Елена была упорна в своем стремлении не привлекать к себе внимания и, /более чем вероятно, под каким-нибудь предлогом останется у себя в праздничный вечер. Таким образом, ничто не мешало Морису выполнить долг мужа и сопровождать горячо желавшую этого Терезу на готовящееся торжество, Благодаря домоседским привычкам мадам де Брионн, можно было не опасаться очутиться в сложном положении.
К несчастью, может наступить день, когда по капризу или в силу случая забывают о самых лучших привычках. Так произошло и на сей раз.
На приглашениях, которые рассылались знакомым, стояли имена адресатов и Елена случайно увидела на одном из них имя Терезы. Первый испуг быстро прошел; она постаралась отогнать различные мысли, пробужденные этим именем, и ничего не сказала Морису и своим друзьям. Однако, чем ближе приближался день праздника, тем сильнее ее преследовало желание, с которым она не могла бороться. Речь шла о том, чтобы воспользоваться представлявшимся случаем и увидеть молодую женщину, которая причинила ей столько страданий и тревог. Она сама хотела оценить ее красоту, которую посторонние расхваливали, друзья умаляли и о которой Морис никогда не говорил. Она желала составить свое мнение об уме Терезы, который одни считали замечательным, другие – средним, а третьи совсем отмалчивались. Наконец, она хотела знать, проигрывает ли она в сравнении с Терезой или наоборот. Каприз мадам де Брионн носил чисто женский характер: каждая женщина, сколь бы превосходной она ни была, не может освободиться от некоторых чувств, которые отрицаются умом, но которые присущи ее полу.
Елена дала себе слово сопротивляться этому тайному желанию, однако понемногу делала приготовления, указывавшие на совершенно другое решение. В один день она заказала себе бальное платье, в другой выбрала головной убор, в третий примеряла браслеты. Она твердила себе, что все эти вещи будут совершенно бесполезны, что она ими не воспользуется, что она только хочет иметь их под рукой как свидетельство победы, одержанной над самой собой.
Может быть, она и в самом деле одержала бы ее, если бы в день бала была окружена своими обычными гостями. Но она добросовестно исполнила долг дамы-попечительницы – каждый из ее друзей был снабжен пригласительным билетом и считал себя обязанным его использовать. Шевалье и виконт, излечившийся от подагры, даже вызвались помогать при постановке представления, которое предшествовало балу; несколько дней не было видно мадемуазель де Брионн – старая дева ревностно занималась организацией задуманного ею праздника. Что же касается Мориса, то он бессознательно решил сделаться в этот торжественный вечер рыцарем своей жены и весь вечер не появляться у графини.
Было позволительно рассчитывать только на верного барона, который, придя в обычный час, позвонил в дверь мадам де Брионн.
– Я не надеялась вас увидеть, – сказала ему Елена, протягивая руку.
– Почему? – спросил он.
– А этот знаменитый бал, на который вы любезно согласились взять у меня бесконечное множество билетов? Вы о нем забыли?
– Нет. Но если я взял столько много билетов, то имею право сам не воспользоваться ими.
– Значит, вы просто-напросто пришли провести вечер со мной?
– Конечно, Я был уверен, что застану вас одну – такой счастливый случай мне давно не выпадал, и я поспешил им воспользоваться.
– Благодарю вас, – сказала графиня и добавила после минутного размышления: – А что, если я пожелаю последовать примеру своих друзей и отправлюсь на этот бал?
– Вы!
– Да, я. Что вас так удивляет?
– Ничего, в принципе, – пробормотал барон. – Но ваши привычки…
– Один раз им можно изменить.
– У вас нет соответствующего туалета.
– Вот тут вы ошибаетесь – у меня есть превосходное платье, и оно мне очень идет.
– У вас был замысел…
– Никакого замысла. Я просто повиновалась вдохновению.
– И ваше вдохновение…
– Оно мне подсказывает, что вы должны пойти нарядиться в свой парадный фрак и вернуться ко мне. Я за это время переоденусь, а когда вы заедете за мной, обопрусь на вашу руку и мы вместе отправимся на бал. Эта мысль не заставляет вас улыбнуться?
– Да, конечно, но все же…
– О, только без «но», прошу вас. У меня, в этот вечер желание посумасбродствовать, будьте же снисходительны к моему безрассудству. Мне нужно забыться, – добавила она более серьезным тоном, – черные мысли так и осаждают меня, я не могу преодолеть грусти, которая уже долгое время владеет мной.
– Эта грусть должна иметь причину, – сказал господин де Ливри, подойдя к ней вплотную и говоря с чрезвычайной сердечностью. – Неужели вы откажетесь довериться моей испытанной привязанности и не признаетесь другу, который знает вас вот уже двадцать лет?
– Дружба, подобная вашей, барон, не нуждается в рекламе, – ответила Елена. – Она скромна и деликатна, хочет казаться ненавязчивой, но на самом деле она проницательна и крепка. Я не сомневаюсь в вашей дружбе, барон. Положение, в котором я очутилась, тупик, куда я зашла и откуда не могу больше выйти даже с вашей помощью, вам давно известны; мне нечего больше вам сказать, а вам нечего мне ответить.
– Так, – сказал барон серьезно и встал, чтобы придать большую торжественность своим словам. – Я вам отвечу, что нет такого тупика, из которого рано или поздно не нашлось бы выхода: или откроется дверь, которую раньше не знали, как открыть, или обвалится часть стены, чтобы освободить проход… Тогда себя почувствуешь разбитым усталостью и волнениями и начнешь почти сожалеть о том времени, когда ты натыкался на стены, ища злополучный выход. Когда борьба прекратится, нервы, на которых вы держались, ослабнут, из лихорадочного состояния вы погрузитесь в холод и будете дрожать от этого леденящего холода! Что ж, если такой момент наступит, я буду рядом с вами, вас поддержит моя рука, положитесь на мою преданность… Вам не нужно будет что-то говорить, делать откровенные признания – считайте меня своим отцом, братом или просто верным другом.
Эти слова взволновали Елену. Она встала, как господин де Ливри, и пылко пожала руку барона.
– Я согласна, – сказала она просто.
– Теперь, – весело воскликнул господин де Ливри, чтобы не омрачать больше настроение графине, – поскольку вы хотите присутствовать на этом празднике, я к вашим услугам.
– Вы меня не осуждаете? – спросила она почти с робостью.
– Да, я вас осуждаю, – ответил он ласково, – на вашем месте я нашел бы много доводов для того, чтобы остаться здесь со мной, но мне понятно ваше желание и, если вам так уж хочется его удовлетворить, я присоединяюсь к вашему безрассудству.
– Я твердо решила – поеду, – сказала она, чуть подумав.
– Пока, – сказал он. – Я вернусь минут через сорок.
– Я буду готова, – ответила Елена, провожая барона до дверей салона.
12
В то время как длилась беседа между графиней де Брионн и господином де Ливри, сцена совсем другого рода, которая однако должна была иметь серьезные последствия для Елены, происходила у Мориса.
Множество свечей ярко освещали элегантную туалетную комнату, где заканчивала наряжаться Тереза, создавшая вокруг себя очаровательный беспорядок, На столике сверкал несессер из позолоченного серебра со множеством различных туалетных инструментов. Возле превосходного головного убора лежала пара ажурных чулок. На камине философски покоились миленькие туфельки из белого атласа, соседствуя с баночками помады всевозможных оттенков. Перчатки, папильотки, браслет, платок, колье были разбросаны на мебели как попало. Посреди этого странного смешения привлекали внимание две женщины: одна сидела, нетерпеливая и беспокойная, другая – торопливая и внимательная, была на ногах и металась по комнате, повинуясь приказам своей хозяйки, рылась в ворохах платьев и юбок. Морис, нервничая, ждал, когда закончится государственное дело, именуемое туалетом его жены.
Наконец, Тереза надела перчатки, взяла веер, заставила поднести к зеркалу все свечи, бывшие в кабинете, и несколько минут с удовлетворением созерцала свое отражение; затем она повернулась к Морису.
– Какой ты меня находишь? – спросила она его.
– Прелестной, восхитительной, божественной – все, что хочешь… Ты готова?
– Совершенно.
– Наконец-то! – воскликнул Морис со вздохом облегчения.
– Как, сударь, вы были несчастны, присутствуя при моем туалете?
– Нет, но я устал ждать, – сказал он, бросая на руки горничной груду одежды, которой он был все это время завален.
– Почему же ты не освободился от всего этого раньше? – сказала Тереза, разражаясь серебристым смехом при виде жалобной мины, которую состроил ее супруг.
– Ты приказала мне не двигаться, – ответил он. – Впрочем, куда бы ты хотела, чтобы я положил этот ворох? Погляди вокруг: если ты найдешь свободное местечко на креслах, камине, на столе или на ковре, я соглашусь просидеть еще час, забросанным дамскими тряпками, в этом углу.
– Это правда! – воскликнула Тереза, – в эту минуту моя туалетная комната может не завидовать твоему кабинету: и там, и тут – мешанина. Боже мой! Какой это прекрасный беспорядок… когда едешь на бал! Кстати, уже пора ехать?
– Нет еще, у нас есть двадцать минут, я распорядился подать экипаж к десяти часам.
– Чем бы заняться пока? Я боюсь помять платье, если сяду. Да, а где же наши пригласительные билеты?
– Я их видел погребенными под баночкой с кольдкремом и подвязками.
– У тебя зоркие глаза.
– Надо же было что-то делать, пока ты одевалась. Я испытывал свое зрение.
– И вы не можете на него пожаловаться, – сказала Тереза, улыбнувшись своему мужу. – Она взяла пригласительные билеты и, чтобы занять себя, стала изучать их текст. – Мадам Тереза Девилль, дама-попечительница, – сказала она, важничая. – На целую ночь я буду представительным лицом. Жаль только, что мне придется разделить свои полномочия со столькими соперницами: нас более двадцати! Правда, все эти дамы титулованы, а у меня нет никакого титула – это меня выделяет из них. – Внезапно она сказала:
– Графиня Елена де Брионн… Ты не знаешь эту даму, Морис?
– Да, я ее знаю.
– Верно. Мне кажется, кто-то говорил о ней.
– Кто?
– Ты, вероятно.
– Не думаю.
– Тогда мой кузен Казимир.
– И что же он тебе говорил насчет нее? – спросил Морис тоном, который пытался сделать безразличным.
– Всякие глупости, – сказала Тереза. – Стоит ли их повторять.
– К чему молчать, если это глупости?
– Раз ты никогда не произносил имени этой дамы, которую ты, однако, знаешь, значит у тебя были для этого основания. Зачем нам беседовать о ней сегодня?
– Потому что сегодня представился случай, который до этого не представлялся, – ответил Морис. – Я не доверяю Казимиру: его неисправимое легкомыслие становится опасным, и я хочу знать, что он тебе говорил, чтобы мог ответить в случае надобности.
– Но, – заметила Тереза, встревоженная непреклонным тоном Мориса, – я не придаю никакого значения тому, что говорил мой кузен.
– Ты и должна была так поступить, Тереза, – сказал Морис, немного смягчившись, – но некоторые замечания мне доказывают, что он внушает тебе вовсе не чепуху, и так как я хочу избежать всяческих недоразумений между нами, то я обязан с тобой объясниться.
– Момент неподходящий, – сказала она ласково.
– Прости, момент напротив удачно выбран, поскольку нам нечего делать.
Морис уже давно ожидал этой маленькой сцены и готовился к ней. Кое-какие многозначительные взгляды Терезы, слова с двойным смыслом заставили его призадуматься, и он хотел точно знать, до какой степени жена осведомлена о его отношениях с Еленой.
– Так вот, – сказала Тереза, когда Морис снова поторопил ее, – Казимир считает, что, как и прежде, ты проводишь все вечера у этой графини де Брионн.
– Он преувеличил, – сказал, Морис, – но в общем-то не слишком ошибается. Я действительно часто бываю у мадам де Брионн, салон, который всегда открыт для ее друзей.
– И еще… – добавила робко Тереза.
– Что?
– Казимир дал мне понять, что из всех друзей мадам де Брионн ты пользуешься ее особым расположением, наконец… ну, ты хорошо меня понимаешь. Только прошу, Морис, не сердись на меня.
– Позволь мне по крайней мере сердиться на господина Казимира, который, мне кажется, делает тебе всякие ненужные намеки. Что еще он внушил тебе?
– Это все.
– О, он не должен остановиться на этом!
– Прошу тебя, Морис, оставим это, – сказала Тереза. – Ты кажешься мне очень раздраженным на Казимира.
– Милый друг, – сказал он с живостью, – я думаю, ты не станешь колебаться между опасением ввести меня в заблуждение или тем, чтобы вызвать мое неудовольствие.
– Нет, конечно.
– Тогда говори.
– Казимир уверяет, что ты встречаешься с мадам де Брионн как в прошлом, и…
– И?.. – спросил он настойчиво.
– На том же основании, что и раньше, – закончила Тереза, покраснев. – Но, повторяю тебе, – добавила она, не осмеливаясь поднять глаза на Мориса, – я дала строгий отпор этим гнусным предположениям. Если бы я поверила, разве я могла бы молчать и скрывать свои слезы? Я была бы настолько несчастна, что ты это сразу бы заметил. Сомневаясь в тебе, я испытывала бы жестокие страдания. К счастью, я в тебе не сомневаюсь, клянусь! Зачем бы ты стал меня обманывать, ведь я так тебя люблю!
И, забыв, что она в бальном туалете, что через десять минут ехать, что она отказывалась сесть из боязни измять платье, Тереза устремилась к мужу и обвила руками его шею.
– Не правда ли, Морис, у меня есть доводы не верить Казимиру? Разве твое сердце не принадлежит мне целиком, мне одной?
– Зачем ты спрашиваешь, если не сомневаешься?
– нежно ответил Морис.
– Верно, и я больше не буду тебя спрашивать. Это тебя оскорбило бы. Я хочу слепо верить тебе, слепо! Понимаешь? Что же касается Казимира, если я увижу его сегодня вечером, то поговорю с ним таким образом, что у него не появится больше охоты возобновлять свою болтовню.
– Скажи ему также, раз ты намерена с ним говорить, что я намерен принимать у себя только друзей, – произнес Морис с твердостью, – а так как он не является нашим другом, то я прошу его приходить к нам как можно реже.
– Не премину это сделать, – сказала она, подставляя Морису лоб для поцелуя.
В этот момент горничная вошла доложить, что экипаж готов.
– Пусть подъезжает к крыльцу! – сказал Морис, – Мы сейчас спустимся.
13
Длинная цепочка экипажей начиналась примерно с середины улицы Шоссе д'Антен и тянулась вдоль бульвара до улицы Эльдер. Они имели разную форму и размеры: от внушительных карет с гербами до простых наемных экипажей. Двое министров поставили свои кареты прямо напротив большого особняка, где должно было состояться празднество и жители квартала выстроились у главного входа, чтобы посмотреть парад элегантных нарядов и красивых лиц.
Лестница, по обеим сторонам которой стояли большие вазы с цветами, вела в просторную прихожую, двери которой выходили в танцевальный зал, в салоны и на галерею, предназначенную служить театральным залом.
Вообще нет ничего любопытнее и привлекательнее этих драматических представлений, устраиваемых в светском обществе, когда они даются с известным размахом.
Независимо от живейшего удовольствия видеть, как на сцену поднимается знакомое лицо, аплодировать; если человек нравится или критиковать – не столько потому, что ему не хватает таланта, (а на это обычно не смотрят), а потому, что этот человек вам чего-то несимпатичен, – в подобных спектаклях всегда есть нечто прекрасное и притягательное для глаз.
В самом деле, большей частью женщины усаживаются рядом, отдельно от мужчин. Черные сюртуки и фраки не нарушают гармонии красок, слишком резко выделяясь на светлом фоне. Ничья лысая или седая голова не огорчает взор, перебегающий от головки с черными как смоль кудрями, на светлую головку, отливающую золотом в свете люстр, потом на плечи всех форм, способные радовать все вкусы – белые или чуть смуглые, иногда переливающиеся, как шелк, – полные восхитительных очертаний или еще сформировавшиеся до конца и способные краснеть от смущения.
Можно было увидеть мельком изящные, длинные гибкие шеи, склоненные с грацией, полной непринужденности и поэзии; другие шеи были более плотными и короткими, они не побуждали к мечтательности, как первые, но глаза не могли от них оторваться, и мысли начинали путаться. Драгоценности переливались в огнях сотен свечей, и цветы, обманутые таким ярким светом, вообразили, что взошло солнце, и стали раскрывать свои чашечки.
Шевалье и виконт, приехавшие первыми, некоторое время развлекались этим зрелищем, которое, несмотря на свой преклонный возраст, они ценили по достоинству. Но если глаза их получали удовлетворение, то ноги – совсем наоборот.
Через час вытянутая шея, стесненные руки и ноги, прижатые к ногам соседей, начали затекать – они оказались менее чувствительными к удовольствию созерцания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
К несчастью, может наступить день, когда по капризу или в силу случая забывают о самых лучших привычках. Так произошло и на сей раз.
На приглашениях, которые рассылались знакомым, стояли имена адресатов и Елена случайно увидела на одном из них имя Терезы. Первый испуг быстро прошел; она постаралась отогнать различные мысли, пробужденные этим именем, и ничего не сказала Морису и своим друзьям. Однако, чем ближе приближался день праздника, тем сильнее ее преследовало желание, с которым она не могла бороться. Речь шла о том, чтобы воспользоваться представлявшимся случаем и увидеть молодую женщину, которая причинила ей столько страданий и тревог. Она сама хотела оценить ее красоту, которую посторонние расхваливали, друзья умаляли и о которой Морис никогда не говорил. Она желала составить свое мнение об уме Терезы, который одни считали замечательным, другие – средним, а третьи совсем отмалчивались. Наконец, она хотела знать, проигрывает ли она в сравнении с Терезой или наоборот. Каприз мадам де Брионн носил чисто женский характер: каждая женщина, сколь бы превосходной она ни была, не может освободиться от некоторых чувств, которые отрицаются умом, но которые присущи ее полу.
Елена дала себе слово сопротивляться этому тайному желанию, однако понемногу делала приготовления, указывавшие на совершенно другое решение. В один день она заказала себе бальное платье, в другой выбрала головной убор, в третий примеряла браслеты. Она твердила себе, что все эти вещи будут совершенно бесполезны, что она ими не воспользуется, что она только хочет иметь их под рукой как свидетельство победы, одержанной над самой собой.
Может быть, она и в самом деле одержала бы ее, если бы в день бала была окружена своими обычными гостями. Но она добросовестно исполнила долг дамы-попечительницы – каждый из ее друзей был снабжен пригласительным билетом и считал себя обязанным его использовать. Шевалье и виконт, излечившийся от подагры, даже вызвались помогать при постановке представления, которое предшествовало балу; несколько дней не было видно мадемуазель де Брионн – старая дева ревностно занималась организацией задуманного ею праздника. Что же касается Мориса, то он бессознательно решил сделаться в этот торжественный вечер рыцарем своей жены и весь вечер не появляться у графини.
Было позволительно рассчитывать только на верного барона, который, придя в обычный час, позвонил в дверь мадам де Брионн.
– Я не надеялась вас увидеть, – сказала ему Елена, протягивая руку.
– Почему? – спросил он.
– А этот знаменитый бал, на который вы любезно согласились взять у меня бесконечное множество билетов? Вы о нем забыли?
– Нет. Но если я взял столько много билетов, то имею право сам не воспользоваться ими.
– Значит, вы просто-напросто пришли провести вечер со мной?
– Конечно, Я был уверен, что застану вас одну – такой счастливый случай мне давно не выпадал, и я поспешил им воспользоваться.
– Благодарю вас, – сказала графиня и добавила после минутного размышления: – А что, если я пожелаю последовать примеру своих друзей и отправлюсь на этот бал?
– Вы!
– Да, я. Что вас так удивляет?
– Ничего, в принципе, – пробормотал барон. – Но ваши привычки…
– Один раз им можно изменить.
– У вас нет соответствующего туалета.
– Вот тут вы ошибаетесь – у меня есть превосходное платье, и оно мне очень идет.
– У вас был замысел…
– Никакого замысла. Я просто повиновалась вдохновению.
– И ваше вдохновение…
– Оно мне подсказывает, что вы должны пойти нарядиться в свой парадный фрак и вернуться ко мне. Я за это время переоденусь, а когда вы заедете за мной, обопрусь на вашу руку и мы вместе отправимся на бал. Эта мысль не заставляет вас улыбнуться?
– Да, конечно, но все же…
– О, только без «но», прошу вас. У меня, в этот вечер желание посумасбродствовать, будьте же снисходительны к моему безрассудству. Мне нужно забыться, – добавила она более серьезным тоном, – черные мысли так и осаждают меня, я не могу преодолеть грусти, которая уже долгое время владеет мной.
– Эта грусть должна иметь причину, – сказал господин де Ливри, подойдя к ней вплотную и говоря с чрезвычайной сердечностью. – Неужели вы откажетесь довериться моей испытанной привязанности и не признаетесь другу, который знает вас вот уже двадцать лет?
– Дружба, подобная вашей, барон, не нуждается в рекламе, – ответила Елена. – Она скромна и деликатна, хочет казаться ненавязчивой, но на самом деле она проницательна и крепка. Я не сомневаюсь в вашей дружбе, барон. Положение, в котором я очутилась, тупик, куда я зашла и откуда не могу больше выйти даже с вашей помощью, вам давно известны; мне нечего больше вам сказать, а вам нечего мне ответить.
– Так, – сказал барон серьезно и встал, чтобы придать большую торжественность своим словам. – Я вам отвечу, что нет такого тупика, из которого рано или поздно не нашлось бы выхода: или откроется дверь, которую раньше не знали, как открыть, или обвалится часть стены, чтобы освободить проход… Тогда себя почувствуешь разбитым усталостью и волнениями и начнешь почти сожалеть о том времени, когда ты натыкался на стены, ища злополучный выход. Когда борьба прекратится, нервы, на которых вы держались, ослабнут, из лихорадочного состояния вы погрузитесь в холод и будете дрожать от этого леденящего холода! Что ж, если такой момент наступит, я буду рядом с вами, вас поддержит моя рука, положитесь на мою преданность… Вам не нужно будет что-то говорить, делать откровенные признания – считайте меня своим отцом, братом или просто верным другом.
Эти слова взволновали Елену. Она встала, как господин де Ливри, и пылко пожала руку барона.
– Я согласна, – сказала она просто.
– Теперь, – весело воскликнул господин де Ливри, чтобы не омрачать больше настроение графине, – поскольку вы хотите присутствовать на этом празднике, я к вашим услугам.
– Вы меня не осуждаете? – спросила она почти с робостью.
– Да, я вас осуждаю, – ответил он ласково, – на вашем месте я нашел бы много доводов для того, чтобы остаться здесь со мной, но мне понятно ваше желание и, если вам так уж хочется его удовлетворить, я присоединяюсь к вашему безрассудству.
– Я твердо решила – поеду, – сказала она, чуть подумав.
– Пока, – сказал он. – Я вернусь минут через сорок.
– Я буду готова, – ответила Елена, провожая барона до дверей салона.
12
В то время как длилась беседа между графиней де Брионн и господином де Ливри, сцена совсем другого рода, которая однако должна была иметь серьезные последствия для Елены, происходила у Мориса.
Множество свечей ярко освещали элегантную туалетную комнату, где заканчивала наряжаться Тереза, создавшая вокруг себя очаровательный беспорядок, На столике сверкал несессер из позолоченного серебра со множеством различных туалетных инструментов. Возле превосходного головного убора лежала пара ажурных чулок. На камине философски покоились миленькие туфельки из белого атласа, соседствуя с баночками помады всевозможных оттенков. Перчатки, папильотки, браслет, платок, колье были разбросаны на мебели как попало. Посреди этого странного смешения привлекали внимание две женщины: одна сидела, нетерпеливая и беспокойная, другая – торопливая и внимательная, была на ногах и металась по комнате, повинуясь приказам своей хозяйки, рылась в ворохах платьев и юбок. Морис, нервничая, ждал, когда закончится государственное дело, именуемое туалетом его жены.
Наконец, Тереза надела перчатки, взяла веер, заставила поднести к зеркалу все свечи, бывшие в кабинете, и несколько минут с удовлетворением созерцала свое отражение; затем она повернулась к Морису.
– Какой ты меня находишь? – спросила она его.
– Прелестной, восхитительной, божественной – все, что хочешь… Ты готова?
– Совершенно.
– Наконец-то! – воскликнул Морис со вздохом облегчения.
– Как, сударь, вы были несчастны, присутствуя при моем туалете?
– Нет, но я устал ждать, – сказал он, бросая на руки горничной груду одежды, которой он был все это время завален.
– Почему же ты не освободился от всего этого раньше? – сказала Тереза, разражаясь серебристым смехом при виде жалобной мины, которую состроил ее супруг.
– Ты приказала мне не двигаться, – ответил он. – Впрочем, куда бы ты хотела, чтобы я положил этот ворох? Погляди вокруг: если ты найдешь свободное местечко на креслах, камине, на столе или на ковре, я соглашусь просидеть еще час, забросанным дамскими тряпками, в этом углу.
– Это правда! – воскликнула Тереза, – в эту минуту моя туалетная комната может не завидовать твоему кабинету: и там, и тут – мешанина. Боже мой! Какой это прекрасный беспорядок… когда едешь на бал! Кстати, уже пора ехать?
– Нет еще, у нас есть двадцать минут, я распорядился подать экипаж к десяти часам.
– Чем бы заняться пока? Я боюсь помять платье, если сяду. Да, а где же наши пригласительные билеты?
– Я их видел погребенными под баночкой с кольдкремом и подвязками.
– У тебя зоркие глаза.
– Надо же было что-то делать, пока ты одевалась. Я испытывал свое зрение.
– И вы не можете на него пожаловаться, – сказала Тереза, улыбнувшись своему мужу. – Она взяла пригласительные билеты и, чтобы занять себя, стала изучать их текст. – Мадам Тереза Девилль, дама-попечительница, – сказала она, важничая. – На целую ночь я буду представительным лицом. Жаль только, что мне придется разделить свои полномочия со столькими соперницами: нас более двадцати! Правда, все эти дамы титулованы, а у меня нет никакого титула – это меня выделяет из них. – Внезапно она сказала:
– Графиня Елена де Брионн… Ты не знаешь эту даму, Морис?
– Да, я ее знаю.
– Верно. Мне кажется, кто-то говорил о ней.
– Кто?
– Ты, вероятно.
– Не думаю.
– Тогда мой кузен Казимир.
– И что же он тебе говорил насчет нее? – спросил Морис тоном, который пытался сделать безразличным.
– Всякие глупости, – сказала Тереза. – Стоит ли их повторять.
– К чему молчать, если это глупости?
– Раз ты никогда не произносил имени этой дамы, которую ты, однако, знаешь, значит у тебя были для этого основания. Зачем нам беседовать о ней сегодня?
– Потому что сегодня представился случай, который до этого не представлялся, – ответил Морис. – Я не доверяю Казимиру: его неисправимое легкомыслие становится опасным, и я хочу знать, что он тебе говорил, чтобы мог ответить в случае надобности.
– Но, – заметила Тереза, встревоженная непреклонным тоном Мориса, – я не придаю никакого значения тому, что говорил мой кузен.
– Ты и должна была так поступить, Тереза, – сказал Морис, немного смягчившись, – но некоторые замечания мне доказывают, что он внушает тебе вовсе не чепуху, и так как я хочу избежать всяческих недоразумений между нами, то я обязан с тобой объясниться.
– Момент неподходящий, – сказала она ласково.
– Прости, момент напротив удачно выбран, поскольку нам нечего делать.
Морис уже давно ожидал этой маленькой сцены и готовился к ней. Кое-какие многозначительные взгляды Терезы, слова с двойным смыслом заставили его призадуматься, и он хотел точно знать, до какой степени жена осведомлена о его отношениях с Еленой.
– Так вот, – сказала Тереза, когда Морис снова поторопил ее, – Казимир считает, что, как и прежде, ты проводишь все вечера у этой графини де Брионн.
– Он преувеличил, – сказал, Морис, – но в общем-то не слишком ошибается. Я действительно часто бываю у мадам де Брионн, салон, который всегда открыт для ее друзей.
– И еще… – добавила робко Тереза.
– Что?
– Казимир дал мне понять, что из всех друзей мадам де Брионн ты пользуешься ее особым расположением, наконец… ну, ты хорошо меня понимаешь. Только прошу, Морис, не сердись на меня.
– Позволь мне по крайней мере сердиться на господина Казимира, который, мне кажется, делает тебе всякие ненужные намеки. Что еще он внушил тебе?
– Это все.
– О, он не должен остановиться на этом!
– Прошу тебя, Морис, оставим это, – сказала Тереза. – Ты кажешься мне очень раздраженным на Казимира.
– Милый друг, – сказал он с живостью, – я думаю, ты не станешь колебаться между опасением ввести меня в заблуждение или тем, чтобы вызвать мое неудовольствие.
– Нет, конечно.
– Тогда говори.
– Казимир уверяет, что ты встречаешься с мадам де Брионн как в прошлом, и…
– И?.. – спросил он настойчиво.
– На том же основании, что и раньше, – закончила Тереза, покраснев. – Но, повторяю тебе, – добавила она, не осмеливаясь поднять глаза на Мориса, – я дала строгий отпор этим гнусным предположениям. Если бы я поверила, разве я могла бы молчать и скрывать свои слезы? Я была бы настолько несчастна, что ты это сразу бы заметил. Сомневаясь в тебе, я испытывала бы жестокие страдания. К счастью, я в тебе не сомневаюсь, клянусь! Зачем бы ты стал меня обманывать, ведь я так тебя люблю!
И, забыв, что она в бальном туалете, что через десять минут ехать, что она отказывалась сесть из боязни измять платье, Тереза устремилась к мужу и обвила руками его шею.
– Не правда ли, Морис, у меня есть доводы не верить Казимиру? Разве твое сердце не принадлежит мне целиком, мне одной?
– Зачем ты спрашиваешь, если не сомневаешься?
– нежно ответил Морис.
– Верно, и я больше не буду тебя спрашивать. Это тебя оскорбило бы. Я хочу слепо верить тебе, слепо! Понимаешь? Что же касается Казимира, если я увижу его сегодня вечером, то поговорю с ним таким образом, что у него не появится больше охоты возобновлять свою болтовню.
– Скажи ему также, раз ты намерена с ним говорить, что я намерен принимать у себя только друзей, – произнес Морис с твердостью, – а так как он не является нашим другом, то я прошу его приходить к нам как можно реже.
– Не премину это сделать, – сказала она, подставляя Морису лоб для поцелуя.
В этот момент горничная вошла доложить, что экипаж готов.
– Пусть подъезжает к крыльцу! – сказал Морис, – Мы сейчас спустимся.
13
Длинная цепочка экипажей начиналась примерно с середины улицы Шоссе д'Антен и тянулась вдоль бульвара до улицы Эльдер. Они имели разную форму и размеры: от внушительных карет с гербами до простых наемных экипажей. Двое министров поставили свои кареты прямо напротив большого особняка, где должно было состояться празднество и жители квартала выстроились у главного входа, чтобы посмотреть парад элегантных нарядов и красивых лиц.
Лестница, по обеим сторонам которой стояли большие вазы с цветами, вела в просторную прихожую, двери которой выходили в танцевальный зал, в салоны и на галерею, предназначенную служить театральным залом.
Вообще нет ничего любопытнее и привлекательнее этих драматических представлений, устраиваемых в светском обществе, когда они даются с известным размахом.
Независимо от живейшего удовольствия видеть, как на сцену поднимается знакомое лицо, аплодировать; если человек нравится или критиковать – не столько потому, что ему не хватает таланта, (а на это обычно не смотрят), а потому, что этот человек вам чего-то несимпатичен, – в подобных спектаклях всегда есть нечто прекрасное и притягательное для глаз.
В самом деле, большей частью женщины усаживаются рядом, отдельно от мужчин. Черные сюртуки и фраки не нарушают гармонии красок, слишком резко выделяясь на светлом фоне. Ничья лысая или седая голова не огорчает взор, перебегающий от головки с черными как смоль кудрями, на светлую головку, отливающую золотом в свете люстр, потом на плечи всех форм, способные радовать все вкусы – белые или чуть смуглые, иногда переливающиеся, как шелк, – полные восхитительных очертаний или еще сформировавшиеся до конца и способные краснеть от смущения.
Можно было увидеть мельком изящные, длинные гибкие шеи, склоненные с грацией, полной непринужденности и поэзии; другие шеи были более плотными и короткими, они не побуждали к мечтательности, как первые, но глаза не могли от них оторваться, и мысли начинали путаться. Драгоценности переливались в огнях сотен свечей, и цветы, обманутые таким ярким светом, вообразили, что взошло солнце, и стали раскрывать свои чашечки.
Шевалье и виконт, приехавшие первыми, некоторое время развлекались этим зрелищем, которое, несмотря на свой преклонный возраст, они ценили по достоинству. Но если глаза их получали удовлетворение, то ноги – совсем наоборот.
Через час вытянутая шея, стесненные руки и ноги, прижатые к ногам соседей, начали затекать – они оказались менее чувствительными к удовольствию созерцания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14