Роуз всегда говорит: «Чем муж не вернее, тем больше драгоценностей у жены», – сказала Паулина.
– Похоже на Роуз, – ответил Жюль и положил серьги в карман. – Я сохраню их, положу в сейф. Может быть, позже.
– Что ты имеешь в виду? На Рождество? На мой день рожденья. Нет, Жюль. Я не хочу их. Отошли их в «Бутбис».
– Хорошо, – спокойно сказал он.
На стене рядом с ее стулом висел небольшой натюрморт с виноградом и грушами Фантен-Латура. Она встала и поправила раму.
– Я всегда любила эту картину, – сказала она.
– Ты помнишь, когда мы ее купили? – спросил он.
– Конечно. – Казалось, она готова напомнить о том случае, но раздумала. – Как ты думаешь, Жюль, были мы счастливы, или наш брак был только спектаклем, длившимся двадцать два года?
– О, Паулина, не говори так, пожалуйста.
Опять вошел Дадли, неся серебряное блюдо с яичницей с ветчиной, но Паулина жестом руки отослала его, хотя Жюль не стал бы возражать, чтобы ему еще предложили яичницу.
– Представь, как придется все это делить, – сказала она.
– Все – это что? – спросил он.
Она сделала жест, словно показывая все содержимое дома.
– Все, – сказала она, глядя на него.
На его лице появилось выражение глубокой тревоги. В это мгновение все его состояние и его положение значили для него больше, чем его неудержимая страсть, и он готов был пожертвовать последним.
– Никогда не подшучивай над подобными вещами, – сказал он.
– О, я не подшучиваю, Жюль, ни капельки, – сказала Паулина, без страха глядя в глаза мужа.
– Конечно, шутишь, – сказал он.
– Много лет назад, когда ты просил меня выйти за тебя замуж, мой отец посоветовал мне не выходить, и теперь я возвращаюсь к отцу, потому что мне надо поговорить с человеком, которому я доверяю, и решить, стоит ли мне оставаться твоей женой или покончить с этим.
– Послушай меня, Паулина, я сделаю все, чтобы не потерять тебя.
– А как насчет женщины с рыжими волосами?
– Какой женщины с рыжими волосами?
– Если ты не будешь со мной откровенным, даже сейчас, то нет смысла продолжать разговор. Несколько месяцев назад мне прислали вырезки из газет, прислал конечно, какой-то аноним, вырезки из парижских газет о пожаре в гостинце «Мерис» с фотографией, на которой ты стоишь на заднем плане, а перед тобой молодая женщина с футляром для драгоценностей. Я знала, что ты остановился тогда в «Ритце». Решила не обращать внимания на вырезки, решила о них забыть. Но в последующем у меня появились свидетельства, не дающие мне права забыть и не обращать внимания.
– Например?
– Я почувствовала ее запах на твоих пальцах, Жюль, – сказала Паулина.
Лицо Жюля стало пунцовым. Его выражение было яснее признания.
– Хорошо, это правда, но это ничего не значит. Это был бессмысленный поступок. Я покончу с этим, клянусь. Никогда не слышал ничего более абсурдного, чем разорвать наш брак только из-за моей неверности, – сказал он.
– Трудновато это считать только неверностью, Жюль.
– Это было помрачение ума, клянусь, не более того. Мне пятьдесят семь лет. Возможно, эта была паника. Меня просто охватило непреодолимое чувство.
– Думаешь, у меня порой не возникают подобные чувства к другому мужчине, Жюль? – спросила Паулина.
Жюль посмотрел на нее, словно такая мысль никогда не приходила ему в голову.
– Возникали, – сказала она. – Например, к Филиппу Квиннеллу. Я думаю, он очень привлекателен. Я даже сказала ему об этом прошлым вечером на этом ужасном приеме.
При упоминании имени Филиппа Квиннелла Жюль вздрогнул. Он не переносил его.
– Если бы я была из тех женщин, что имеют любовников, то вполне могла бы представить его в качестве любовника. Но у меня не было с ним любовной связи, Жюль.
Жюля охватил ужас при мысли, как его жена вообще может думать о любовной связи.
– Из-за Камиллы? – спросил он.
– Из-за этого тоже. Но главное, Жюль, из-за тебя, из-за нашего брака, к которому я отношусь очень серьезно.
– Я тоже.
– Нет. Тебе нужна жена для декорации, вот и все, но мне этого недостаточно.
Какое-то время они молчали.
– Кстати, Филипп Квиннелл не делал мне такого предложения и не проявил ко мне в этом смысле ни малейшего интереса.
– Не нравится мне твой друг Квиннелл, – сказал Жюль.
– Он не верит, что Гектор совершил самоубийство, – ответила Паулина. – О том же мне сказал дворецкий мистера Стиглица вчера.
– Кого волнует, что думают такие люди, как эти двое, – раздраженно сказал Жюль.
– Я тоже не верю, – сказала она.
– А ты верь, – сказал он.
– Ты хочешь заставить меня верить в то, во что я не верю?
– Да, – с раздражением сказал Жюль. Паулина озадаченно посмотрела на него.
В дверь постучали, и в комнату нерешительно вошел Дадли, опасаясь, что прервал, как он думал, важный разговор двух людей, которым он прослужил много лет.
– Извините, что прерываю вас, – сказал он.
– Все в порядке, – сказала Паулина.
– Машина подана. Чемоданы в багажнике, – сказал он.
– Хорошо, я уже иду. Положите эти газеты в машину, Дадли, – сказала Паулина.
Когда Дадли вышел, Жюль сказал:
– Я поеду в аэропорт с тобой.
– О, не глупи, Жюль. – Она выпила последний глоток чая.
– Тебе незачем торопиться, ты же знаешь. Выпей еще чашку чая. Преимущество личного самолета в том, что он не улетит без тебя, – сказал Жюль.
Паулина покачала головой. Его замечание она слышала много раз. Подойдя к двери, она обернулась.
– А комната действительно довольно красивая, не правда ли, Жюль? Жаль, что мы никогда ею не пользовались, – и она вышла из комнаты.
Жюль поднялся и пошел за Паулиной, миновал коридор, холл и через парадную дверь вышел во двор.
– Положили чемоданы в багажник? – спросил он, хотя несколько минут назад слышал от Дадли, что чемоданы уже в багажнике.
Шофер стоял, придерживая дверцу машины. Садясь в машину, Паулина обратилась к дворецкому:
– Дадли, оконное стекло в туалете у библиотеки треснуло. Попросите Джо заменить стекло, хорошо? Да, еще одно. Проверьте и выясните, куда пропала одна из закусочных тарелок сервиза «Флора Даника». Вчера я насчитала только двадцать три.
Жюль жестом руки показал шоферу, что сам закроет дверцу машины за Паулиной.
– Передай отцу мои наилучшие пожелания, – сказал он.
– Передам, – ответила Паулина.
– Уезжаешь надолго?
– Точно не могу сказать, но ненадолго.
– Когда соберешься возвращаться, дай мне знать. Я пошлю самолет за тобой в Бангор. – Он не хотел, чтобы она уезжала.
Паулина натянула перчатки.
– До свидания, Жюль, – сказала она.
– Я буду скучать, – сказал он. Паулина кивнула.
– Все в порядке, Джим, можем ехать, – сказала она шоферу.
Жюль отступил и захлопнул дверцу. Когда машина отъехала он поднял руку и помахал на прощанье. Машина уже выехала со двора и спускалась по подъездной дорожке к воротам, а Жюль все стоял, не двигаясь.
У окна верхнего холла Блонделл наблюдала за проводами. Ей было непонятно, почему она испытывает грусть. В нижнем холле Дадли тоже наблюдал отъезд хозяйки с недобрым предчувствием.
Жюль был удивлен, что испытывает чувство утраты близкого ему человека. Он никогда себе не признавался, что Паулина стала неотъемлемой частью его существования. Всю жизнь, благодаря известности в деловых кругах, его постоянно зазывали заседать в советах директоров компаний, больниц, музеев. Его приглашали участвовать в похоронных процессиях или произносить надгробное слово на похоронах президента Соединенных Штатов, шести сенаторов, двух губернаторов и многочисленных руководителей банков и компаний. Как мужа Паулины Мендельсон его высоко ценили и привлекали к участию в различных общественных организациях. И все же в глубине души он знал, что у него нет ни одного близкого ему человека, к которому он мог бы обратиться в тяжелую минуту. Кроме Паулины.
* * *
– Ты когда-нибудь сходишь к врачу, Жюль? – спросила Фло.
– Для чего?
– Проверить общее состояние здоровья.
– Нет.
– Ты должен сходить, ты знаешь.
– Знаю, знаю.
Она купила Жюлю тренировочный комплекс «дорожку для ходьбы» и установила его в спальне. Каждый день она заставляла его по двадцать минут заниматься на нем, чтобы сбросить вес.
Когда счет за это приобретение поступил к мисс Мейпл, Жюль был польщен, что она потратила так много из своих карманных денег на него.
– Жюль, солнышко, я не понимаю, что означает «отмывание денег», – сказала Фло, сидя в кресле и наблюдая за его тренировкой.
Жюль, держась за поручни, шагал по «дорожке». Эти двадцать минут тренировки стали для них временем для бесед, и оба испытывали от этого удовольствие.
– Что ж, давай объясню, – сказал Жюль. Ему нравилось обсуждать с Фло различные проблемы. – Скажем, у меня есть картина, стоимостью в миллион долларов. Арни Цвиллман покупает у меня картину за эти же деньги, но оплачивает наличными деньгами из собственного кошелька. Затем, как это бывает на рынке искусств, картина заново оценивается, а это значит, что цена ее повышается. Теперь он может продать ее открыто на рынке или на аукционе.
– О, я поняла, – сказала Фло. – Так грязные деньги становятся чистыми.
– Правильно, – сказал Жюль. – Только он говорил не о картинах.
– Дорогой, ты не должен связываться с этим, понимаешь? – сказала Фло.
– Понимаю.
– Тогда скажи Арни Цвиллману, чтобы он шел ко всем чертям.
Жюль кивнул. Хотелось бы ему, чтобы все было так просто. Он выключил «дорожку», молча постоял на ней. Затем сошел и направился в ванную. У двери он сказал тихо:
– В этом деле есть то, чего ты не знаешь.
– Что же?
– Он знает обо мне то, чего никто не знает.
– Даже Паулина?
– Даже Паулина. Она уставилась на него.
– Что, например? – спросила она.
Он обернулся и посмотрел на нее. Такого загнанного выражения она никогда не видела на его лице. Он было открыл рот, чтобы что-то сказать, но промолчал. Взглянул на часы.
– Я лучше пойду. Уже поздно. Я должен за обедом встретиться с Симсом Лордом.
– Я должна знать, – настаивала Фло.
Жюль умел хранить секреты. Он был из тех, кто не доверяет людям. Даже Симсу Лорду, своему доверенному советнику, он не все рассказывал о себе. Симс знал досконально только то, что касалось его бизнеса. Вечером, когда он встретится с ним, Жюль планировал рассказать о необычном разговоре с Арни Цвиллманом и его предложении участвовать в отмывании денег, но он не будет рассказывать ему то, что знает Арни Цвиллман о его жизни, о девушке, упавшей с балкона гостиницы «Рузвельт» в Чикаго в 1953 году. Или о Киппи. Иногда он действительно начинал беспокоиться о своем сердце. Оно билось слишком быстро, когда он думал о том, что хранил глубоко в себе. Он понимал, что должен побывать у доктора Петри, но из-за постоянной занятости откладывал этот визит.
– Расскажи мне, – настойчиво повторила Фло.
Тогда он наконец заговорил, медленно и очень тихо, словно разговаривал сам с собой. Фло, едва слышавшая его, наклонилась поближе. Она понимала, что, прерви она его и попроси говорить погромче, он передумает и не станет рассказывать.
– Когда я был молодым, еще в Чикаго, со мной случилось нечто ужасное, за что я несу ответственность, – Начал он.
* * *
В Северо-Восточной гавани, где жил Невилль Макэдоу, когда он слышал, что о нем говорят как об отце Паулины Мендельсон, то это забавляло его. Еще больше его забавляло, когда о нем отзывались как о тесте Жюля Мендельсона. Прошлым летом он отпраздновал свое семидесятипятилетие с тремя дочерьми и их мужьями, которые устроили небольшой танцевальный вечер под тентом на лужайке. Приехали все его внуки, даже Киппи, которого в семье звали «кузеном из Калифорнии». Мужчины были одеты в яркие спортивные куртки и белые брюки, женщины оделись наряднее: в пестрые шелковые или шифоновые платья, но почти без украшений. Никаких черных галстуков. Между собой они посмеивались над претенциозностью и чванством общества в Ньюпорте и Саутгемптоне, предпочитая простоту и скромность. «Эти люди понятия не имеют о самоограничении, – обычно говаривал Невилль Макэдоу. – У них нет дисциплины Северо-Востока». О приемах на этой части побережья никогда не сообщалось в нью-йоркских газетах, в частности в колонке светской жизни Долли де Лонгпре, признанного хроникера светской жизни на протяжении тридцати лет.
На той вечеринке Жюль Мендельсон завоевал восхищение всего семейства Макэдоу, когда согласился провести несколько часов в обществе тети Мод, известной в семье как «бедняжка тетя Мод». Это ее мужа, дядю Гарри, нашли мертвым в постели в дешевом отеле западной части Нью-Йорка, одетого в женское платье. С тех пор общение с тетей Мод считалось тяжким испытанием. Киппи, заканчивающий образование и проходящий лечение от наркомании в «Ле Росей» в Швейцарии, после того, как его исключили из школ Святого Павла и Святого Георга, представлялся для членов семьи полным необъяснимого очарования. «Такой красивый», – говорили о нем дамы старшего поколения, – такой обаятельный». Его сверстники были иного мнения. На юбилее Невилля Макэдоу он ради шутки удавил кошку, прямо у стола молодежи, вызвав у своих восточных кузенов ужас и восхищение. «Я больше никогда не будут разговаривать с тобой, Киппи Петуорт, – заявил ему кузен из Филадельфии Луис Ордано со слезами на глазах. – Твое счастье, что это была не одна из абиссинских кошек деда. Вот все, что я могу сказать». Косимо и Косима – абиссинские кошки деда, которых он безумно любил.
Киппи, как обычно, повезло, что его выходка с кошкой не вызвала сильного возмущения, потому что кошка оказалась бездомной, случайно забредшей под тент, а потому о ней недолго горевали. Киппи вместе с Боззи Манчестером, кузеном из Нью-Йорка, закопали несчастную кошку в кустах на задворках дедова дома. Больше об этом не вспоминали.
– Как здесь прекрасно, папочка, – сказала Паулина. – Я уже стала забывать. Надо мне чаще приезжать.
– Ван Деганы приглашают тебя на ленч, – сказал Невилль Макэдоу.
– О, нет, благодарю, папочка. Я останусь с тобой, – сказала Паулина. Она намочила свою салфетку в стакане с водой и потерла пятно на белом льняном пиджаке отца, оставшееся от капли протертого морковного супа. – Придвинься ближе к столу, папочка, чтобы снова не капнуть. Позволь мне повязать салфетку повыше. Вот так. А теперь заканчивай есть свой суп. Эта симпатичная девушка из города приготовила его специально для тебя. Она сказал, что он – твой любимый. Какое она сокровище.
– Колин, – сказал старый мистер Макэдоу. – Ее зовут Колин. Ты же знаешь, она – не служанка, не повар. Она приходит ко мне на выходные и во время каникул, чтобы приглядеть за мной, а вообще-то она учится в университете.
Все происходящее в Северо-Восточной гавани привлекало внимание отца Паулины. Он живо интересовался как жизнью местных жителей, так и приезжающих на лето.
– А еще Колин ходит в школу гостиничных менеджеров и хочет стать когда-нибудь управляющей гостиницы «Эстикоу».
– Замечательно, – сказала Паулина. – Молодежь нынче такая амбициозная и целеустремленная.
– Как дела у Киппи? – спросил отец.
– Неважно. Киппи, к сожалению, не обладает ни амбициозностью, ни целеустремленностью. Зато обаятелен по-прежнему. Он все еще находится в лечебнице во Франции, из-за наркотиков.
Невилль Макэдоу похлопал дочь по руке. Он выглядел до сих пор подтянутым, потому что всю жизнь ежедневно играл в теннис, пока с ним несколько лет назад не случился удар. Чтобы уберечь лицо от солнца, он носил белую теннисную кепку, из-за постоянной стирки ставшую мягкой и бесформенной. Они сидели на веранде его большого дома, крытого дранкой, посеревшей за пятьдесят лет от зимней стужи, ветров и дождей. Этого дома не было бы, не случись в 1947 году пожара, до основания спалившего родовой особняк Макэдоу в Барьерной гавани, что рядом с Северо-Восточной. К тому времени огромное состояние Макэдоу стало таять, и семья уже не могла позволить себе иметь дом, требующий больших расходов. На деньги, полученные по страховке за сгоревший дом, отец Невилля построил новый в Северо-Восточной гавани с десятью, а не двадцатью спальнями, как было в старом доме. В этом доме Паулина и ее сестры проводили каждое лето до замужества.
– Что случилось, Паулина? – спросил Невилль.
– Ты всегда чувствуешь, когда что-то случается, правда, папочка? – сказала она.
– Ты ведь не появилась бы здесь весной, когда сезон еще не начался, если бы у тебя не было на то веской причины, – ответил он.
Паулина завязала, потом развязала рукава свитера, накинутого на плечи. Она поднялась с плетеного стула, подошла к краю веранды, села на перила и повернулась лицом к отцу.
– Я думаю уйти от Жюля, – сказала она.
* * *
Жюль никогда не обсуждал со своей любовницей, куда и зачем ездит или ходит жена, но его возлюбленная фанатично следила за действиями Паулины по публикациям в газетах светской хроники и в колонках сплетен. В частности, Сирил Рэтбоун продолжал проявлять нездоровый интерес к активности Паулины Мендельсон, хотя, по счастью, не нашел связи между присутствием Жюля Мендельсона и Арни Цвиллмана на приеме у Каспера Стиглица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Похоже на Роуз, – ответил Жюль и положил серьги в карман. – Я сохраню их, положу в сейф. Может быть, позже.
– Что ты имеешь в виду? На Рождество? На мой день рожденья. Нет, Жюль. Я не хочу их. Отошли их в «Бутбис».
– Хорошо, – спокойно сказал он.
На стене рядом с ее стулом висел небольшой натюрморт с виноградом и грушами Фантен-Латура. Она встала и поправила раму.
– Я всегда любила эту картину, – сказала она.
– Ты помнишь, когда мы ее купили? – спросил он.
– Конечно. – Казалось, она готова напомнить о том случае, но раздумала. – Как ты думаешь, Жюль, были мы счастливы, или наш брак был только спектаклем, длившимся двадцать два года?
– О, Паулина, не говори так, пожалуйста.
Опять вошел Дадли, неся серебряное блюдо с яичницей с ветчиной, но Паулина жестом руки отослала его, хотя Жюль не стал бы возражать, чтобы ему еще предложили яичницу.
– Представь, как придется все это делить, – сказала она.
– Все – это что? – спросил он.
Она сделала жест, словно показывая все содержимое дома.
– Все, – сказала она, глядя на него.
На его лице появилось выражение глубокой тревоги. В это мгновение все его состояние и его положение значили для него больше, чем его неудержимая страсть, и он готов был пожертвовать последним.
– Никогда не подшучивай над подобными вещами, – сказал он.
– О, я не подшучиваю, Жюль, ни капельки, – сказала Паулина, без страха глядя в глаза мужа.
– Конечно, шутишь, – сказал он.
– Много лет назад, когда ты просил меня выйти за тебя замуж, мой отец посоветовал мне не выходить, и теперь я возвращаюсь к отцу, потому что мне надо поговорить с человеком, которому я доверяю, и решить, стоит ли мне оставаться твоей женой или покончить с этим.
– Послушай меня, Паулина, я сделаю все, чтобы не потерять тебя.
– А как насчет женщины с рыжими волосами?
– Какой женщины с рыжими волосами?
– Если ты не будешь со мной откровенным, даже сейчас, то нет смысла продолжать разговор. Несколько месяцев назад мне прислали вырезки из газет, прислал конечно, какой-то аноним, вырезки из парижских газет о пожаре в гостинце «Мерис» с фотографией, на которой ты стоишь на заднем плане, а перед тобой молодая женщина с футляром для драгоценностей. Я знала, что ты остановился тогда в «Ритце». Решила не обращать внимания на вырезки, решила о них забыть. Но в последующем у меня появились свидетельства, не дающие мне права забыть и не обращать внимания.
– Например?
– Я почувствовала ее запах на твоих пальцах, Жюль, – сказала Паулина.
Лицо Жюля стало пунцовым. Его выражение было яснее признания.
– Хорошо, это правда, но это ничего не значит. Это был бессмысленный поступок. Я покончу с этим, клянусь. Никогда не слышал ничего более абсурдного, чем разорвать наш брак только из-за моей неверности, – сказал он.
– Трудновато это считать только неверностью, Жюль.
– Это было помрачение ума, клянусь, не более того. Мне пятьдесят семь лет. Возможно, эта была паника. Меня просто охватило непреодолимое чувство.
– Думаешь, у меня порой не возникают подобные чувства к другому мужчине, Жюль? – спросила Паулина.
Жюль посмотрел на нее, словно такая мысль никогда не приходила ему в голову.
– Возникали, – сказала она. – Например, к Филиппу Квиннеллу. Я думаю, он очень привлекателен. Я даже сказала ему об этом прошлым вечером на этом ужасном приеме.
При упоминании имени Филиппа Квиннелла Жюль вздрогнул. Он не переносил его.
– Если бы я была из тех женщин, что имеют любовников, то вполне могла бы представить его в качестве любовника. Но у меня не было с ним любовной связи, Жюль.
Жюля охватил ужас при мысли, как его жена вообще может думать о любовной связи.
– Из-за Камиллы? – спросил он.
– Из-за этого тоже. Но главное, Жюль, из-за тебя, из-за нашего брака, к которому я отношусь очень серьезно.
– Я тоже.
– Нет. Тебе нужна жена для декорации, вот и все, но мне этого недостаточно.
Какое-то время они молчали.
– Кстати, Филипп Квиннелл не делал мне такого предложения и не проявил ко мне в этом смысле ни малейшего интереса.
– Не нравится мне твой друг Квиннелл, – сказал Жюль.
– Он не верит, что Гектор совершил самоубийство, – ответила Паулина. – О том же мне сказал дворецкий мистера Стиглица вчера.
– Кого волнует, что думают такие люди, как эти двое, – раздраженно сказал Жюль.
– Я тоже не верю, – сказала она.
– А ты верь, – сказал он.
– Ты хочешь заставить меня верить в то, во что я не верю?
– Да, – с раздражением сказал Жюль. Паулина озадаченно посмотрела на него.
В дверь постучали, и в комнату нерешительно вошел Дадли, опасаясь, что прервал, как он думал, важный разговор двух людей, которым он прослужил много лет.
– Извините, что прерываю вас, – сказал он.
– Все в порядке, – сказала Паулина.
– Машина подана. Чемоданы в багажнике, – сказал он.
– Хорошо, я уже иду. Положите эти газеты в машину, Дадли, – сказала Паулина.
Когда Дадли вышел, Жюль сказал:
– Я поеду в аэропорт с тобой.
– О, не глупи, Жюль. – Она выпила последний глоток чая.
– Тебе незачем торопиться, ты же знаешь. Выпей еще чашку чая. Преимущество личного самолета в том, что он не улетит без тебя, – сказал Жюль.
Паулина покачала головой. Его замечание она слышала много раз. Подойдя к двери, она обернулась.
– А комната действительно довольно красивая, не правда ли, Жюль? Жаль, что мы никогда ею не пользовались, – и она вышла из комнаты.
Жюль поднялся и пошел за Паулиной, миновал коридор, холл и через парадную дверь вышел во двор.
– Положили чемоданы в багажник? – спросил он, хотя несколько минут назад слышал от Дадли, что чемоданы уже в багажнике.
Шофер стоял, придерживая дверцу машины. Садясь в машину, Паулина обратилась к дворецкому:
– Дадли, оконное стекло в туалете у библиотеки треснуло. Попросите Джо заменить стекло, хорошо? Да, еще одно. Проверьте и выясните, куда пропала одна из закусочных тарелок сервиза «Флора Даника». Вчера я насчитала только двадцать три.
Жюль жестом руки показал шоферу, что сам закроет дверцу машины за Паулиной.
– Передай отцу мои наилучшие пожелания, – сказал он.
– Передам, – ответила Паулина.
– Уезжаешь надолго?
– Точно не могу сказать, но ненадолго.
– Когда соберешься возвращаться, дай мне знать. Я пошлю самолет за тобой в Бангор. – Он не хотел, чтобы она уезжала.
Паулина натянула перчатки.
– До свидания, Жюль, – сказала она.
– Я буду скучать, – сказал он. Паулина кивнула.
– Все в порядке, Джим, можем ехать, – сказала она шоферу.
Жюль отступил и захлопнул дверцу. Когда машина отъехала он поднял руку и помахал на прощанье. Машина уже выехала со двора и спускалась по подъездной дорожке к воротам, а Жюль все стоял, не двигаясь.
У окна верхнего холла Блонделл наблюдала за проводами. Ей было непонятно, почему она испытывает грусть. В нижнем холле Дадли тоже наблюдал отъезд хозяйки с недобрым предчувствием.
Жюль был удивлен, что испытывает чувство утраты близкого ему человека. Он никогда себе не признавался, что Паулина стала неотъемлемой частью его существования. Всю жизнь, благодаря известности в деловых кругах, его постоянно зазывали заседать в советах директоров компаний, больниц, музеев. Его приглашали участвовать в похоронных процессиях или произносить надгробное слово на похоронах президента Соединенных Штатов, шести сенаторов, двух губернаторов и многочисленных руководителей банков и компаний. Как мужа Паулины Мендельсон его высоко ценили и привлекали к участию в различных общественных организациях. И все же в глубине души он знал, что у него нет ни одного близкого ему человека, к которому он мог бы обратиться в тяжелую минуту. Кроме Паулины.
* * *
– Ты когда-нибудь сходишь к врачу, Жюль? – спросила Фло.
– Для чего?
– Проверить общее состояние здоровья.
– Нет.
– Ты должен сходить, ты знаешь.
– Знаю, знаю.
Она купила Жюлю тренировочный комплекс «дорожку для ходьбы» и установила его в спальне. Каждый день она заставляла его по двадцать минут заниматься на нем, чтобы сбросить вес.
Когда счет за это приобретение поступил к мисс Мейпл, Жюль был польщен, что она потратила так много из своих карманных денег на него.
– Жюль, солнышко, я не понимаю, что означает «отмывание денег», – сказала Фло, сидя в кресле и наблюдая за его тренировкой.
Жюль, держась за поручни, шагал по «дорожке». Эти двадцать минут тренировки стали для них временем для бесед, и оба испытывали от этого удовольствие.
– Что ж, давай объясню, – сказал Жюль. Ему нравилось обсуждать с Фло различные проблемы. – Скажем, у меня есть картина, стоимостью в миллион долларов. Арни Цвиллман покупает у меня картину за эти же деньги, но оплачивает наличными деньгами из собственного кошелька. Затем, как это бывает на рынке искусств, картина заново оценивается, а это значит, что цена ее повышается. Теперь он может продать ее открыто на рынке или на аукционе.
– О, я поняла, – сказала Фло. – Так грязные деньги становятся чистыми.
– Правильно, – сказал Жюль. – Только он говорил не о картинах.
– Дорогой, ты не должен связываться с этим, понимаешь? – сказала Фло.
– Понимаю.
– Тогда скажи Арни Цвиллману, чтобы он шел ко всем чертям.
Жюль кивнул. Хотелось бы ему, чтобы все было так просто. Он выключил «дорожку», молча постоял на ней. Затем сошел и направился в ванную. У двери он сказал тихо:
– В этом деле есть то, чего ты не знаешь.
– Что же?
– Он знает обо мне то, чего никто не знает.
– Даже Паулина?
– Даже Паулина. Она уставилась на него.
– Что, например? – спросила она.
Он обернулся и посмотрел на нее. Такого загнанного выражения она никогда не видела на его лице. Он было открыл рот, чтобы что-то сказать, но промолчал. Взглянул на часы.
– Я лучше пойду. Уже поздно. Я должен за обедом встретиться с Симсом Лордом.
– Я должна знать, – настаивала Фло.
Жюль умел хранить секреты. Он был из тех, кто не доверяет людям. Даже Симсу Лорду, своему доверенному советнику, он не все рассказывал о себе. Симс знал досконально только то, что касалось его бизнеса. Вечером, когда он встретится с ним, Жюль планировал рассказать о необычном разговоре с Арни Цвиллманом и его предложении участвовать в отмывании денег, но он не будет рассказывать ему то, что знает Арни Цвиллман о его жизни, о девушке, упавшей с балкона гостиницы «Рузвельт» в Чикаго в 1953 году. Или о Киппи. Иногда он действительно начинал беспокоиться о своем сердце. Оно билось слишком быстро, когда он думал о том, что хранил глубоко в себе. Он понимал, что должен побывать у доктора Петри, но из-за постоянной занятости откладывал этот визит.
– Расскажи мне, – настойчиво повторила Фло.
Тогда он наконец заговорил, медленно и очень тихо, словно разговаривал сам с собой. Фло, едва слышавшая его, наклонилась поближе. Она понимала, что, прерви она его и попроси говорить погромче, он передумает и не станет рассказывать.
– Когда я был молодым, еще в Чикаго, со мной случилось нечто ужасное, за что я несу ответственность, – Начал он.
* * *
В Северо-Восточной гавани, где жил Невилль Макэдоу, когда он слышал, что о нем говорят как об отце Паулины Мендельсон, то это забавляло его. Еще больше его забавляло, когда о нем отзывались как о тесте Жюля Мендельсона. Прошлым летом он отпраздновал свое семидесятипятилетие с тремя дочерьми и их мужьями, которые устроили небольшой танцевальный вечер под тентом на лужайке. Приехали все его внуки, даже Киппи, которого в семье звали «кузеном из Калифорнии». Мужчины были одеты в яркие спортивные куртки и белые брюки, женщины оделись наряднее: в пестрые шелковые или шифоновые платья, но почти без украшений. Никаких черных галстуков. Между собой они посмеивались над претенциозностью и чванством общества в Ньюпорте и Саутгемптоне, предпочитая простоту и скромность. «Эти люди понятия не имеют о самоограничении, – обычно говаривал Невилль Макэдоу. – У них нет дисциплины Северо-Востока». О приемах на этой части побережья никогда не сообщалось в нью-йоркских газетах, в частности в колонке светской жизни Долли де Лонгпре, признанного хроникера светской жизни на протяжении тридцати лет.
На той вечеринке Жюль Мендельсон завоевал восхищение всего семейства Макэдоу, когда согласился провести несколько часов в обществе тети Мод, известной в семье как «бедняжка тетя Мод». Это ее мужа, дядю Гарри, нашли мертвым в постели в дешевом отеле западной части Нью-Йорка, одетого в женское платье. С тех пор общение с тетей Мод считалось тяжким испытанием. Киппи, заканчивающий образование и проходящий лечение от наркомании в «Ле Росей» в Швейцарии, после того, как его исключили из школ Святого Павла и Святого Георга, представлялся для членов семьи полным необъяснимого очарования. «Такой красивый», – говорили о нем дамы старшего поколения, – такой обаятельный». Его сверстники были иного мнения. На юбилее Невилля Макэдоу он ради шутки удавил кошку, прямо у стола молодежи, вызвав у своих восточных кузенов ужас и восхищение. «Я больше никогда не будут разговаривать с тобой, Киппи Петуорт, – заявил ему кузен из Филадельфии Луис Ордано со слезами на глазах. – Твое счастье, что это была не одна из абиссинских кошек деда. Вот все, что я могу сказать». Косимо и Косима – абиссинские кошки деда, которых он безумно любил.
Киппи, как обычно, повезло, что его выходка с кошкой не вызвала сильного возмущения, потому что кошка оказалась бездомной, случайно забредшей под тент, а потому о ней недолго горевали. Киппи вместе с Боззи Манчестером, кузеном из Нью-Йорка, закопали несчастную кошку в кустах на задворках дедова дома. Больше об этом не вспоминали.
– Как здесь прекрасно, папочка, – сказала Паулина. – Я уже стала забывать. Надо мне чаще приезжать.
– Ван Деганы приглашают тебя на ленч, – сказал Невилль Макэдоу.
– О, нет, благодарю, папочка. Я останусь с тобой, – сказала Паулина. Она намочила свою салфетку в стакане с водой и потерла пятно на белом льняном пиджаке отца, оставшееся от капли протертого морковного супа. – Придвинься ближе к столу, папочка, чтобы снова не капнуть. Позволь мне повязать салфетку повыше. Вот так. А теперь заканчивай есть свой суп. Эта симпатичная девушка из города приготовила его специально для тебя. Она сказал, что он – твой любимый. Какое она сокровище.
– Колин, – сказал старый мистер Макэдоу. – Ее зовут Колин. Ты же знаешь, она – не служанка, не повар. Она приходит ко мне на выходные и во время каникул, чтобы приглядеть за мной, а вообще-то она учится в университете.
Все происходящее в Северо-Восточной гавани привлекало внимание отца Паулины. Он живо интересовался как жизнью местных жителей, так и приезжающих на лето.
– А еще Колин ходит в школу гостиничных менеджеров и хочет стать когда-нибудь управляющей гостиницы «Эстикоу».
– Замечательно, – сказала Паулина. – Молодежь нынче такая амбициозная и целеустремленная.
– Как дела у Киппи? – спросил отец.
– Неважно. Киппи, к сожалению, не обладает ни амбициозностью, ни целеустремленностью. Зато обаятелен по-прежнему. Он все еще находится в лечебнице во Франции, из-за наркотиков.
Невилль Макэдоу похлопал дочь по руке. Он выглядел до сих пор подтянутым, потому что всю жизнь ежедневно играл в теннис, пока с ним несколько лет назад не случился удар. Чтобы уберечь лицо от солнца, он носил белую теннисную кепку, из-за постоянной стирки ставшую мягкой и бесформенной. Они сидели на веранде его большого дома, крытого дранкой, посеревшей за пятьдесят лет от зимней стужи, ветров и дождей. Этого дома не было бы, не случись в 1947 году пожара, до основания спалившего родовой особняк Макэдоу в Барьерной гавани, что рядом с Северо-Восточной. К тому времени огромное состояние Макэдоу стало таять, и семья уже не могла позволить себе иметь дом, требующий больших расходов. На деньги, полученные по страховке за сгоревший дом, отец Невилля построил новый в Северо-Восточной гавани с десятью, а не двадцатью спальнями, как было в старом доме. В этом доме Паулина и ее сестры проводили каждое лето до замужества.
– Что случилось, Паулина? – спросил Невилль.
– Ты всегда чувствуешь, когда что-то случается, правда, папочка? – сказала она.
– Ты ведь не появилась бы здесь весной, когда сезон еще не начался, если бы у тебя не было на то веской причины, – ответил он.
Паулина завязала, потом развязала рукава свитера, накинутого на плечи. Она поднялась с плетеного стула, подошла к краю веранды, села на перила и повернулась лицом к отцу.
– Я думаю уйти от Жюля, – сказала она.
* * *
Жюль никогда не обсуждал со своей любовницей, куда и зачем ездит или ходит жена, но его возлюбленная фанатично следила за действиями Паулины по публикациям в газетах светской хроники и в колонках сплетен. В частности, Сирил Рэтбоун продолжал проявлять нездоровый интерес к активности Паулины Мендельсон, хотя, по счастью, не нашел связи между присутствием Жюля Мендельсона и Арни Цвиллмана на приеме у Каспера Стиглица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55