Но переплясать Нюрку — дохлый номер. Пытались… Одного прямо на круге родимчик ударил… Другой ухитрился жилу какую-то повредить, охромел после пляски. Нюрке хоть бы хны. Как сейчас, у деда Егора перед глазами она: верхняя часть туловища — что бюст вождю в камне, бровью не поведет, будто фотограф с фотоаппаратом перед ней, а не на гулянке. Зато внизу что творится! Не передать! Танцевальный пулемет! Кажется, вот-вот ноги из суставов выскочат. Упляшет, бывало, всех в умат и давай песни петь. Немерено их знала.Бывало, из-за Нюрки дрались. Она пляшет на одной свадьбе, за ней с другой едут, тоже хотят повеселиться с таким мотором. Первые не отдают, дескать, наша, вторые напирают: дайте другим повеселиться…Без устали Нюрка в девках пела, плясала, а и замужество не остановило. Хозяйство уже свое, дети, а она как удерет на свадьбу… Муж бегает, ищет. Поди, знай, где она? В Самарке, Ивановке, Петрушах, Еловке… А свадьбы неделями играли. Вот Нюрка и живет там. Да и не отпускали. Любили Нюрку, где она, там скучно не бывает. А муж с ног собьется, пока найдет…«Запляшется Галинка, — беспокоился за внучку дед, — как Нюрка! Это ведь такая зараза». Дочь деда, Галинкина мать, Наталья, смеялась: «Не борозди ты, папа, ерунду».Вот и сейчас уже двенадцать подходит, Галинки нет, а Наташка с мужем спят без задних ног. По-хорошему — взять бы ремень да на ту дискотеку. Дед Егор намазал сковородку жиром и начал печь блины. От того, что был сердитый, первый вышел комом.А вот первый муж у Нюрки был золотой парень. Только не выдержал перепляса. Год прожили, Нюрка никак не успокоится, одно на уме — скорей бы где-нибудь свадьба. Два прожили, та же картина… Дети пошли — ей один черт. Лишь прознает, где-то сватанье прошло: все, как подменили Нюрку, сама не своя делается, бес изнутри точит. Муж и юбки топором рубил, и обутку прятал, а все одно — убегала. Выскочит, будто на минутку за дровами или в сенцы, и ищи ветра в поле. В один из Нюркиных убегов муж смастерил петлю из вожжей и… Пляши, дескать, дальше…Зато второй супруг был два сапога пара — гармонист. С ним вместе Нюрка совсем под откос пошла. Он еще и закладывал. Не просто так, зараза, с выкрутасами пил. Тоже артист. Играет, и чтобы обязательно на гармони стакан полный стоял. И какой бы пьяный ни был, все равно капли не разольет. Пальцы по пуговкам за мелодиями шныряют, меха музыку на сжатие-разжатие выдувают, а стакан как прибитый к гармони. Волнишка не пробежит по хмельной жидкости. Играет, играет, хлобыстнет до дна, ему тут же снова до краев на инструмент поставят…Недолго они, два сапога пара, дуэтом свадьбы обслуживали. Как-то на одной зимней… Что уж вынесло муженька ночью за порог? Нужда естественная забурлила или черти на свою свадьбу поманили? Когда утром хватились плясать, гармонист уже окоченел за амбаром. Сбацал, что называется, отходную на свежем воздухе.Ничего Нюрку не брало. Дети, хозяйство, мужья живые и покойные — все до дверцы. И ведь не пила вина-то зеленого. Ни боже мой! Так, пригубит слегка, на язык плеснет капелюшку… Не вино на свадьбы тащило…«Надо Галинке вопрос на ребро поставить, — накачивал себя дед Егор, — хватит по дискотекам заполаскивать, так можно все проплясать. И институт, и жизнь дальнейшую! Раз матери с отцом наплевать — я займусь! Нюрку тоже вовремя не тормознули. Отец рукой махал: пусть погуляет, еще впряжется… Впряглась, да не в ту телегу… И у Галинки целый день магнитофон орет. Еще и днем пляшет».Коротко брякнул звонок в прихожей. Галинка заявилась — не запылилась, только вся шубейка и шапка в снегу. Щечки румяные.— Ух, егоза! — насупил брови дед Егор. — Опять чуть не до утра!— Дедуль, ну че ты?— Че-че! Через плечо и за голяшку! Блины будешь?— Ты блинов напек?!Галинка в блестящем платье, да не платье, а лоскуток, едва спереди и сзади исподнее прикрывающий, голова в завитушках, села за стол.— Ух, егоза!.. — дед Егор погрозил пальцем. — Ремешком бы тебя по заднему хозяйству.— Брось ты, дедуль. А блинчики у тебя, как всегда, качественные.— Не первый год на свете живу.— Дедуль, мне опять лазерный диск вручили, никто лучше меня не танцует. Когда ты мне музыкальный центр купишь?— Ох, точно по Нюркиным генам пойдешь! Что с тобой делать?— Еще блинчиков дай…За окном ветер гонял густо сыплющийся с небес снег, у окна на батарее спал кот, а дед Егор, глядя на внучку, думал, как бы ей генное выправление провести и… музыкальный центр купить. ТЕЛЕГРАММА Лену Кочину настиг юбилей. Не из радостных. Да куда денешься. Сорок. Отмечали девичником, точнее — бабишником, на даче у подружки. Конечно, можно было и с сильным полом. Только свистни. Особенно женатиков. Набивались. Перебьетесь, решили женщины. Душевно посидели. Винцо, сигареты, коньячок… Чуть на последний автобус не опоздали.Дома Елену в дверях ждала записка от руки: «Вам телеграмма, позвоните по телефону…»«Кто это вспомнил про юбилей?» — заинтриговалась именинница.Обычнопоздравляющие праздничную повинность тем или иным способом выполнили. И вдруг «позвоните по телефону»… Как назло, он два дня назад онемел. На всякий случай Лена подняла трубку. С таким же результатом можно было приложить к уху стоящую рядом пепельницу. А вокруг первый час ночи, идти к телефону-автомату по криминогенной обстановке — кому это надо?«Утром позвоню», — начала укладываться в постель именинница.Любопытство имело иное мнение на факт отсрочки. Записка гвоздем засела в мозгах.«Кто же вспомнил?» — терзала Лена память, забираясь под одеяло.«Кто? — ворочалась с боку на бок. — Может, Петя?»С Петей познакомились на подступах к Красной площади, в очереди в мавзолей. Июль, жарища спозаранку, и очередь — стоять не перестоять. Вдруг возник Петя: «Барышня, может, лучше за город рванем?»«Барышней» Лену и очаровал.В Абрамцево катались на лодке, объедались мороженым…Потом Петя прилетел в гости.У него были огромные уши. Прямо паруса за щеками. А когда ел, ходуном над столом ходили. Поначалу Лена атавизм не замечала. Но однажды за обедом попал в поле зрения. И все… Ушные раковины шевелились над тарелкой так, что по борщу волны бегали. Ничего не могла Лена поделать с собой, локаторы лезли в глаза из всех углов.«Наверное, Петя поздравил?» — глядела Лена в темноту.Четыре года, после того, как расстались из-за ушей, Петя открытки ко всем праздникам присылал…Лена вспомнила его обалденно длинные загнутые ресницы, карие глаза…«Может, Егор поздравил?» — перескочила именинница с ресниц на другую версию.С Егором познакомилась у родственника на свадьбе, которая гуляла в пригороде, в частном доме. На второй день Лена рано засобиралась домой, Егор вызвался в телохранители. Провожались немерено сколько. Весна к тому времени бодливой зиме рога и рожки начисто пообломала, вовсю высиживала листву. Природа из кожи вон лезла, провоцируя сердечные чувства. И заделье у гуляющей парочки имелось — у Егора в заплечной сумке оказались грецкие орехи. Но без щелкунчика. Раскалывали массивными каблуками дамы. Лена садились на ближайшую лавочку, Егор снимал с нее туфель — разувал нежно, бережно… Потом брал туфель за носок и тресь! Обутке хоть бы хны — орех разваливался по шву…Обувал даму кавалер тоже с благоговением…Егор храпел. Боже, как он храпел! Будто мотоцикл без глушителя всю ночь какой-то недоумок упертый безостановочно под ухом заводил. Причем, каждый раз мотор, достигнув пика рычания, глох. И по новой… Первые полгода Лена не замечала, а потом хоть наушники надевай… Не стала прибегать к этой защите слуха.…Сорокалетние ступни и щиколотки сладко вспомнили тот май, ласковые руки Егора…«А вдруг Толик?» — новое предположение перебило романтические видения.С Толиком познакомились на Тянь-Шане, с рюкзаками за спиной. Редкой красоты горы, ледники, и… язык на плече… Мужики в группе попались или дохлотики, еле тащатся, или эгоисты. Девчонки надрываются с рюкзаками, они мимо прут как кони, не подумают разгрузить. Один Толик помогал. Особенно ей. Боже, какие он слова говорил, когда вышли к Иссык-Кулю и отдыхали на берегу. «Моя королева Марго! Моя Клеопатра! Моя царица Тамара!»Потом заявился из своего Барнаула без предупреждения…Толик беспрестанно шмыгал носом…Лена включила свет, посмотрела на будильник. Третий час.«Ну, кто же, кто?!»С ума сойти можно. Телеграмма выматывала душу.Лена откинула одеяло, взяла молоток, отбиваться от хулиганов, и пошла на угол, к автомату.На площадке третьего этажа спал бомж. Он поднял голову на шаги.— Лежать! — сурово приказала Лена, обнажив молоток.Бомж вдавился в ложе из поддверных половичков.— Алло! — требовательно крикнула Лена в трубку.— Да? — произнес ворчливый со сна голос.— Мне телеграмма… — Лена назвала адрес.— Сейчас, — принялся искать голос. — Поздравительная?..— Да-да, — подгоняла Лена.— Эта не вам… — комментировал розыски голос. — Еще одна поздравительная…— С днем рожде…— Не вам, — перебил голос и тут же нашел пропажу. — Вот, наконец-то…— Кто поздравляет? Петя? Толя? Егор?— Если не заплатите за телефон, — строго прочитал голос, — вас отключат!— Это не мне! Я позавчера заплатила! — замахнулась молотком Лена.На другом конце трусливо бросили трубку.На этом — Лена со всей силы шарахнула по автомату.На том — трубка испуганно подскочила и, брякнувшись на стол кверху дырочками, заныла от боли длинным и тоскливым гудком… КРАСОТА СПАСЁТ Ксенофонтыч, Александр Ксенофонтович Нечурезов, проснулся под вой будильника в никуда не годном состоянии духа и телес. Особенно было дерьмово внутреннему содержанию головы.«Наколдырялись мы вчера», — безошибочно поставил диагноз болезни.Тем не менее, намеков на самобичевания не наблюдалось, как и сомнений, чем лечиться от недуга мыслительного аппарата. Деньги на эффективное лекарство имелись. Проблема стояла с другой стороны. День за окном разгорался самый что ни на есть будний — среда. Хочешь или не очень, можешь или невмоготу: тащи себя на завод. Где без опохмелки лучше сразу голову под пресс сунуть.Торопыги-умники уже подсмеиваются над моим героем: делов-то куча — возьми да клин клином из головы вылечи.Как говорится, поучите других. Кабинщиц в последнее время настропалили, они землю рыли на ловлю пьяниц. Хватануть стакан за забором, а на проходной залететь с запахом-свежачком — это опять же, проще под пресс лечь. В бесперспективные 49 лет найти работу, имея увольнение за пьянку в трудовой, — дохлый номер. Если только навоз в детстве ел. Ксенофонтыч не ел.И начальник родного цеха ненавидел пьяниц. Смертельно. Готов был расстреливать бедолаг пачками. Душить собственными руками и бросать бездыханных со скалы тиграм. Так и говорил: «Душить вас мало!»Правда, кровожадные эмоции проявлял не во всяком отрезке своей разнополосной жизни. Вот полоса — тошнит до бешенства от любителей заложить за воротник, в следующей — никаких позывов.Потому как сам оказывался в кругу колдыряющих.Не раз кодировался. Не два раскодировался.В шифровальном процессе, в части дешифровки, шерше ля фам была замешана. Говорят, любовница должна быть такой, какую не стыдно жене показать. Эту хоть кому демонстрируй. Броская зараза. А все равно в периоды, когда начальник на дух не переваривал пьяниц, он левую красотку деньгами и подарками не баловал. Ходил злой не только на колдыряющих…Зато ничего не жалел своей шерше ля фам, стоило слететь с тормозов.Что уж тут спрашивать, какие полосы жизни возлюбленного были крале больше по нраву?И она, стерва, умела искусно подталкивать миленка на пьяную дорожку.На бедную, разрывающуюся от боли голову Ксенофонтыча начальник второй месяц не поддавался на декодирующие чары коварной красотки. Зверствовал в цехе по черному.Ксенофонтыч на этой неделе уже получил штрафную зарубку. С ним за выточенную деталь к «Жигулям» рассчитались спиртом. Момент снятия пробы с жидкого гонорара начальник засек.— Еще раз заловлю, — отобрал спирт, — вызову караул и вылетишь с завода в 24 минуты!Ксенофонтыч знал, у него не заржавеет. Вызовет, выкинет.И замену найдет в те же 24 минуты. Безработица.По сволочности характера начальнику, чтобы словить кайф, надо пьющего непременно за руку поймать и натыкать физиономией. Если ты под легкой «мухой», не станет вязаться: дыхни! Хотя, будучи профессионалом, за версту чует данное насекомое. И начинает пасти. Не дай Бог, бутылку у тебя надыбает…Одним словом, у Ксенофонтыча куда ни кинь — дело швах. Опохмелись за забором — не пройдешь проходную. Не опохмелишься — сдохнешь на территории.Выход из тупика один разъединственный — пронести пузырь в цех и потихоньку, граммов по пятьдесят, подгонять заторможенный организм к жизни.Но как с бутылкой проходную миновать? Июнь. Жара за 40 на солнце. В тени не легче. Зимой сунул пузырь под куртку и кум королю… А летом куда? Футболка, брюки…Бабам и здесь проще. Надька Шек самогон заливает в полиэтиленовые мешочки, запаивает и в бюстгальтер. На правой груди граммов двести довеска, слева — такая же красота. Двухлитровую грелку в трусы. Согласно инструкции — охране под юбкой и в лифчике не положено шмонать без стопроцентной уверенности о наличии нештатных предметов. Права человека соблюдались правилом: нет оперативной наводки — не лезь в интим.Надька сама не колдыряет. Мужикам продает. Витька Стукалов всегда хихикает: «Че, парни, какую сегодня пьем — сосковую или лобковую?»Ксенофонтыч любую бы взял. Как на зло, Надька неделю назад в отпуск свалила.В горестных раздумьях о клинообразной ситуации тащился Ксенофонтыч на завод. Пока не уперся печальным взором в рекламный щит со смазливой девицей и надписью: «Красота спасет мир».«Ё-е-е!.. — остолбенел Ксенофонтыч. — А ведь спасет».И купил пол-литровую бутылку водки.— Можно? — спросил у кабинщицы.— Конечно-конечно! — в неподобающей для стража режима лирической улыбке расплылась охранница.«Живем», — переступил порог цеха Ксенофонтыч.— Че лыбишься? — грубо одернул Витька Стукалов.Он был в висельном настрое, как и Саня Ганов, по прозвищу Белый за белобрысость.Вместе с Ксенофонтычем они вчера устроили гулево за проходной.Но делиться внесенным лекарством Ксенофонтыч не собирался. Тут всяк своя ручка.Наметанным глазом через пару часов Белый и Стукалов заметили — кореш темнит.— Откуда у меня, мужики! — разводил руками Ксенофонтыч.Начальник тоже, подозрительно зыркая, зачастил мимо станка Ксенофонтыча. Он вчера был свидетелем, как славная троица вывалила из павильона, что у завода, у каждого по бутылке водки и по «полторашке» пива. Уж кто-кто, а начальник на своей шкуре знал, как оно на следующий день после такого набора. Водка без пива — деньги на ветер. Но и башка потом не дай Бог. У Ксенофонтыча она, судя по веселым глазкам, была вполне ничего. Румяненький… И даже насвистывал: «Прощай, любимый город, уходим завтра в море».Начальник, улучшив момент, слазил в шкафчик Ксенофонтыча. Обшарил в раздевалке пыльное, все в бычках, пространство за батареями. Проверил бесхозные шкафчики, цех наполовину сократился за последние годы. Нашел вполне пригодные голицы. Перевернул урну. Голицы пригодились мусор обратно складывать.Белый со Стукаловым вели свой поиск. Они лучше знали захоронки. Проверили бачки в туалете. Нишу за пожарным щитом. Перевернули урну. Мусор оставили на полу. В курилке до дна разгребли ящик с песком…А Ксенофонтыч уже напевал: «Живет моя отрада в высоком терему».— Есть у гада! — ругался Белый.— И к бабке не ходи! — поддержал Стукалов.«Где-то прячет!» — точила мысль начальственную голову с кодом трезвости.Куда бы ни шел Ксенофонтыч, в туалет или покурить, в соседний цех или раздевалку, всюду за ним крались вчерашние собутыльники и начальник.До конца смены оставалось часа полтора, когда Белый прозрел.— Че, так и пронес? — подбежал к станку Ксенофонтыча.Схватил пол-литровую бутылку, стоящую на железной тумбочке. Даже этикетка была на месте. А в бутылке, упираясь стеблями в дно, над которым жидкости осталось на палец, пьяно цвели три садовые ромашки.— Так и прошел? — сделал идиотское лицо Стукалов.— Красота спасет нас! — ответил Ксенофонтыч.— Убить тебя мало! — выкинул цветы Белый и приложился к горлышку.— Что мы тут пьем, Ганов! — как из-под земли нарисовался начальник.— Я думал вода! — сказал Ганов. — Обнаглели, в водку цветы ставить! Уборщица, наверное?— Ты, Ганов, ври да не завирайся! — отобрал бутылку начальник.— Дурак ты, Белый, — сказал Ксенофонтыч, — такую красоту обломал!— А ты собирался каждый день в цех с цветами ходить?— Ну, уж нет, — сказал начальник, — сейчас позвоню в охрану про букетный способ.И заложил красоту стражам режима.Но Ксенофонтыча не выдал.Уважал рационализаторов. В МОРОЗ И В СОЛНЦЕ Полковник Иванов морщил репу, чесал родимую. Корячилась отставка. Мягче не скажешь. В затылок сопело молодое поколение, клацало зубами: освобождай должность! Нам тоже полковничья папаха вполне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13