Очень осторожно я стал подтягивать ручку на себя. Скорость падала, высота росла – именно это и было нужно. Когда скорость снижалась до ста километров в час, я возвращал ручку в прежнее положение, давая вертолету разбежаться, а затем снова переводил тарелку винта в горизонтальную плоскость, и так, метр за метром, мы все глубже ввинчивались в небо.
Глушков поднял с пола наушники и прижал к своему фиолетовому лопуху.
– Э-э, – протянул он. – Да здесь какой-то треп идет.
– Надо связаться с диспетчером. Или руководителем полета, – сказал я.
– Снижайся и гаси скорость, – посоветовал Глушков таким голосом, словно это было сделать так же просто, как спуститься по ступеням со второго этажа на первый.
– Помолчал бы лучше, – выдавил я из себя, медленно передвигая ручку шаг-газа вниз. Лопасти стали загребать воздуха меньше, и вертолет начал заметно «проседать». Скорость и высота падали теперь одновременно.
Под нами мелькнуло нагромождение голубых прозрачных кубиков – ледопад, затем, ступеньками, – несколько бергшрундов, и потянулась относительно ровная спина ледника, покрытая слоем снега.
Снижение вертолета становилось слишком стремительным, и я взял ручку на себя, а шаг-газ вверх, чтобы набрать высоту. Стрелка указателя скорости побежала вниз намного быстрее, чем я ожидал, и мне пришлось резко вернуть вертолет в горизонтальное положение.
Глушков притих в кресле правого летчика, и я вообще забыл о его существовании. Взгляд мой все чаще падал на индикатор топлива: стрелка едва дрожала на нуле; я успел увидеть ее агонию, прежде чем она окончательно не замерла.
Это конец, подумал я, но двигатель еще работал, лопасти еще месили холодный разреженный воздух, удерживая вертолет на весу.
Скорость быстро упала до восьмидесяти километров в час. Пойти «в горку» у вертолета не хватило сил; предупреждая его сваливание хвостом вниз, я перевел вертолет в горизонт. Когда я понял, что мы снижаемся слишком быстро и схватился за рычаг шаг-газа, то было уже поздно. Под вертолетом стремительно увеличивалась и неслась на нас синяя тень. Двигатель хлопнул, сипло засвистел и затих. Нас стало опрокидывать на хвост, и в тот момент, когда мы с Глушковым одновременно прокричали одно и то же матерное слово, означающее совершенно безнадежное состояние, хвостовая балка с ужасным хрустом вошла в снег, пронзила его до самого льда, переломилась надвое, и фюзеляж рухнул на снег.

Глава 27

Удар был более чем чувствительный. Треск, скрежет, хлопок выбитого стекла, крик Мэд слились в короткую звуковую вспышку. Остекление кабины вмиг рассыпалось на кусочки и брызнуло мне в лицо. Я инстинктивно закрыл глаза руками, и все же лоб и щеки обожгло острой болью. Где-то над головой затрещала обшивка, и мне показалось, что главный редуктор сейчас проломит своей тяжестью крышу фюзеляжа и раздавит Гельмута с Мэд, как муху молотком.
Но все в одно мгновение прекратилось. Наступила невероятная тишина. Я полулежал на искореженной приборной панели, опираясь руками через выбитое лобовое стекло на снежную доску, и с удивлением смотрел, как ее бомбят тяжелые вишневые капли и оставляют в ней маленькие воронки. Я провел рукой по лбу – он был мокрым и липким от крови.
Глушков лежал лицом вниз на битых стеклах и не подавал признаков жизни. Гнутый металлический лист упирался ему в живот, возможно, разрубил ему внутренности. За спиной кто-то двигался и тихо стонал.
Я начал выползать из кресла, спинка которого прижимала меня к обломкам панели, как крышка гроба к подушке, и постепенно начинал шизеть от безумной радости. Я жив! У меня целы руки и ноги! Я худо-бедно, но все-таки сумел посадить этот проклятый вертолет!
Задняя часть фюзеляжа была приподнята под небольшим углом. Дверь в салон была сорвана с петель и погнута, а дверной проем – деформирован. Я схватился за его края, пригнулся, протискиваясь внутрь.
Несчастные немцы сидели на полу в совершенно нелепой позе. Точнее, сидела только Мэд, а Гельмут лежал на спине, причем его ноги упирались в спину девушки, а связанные руки лежали на его ягодицах. Старик стонал с закрытыми глазами, а Мэд молча смотрела бессмысленными глазами на свои колени, и ее спутавшиеся волосы свисали тонкими косичками.
– Стас, – прошептала она. – Мы больше не полетим?
Я сел на пол рядом с Гельмутом и принялся развязывать узлы. Мои пальцы все еще нервно дрожали, и мне пришлось потратить немало сил, прежде чем пленников удалось освободить от пут. Мэд со вздохом облегчения поднесла руки к глазам, словно не верила, что они у нее есть, и тотчас отсела от Гельмута подальше. Немец медленно вытянул ноги, скривился от боли и произнес:
– Как вы думаешь, Стас, что с моей ногой?
Дверь заклинило, и я открывал ее при помощи ломика. Гельмута пришлось выносить на руках, причем Мэд отказалась мне помочь, лишь выкинула на снег все наши рюкзаки.
Во взглядах немцев что-то изменилось. Точнее, неуловимо изменилось их отношение ко мне. Я не всегда отличаюсь скромностью и люблю приписывать себе несуществующие заслуги. Но сейчас я стремительно вырос в собственных глазах на самых законных основаниях. Я сделал невозможное, и немцы это понимали не хуже меня.
Я расстелил на снегу каримат. Гельмут лег на него, а больную ногу положил на рюкзак. Я задрал штанину и осмотрел колено и лодыжку. Припухла, посинела, но обошлось, по-моему, без перелома.
– Прошу прощения, Стас, но нам с вами надо объявиться.
– Объясниться, – поправил я.
– Да! Объясниться… Я хотел бы знать, что вы… как вы… – Он мучительно подыскивал слова, которые точно бы передали суть его желания. – Одним словом, я был бы много рад, если бы вы забыл про то, что я говорил в хеликоптер.
– Вы имеете в виду психотропный порошок, который Илона таскает в своих ботинках? – равнодушно спросил я.
Гельмут склонил седую голову.
– Да. Я был бы много рад, чтобы об этот порошок никто не знал.
Мэд демонстративно встала и отошла на несколько шагов в сторону. Она делала вид, что Гельмут со своей просьбой ей противен.
– Зачем же вы мне о нем рассказали?
– Понимаешь, я не знал, что мы будем дальше жить.
– Я думаю, что у вас могут быть большие неприятности из-за этого альфа-сульфамистезала.
– Я тоже так думаю. Но я не хочу иметь этот неприятность.
– Все зависит от того, сколько вы мне заплатите.
Гельмут выпучил глаза и приоткрыл рот. Снег таял на моем лбу, как на сковородке. Боль отступала.
– Вы опять хочешь, чтобы я дал вам марк?
– Конечно. Вы должны заплатить мне за риск, за то, что я нарушаю закон и не доношу на вас в милицию.
– Но я уже дал чек на сто тысяч марк!
– Про эти сто тысяч забудьте! – искренне посоветовал я. – Отработаю я ваши марки. Когда надумаете – пойдем в «Белый Князь».
Гельмут отрицательно покачал головой.
– Это уже не надо.
– Почему же? Вы разве передумали продавать свою отраву?
– Теперь не надо идти в альплагерь. Порошок можно продать на Приюте.
– Вот как? – протянул я и подумал: хрен ты у меня получишь, а не чек. – А у покупателя, если я не ошибаюсь, украинская фамилия, что-то вроде Наливайко, Помойко или Неижсало? И он из азербайджанской команды «Базардюзи»? Я прав?
Вопрос о ста тысячах повис в воздухе, но всего на мгновение. Гельмут повернул голову в мою сторону.
– Стас, чек можешь оставить себе. Это есть плата, чтобы вы молчал, – сказал он и нехорошо пошутил: – И за прекрасный полет.
Я пожал ему руку. Вот такой разговор мне по душе.
– Это был вопрос номер один, – продолжал Гельмут. – Теперь вопрос номер два… – Он кивнул в сторону вертолета. – Там лежит миллион долларов.
Гельмут мог не продолжать дальше. Я отлично представлял себе все, что он хотел сказать.
– Гельмут, вопрос номер два я буду решать сам, без вашей помощи. Деньги и оружие я сдам властям.
Немец поднял палец, как бы давая понять, что торопиться в таком вопросе не следует.
– Мы могли бы поделиться, как вы говорите, по-братски. Дай им оружие, это правильно. Но зачем давать доллары? Никто ведь не видел, что Клюшкофф нашел рюкзак.
– Не толкайте меня на тяжкое преступление, – ответил я и, давая понять, что разговор окончен, повернулся и пошел к вертолету.
Мне не захотелось залезать внутрь – слишком плохие ассоциации вызывал запах нагретого металла и крови. Я подошел к кабине, наполовину зарытой в снег, присел у разбитого полусферического окна и пригнул голову. В ту же секунду окровавленная рука крепко схватила меня за волосы и ударила носом о металлическую гнутую раму.
– За долларами пришел, спасатель?
Из-за грязного обломка стекла на меня глянула страшная физиономия Глушкова, а затем змеей к моему рту скользнул ствол «калашникова».
На моем месте, подумал я, Мэд сразу же после приземления добила бы Глушкова. Я думал, что она жестокая девушка. А она просто умная.

Глава 28

– Лезь сюда! – приказал он.
Мне пришлось опуститься на колени и на четвереньках протиснуться в кабину, как собака в свою будку. Глушков пятился, царапая «кошками» металл и стекло, присел на спинку кресла второго пилота и опустил «калашников» на колено.
Я выпрямился и посмотрел на его, если так можно выразиться, лицо. Не бывает упырей, восставших из могилы покойников, вампиров и прочей нечисти. Бывают всего лишь очень живучие люди. Я не мог понять, до какой же степени надо было изрезать, изранить, отбить, отморозить лицо, чтобы получилась такая безобразная маска.
– Чего уставился? – невнятно произнес Глушков одним краем рта, словно его парализовало. – Не нравлюсь?
– Зачем ты себя мучаешь?
– Это ты называешь мучением? – страшно усмехнулся он и коснулся пальцами носа. – Это всего лишь маленькие неприятности. Глаз только немного болит… У тебя есть что-нибудь от глаза? А посмотри-ка, там кусок стекла не застрял?
Я не понимал, серьезно он говорит или это такой мазохистский юмор, с опаской приблизился к Глушкову и посмотрел вблизи на тонкую щелочку, залепленную гноем, которая когда-то была глазом. Гематома увеличивалась – это было заметно сразу.
– Ну, что там?
– Тебе нужны антибиотики, нужна мазь – тетрациклиновая или стрептоцидовая. В общем, нужно срочно ложиться в больницу. Не знаю, на что ты надеешься. Тебе не спуститься отсюда.
– Ты что это меня раньше времени хоронишь? Ты умрешь первым. Хочешь, докажу?
Я пожал плечами и сказал:
– Я предпочел бы остаться живым.
– Не знаю, не знаю. Не могу ничего обещать.
– Глушков, – произнес я дрогнувшим голосом. – Я весь в твоей власти. Распоряжайся мною, как хочешь. Я устал сопротивляться. Твоя взяла.
Я не ошибся и угадал верный ход. Глушков не смог скрыть восторг, и, хотя могущественному человеку не следовало бы так откровенно балдеть от лести, его изуродованные губы поползли в стороны, и трещинки на них стали раскрываться, как мехи аккордеона. Он молчал. Он ждал продолжения. Его неразвитое, измученное горами тело впитывало в себя каждое мое слово, как высохшая степь капли долгожданного дождя.
Я кашлянул и добавил:
– Ты сильный человек, но я понял это слишком поздно…
Черт возьми, лицемерить, оказывается, довольно непросто. Всегда надо чувствовать ту тонкую грань, за которой лесть превращается в насмешку.
– Почему же, – заботливо поправил Глушков. – Это никогда не поздно. И тем более не рано.
– Поздно, – упрямо повторил я. – Мне давно надо было повернуть жизнь на сто восемьдесят, как сделал ты. Я же до сих пор ерундой занимаюсь.
– Ничего. У тебя еще есть время. Будешь слушаться меня – будешь жить. – Его потянуло на откровенность. – Ты думаешь, я долго готовился, вынашивал идею, искал приключения на свою задницу? Ничего подобного! Решение было принято в одно мгновение. Чистый экспромт. В одну секунду все кардинально поменял и пошел ва-банк. Ты знаешь, куда я должен был ехать четвертого марта? В санаторий «Кисловодск». А почему оказался в терскольском автобусе? А-а-а, вот тут-то и собака зарыта.
Наверное, он впервые в жизни учил кого-то. Придвинулся ближе ко мне, и я лишь усилием сдержал себя и не отпрянул от его гниющей физиономии.
– Ты решительный человек, – оценил я.
– Это не просто решительность. Это переход в другое качество, в другое состояние: снизу – вверх. Я же тебе, дурачку, объяснял.
– Это я понял. Мне не понятно другое: зачем тебе понадобились документы Шаттуева?
– Какого Шаттуева? Не знаю такого, – ответил Глушков, и мне стало ясно, что он говорит правду.
– У трупа, который мы нашли под скалой, кто-то из нас вытащил документы, – напомнил я.
Глушков покачал головой.
– Нет, спасатель, ты на меня бочку не кати. У немки своей выясняй. Это она у него за пазухой рукой шарила. Я покойников не обыскиваю.
– Тенгиз проверил твой рюкзак и нашел документы там.
– Значит, подкинула, стерва, – оскалил зубы Глушков и взял с колена «калашников». – Сейчас во всем признается. Эта курица много гадостей мне сделала.
– Не надо, – попросил я его. – Не говори ей о документах. Это уже мои проблемы.
Я выполз из вертолета первым, Глушков – за мной. Ни Мэд, ни Гельмут, увидев нас, не издали вопля, не выпучили в ужасе глаза. Было ясно, что они давно обо всем догадались и, может быть, попытались бы уйти, если бы не больная нога Гельмута.

Глава 29

Лучше бы вертолет грохнулся рядом с приютом! Последние километры пути превратились в невыносимую пытку. Мы все еле передвигали ноги и в сгустившихся сумерках напоминали призрачные тени, вечно бродящие по пустынным ледникам Эльбруса.
В двенадцатом часу ночи на фоне мертвенно-белого Эльбруса показался темный корпус Приюта, похожий то ли на полуспущенный дирижабль, то ли на гигантскую утятницу, поставленную вверх дном. В некоторых окошках, больше напоминающих прямоугольные иллюминаторы в самолете, горел тусклый свет.
– Спасатель!.. – тяжело дыша, позвал меня Глушков.
Я посадил Гельмута на снег и подошел к Глушкову.
– Слушай меня, спасатель, – зашептал он, опираясь на мое плечо, но в то же время не забывая ткнуть мне в спину автоматным стволом. – Заходить будем не через двери, а через окно. Выбей раму, затолкай туда немцев, а потом подсади меня. Хорошо? Я тебя награжу. Пятьдесят… нет, семьдесят тысяч долларов – это все равно что квартира в Москве. Договорились?
И вяло похлопал меня по плечу.
Я сделал, как он просил. Только выбивать раму не пришлось, потому как первое окно, к которому я подошел, оказалось вообще без стекла. Гельмута я закинул внутрь ногами вперед, Мэд обошлась без моей помощи. С Глушковым же пришлось попотеть. Ему никак не удавалось держать под прицелом одновременно меня и немцев, уже скрывшихся в черной утробе Приюта, потому он нервничал, капризничал, шипел, как змея, заставляя меня то лезть первым, то пропускать его, а самому отходить от окна на десять шагов.
В конце концов мы вчетвером оказались в темной и холодной, наполовину занесенной снегом комнатушке, в которой не было ничего, кроме штабеля скелетов от панцирных кроватей.
– Эй, спасатель… Поди сюда.
Мэд плюнула каким-то коротким словом из глубинного арийского диалекта, Гельмут простонал. Я подошел к Глушкову. Лицо его было в тени, лишь глаз поблескивал в лунном луче.
– Выводи их в коридор, – сказал Глушков. Сделал долгую паузу, набираясь сил. – Подыщи там… комнатку какую-нибудь. Чтоб дверь запереть можно было. И пусть спят…
Я аккуратно подтолкнул упрямую Мэд к выходу. Чем быстрее я найду свободную комнату, тем быстрее она свалится на кровать и уснет.
Первый этаж этого крыла, по-видимому, был нежилым, но я нашел что-то вроде кладовки, в которой было относительно тепло, включалось бра матового стекла и, самое главное, в углу горкой были сложены матрацы и одеяла.
Глушков затуманенным взглядом осмотрел кладовку, кивнул и опустился на пол в коридоре. Прежде чем выйти в коридор и закрыть за собой дверь, я незаметно взял руку Мэд, легко пожал ее и шепнул:
– Уже скоро.
Она ничего не ответила, даже не кивнула и, царапая линолеум «кошками», с трудом донесла себя до горки матрацев, стащила один и упала на него, как убитая.
Я вышел, захлопнул дверь и подпер ее панцирной сеткой.
– Хорошо, – оценил Глушков, сплюнул липкой слюной себе на грудь, размазал рукавом, выпрямился и кивком показал на лестницу, ведущую на второй этаж. – Слышь, спасатель… Если кого встретим – ни слова. Не здороваться… Понял? Ищи комнату. Будем спать до утра.
– А что будет утром?
– Поможешь мне спуститься по канатке на Азау. Скажешь, попал с террористами в лавину. В Азау я тебя награжу и отпущу… Давай, не стой! Ноги уже не держат, и глаз болит. Просто огнем полыхает… В башке тоже свинец плавится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29