При той огромной роли, которую играли ущелья в жизни древней Грузии, начальники ущелий – «хевис тави» – занимали крупное положение в государстве и считались представителями правительственной власти на местах. В тех областях, где много ущелий, как в Сомхетии, имелось лицо, об'единявшее деятельность всех начальников ущелий и являвшееся высшим военным и административным руководителем области. Им и был, очевидно, «мохэве».
Возможно, однако, что «мохэве» не только местная областная власть, но и центральная, ведавшая военно-оборонительной защитой всех ущелий в государстве и устройством в ней крепостей и замков. Во всяком случае, «мохэве» – лицо административное, выше «хэвис тавов», а следовательно, Чахрухадзе и Шота родились в среде высшей феодальной иерархии.
Что касается фамилии Шоты, то считают, что она безусловно происходит от Рустави – ахалцихского или караязского, и если даже соглашаются с тем, что его фамилия Чахрухадзе, то находят правильным писать Чахрухадзе-Руставели. Однако Рустави, как географического пункта, при Шоте не могло существовать, и большой ошибкой является самая мысль производить фамилию Шоты от Рус-тави. «Тави» – начальники или, скорее, воеводы – играли огромную роль в государственной и политической жизни Грузии. Они были высшими представителями власти, руководителями целых областей и начальниками наиболее важных государственных сооружений, как мосты и оросительные каналы, требовавших в те времена не только хозяйственного руководства, но и военной защиты. Наибольшее значение имели следующие «тави»: «эрис-тави» – начальники областей; «хевис-тави»–начальники ущелий, «цихис-тави» – начальники крепостей, «хидис-тави»–начальники крупнейших мостов и, наконец, «рус-тави» – начальники оросительных каналов (от «ру»–канал).
Само собой понятно, что в списке высших чинов древне-грузинской иерархии было столько «рус-тави», сколько имелось в стране важнейших оросительных каналов, требовавших особых забот со стороны государства. Уходя со своих мест, эти чиновники переставали быть «рус-тавами», и носить это наименование после оставления своей должности не могли.
Таким образом, фамилия Руставели не могла произойти от лица, когда-то бывшего начальником канала. Еще менее вероятно, чтобы наименование «рус-тави» было присвоено какой-либо местности. Пока государственная структура была такова, что в ее системе «тави» означало высшее должностное лицо, никакая местность таким именем называться не могла.
Почему же Шота носит фамилию Руставели? Сам он в заключительных и вступительных строфах пишет свою фамилию «Руствели». Конечно, он мог сократить свою фамилию и вместо Руставели писать Руствели; во многих местах своей поэмы имя царя Ростевана он пишет сокращенно Ростен, и прием этот не должен был бы вызывать сомнений, если бы мы имели доказательства, что фамилия Шоты происходит от названия села Рустави.
Но это неправильно, и настоящая фамилия Шоты– Чахрухадзе. Откуда же возникла та фамилия, которую пишет он сам – Руствели?
После расторжения брака Тамары с Юрием, последний, как известно, поднял восстание. Несмотря на то, что все сторонники Юрия (Георгия) перешли после подавления восстания на сторону Тамары, она принялась основательно чистить государственный аппарат. В первую очередь пострадал, конечно, Абуласан, владелец Рустависи, где были расположены войска князя Юрия. Его имение было взято в казну и на общих основаниях попало в управление Шоты, который вскоре был назначен казначеем царицы. Юрий после усмирения восстания был взят вместе с войсками в плен. Сам он был потом отправлен за море, очевидно, в ту же Византию, а войска его были возвращены на свое место, в Руствиси.
Но Юрий не успокоился и, как гласит летопись, опять выступил против Тамары. Надо думать, что это выступление было особым. Не был же он настолько ослеплен, чтобы не понимать безнадежности всякой борьбы против Тамары. Скорее всего, это не было выступлением. Он просто вернулся в Руствиси, к своей дружине, и хотел обосноваться здесь постоянно. Тамаре, очевидно, пришлось решиться на удаление его из Руствиси вместе с его войсками, после чего Руствиси опустело.
Когда Тамара и Давид решили расстаться с Руставели, они сочли неудобным отпустить его без награды, а в то время награждали обычно землей, и ему дали Руствиси, бывшее владение Абуласана и Юрия.
Шота оказался владельцем феода, который уже не имел ни населения, ни «дидебулов» – вассалов. По названию Руствиси Шота и стал носить фамилию Руствели. По правилам, его фамилия от Руствиси должна была бы быть Руствисели, но Шота, очевидно, ее сократил и, выбросив «ис», стал называться Руствели.
Такие сокращения, видимо, были широко приняты.
И при первом упоминании Рустависи это название было уже сокращенным. В сигели архиепископа Василия говорится, что его брат является владельцем «руствиса да швидта мтиулетта». Здесь употреблен родительный падеж, но от «руствиси» родительный падеж будет «руствисиса», в документе же название употребляется в сокращенном виде, без «ис».
Шота сам пишет свою фамилию Руствели, и этому свидетельству мы должны верить, но откуда известно, что имя его действительно Шота?
Обратимся к единственному подлинному документу с подписью Шоты, относящемуся к тому времени, когда Шота был казначеем Тамары и Давида.
Этот документ дает нам ключ не только к выяснению того, когда появилась фамилия Руствели, но и поразительно ярко рисует перед нами весь облик Шоты.
Приводим этот документ полностью, в переводе М. Джанашвили. Военный министр и главнокомандующий Чиабер приносит пожертвование Шио-Мгвимскому монастырю с тем, чтобы святые отцы не забывали о его грешной душе и поминали его в своих молитвах. Под этой сигелью имеются подписи: царя Давида, самого Чиабера, католикоса Феодора, царского казначея Шоты и двух свидетелей Орбели. «И с содействием святого и всеблаженного отца нашего Шио, в коем мое упование. Я, мандатурт-ухуцес и главнокомандующий Чиабер настоящую сигель написал и предложил прежде всего тебе, нашему упованию и молитвеннику св. отцу Шио и тобой устроенной пустыне Мгвимской и в ней утвердившей отцам и братьям. С давнего времени я имел упование на эту св. обитель и любовь к ней. Я хотел и желал пожертвовать что-либо монастырю в моление за мою душу, и видел я, что надеждой моей были вы. В моем Жинванском имении я осмелился доложить богоравной царице цариц Тамаре и с ее соизволения и согласия потщился пожертвовать тебе, св. отцу Шио и твоими слезами воздвигнутому Мгвимскому монастырю и в ней пребывающим отцам и братьям: жителей Жинвана [а именно] сыновей Давида Мехитарисдзе Окроя, Махара, Брачи и Иоване с их домом и угодиями, купленными и некупленными. Ежегодно они должны доставлять [монастырю] 15 литров воску; вы же взамен этого, в моление за мою душу назначили агап с обеднею в день празднования св. Ефрема – 28 января. Да осчастливит Господь во веки веков сыновей Давида Мехитарисдзе Окроя, Махара, Брачи и Иоване с их домом и имением. Жертвую их окончательно, не имея более участия в их доходах и освобождаю их от всякой барщины. Подобно тому, как ваши собственные купцы пребывают свободными и счастливыми, так точно пусть пребывают и эти, жертвуя вам каждый год по 15 литров воску. Дар этот не может быть изменен ни мною, ни после меня теми, которые будут владеть Жинваном, ибо я сию дарственную запись совершал по повелению и с согласия богоравных государей.
1. Эту дарственную запись мандатурт-ухуцеса и я утверждаю [повидимому, Давид].
2. Я, мандатурт-ухуцес Чиабер, прах царя царей Тамары в долгоденствии Тамары жертвую указанных людей и самый этот акт утверждаю в моление мое. Кто изменит, да изменится от веры христовой.
3. Сию запись мы, волею христа католикос Грузии Феодор утверждаем.
4. Я, Шота, и свое Жинванское имение вместе с этим утверждаю как написано в этой записи. (Ме Шотаи чемса жинванис конебасац шига амас вамткицеб, вита амас шига сцериа)».
Дальше идут свидетельства Авака Орбели и Эне Урбели.
Этот документ показателен во многих отношениях. Прежде всего, кто такой сам Чиабер, жертвователь? Он был воспитателем царевича Демны, когда тот рос в семье Орбелиани, вплоть до самого восстания. Казалось, такое лицо должно было прежде всех пострадать после подавления восстания, а между тем из воспитателя мятежного царевича Чиабер превратился вскоре в одного из высших сановников грузинского государства. Это дает основание думать, что, будучи воспитателем, он поддерживал тайные сношения с царем Георгием III и держал его в курсе всех событий, происходивших в семье Орбелиани. После подавления восстания он был вознагражден за свои заслуги и стал повышаться по службе.
Что касается пожертвования, то оно довольно скромно: монастырю должно вноситься ежегодно всего около четырех пудов воску, очевидно, для свечей. Важно другое – способ пожертвования.
Он отпускает своих крестьян как бы на свободу и ставит условием, чтобы они были на положении тех торговых людей, которые принадлежат монастырю. Это, конечно, важное свидетельство о социальных отношениях во времена Шоты, говорящее о существовании крепостного права.
Но что это за Жинванское имение Чиабера? В Жинванах находился дворец царицы Тамары; следовательно, Жинвани было царским имением, но часть крестьян (и земель) расположенного здесь села Жинвани была, видимо, пожалована Чиаберу или приобретена им. Этими крестьянами он и распоряжается, как свидетельствует его сигель.
Самым важным местом этого документа является, конечно, подпись Шоты. Для многих является непонятным, как это Шота и жертвует свое Жинванское имение и «утверждает в этом же акте, как в нем написано». Многие находят только одно об'яснение этой надписи: Шота – сын Чиабера и, значит, отказывался и от своей доли в отцовском имении. Но Шота утверждал этот акт в качестве царского казначея, и если бы он был сыном Чиабера, об этом должно было быть упомянуто в самом акте (отец и сын жертвуют таких-то). Надпись эта настолько непонятна, что многие думают, что документ этот фальшивый. В действительности же подпись Шоты говорит о совершенно другом.
Вспомним знаменитое донесение Пушкина, посланного на борьбу с саранчой:
Саранча летела, летела
И села, Сидела, сидела – все с'ела
И вновь улетела.
Шота утверждал государственные акты с тем же чувством и рвением, с каким Пушкин боролся с саранчей. В подписи Шоты – тонкий юмор, который он проявил в таком деле, как пожертвование пятнадцати литров воска Шио-Мгвимскому монастырю. Кто бы осмелился сделать такую надпись в присутствии царя, военного министра и католикоса на официальном документе, который должен был попасть в монастырь, где об этой надписи и ее авторе наверное были высказаны нелестные суждения. Но за этой иронической надписью скрывается иной смысл, – здесь разыгрывается социальная трагедия, жертвой которой сделался скоро сам Шота. И он ясно это сознает.
Обратимся к свидетелям этого документа – Аваку Орбели и Эне Урбели. Почему именно эти два лица привлечены свидетелями, и не в них ли вся разгадка пожертвования? Авак Орбели – безусловно новый владелец родового имения Орбелиани, после истребления которых оно, очевидно, было пожаловано ему. Он, видимо, принадлежал к известной фамилии Мхаргрдзеладзе. Но кто такой Эне Урбели, и почему он пишет свою фамилию не Орбели, а Урбели?
После истребления фамилии Орбелиани в живых остались, как известно, только трое лиц, бывших в то время в Иране, – Липариг Орбелиани и его сыновья Иване и Эликум. По летописным сведениям Орбели были при Тамаре прощены и получили обратно свое родовое поместье Орбети. Эне – это сокращенное Иване. Не есть ли этот Эне Урбели тот самый Иване Орбели, который уцелел, находясь вместе с отцом в Иране? Но почему он подписывается Урбели? «У» по-грузински означает «не», «без». Урбели – значит – не-Орбели.
Потеряв свои имении, Орбели потеряли и право именоваться Орбелами, и Эне стал называться не-Орбели – Урбели. Его подпись с красивыми завитушками изобличает в нем человека достаточно образованного.
Но почему, спрашивается, свидетелями пожертвования Чиабера являются эти два лица – бывший и настоящий владельцы Орбети? Чиабер был как известно, воспитателем Демны, росшего у Орбели. При Тамаре положение старой знати сильно изменилось, и Тамара вынуждена была пойти на компромисс. Чиабер, очевидно учел это обстоятельство и захотел стать инициатором возвращения Орбели на родину. Это он мог сделать через торговых людей, бывавших в Иране; очевидно, такими посредниками были торговцы из его крепостных, которых в благодарность он освобождает и передает Шио-Мгвимскому монастырю.
Торговый класс имел свои организации – «мокалаке» – только в Тбилиси и Гори. В остальных местах торговцы были из тех же крепостных и находились в зависимом положении от помещиков. Большими привилегиями, видимо пользовались монастырские купцы, и Чиабер в такой форме вознаградил своих крепостных, оказавших ему немалые по тем временам услуги. Отсюда должно быть понятным то ироническое отношение, какое мы видим у Шоты. Только он один мог так реагировать на документ, за сухой официальной фразеологией которого выглядывает та развязка, которую получила борьба Руставели с реакционными силами.
В этом документе для нас важно и другое обстоятельство, имеющее отношение к юридическому моменту.
Шота подписывается на нем только своим именем, без фамилии. Это доказывает, что в то время он еще не носил фамилии Руставели, – в противном случае он бы так и подписался на документе. Тамара и Давид поженились в 1192 году, и, следовательно подпись возникла в этом же или следующем году, не позже.
Единственное сомнение, которое может возникнуть по поводу подписи Шоты, то, что мы встречаем здесь, как, впрочем, и в других документах, упоминание одних только имен, без фамилий. В этой же сигели мы видим имя Чиабера, раньше говорили о другой сигели, где упоминался владелец Рустависи Абуласан. Если они не пишут фамилии, почему того же не может сделать Шота?
Но спрашивается: имена или фамилии – Чиабер, Абуласан? Надо думать, ни то, ни другое. Это, по-видимому, прозвища. Как известно, арабы, турки не носят фамилий, а только имена и прозвища. Во времена Шоты в Грузии под влиянием арабов и турок среди высших сановников было, видимо, принято ношение прозвищ, и Чиабер, Абуласан – это прозвища или, возможно, сочетание имен с прозвищами. Но Шота – безусловно имя, и если он даже под официальными документами подписывался одним только именем, это могло означать только то, что он не хотел подписываться фамилией Чахрухадзе, а фамилии Руствели еще не имел.
Впервые фамилия Руствели появилась в заключительных строфах поэмы. Говоря о своем месхском происхождении, он пишет «ме руствелиса дамиса». Что означает «дамиса»? Попытки понять это слово путем различных сочетаний его с руствелиса и даже путем замены другими словами не внесли раз'яснения, какой смысл вкладывает автор в слово «дамиса». Оно безусловно не грузинского происхождения и заимствовано из греческого языка.
В Византии, вернее, в Константинополе, была, как известно, сильно развита политическая жизнь, выразившаяся в образовании партий, группировок. Главным местом их деятельности был цирк, где собирались сторонники какого-либо политического течения, называвшие себя белыми, красными, синими, зелеными. Группировки эти назывались «демами» от «демос»– народ. Руководителями их были «демархи».
В период борьбы, отражение которой мы найдем при анализе поэмы, вокруг Руставели собрался определенный круг лиц, которых он с полным правом мог назвать партией, но, в виду новизны этого явления в Грузии, он заимствовал из Греции ее название «Дами». Это слово просуществовало в Грузии недолго и исчезло без следа, так как в дальнейшем никаких партий в том смысле, как это имело место при Руставели, не возникало. Теперь становится понятным весь стих: «Пишу я, некий месх, певец Руствельской партии».
Шота, видимо, недолго просидел в своей должности казначея и расстался с ней, надо думать, без больших сожалений. И все же уход этот едва ли был добровольным.
Между победившей Тамарой и побежденными феодалами скоро наладился компромисс, в котором деятельную роль сыграл Чиабер. В его сигели компромисс этот был закреплен подписями главных руководителей борьбы. Наряду с подписью царя мы видим подписи представителя старых феодалов Урбели и новой знати Орбели, подпись католикоса – представителя церкви, Чиабера, из воспитателя Демны превратившегося в первого сановника государства, и, наконец, подпись Шоты, возглавлявшего огромную и напряженную борьбу против реакционных феодально-церковных кругов на стороне Тамары и Давида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Возможно, однако, что «мохэве» не только местная областная власть, но и центральная, ведавшая военно-оборонительной защитой всех ущелий в государстве и устройством в ней крепостей и замков. Во всяком случае, «мохэве» – лицо административное, выше «хэвис тавов», а следовательно, Чахрухадзе и Шота родились в среде высшей феодальной иерархии.
Что касается фамилии Шоты, то считают, что она безусловно происходит от Рустави – ахалцихского или караязского, и если даже соглашаются с тем, что его фамилия Чахрухадзе, то находят правильным писать Чахрухадзе-Руставели. Однако Рустави, как географического пункта, при Шоте не могло существовать, и большой ошибкой является самая мысль производить фамилию Шоты от Рус-тави. «Тави» – начальники или, скорее, воеводы – играли огромную роль в государственной и политической жизни Грузии. Они были высшими представителями власти, руководителями целых областей и начальниками наиболее важных государственных сооружений, как мосты и оросительные каналы, требовавших в те времена не только хозяйственного руководства, но и военной защиты. Наибольшее значение имели следующие «тави»: «эрис-тави» – начальники областей; «хевис-тави»–начальники ущелий, «цихис-тави» – начальники крепостей, «хидис-тави»–начальники крупнейших мостов и, наконец, «рус-тави» – начальники оросительных каналов (от «ру»–канал).
Само собой понятно, что в списке высших чинов древне-грузинской иерархии было столько «рус-тави», сколько имелось в стране важнейших оросительных каналов, требовавших особых забот со стороны государства. Уходя со своих мест, эти чиновники переставали быть «рус-тавами», и носить это наименование после оставления своей должности не могли.
Таким образом, фамилия Руставели не могла произойти от лица, когда-то бывшего начальником канала. Еще менее вероятно, чтобы наименование «рус-тави» было присвоено какой-либо местности. Пока государственная структура была такова, что в ее системе «тави» означало высшее должностное лицо, никакая местность таким именем называться не могла.
Почему же Шота носит фамилию Руставели? Сам он в заключительных и вступительных строфах пишет свою фамилию «Руствели». Конечно, он мог сократить свою фамилию и вместо Руставели писать Руствели; во многих местах своей поэмы имя царя Ростевана он пишет сокращенно Ростен, и прием этот не должен был бы вызывать сомнений, если бы мы имели доказательства, что фамилия Шоты происходит от названия села Рустави.
Но это неправильно, и настоящая фамилия Шоты– Чахрухадзе. Откуда же возникла та фамилия, которую пишет он сам – Руствели?
После расторжения брака Тамары с Юрием, последний, как известно, поднял восстание. Несмотря на то, что все сторонники Юрия (Георгия) перешли после подавления восстания на сторону Тамары, она принялась основательно чистить государственный аппарат. В первую очередь пострадал, конечно, Абуласан, владелец Рустависи, где были расположены войска князя Юрия. Его имение было взято в казну и на общих основаниях попало в управление Шоты, который вскоре был назначен казначеем царицы. Юрий после усмирения восстания был взят вместе с войсками в плен. Сам он был потом отправлен за море, очевидно, в ту же Византию, а войска его были возвращены на свое место, в Руствиси.
Но Юрий не успокоился и, как гласит летопись, опять выступил против Тамары. Надо думать, что это выступление было особым. Не был же он настолько ослеплен, чтобы не понимать безнадежности всякой борьбы против Тамары. Скорее всего, это не было выступлением. Он просто вернулся в Руствиси, к своей дружине, и хотел обосноваться здесь постоянно. Тамаре, очевидно, пришлось решиться на удаление его из Руствиси вместе с его войсками, после чего Руствиси опустело.
Когда Тамара и Давид решили расстаться с Руставели, они сочли неудобным отпустить его без награды, а в то время награждали обычно землей, и ему дали Руствиси, бывшее владение Абуласана и Юрия.
Шота оказался владельцем феода, который уже не имел ни населения, ни «дидебулов» – вассалов. По названию Руствиси Шота и стал носить фамилию Руствели. По правилам, его фамилия от Руствиси должна была бы быть Руствисели, но Шота, очевидно, ее сократил и, выбросив «ис», стал называться Руствели.
Такие сокращения, видимо, были широко приняты.
И при первом упоминании Рустависи это название было уже сокращенным. В сигели архиепископа Василия говорится, что его брат является владельцем «руствиса да швидта мтиулетта». Здесь употреблен родительный падеж, но от «руствиси» родительный падеж будет «руствисиса», в документе же название употребляется в сокращенном виде, без «ис».
Шота сам пишет свою фамилию Руствели, и этому свидетельству мы должны верить, но откуда известно, что имя его действительно Шота?
Обратимся к единственному подлинному документу с подписью Шоты, относящемуся к тому времени, когда Шота был казначеем Тамары и Давида.
Этот документ дает нам ключ не только к выяснению того, когда появилась фамилия Руствели, но и поразительно ярко рисует перед нами весь облик Шоты.
Приводим этот документ полностью, в переводе М. Джанашвили. Военный министр и главнокомандующий Чиабер приносит пожертвование Шио-Мгвимскому монастырю с тем, чтобы святые отцы не забывали о его грешной душе и поминали его в своих молитвах. Под этой сигелью имеются подписи: царя Давида, самого Чиабера, католикоса Феодора, царского казначея Шоты и двух свидетелей Орбели. «И с содействием святого и всеблаженного отца нашего Шио, в коем мое упование. Я, мандатурт-ухуцес и главнокомандующий Чиабер настоящую сигель написал и предложил прежде всего тебе, нашему упованию и молитвеннику св. отцу Шио и тобой устроенной пустыне Мгвимской и в ней утвердившей отцам и братьям. С давнего времени я имел упование на эту св. обитель и любовь к ней. Я хотел и желал пожертвовать что-либо монастырю в моление за мою душу, и видел я, что надеждой моей были вы. В моем Жинванском имении я осмелился доложить богоравной царице цариц Тамаре и с ее соизволения и согласия потщился пожертвовать тебе, св. отцу Шио и твоими слезами воздвигнутому Мгвимскому монастырю и в ней пребывающим отцам и братьям: жителей Жинвана [а именно] сыновей Давида Мехитарисдзе Окроя, Махара, Брачи и Иоване с их домом и угодиями, купленными и некупленными. Ежегодно они должны доставлять [монастырю] 15 литров воску; вы же взамен этого, в моление за мою душу назначили агап с обеднею в день празднования св. Ефрема – 28 января. Да осчастливит Господь во веки веков сыновей Давида Мехитарисдзе Окроя, Махара, Брачи и Иоване с их домом и имением. Жертвую их окончательно, не имея более участия в их доходах и освобождаю их от всякой барщины. Подобно тому, как ваши собственные купцы пребывают свободными и счастливыми, так точно пусть пребывают и эти, жертвуя вам каждый год по 15 литров воску. Дар этот не может быть изменен ни мною, ни после меня теми, которые будут владеть Жинваном, ибо я сию дарственную запись совершал по повелению и с согласия богоравных государей.
1. Эту дарственную запись мандатурт-ухуцеса и я утверждаю [повидимому, Давид].
2. Я, мандатурт-ухуцес Чиабер, прах царя царей Тамары в долгоденствии Тамары жертвую указанных людей и самый этот акт утверждаю в моление мое. Кто изменит, да изменится от веры христовой.
3. Сию запись мы, волею христа католикос Грузии Феодор утверждаем.
4. Я, Шота, и свое Жинванское имение вместе с этим утверждаю как написано в этой записи. (Ме Шотаи чемса жинванис конебасац шига амас вамткицеб, вита амас шига сцериа)».
Дальше идут свидетельства Авака Орбели и Эне Урбели.
Этот документ показателен во многих отношениях. Прежде всего, кто такой сам Чиабер, жертвователь? Он был воспитателем царевича Демны, когда тот рос в семье Орбелиани, вплоть до самого восстания. Казалось, такое лицо должно было прежде всех пострадать после подавления восстания, а между тем из воспитателя мятежного царевича Чиабер превратился вскоре в одного из высших сановников грузинского государства. Это дает основание думать, что, будучи воспитателем, он поддерживал тайные сношения с царем Георгием III и держал его в курсе всех событий, происходивших в семье Орбелиани. После подавления восстания он был вознагражден за свои заслуги и стал повышаться по службе.
Что касается пожертвования, то оно довольно скромно: монастырю должно вноситься ежегодно всего около четырех пудов воску, очевидно, для свечей. Важно другое – способ пожертвования.
Он отпускает своих крестьян как бы на свободу и ставит условием, чтобы они были на положении тех торговых людей, которые принадлежат монастырю. Это, конечно, важное свидетельство о социальных отношениях во времена Шоты, говорящее о существовании крепостного права.
Но что это за Жинванское имение Чиабера? В Жинванах находился дворец царицы Тамары; следовательно, Жинвани было царским имением, но часть крестьян (и земель) расположенного здесь села Жинвани была, видимо, пожалована Чиаберу или приобретена им. Этими крестьянами он и распоряжается, как свидетельствует его сигель.
Самым важным местом этого документа является, конечно, подпись Шоты. Для многих является непонятным, как это Шота и жертвует свое Жинванское имение и «утверждает в этом же акте, как в нем написано». Многие находят только одно об'яснение этой надписи: Шота – сын Чиабера и, значит, отказывался и от своей доли в отцовском имении. Но Шота утверждал этот акт в качестве царского казначея, и если бы он был сыном Чиабера, об этом должно было быть упомянуто в самом акте (отец и сын жертвуют таких-то). Надпись эта настолько непонятна, что многие думают, что документ этот фальшивый. В действительности же подпись Шоты говорит о совершенно другом.
Вспомним знаменитое донесение Пушкина, посланного на борьбу с саранчой:
Саранча летела, летела
И села, Сидела, сидела – все с'ела
И вновь улетела.
Шота утверждал государственные акты с тем же чувством и рвением, с каким Пушкин боролся с саранчей. В подписи Шоты – тонкий юмор, который он проявил в таком деле, как пожертвование пятнадцати литров воска Шио-Мгвимскому монастырю. Кто бы осмелился сделать такую надпись в присутствии царя, военного министра и католикоса на официальном документе, который должен был попасть в монастырь, где об этой надписи и ее авторе наверное были высказаны нелестные суждения. Но за этой иронической надписью скрывается иной смысл, – здесь разыгрывается социальная трагедия, жертвой которой сделался скоро сам Шота. И он ясно это сознает.
Обратимся к свидетелям этого документа – Аваку Орбели и Эне Урбели. Почему именно эти два лица привлечены свидетелями, и не в них ли вся разгадка пожертвования? Авак Орбели – безусловно новый владелец родового имения Орбелиани, после истребления которых оно, очевидно, было пожаловано ему. Он, видимо, принадлежал к известной фамилии Мхаргрдзеладзе. Но кто такой Эне Урбели, и почему он пишет свою фамилию не Орбели, а Урбели?
После истребления фамилии Орбелиани в живых остались, как известно, только трое лиц, бывших в то время в Иране, – Липариг Орбелиани и его сыновья Иване и Эликум. По летописным сведениям Орбели были при Тамаре прощены и получили обратно свое родовое поместье Орбети. Эне – это сокращенное Иване. Не есть ли этот Эне Урбели тот самый Иване Орбели, который уцелел, находясь вместе с отцом в Иране? Но почему он подписывается Урбели? «У» по-грузински означает «не», «без». Урбели – значит – не-Орбели.
Потеряв свои имении, Орбели потеряли и право именоваться Орбелами, и Эне стал называться не-Орбели – Урбели. Его подпись с красивыми завитушками изобличает в нем человека достаточно образованного.
Но почему, спрашивается, свидетелями пожертвования Чиабера являются эти два лица – бывший и настоящий владельцы Орбети? Чиабер был как известно, воспитателем Демны, росшего у Орбели. При Тамаре положение старой знати сильно изменилось, и Тамара вынуждена была пойти на компромисс. Чиабер, очевидно учел это обстоятельство и захотел стать инициатором возвращения Орбели на родину. Это он мог сделать через торговых людей, бывавших в Иране; очевидно, такими посредниками были торговцы из его крепостных, которых в благодарность он освобождает и передает Шио-Мгвимскому монастырю.
Торговый класс имел свои организации – «мокалаке» – только в Тбилиси и Гори. В остальных местах торговцы были из тех же крепостных и находились в зависимом положении от помещиков. Большими привилегиями, видимо пользовались монастырские купцы, и Чиабер в такой форме вознаградил своих крепостных, оказавших ему немалые по тем временам услуги. Отсюда должно быть понятным то ироническое отношение, какое мы видим у Шоты. Только он один мог так реагировать на документ, за сухой официальной фразеологией которого выглядывает та развязка, которую получила борьба Руставели с реакционными силами.
В этом документе для нас важно и другое обстоятельство, имеющее отношение к юридическому моменту.
Шота подписывается на нем только своим именем, без фамилии. Это доказывает, что в то время он еще не носил фамилии Руставели, – в противном случае он бы так и подписался на документе. Тамара и Давид поженились в 1192 году, и, следовательно подпись возникла в этом же или следующем году, не позже.
Единственное сомнение, которое может возникнуть по поводу подписи Шоты, то, что мы встречаем здесь, как, впрочем, и в других документах, упоминание одних только имен, без фамилий. В этой же сигели мы видим имя Чиабера, раньше говорили о другой сигели, где упоминался владелец Рустависи Абуласан. Если они не пишут фамилии, почему того же не может сделать Шота?
Но спрашивается: имена или фамилии – Чиабер, Абуласан? Надо думать, ни то, ни другое. Это, по-видимому, прозвища. Как известно, арабы, турки не носят фамилий, а только имена и прозвища. Во времена Шоты в Грузии под влиянием арабов и турок среди высших сановников было, видимо, принято ношение прозвищ, и Чиабер, Абуласан – это прозвища или, возможно, сочетание имен с прозвищами. Но Шота – безусловно имя, и если он даже под официальными документами подписывался одним только именем, это могло означать только то, что он не хотел подписываться фамилией Чахрухадзе, а фамилии Руствели еще не имел.
Впервые фамилия Руствели появилась в заключительных строфах поэмы. Говоря о своем месхском происхождении, он пишет «ме руствелиса дамиса». Что означает «дамиса»? Попытки понять это слово путем различных сочетаний его с руствелиса и даже путем замены другими словами не внесли раз'яснения, какой смысл вкладывает автор в слово «дамиса». Оно безусловно не грузинского происхождения и заимствовано из греческого языка.
В Византии, вернее, в Константинополе, была, как известно, сильно развита политическая жизнь, выразившаяся в образовании партий, группировок. Главным местом их деятельности был цирк, где собирались сторонники какого-либо политического течения, называвшие себя белыми, красными, синими, зелеными. Группировки эти назывались «демами» от «демос»– народ. Руководителями их были «демархи».
В период борьбы, отражение которой мы найдем при анализе поэмы, вокруг Руставели собрался определенный круг лиц, которых он с полным правом мог назвать партией, но, в виду новизны этого явления в Грузии, он заимствовал из Греции ее название «Дами». Это слово просуществовало в Грузии недолго и исчезло без следа, так как в дальнейшем никаких партий в том смысле, как это имело место при Руставели, не возникало. Теперь становится понятным весь стих: «Пишу я, некий месх, певец Руствельской партии».
Шота, видимо, недолго просидел в своей должности казначея и расстался с ней, надо думать, без больших сожалений. И все же уход этот едва ли был добровольным.
Между победившей Тамарой и побежденными феодалами скоро наладился компромисс, в котором деятельную роль сыграл Чиабер. В его сигели компромисс этот был закреплен подписями главных руководителей борьбы. Наряду с подписью царя мы видим подписи представителя старых феодалов Урбели и новой знати Орбели, подпись католикоса – представителя церкви, Чиабера, из воспитателя Демны превратившегося в первого сановника государства, и, наконец, подпись Шоты, возглавлявшего огромную и напряженную борьбу против реакционных феодально-церковных кругов на стороне Тамары и Давида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18