а не являются ли турки их отдаленными родственниками, чем-то вроде потерянного племени, много веков назад свернувшего с пути, ведущего к западной христианской цивилизации. Такие мысли не выглядели нелепыми во времена, когда считалось, что черты характера передаются по кровному родству, и когда рассказы о происхождении людей от библейских или мифическихпредков имели самое непосредственное отношение к ощущению европейцами своего места в истории и общественной ценности личности. Сегодня распространен взгляд на крестовые походы как на великую борьбу систем веры, подогревавшуюся религиозным фанатизмом. Такое понимание связано с современными понятиями о религиозной дискриминации и с реакцией на политические конфликты на Ближнем Востоке и в других регионах. Однако подобная точка зрения должна быть решительно отвергнута, хотя бы в отношении первого крестового похода. Исследования последних десятилетий, направленные на то, чтобы как можно подробнее осветить историю идей и институтов, связанных с крестовыми походами, опровергают такой подход. До недавнего времени в крестовых походах привыкли видеть серию экзотических, иррациональных и – главное – малозначительных эпизодов в историческом развитии Западной Европы. Более того, изучением крестовых походов, главным образом, занимались ученые, специализировавшиеся на изучении истории восточного христианства или мусульманского мира, и их суждения, естественно, часто были неоправданно жестки. Но сейчас медиевисты делают все возможное для включения крестоносного движения в общую картину западной цивилизации. Важным и плодотворным элементом такого подхода стало изучение тех сторон западноевропейской религии, культуры и общественного устройства, которые могли бы объяснить энтузиазм, с которым европейцы откликнулись на призывы к походу на неверных. Так на какую же благодатную почву упали эти призывы в конце XI века в Европе? И чему обязан первый крестовый поход своим осуществлением? Здесь можно назвать несколько факторов. Во-первых, тотальная милитаризация общества, подготовлявшаяся многие века. Политическими образованиями, возникшими после медленного и болезненного распада западной Римской империи, управляли аристократические кланы, получавшие свои богатства и власть от контроля над землей и военного лидерства. В средневековой Европе правительства не имели средств, административного умения и системы связи для самостоятельного управления страной. В создавшейся ситуации действенный контроль над державой мог быть обеспечен только следующим: превратить крупных местных феодалов в союзников и представителей короля, получив от них вассальную присягу на верность и обещание соблюдать государственные интересы в обмен на помощь в сохранении и упрочении их богатств и власти на местах. Поэтому центральная власть стремилась вырабатывать общие задачи для себя и своих вассалов, так как в этом случае гармонически сочетались взаимопомощь и удовлетворение своекорыстных интересов. И накануне первого крестового похода структура европейского общества была именно такой. В VIII – начале IX века короли Каролингской династии выработали политическую систему, мобилизовавшую все население франкского государства на частые захватнические войны в южной Галлии, Италии, Испании и центральной Европе. Однако из-за того, что подходящих жертв становилось все меньше, а викинги и мусульмане нападали на франков все чаще, в XI веке эта система начала давать сбои. Ситуация усугублялась еще и жестокими междоусобными войнами между отдельными представителями династии Каролиигов. Следствием этого стало ослабление вассальной верности и ощущения общего дела, которые связывали королей с военными кланами страны. В каком-то смысле политическая жизнь вернулась туда, откуда все началось, – власть опять начала концентрироваться в руках наиболее богатых и воинственных кланов. Однако Каролинги оставили очень важное наследство – а именно то, что дворяне – «принцы», в смысле «те, кто управляет», – смогли навсегда сохранить и использовать созданные Каролингами институты общественного управления.
Начиная с 1950-х годов историки выдвинули тезис, согласно которому ослабление королевской власти в IX и X веках было прелюдией к еще более глубоким изменениям, происходившим в конце X – начале XI века. Поскольку этот тезис (французские медиевисты называют его тшаиоп Геос1а1е – феодальная трансформация) сейчас превращен почти в догму, о нем стоит поговорить. Согласно вышеупомянутому тезису, начиная где-то с середины X века в крупных областях – осколках развалившегося франкского государства – возобладали центробежные тенденции, с которыми ранее Карлу Великому удавалось справляться. Королевская власть ослабла, а мелкие феодалы, многие из которых своим положением были обязаны тому, что представляли короля на местах, стали подлинными государями в областях. Продолжая политическое дробление государства, они расширяли сеньории, перехватывая власть у крупных феодалов, распространяя ее на еще сохранявшиеся свободные территории и подчиняя себе свободных землевладельцев, и сосредоточивали в своих руках судебную и военную власть в своих владениях. Они взимали с крестьян все возраставшую аренду и увеличивали объемы работ на барщине. Суды перестали быть общественными форумами, обслуживающими свободное население области, и превратились в инструмент власти правящей знати; попасть в сословие судей можно было только после принесения вассальной присяги сеньору. Одним из характерных внешних признаков торжества этой системы было постоянное увеличение числа новых замков, особенно после 1000 года. Эти замки словно бы заявляли, что власть в областях бывшей франкской империи полностью раздробилась.
Однако в последнее время ученые начали сомневаться в правильности этого тезиса, поскольку модель феодальной трансформации IX и X веков, с одной стороны, подозрительно стройна, ибо предусматривает вряд ли возможное в реальной жизни четкое различие между общественными и частными институтами, а с другой стороны – слишком негативна, потому что отводит последним Каролингам (последний король этой династии умер во Франции в 987 году) роль бессильных номинальных владык до того, как это, судя по свидетельствам, случилось на самом деле. Очевидно и то, что социальное и экономическое положение тех, кто обрабатывал землю, было очень разным. Некоторые под давлением сеньоров превратились в сервов (крепостных крестьян), но другие продолжали удерживать своп права на землю и на относительную независимость. Судьба принцев тоже не была одинаковой. Например, герцоги нормандские и аквнтанские и графы фландрские и барселонские упорно и зачастую успешно боролись против мелких феодалов, пытавшихся подмять под себя их владения. Складывается такое впечатление, что трансформация IX–X веков может даже оказаться просто оптической иллюзией. Хартии, документы о передаче земли и прав, являющиеся для нас одними из самых важных исторических источников, в XI веке становятся все менее четкими по формулировкам и все более повествовательными по стилю. Такая измена традиции обычно рассматривается как переход от публичной и систематической юридической системы к частной и обслуживающей сиюминутные интересы, а это – процесс, имеющий глубокие социальные и политические последствия. Но если изменения стиля документов могут быть объяснены другими факторами (может быть, старые хартии десятилетиями прикрывали социальные перемены и наконец были признаны несоответствующими развивающемуся и все усложняющемуся миру), то теория трансформации требует пересмотра. Сейчас изучение времени, непосредственно предшествовавшего крестовым походам, входит в новую фазу. Современные историки, занимающиеся IX и X веками, заняли более откровенную и честную позицию, чем их коллеги в XI веке, и готовы пересмотреть свои мнения и интерпретацию исторических источников.
И хотя еще слишком рано предсказывать, насколько новые изыскания повлияют на наше понимание причин первого крестового похода, очевидно, что сегодня в историографии существуют все предпосылки к изменению традиционных воззрений. Однако при любых подходах историки не перестанут интересоваться таким важным фактором в жизни общества XI века, как рыцарская элита. В связи с этим чрезвычайно интересна терминология хроник и хартий. К началу XI века воинов стали называть miles (в множественном числе – milites). На классической латыни слово «miles» означало солдата-пехотинца, основу римских легионов. Но по какому-то ассоциативному сдвигу в средние века так стали называть только тех воинов, которые сражались верхом на лошадях. Они-то и составили рыцарское сословие. Для того чтобы стать рыцарем, необходимо было обзавестись конями, доспехами и оружием, что можно было сделать либо за счет собственных богатств (земельных владений), либо зачислившись на почетную службу к богатому сеньору.
Ко времени первого крестового похода рыцари стали пользоваться тяжелым и очень длинным копьем, которое держали под мышкой. Такое оружие имело несколько предназначений. Во-первых, оно позволяло конному строю наносить удары, используя всю силу всадника и коня. Умение же эффективно пользоваться копьем требовало долговременного обучения, тренировок и взаимопомощи, что способствовало солидарности воинов.
Во-вторых, такое копье несло и символический смысл: оно не было единственным оружием рыцаря, но в качестве наиболее заметного и наиболее подходящего для конного боя оно служило отличительным признаком принадлежности к рыцарскому сословию. Первостепенное значение тяжеловооруженной конницы на поле боя, таким образом, было и причиной, и следствием социального и экономического положения рыцарства. И вот здесь необходимо сделать две оговорки. Во-первых, при разговоре о рыцарстве XI века очень важно избегать устаревших и чересчур романтических ассоциаций. Средневековое рыцарство обычно вызывает заманчивые образы рыцарской доблести и благородных манер, поведения и образа жизни, присущих общеевропейскому рыцарству, что нашло отражение в богатой и интересной рыцарской, «куртуазной» поэзии. Но куртуазная рыцарская культура развилась только к XII веку, а в 1095 году она находилась еще в младенческом возрасте. Тогда не было еще геральдической системы, имеющей такое важное значение для передачи смысла образами обществу, в большинстве своем неграмотному. Поэзия, выражающая рыцарские ценности, находилась наникновения. И еще не был установлен общепринятый ритуал посвящения в рыцари, который мог обязать всех рыцарей следовать единой системе норм нравственного поведения. В то же время правители и принцы были недовольны, когда к ним обращались просто как к milites, без добавочных высокопарных определений, поскольку они, хотя н ощущая себя частью военного сообщества, не хотели стоять на одной ступеньке с соратниками по оружию низшего ранга, многие из которых были выходцами из крестьян в третьем пли четвертом поколении. И все же и высокопоставленные лорды, и скромные тПиез принадлежали к общей культуре военной закалки, чести и высокого искусства верховой езды, что было мощным объединяющим фактором. Однако первый крестовый поход отнюдь не был таким рыцарским подвигом, каким представляли его себе будущие поколения.
Во-вторых, средневековая западная армия была неразрывно связана с административными и экономическими структурами, и ее невозможно вырвать из культурной и социальной среды и ожидать, что она сможет существовать в изоляции. Армии нуждались в конюхах, слугах, кузнецах, оружейниках и поварах, которые в свою очередь в случае надобности превращались в солдат. Главенствующее положение конницы не исключало и участие в боях пехоты, специализировавшейся в стрельбе из лука и арбалетов и в использовании оружия ближнего боя. К тому же вслед за всеми средневековыми армиями следовали женщины, обслуживавшие разнообразные нужды воинов. Было в армии и довольно много священников, отправлявших требы и служивших молебны за победы. Все это важно для понимания столь широкого отклика населения на призыв к крестовому походу. Когда Урбан II выступил с идеей освобождения Иерусалима, оказалось невозможным ограничиться только участием представителей рыцарского сословия, хотя, судя по сохранившимся проповедям папы, он имел в виду именно рыцарей, тПиез, и не хотел обременять армию слишком большим количеством людей, не принимавших непосредственного участия в боях. Урбан II обращал свои призывы именно к тПнез потому, что они были лучшими бойцами в Европе и могли стать ядром больших и боеспособных армий.
Первый крестовый поход стал возможен во многом и благодаря революции, начавшейся в западной Церкви в середине XI века. Начиная с 1040-х годов группа реформаторов, сначала при поддержке германского императора Генриха III, а потом в оппозиции к его сыну Генриху IV, захватила контроль над папским престолом. Реформаторы считали, что именно через этот институт они смогут наиболее эффективно бороться со злоупотреблениями в Церкви. Захват власти кажется вполне логичным поступком в любой борьбе, но методы реформаторов на деле противоречили обычной практике церковного обновления. Исторически церковная иерархия видела свою роль в том, чтобы быть чем-то вроде тормоза на пути сил, стремящихся, обычно снизу, к переменам. Такое отношение Церкви к переменам часто несправедливо описывалось как догматический п упрямый традиционализм, но его корни уходят далеко в глубь самосознания Церкви. Католики верят, что их Церковь – не творение рук человеческих и не случайный продукт исторического развития. Католическая Церковь – апостольская Церковь – часть Божественного замысла в отношении человечества. Имея в виду такое видение Церкви, нежелание быстрых и глубоких перемен может быть оправдано как разумное охранение Божественного плана. Однако когда за перемены выступают сами члены церковной иерархии, то это свидетельствует о серьезности положения. Это и произошло во второй половине XI века.
Программа реформ известна как Григорианская реформа по имени самого энергичного и громогласного реформатора – папы Григория VII (1073–1085). Реформа проводилась в двух направлениях. К первому относились прежде всего такие проблемы, как нравственность клириков (особенно в сексуальных отношениях); уровень образования духовенства и его способность к обрядовому, литургическому и пастырскому служению; участие мирян в церковной жизни; назначение лиц на церковные должности. Другими словами, в этом направлении деятельность реформаторов сводилась к сохранению чистоты отправления культа, то есть они стремились очистить Церковь от всего, что мешало ей быть достойной посредницей между людьми п Богом, а также к созданию условий для правильного исполнения религиозных ритуалов. На другом уровне амбиции григорианцев лежали в области церковной организации. Главная задача состояла в согласовании деятельности на центральном, областном и местном уровнях. Для этого папских легатов наделили большей контролирующей и дисциплинарной властью, чаще стали собирать советы крупных церковных деятелей, расширили и упорядочили свод канонического (церковного) права, постоянно подчеркивали юридическую власть папы римского. Все эти меры, вместе взятые, вводили церковную жизнь в согласованную и четкую систему. Зрелые плоды административная церковная реформа принесла в XII и XIII веках. Но предпосылки к их возникновению были созданы уже к 1090 годам, и вследствие этого Урбан II, призвав к крестовому походу, смог мобилизовать ресурсы, энтузиазм и красноречие как отдельных церковных иерархов и клириков, так и целых религиозных общин, которые уже привыкли прислушиваться к идеям, исходящим от папского престола.
Проповедники крестовых походов вряд ли бы добились большого успеха, если бы европейцы не были готовы откликнуться на это добровольное предприятие. Крестовый поход был объявлен паломничеством к Святым Местам, и в этом заключалась его главная притягательная сила. Религиозная жизнь средневековой Европы может показаться странной современным наблюдателям, и в связи с этим необходимо напомнить, что многое из того, что сегодня считается чисто католическим, на самом деле является продуктом контрреформации. Это очень большая отдельная тема. Тем не менее здесь возможно выделить несколько аспектов, проливающих свет на притягательность идеи крестовых походов. Одной из основополагающих черт народного религиозного чувства было понятие греха и неотвратимого возмездия за него. Практически все проявления бытия как отдельного человека, так и общества не были свободны от греховности, и только те, чья жизнь намеренно проходила в строго регулируемых и социально нетипичных условиях – давшие обет безбрачия духовные лица, отшельники, монахи и монахини, – могли надеяться избежать бесчисленных соблазнов и падений повседневной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Начиная с 1950-х годов историки выдвинули тезис, согласно которому ослабление королевской власти в IX и X веках было прелюдией к еще более глубоким изменениям, происходившим в конце X – начале XI века. Поскольку этот тезис (французские медиевисты называют его тшаиоп Геос1а1е – феодальная трансформация) сейчас превращен почти в догму, о нем стоит поговорить. Согласно вышеупомянутому тезису, начиная где-то с середины X века в крупных областях – осколках развалившегося франкского государства – возобладали центробежные тенденции, с которыми ранее Карлу Великому удавалось справляться. Королевская власть ослабла, а мелкие феодалы, многие из которых своим положением были обязаны тому, что представляли короля на местах, стали подлинными государями в областях. Продолжая политическое дробление государства, они расширяли сеньории, перехватывая власть у крупных феодалов, распространяя ее на еще сохранявшиеся свободные территории и подчиняя себе свободных землевладельцев, и сосредоточивали в своих руках судебную и военную власть в своих владениях. Они взимали с крестьян все возраставшую аренду и увеличивали объемы работ на барщине. Суды перестали быть общественными форумами, обслуживающими свободное население области, и превратились в инструмент власти правящей знати; попасть в сословие судей можно было только после принесения вассальной присяги сеньору. Одним из характерных внешних признаков торжества этой системы было постоянное увеличение числа новых замков, особенно после 1000 года. Эти замки словно бы заявляли, что власть в областях бывшей франкской империи полностью раздробилась.
Однако в последнее время ученые начали сомневаться в правильности этого тезиса, поскольку модель феодальной трансформации IX и X веков, с одной стороны, подозрительно стройна, ибо предусматривает вряд ли возможное в реальной жизни четкое различие между общественными и частными институтами, а с другой стороны – слишком негативна, потому что отводит последним Каролингам (последний король этой династии умер во Франции в 987 году) роль бессильных номинальных владык до того, как это, судя по свидетельствам, случилось на самом деле. Очевидно и то, что социальное и экономическое положение тех, кто обрабатывал землю, было очень разным. Некоторые под давлением сеньоров превратились в сервов (крепостных крестьян), но другие продолжали удерживать своп права на землю и на относительную независимость. Судьба принцев тоже не была одинаковой. Например, герцоги нормандские и аквнтанские и графы фландрские и барселонские упорно и зачастую успешно боролись против мелких феодалов, пытавшихся подмять под себя их владения. Складывается такое впечатление, что трансформация IX–X веков может даже оказаться просто оптической иллюзией. Хартии, документы о передаче земли и прав, являющиеся для нас одними из самых важных исторических источников, в XI веке становятся все менее четкими по формулировкам и все более повествовательными по стилю. Такая измена традиции обычно рассматривается как переход от публичной и систематической юридической системы к частной и обслуживающей сиюминутные интересы, а это – процесс, имеющий глубокие социальные и политические последствия. Но если изменения стиля документов могут быть объяснены другими факторами (может быть, старые хартии десятилетиями прикрывали социальные перемены и наконец были признаны несоответствующими развивающемуся и все усложняющемуся миру), то теория трансформации требует пересмотра. Сейчас изучение времени, непосредственно предшествовавшего крестовым походам, входит в новую фазу. Современные историки, занимающиеся IX и X веками, заняли более откровенную и честную позицию, чем их коллеги в XI веке, и готовы пересмотреть свои мнения и интерпретацию исторических источников.
И хотя еще слишком рано предсказывать, насколько новые изыскания повлияют на наше понимание причин первого крестового похода, очевидно, что сегодня в историографии существуют все предпосылки к изменению традиционных воззрений. Однако при любых подходах историки не перестанут интересоваться таким важным фактором в жизни общества XI века, как рыцарская элита. В связи с этим чрезвычайно интересна терминология хроник и хартий. К началу XI века воинов стали называть miles (в множественном числе – milites). На классической латыни слово «miles» означало солдата-пехотинца, основу римских легионов. Но по какому-то ассоциативному сдвигу в средние века так стали называть только тех воинов, которые сражались верхом на лошадях. Они-то и составили рыцарское сословие. Для того чтобы стать рыцарем, необходимо было обзавестись конями, доспехами и оружием, что можно было сделать либо за счет собственных богатств (земельных владений), либо зачислившись на почетную службу к богатому сеньору.
Ко времени первого крестового похода рыцари стали пользоваться тяжелым и очень длинным копьем, которое держали под мышкой. Такое оружие имело несколько предназначений. Во-первых, оно позволяло конному строю наносить удары, используя всю силу всадника и коня. Умение же эффективно пользоваться копьем требовало долговременного обучения, тренировок и взаимопомощи, что способствовало солидарности воинов.
Во-вторых, такое копье несло и символический смысл: оно не было единственным оружием рыцаря, но в качестве наиболее заметного и наиболее подходящего для конного боя оно служило отличительным признаком принадлежности к рыцарскому сословию. Первостепенное значение тяжеловооруженной конницы на поле боя, таким образом, было и причиной, и следствием социального и экономического положения рыцарства. И вот здесь необходимо сделать две оговорки. Во-первых, при разговоре о рыцарстве XI века очень важно избегать устаревших и чересчур романтических ассоциаций. Средневековое рыцарство обычно вызывает заманчивые образы рыцарской доблести и благородных манер, поведения и образа жизни, присущих общеевропейскому рыцарству, что нашло отражение в богатой и интересной рыцарской, «куртуазной» поэзии. Но куртуазная рыцарская культура развилась только к XII веку, а в 1095 году она находилась еще в младенческом возрасте. Тогда не было еще геральдической системы, имеющей такое важное значение для передачи смысла образами обществу, в большинстве своем неграмотному. Поэзия, выражающая рыцарские ценности, находилась наникновения. И еще не был установлен общепринятый ритуал посвящения в рыцари, который мог обязать всех рыцарей следовать единой системе норм нравственного поведения. В то же время правители и принцы были недовольны, когда к ним обращались просто как к milites, без добавочных высокопарных определений, поскольку они, хотя н ощущая себя частью военного сообщества, не хотели стоять на одной ступеньке с соратниками по оружию низшего ранга, многие из которых были выходцами из крестьян в третьем пли четвертом поколении. И все же и высокопоставленные лорды, и скромные тПиез принадлежали к общей культуре военной закалки, чести и высокого искусства верховой езды, что было мощным объединяющим фактором. Однако первый крестовый поход отнюдь не был таким рыцарским подвигом, каким представляли его себе будущие поколения.
Во-вторых, средневековая западная армия была неразрывно связана с административными и экономическими структурами, и ее невозможно вырвать из культурной и социальной среды и ожидать, что она сможет существовать в изоляции. Армии нуждались в конюхах, слугах, кузнецах, оружейниках и поварах, которые в свою очередь в случае надобности превращались в солдат. Главенствующее положение конницы не исключало и участие в боях пехоты, специализировавшейся в стрельбе из лука и арбалетов и в использовании оружия ближнего боя. К тому же вслед за всеми средневековыми армиями следовали женщины, обслуживавшие разнообразные нужды воинов. Было в армии и довольно много священников, отправлявших требы и служивших молебны за победы. Все это важно для понимания столь широкого отклика населения на призыв к крестовому походу. Когда Урбан II выступил с идеей освобождения Иерусалима, оказалось невозможным ограничиться только участием представителей рыцарского сословия, хотя, судя по сохранившимся проповедям папы, он имел в виду именно рыцарей, тПиез, и не хотел обременять армию слишком большим количеством людей, не принимавших непосредственного участия в боях. Урбан II обращал свои призывы именно к тПнез потому, что они были лучшими бойцами в Европе и могли стать ядром больших и боеспособных армий.
Первый крестовый поход стал возможен во многом и благодаря революции, начавшейся в западной Церкви в середине XI века. Начиная с 1040-х годов группа реформаторов, сначала при поддержке германского императора Генриха III, а потом в оппозиции к его сыну Генриху IV, захватила контроль над папским престолом. Реформаторы считали, что именно через этот институт они смогут наиболее эффективно бороться со злоупотреблениями в Церкви. Захват власти кажется вполне логичным поступком в любой борьбе, но методы реформаторов на деле противоречили обычной практике церковного обновления. Исторически церковная иерархия видела свою роль в том, чтобы быть чем-то вроде тормоза на пути сил, стремящихся, обычно снизу, к переменам. Такое отношение Церкви к переменам часто несправедливо описывалось как догматический п упрямый традиционализм, но его корни уходят далеко в глубь самосознания Церкви. Католики верят, что их Церковь – не творение рук человеческих и не случайный продукт исторического развития. Католическая Церковь – апостольская Церковь – часть Божественного замысла в отношении человечества. Имея в виду такое видение Церкви, нежелание быстрых и глубоких перемен может быть оправдано как разумное охранение Божественного плана. Однако когда за перемены выступают сами члены церковной иерархии, то это свидетельствует о серьезности положения. Это и произошло во второй половине XI века.
Программа реформ известна как Григорианская реформа по имени самого энергичного и громогласного реформатора – папы Григория VII (1073–1085). Реформа проводилась в двух направлениях. К первому относились прежде всего такие проблемы, как нравственность клириков (особенно в сексуальных отношениях); уровень образования духовенства и его способность к обрядовому, литургическому и пастырскому служению; участие мирян в церковной жизни; назначение лиц на церковные должности. Другими словами, в этом направлении деятельность реформаторов сводилась к сохранению чистоты отправления культа, то есть они стремились очистить Церковь от всего, что мешало ей быть достойной посредницей между людьми п Богом, а также к созданию условий для правильного исполнения религиозных ритуалов. На другом уровне амбиции григорианцев лежали в области церковной организации. Главная задача состояла в согласовании деятельности на центральном, областном и местном уровнях. Для этого папских легатов наделили большей контролирующей и дисциплинарной властью, чаще стали собирать советы крупных церковных деятелей, расширили и упорядочили свод канонического (церковного) права, постоянно подчеркивали юридическую власть папы римского. Все эти меры, вместе взятые, вводили церковную жизнь в согласованную и четкую систему. Зрелые плоды административная церковная реформа принесла в XII и XIII веках. Но предпосылки к их возникновению были созданы уже к 1090 годам, и вследствие этого Урбан II, призвав к крестовому походу, смог мобилизовать ресурсы, энтузиазм и красноречие как отдельных церковных иерархов и клириков, так и целых религиозных общин, которые уже привыкли прислушиваться к идеям, исходящим от папского престола.
Проповедники крестовых походов вряд ли бы добились большого успеха, если бы европейцы не были готовы откликнуться на это добровольное предприятие. Крестовый поход был объявлен паломничеством к Святым Местам, и в этом заключалась его главная притягательная сила. Религиозная жизнь средневековой Европы может показаться странной современным наблюдателям, и в связи с этим необходимо напомнить, что многое из того, что сегодня считается чисто католическим, на самом деле является продуктом контрреформации. Это очень большая отдельная тема. Тем не менее здесь возможно выделить несколько аспектов, проливающих свет на притягательность идеи крестовых походов. Одной из основополагающих черт народного религиозного чувства было понятие греха и неотвратимого возмездия за него. Практически все проявления бытия как отдельного человека, так и общества не были свободны от греховности, и только те, чья жизнь намеренно проходила в строго регулируемых и социально нетипичных условиях – давшие обет безбрачия духовные лица, отшельники, монахи и монахини, – могли надеяться избежать бесчисленных соблазнов и падений повседневной жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49