вам не выбросить эту мерзость?
– Если вы выиграете войну, я прикажу переплавить свастику в американского орла, – улыбнулся Джерард. – Или в британского бульдога.
– К тому времени будет уже слишком поздно. – Усталые глаза Хейса были печальны. – Боюсь, что, когда закончится война, Испания окажется в полной изоляции. Едва ли она будет принята в Организацию Объединенных Наций.
– Почему?
– Прежде всего потому, что существует вопрос прав человека. ООН будет союзом демократических государств, а не тоталитарных режимов.
Черные глаза Джерарда впились в американца.
– В таком случае вам следует держаться подальше от Советской России.
– Господин министр, русские уже заплатили за свое членство в ООН, – мягко сказал Хейс. – Кровью. Франко надеется, что после войны его антикоммунистической политики будет достаточно для возвращения в мировое сообщество. Но он ошибается. Поверьте мне, он сильно ошибается.
Джерард затянулся сигаретой. Они оба всегда любили подобные откровенные беседы. Хейс прекрасно знал, сколь велико было влияние Джерарда, а Джерард, в свою очередь, доверял дипломатическому опыту американца.
– И что, такова позиция Рузвельта?
– Да. Боюсь, я могу стать последним американским послом в Испании на долгие годы вперед.
– Даже несмотря на растущую мощь русских?
– Даже несмотря на это.
– Но вы же знаете, Франко готовит реформы.
– Да, такие слухи до нас доходили. Однако лично я сомневаюсь, что намеченных реформ будет достаточно. Требуется нечто большее, нежели «косметический ремонт».
Мерседес, которая до этого хранила молчание, неожиданно обратилась к Хейсу по-английски:
– Франко был приведен к власти с помощью Гитлера и Муссолини. И свой режим он создал по образцу и подобию их режимов. Существующая власть была навязана испанскому народу силой. И поддерживается она тоже силой. Она абсолютно незаконна.
– Да, – сказал посол, удивленно взглянув на нее. – Нам это известно.
Джерард почти не знал английского, но по тону Мерседес легко понял смысл ее слов.
– Моя племянница полна романтических левых симпатий, – небрежно проговорил он.
– Что ж, ее симпатии делают ей честь. – Хейс слегка улыбнулся и дружелюбно похлопал Мерседес по руке.
– Изоляция Испании долго не продлится, – заявил Джерард. – К пятидесятым годам с ней будет покончено. Америка не сможет позволить себе роскошь не поддерживать дружеских отношений с Испанией, даже если Франко останется у власти. – Он выпустил вверх струю дыма и погасил в пепельнице сигарету. – К чему он, безусловно, стремится. Однако давайте-ка выпьем еще шампанского.
Когда они вернулись домой, было уже очень поздно. В камине весело плясали языки пламени. Джерард налил себе бренди и подсел к огню, чтобы согреться. Мерседес, сняв белые перчатки, как подкошенная рухнула в кресло и сбросила с себя туфли.
– Слава Богу, мы дома, – вздохнула она.
– Устала?
– Просто с ног валюсь. – Откинув голову, она утомленными глазами лениво оглядела гостиную.
Стены комнаты были украшены семейными портретами. Прямо над камином висел выполненный маслом мрачный портрет самого Джерарда, сделанный в Севилье во время гражданской войны Камилло Альваресом. Художник изобразил его на фоне грозового неба, и, хотя своей работой он вовсе не собирался польстить Джерарду, тот выглядел суровым и властным.
Над сервантом висел написанный в Риме портрет Марисы. Она держала в руках небольшой зонтик и, обернувшись через плечо, весело смеялась. Это была очаровательная, полная света картина, выполненная в серебристо-белых тонах. Каждый раз, когда Мерседес смотрела на нее, она вспоминала то веселое, беззаботное создание, которое впервые увидела еще девчонкой, выглядывая из-за дерева в школьном дворе в Сан-Люке, и тот трагический конец, к которому пришла Мариса в севильской психиатрической больнице.
На противоположной стене висела фотография Альфонсо, их умершего сына и ее единокровного брата. Лицо ребенка было серьезным, черная рамка лишь подчеркивала застывшую в его глазах печаль. Она встретилась с ним глазами и почувствовала, как у нее болезненно защемило сердце. Эти глаза были так похожи на глаза Джерарда. Так похожи на ее собственные глаза.
Потягивая бренди, Джерард наблюдал за ней.
– Что тебя так расстроило сегодня?
– Если тебе это необходимо знать – мне стало известно, как умерла мама.
Его мужественное лицо насторожилось.
– Каким образом?
– Я нашла женщину, которая была с ней в лагере для беженцев. В Аржелес-сюр-Мер.
– Как ты ее нашла?
– Через женщин, которые приходят ко мне за помощью. Я всегда спрашиваю их, не знают ли они кого-нибудь, кто был в Аржелесе. Я должна была выяснить, как умерла моя мать, Джерард. Мысль о ее смерти постоянно преследовала меня. Она снится мне по ночам…
– Ну вот, теперь ты выяснила это. Мерседес перевела на него взгляд.
– Она умерла от воспаления легких и недоедания.
– Вот как… – Он задумчиво поднес к губам бокал и сделал глоток. – Мне очень жаль.
– И это все, что ты можешь сказать? – В ее глазах заблестели слезы. – Только то, что тебе очень жаль?
– Сегодня вечером ты назвала меня лицемером, – напомнил Джерард. – Что еще ты хочешь от меня услышать?
– Твои доблестные фашисты прогнали ее и моего отца из их родного дома. – По щекам Мерседес покатились слезы. – Она умерла на руках у совершенно чужого человека.
– Ты все равно ничего не могла для нее сделать. – Он протянул ей бокал. – Выпей. Это тебе поможет.
Она двумя руками взяла бокал и, давясь, глотнула шипучей жидкости.
– Война отняла у меня все, Джерард. Все, что я когда-либо любила.
– От войны никто не выигрывает, – безразлично сказал Массагуэр.
– А ты выиграл! – с горечью закричала Мерседес. – Ты и эта свора бандитов, что собралась во дворце.
– Историю не остановить. И не надо тыкать мне в лицо своим горем. – В его глазах сверкнул гнев. – Во время войны я потерял жену и сына. Как бы тяжело тебе ни было, ты просто не можешь представить себе боль потери ребенка. А мне действительно очень жаль, – глядя ей в лицо, уже мягче произнес он. – Но, может, и лучше, что ее не стало.
– Я хочу поехать на ее могилу.
– Не может быть и речи, – отрезал Джерард. – Пусть мертвые хоронят мертвых.
– Я поеду.
– Нет, ты никуда не поедешь. – Он снова поднес к ее губам бокал. – И кончим об этом.
Она проглотила остатки бренди.
– Тебе ведь наплевать на нее, верно?
– Мне тоже осталось жить не так уж долго. И ты рано или поздно умрешь. Все мы рождаемся, чтобы умереть. Так что нечего притворяться, что мы собираемся жить вечно. А кроме того, твоя мать, Мерседес, значила для меня очень мало.
– Однако достаточно, чтобы ты ее трахнул! – Да скольких баб я перетрахал после Кончиты Баррантес! Пятьсот? Шестьсот? Я не испытывал к ним никаких нежных чувств, Мерседес. А с твоей матерью вообще больше возни было, чем удовольствия. Эти девственницы вечно сопротивляются, как бешеные.
Сначала Мерседес даже не поняла слов Джерарда. Затем она ошарашенно уставилась на него.
– Ты хочешь сказать… ты изнасиловал ее?
– Ну разумеется.
– Ты мне этого не говорил! Он пожал плечами.
– А что, это имеет какое-нибудь значение? У нее сдавило горло.
– Мерзавец!
– Мне было восемнадцать лет. Ей – на год или два меньше. Уверяю тебя, никто из нас не принял это близко к сердцу.
– Как же я тебя иногда ненавижу, – дрожащим голосом тихо проговорила Мерседес. – Так бы и убила тебя.
– Напомни мне, чтобы сегодня ночью я не поворачивался к тебе спиной. А то еще засадишь мне нож под ребра, – усмехнулся Джерард. – Неужели ты думала, что между мной и твоей матерью были какие-то нежные чувства?
– Мне казалось, вы испытывали хотя бы… взаимное влечение.
– Да она терпеть меня не могла.
– Потом да, я знаю. Но до этого…
– До этого ничего не было. Я встретил ее в поле, повалил, и мы разошлись в разные стороны. А потом появилась ты.
– Ты всех своих женщин насилуешь? – упавшим голосом спросила Мерседес. – Тебе это нравится?
– Только не надо хамить. – Большими пальцами Джерард вытер с ее щек слезы и наклонился, собираясь поцеловать.
– Не прикасайся ко мне. – Она отстранилась, а когда он попытался схватить ее за руки, стала отчаянно вырываться. – Не прикасайся ко мне!
Джерард с силой стиснул запястья Мерседес и, повернув ее лицом к себе, прошептал:
– Ты такая красивая.
– Я тебя ненавижу! – зло прошипела она.
Он засмеялся, обнажив ровный ряд белых зубов.
– Чепуха! Ты влюблена в меня с пятнадцати лет.
– Как ты можешь называть это любовью? – Она встала и подошла к камину. – Я знаю, что такое любовь. Любовь была у меня с Шоном. А это что-то совсем другое, что-то отвратительное…
Откинувшись на спинку кресла, Джерард со зловещим удовольствием в глазах наблюдал за ней.
– Не будь такой мелодраматичной, любовь моя. Лицо Мерседес было похоже на белую маску с темно-красными губами и горящими глазами – точь-в-точь как те, что были изображены на портрете, под которым она стояла.
– Зачем? Зачем тебе надо было делать это со мной?
– Ты так говоришь, будто ты здесь ни при чем.
– Я ни при чем, – взволнованно сказала она. – У меня не было выбора. Не было надежды…
Подавив зевок, Джерард взглянул на свои золотые часы.
– Давай не будем забывать, что я спас тебе жизнь, – лениво проговорил он. – Я вырвал тебя из лап солдат расстрельного взвода. От тебя остался один скелет. И я своими руками выходил тебя.
– Ты совратил меня, Джерард. Я еще не успела прийти в себя, когда ты меня изнасиловал. Так же, как изнасиловал мою мать. Я даже не могла сопротивляться. Ты что, думаешь, я тебя хотела? – В порыве отчаяния она ударила кулаком по каменной кладке камина. – Думаешь, я хотела стать любовницей собственного отца?
– Я смотрю на нас как на мужчину и женщину. А не как на отца и дочь.
– Но ведь ты действительно мой отец.
– В каком смысле? Только потому, что четверть века назад я трахнул одну из деревенских девчонок? Я не воспитывал тебя. Это делал сан-люкский кузнец. В истинном смысле этого слова он был твоим отцом. И он умер.
– Я всегда считала своим отцом тебя, – чуть слышно сказала Мерседес. – С того самого момента, как узнала правду.
Джерард встал и подошел к дорогому радиоприемнику в корпусе из орехового дерева, не спеша отыскал волну берлинского радио. Сладкий голос диктора представлял «блистательные страницы германской культуры» – скрипичный концерт Бетховена в исполнении оркестра Берлинской филармонии под руководством талантливого тридцатипятилетнего дирижера Герберта фон Караяна.
Из динамика полились величественные звуки вступления. Когда запела скрипка, Джерард подошел к Мерседес и взял ее за руки.
– Это евреи и христиане выдумали, что заниматься сексом неприлично и стыдно. Они отравили нашу жизнь своими запретами. Всяким идиотским бредом. Однако, когда мы занимаемся любовью, молния ведь не поражает наш дом. И черти на крыше не пляшут. Этим запретам нет ни логического, ни научного объяснения. К тому же, дорогая моя, как насчет твоих отношений с той монашкой? Не казались ли они тебе несколько странными?
– То было невинно. Это – нет! – Она повернулась к нему. – А что, если слуги узнают, что я твоя дочь?
– Не узнают. Если мы сами не будем дураками.
– А как подло выдавать меня за племянницу Марисы, – с презрением в голосе продолжала она. – Если бы они узнали правду… все эти люди, что собрались сегодня во дворце… что бы они сказали? Они бы пришли в бешенство.
– Пожалуй, они сожгли бы нас на костре, учитывая царящий здесь моральный климат, – охотно согласился Джерард. – Но они ничего не знают. И никто не знает. Теперь уже никто и не может знать. Все, кто мог, уже давно на том свете.
– Мне страшно хотелось все рассказать им сегодня. Хотелось крикнуть им. Что я твоя дочь. И твоя любовница.
– Ты бы только погубила нас обоих, – пожимая плечами, сказал Джерард. – И что в этом было бы хорошего?
– Может, тогда мы спасли бы свои души.
– У нас нет душ. – Он улыбнулся, глядя ей в глаза. – Мы святые, Мерче. Ты – моя богиня. А я – твой бог.
– Ты сумасшедший.
– Я? Пойдем-ка. – Он подвел ее к окну и раздернул в стороны тяжелые бархатные шторы. Дождь за окном безжалостно хлестал по Плаза-Майор. На площади не было ни души. Бронзовый король, сидя на своем бронзовом коне, невидящими глазами взирал на мерцающие в темноте огни Мадрида. – Видишь, где мы? – мягко произнес Джерард. – В самом сердце этого города. Мы самые могущественные и великие во всем Мадриде. Во всей Испании. Мы непобедимы. Мы все это держим в своих руках. Это все наше, любовь моя. Все! А весь остальной мир объят пламенем. Мы боги, Мерседес. Неужели ты сама этого не видишь?
Он крепко прижал ее к себе. Она в изнеможении безвольно повисла в его объятиях. В нем чувствовалась такая уверенность в своих действиях, такая властность. Его сила была огромна – и не только сила тела, но и сила духа. Он мог делать с ней все, что угодно, он подавлял ее волю, нисколько не сомневаясь в правоте своих поступков и оставаясь абсолютно безразличным к тому, что она чувствует или думает. Она являлась лишь центром его горения, его всепоглощающей страсти, оставаясь при этом совершенно беспомощной и безучастной. Ее сила была в пассивной способности пробуждать его желание.
Дыхание Джерарда участилось. Он подвел ее к дивану и опрокинул на спину. Мерседес почувствовала, как его пальцы расстегивают пуговицы ее платья. Затем услышала, как он начал раздеваться сам.
Она обмякла, веки сделались тяжелыми, шея запрокинулась. Эти ощущения были ей знакомы. Беспомощность. Неизбежность. Она почувствовала тепло пылающего в камине огня на своем голом теле, почувствовала, как Джерард раздвигает ей ноги.
Потом он придавил ее всем своим весом и глубоко вошел в нее. Мерседес вскрикнула. Она уткнулась лицом в его грудь и до боли прикусила губу, чтобы не закричать во весь голос.
Но тело предало ее. Оно превратилось в дикое животное, существующее отдельно от ее сознания, не обращающее ни малейшего внимания на истошные вопли ее души. Оно позволяло соблазнять себя тому, что было злом. Оно стало чужим, и у Мерседес не осталось больше ничего своего. Вся она теперь полностью принадлежала Джерарду. Она была его рабыней.
– Мерседес, – шептал он. Его лицо пылало страстью. – Моя богиня. Моя богиня…
Она не издавала ни звука. Но ее тело выгибалось навстречу телу Джерарда, движения которого становились все более мощными, неистовыми, ожесточенными. И вот уже внутри нее стал распускаться волшебный цветок, раскрывая свои алые лепестки. Они все увеличивались, нежно лаская эрогенные зоны ее тела.
Она мучительно застонала, но не от того, что делал с ней Джерард, а возмущенная предательством своего тела. Ей казалось, что ее душа рвется на части, что рушится вся ее жизнь.
«Он мой отец, – снова и снова стучало у нее в мозгу. – Я его дочь. Не может быть наслаждения в этом грехе. Я должна отвергнуть его». Но, что бы она ни думала, Джерард буквально вколачивал в нее блаженство.
С Шоном Мерседес всегда выступала в роли учителя, а он был ее учеником. Она была ведущей, а он ведомым. С Джерардом она полностью утратила свое «я», превратившись в ничто. Ни на секунду не теряя над собой контроля, он доводил ее ощущения до почти невыносимой остроты.
– Нет, – стонала Мерседес, – нет, нет, нет, нет… Она почувствовала его губы, прильнувшие к ее горлу, почувствовала тепло его дыхания. Ей казалось, что ее все глубже и глубже засасывает бешеный водоворот плотского наслаждения. А Джерард таранил ее ставшее горячим и мокрым влагалище с энергией жеребца-производителя.
И вдруг сознание окончательно покинуло ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41