Но не только прилипалы путешествуют с акулами: этих хищников везде и всюду сопровождают рыбки-лоцманы. Вернее, не сопровождают, а, как разведчики, мчатся впереди акулы, высматривая добычу. Лоцман очень напоминает своей расцветкой маленькую зебру – все его серебристое тело разрисовано темно-фиолетовыми, почти черными поперечными полосами. Вон и сейчас видны в воде три лоцмана. Как маленькие шустрые собачонки-ищейки, мчатся они перед самым носом акулы. Они то вырываются вперед, то возвращаются назад: видимо, «докладывают» хищнику обстановку.
Попавшую на крючок акулу лоцманы сопровождают до самого борта судна, и, когда хищник неожиданно исчезает из их поля зрения, они в страшном смятении мечутся в волнах. Лоцманы так же, как и прилипалы, пользуются бесплатным акульим столом и, потеряв своего хозяина, немедленно ищут нового – ведь к самостоятельному добыванию пищи они не приспособлены.
«Змея!» – раздается чей-то испуганный вскрик, и, перелетев через планшир, на палубу шлепнулась длинная тонкая змея с громадной оскаленной пастью. Вытаращив большие янтарные глаза, змея изогнулась своим гибким телом и, напрягшись, выплюнула на горячие доски половинку сардины, несколько некрупных головастых рыбок и креветку.
Мы с Виктором наклонились к ней. Нет, это, конечно, не змея, а рыба, и очень редкая: змеевидная макрель. Достаточно сказать, что змеевидную макрель до 1947 года в живом состоянии не видел ни один ученый в мире. Лишь иногда ее скелеты и кости находили на побережье Южной Америки и островов Галапагос. По-видимому, это можно объяснить тем, что змеевидная макрель – обитатель больших глубин открытых частей океана, то есть тех мест, куда редко заглядывает ихтиолог. Первым человеком на Земле, державшим такую рыбу в руках, был знаменитый норвежский путешественник Тур Хейердал. Ночью рыба сама посетила их. Она заползла на плот «Кон-Тики», на котором смелый норвежец вместе со своими товарищами совершил путешествие от берегов Перу до островов Полинезии. Мы, пожалуй, после Хейердала были вторыми или третьими, которых океан осчастливил столь замечательным подарком.
Сфотографировав, я обернул рыбу марлей и отправил в морозильную камеру: теперь у нее один путь – в музей.
На следующий день капитан проложил курс на ганский порт Тема, где нам предстояло пополнить истощившиеся запасы воды и свежих продуктов.
Ярус убран, не слышно ярусоподъемника, зато весь теплоход наполнился ужасным скрежетом: матросы «шкрябают» – обдирают металлическими скребками старую, облупившуюся краску и замазывают эти места красным суриком. Когда сурик подсохнет, на него ляжет свежий слой краски. Вместе с матросами мы тоже покрываем борта и планширы суриком, драим палубу металлическими сетками с песочком и каустиком. По вечерам опять разгораются шахматные баталии и жужжит в салоне движок киноаппарата. Все картины старые. И некоторые, такие, как «Последний дюйм», «Большой вальс» и «Мичман Панин», мы посмотрели уже раз по десять. Все события, которые происходят в фильмах, мы изучили так, что совершенно точно знаем, в какой части бравый мичман Панин будет стоять в каюте командира, дожидаясь, как же решится его судьба. А с первыми звуками «Большого вальса» мы уже совершенно точно знаем, что во время бала робкий Гоша, так мы зовем Иоганна Штрауса, запутается ботинком в подоле платья прекрасной Карлы Доннер, и та, прищурив глаза, скажет: «Как? Уже!..»
Большие надежды мы возлагаем на Тему: может быть, там удастся поменяться с другим советским кораблем фильмами и надолго расстаться с любимыми, но все же порядком надоевшими Паниным, Штраусом, Доннер.
Итак, завтра будем в Теме. Все уже подготовлено: судно подкрашено, палуба надраена, над ней натянут брезентовый тент. Рубашки и брюки наглажены, подправлены бороды, усы, побриты смуглые щеки. Мы сидим в лаборатории и крутим ручку приемника: все джаз, джаз, джаз... Сюда, в эти края, волны московского радио почти не долетают, и лишь редко-редко из рупора вдруг раздастся тонкий девичий голосок, поющий об «ивушке зеленой» или грустящей, что «в жизни раз бывает восемнадцать лет». И мы тоже немножко грустим. Только в море, пожалуй, можно почувствовать, насколько беднее становится мир, когда нет рядом подруг, невест, жен. Мы молчим и вспоминаем синеглазых, сероглазых, худеньких, полных или стройных.
– Галка, наверное, на танцы ускакала, – вздыхает Саша, взглянув на часы, – ведь сегодня суббота...
– Вильнюс молчит... – поддерживает этот интимный разговор Виктор и с силой тушит в пепельнице сигарету.
– А Тамара, наверное, на соревнованиях, – говорю я, пододвинув календарь поближе. – В этом месяце она должна быть в Москве.
– А моя, – начинает Юра и останавливается. – А моя... – продолжает он, – даже и не знаю, где она... кто она, да и будет ли?
Немного помечтав, он тяжело вздыхает и, как бы возвращаясь на землю, предлагает:
– Начнем, пожалуй?
– Начнем, – соглашаюсь я, извлекая из-под стола коробку с конфетами.
Это почти все, что осталось от посылки. Все конфеты растаяли и представляют собой бурое густое месиво, напичканное разноцветными этикетками. Все мы соскучились по конфетам и поэтому уже вторую неделю смакуем содержимое коробки.
Покончив с конфетами, мы еще с полчаса сидим вокруг пустой коробки, а потом я ухожу в каюту – нужно зарядить фотоаппарат новой кассетой. Сколько интересных снимков предстоит мне сделать в гостеприимном ганском порту!
ГЛАВА XI

Золотая земля. – Ганский порт Тема. – Гонка по Африке. – Крокодилы реки Вольта. – Путешествие вдоль океана. – Танец в волнах. – Рыба, которая может утонуть.
Каждый вечер Виктор подходит к настенному календарю и зачеркивает крест-накрест прошедший день: на берегу его ждет девушка. И Виктор торопит время – иногда он ставит крестик и на тот день, который еще не прошел. А когда, сломленный усталостью, он валится на койку и не делает нужной и очень важной отметки в календаре, за карандаш берусь я. Ведь меня тоже ждут...
А сегодня взглянул на стену: что такое? В календаре целых четыре дня не зачеркнуты. В эти дни мы были так переполнены впечатлениями, что забыли о красных крестиках.
В то утро, утро нашей встречи с Ганой, я поднялся затемно. Мне хотелось уловить момент, когда на горизонте появится полоска суши. Земля, которая не качается, как палуба, под ногами, по которой так тоскует человек в море.
Полоска земли. Она сверкнула в лучах взошедшего солнца, как узкий золотой обруч, обхвативший северную часть горизонта. Чем ближе подходили мы к берегу, тем шире становился обруч, тем ярче сверкал он, слепил глаза. Потом над желтым прибрежным песком зазеленели кроны пальм, показались портовые постройки, высокий белый маяк. Двигатель смолк, судно легло в дрейф, ожидая лоцмана.
В то утро я сделал замечательное открытие: узнал, что земля пахнет. Не горстка земли, взятая в ладонь, а целый материк, громадный «Черный континент». Приезжая из душного города на берег моря, мы замечаем, какой чудесный «морской» запах исходит от него. А когда моряки после длительного пребывания в открытом океане приближаются к берегу, они чувствуют, как чудесно, замечательно пахнет земля. Африка пахла разогретой листвой, смолой, вытопившейся из древесных стволов, и цветами. И еще от нее исходил крепкий, чуть горьковатый запах какао.
Лоцман, смуглый, мускулистый, весь в белом, кошкой вскарабкался на борт судна, взбежал на мостик и, козырнув капитану, дал команду, – он торопился: на рейде стояло еще несколько теплоходов. Через полчаса мы пришвартовались к причальной стенке. Еще через час, сунув в карман морской паспорт, я соскочил на пирс. Соскочил – и сделал новое открытие: под моими ногами что-то захрустело. Я наклонился – весь пирс был усыпан сухими коричневыми плодами какао. Какао! Вот почему в запахе африканского материка я уловил его аромат. Какао. Куда ни кинешь взгляд, всюду громоздятся пирамиды тяжелых мешков. Ими завалены все склады; портальные краны, напрягаясь двигателями, поспешно грузят какао в необъятные трюмы многочисленных теплоходов под различными флагами, а в порт спешат десятки, сотни автомобилей с прицепами, на которых возвышаются горы тяжелых горьковато-душистых мешков.
Тема. Всего несколько лет назад здесь был полупустынный берег с рыбацкой деревушкой, груды строительного материала, скрежет и грохот стройки. Теперь это отличный современный порт, важнейшие морские ворота Ганы. Через Тему в различные страны мира вывозятся какао-бобы, занимающие в экспорте молодой африканской республики главное место, – ведь по производству какао Гана занимает первое место в мире.
От порта до города – рукой подать, какой-нибудь километр. Но солнце и раскаленный асфальт увеличивают расстояние раз в десять. Можно было бы подъехать на такси, но разве познакомишься с чужой страной, поглядывая на нее через ветровое стекло автомобиля? И мы бодро вышагиваем по шоссе, нервируя чернокожих шоферов, – в Гане принято левостороннее движение автомобилей, и мы то и дело оказываемся перед блестящими радиаторами какого-нибудь синего «опеля» или аспидно-черного «консула».
Тема – небольшой, но благоустроенный современный городок с красивыми домами, с чистыми улицами, освещаемыми по вечерам ослепительными кварцевыми лампами. Город строился на совершенно пустынном месте, и поэтому здесь не увидишь характерных для африканских городов загрязненных окраинных кварталов. С возвышенности, на которой расположен город, открывается красивый вид на прибрежные пляжи, синий простор океана в белых морщинках волн и тяжелые корпуса теплоходов, замерших на его поверхности. А с другой стороны поднимаются на горизонте фиолетовые горы, прикрытые сизыми покрывалами туч.
Золотой Берег... Так называлась эта страна многие столетия. Для колонизаторов это был действительно «Золотой берег». Отсюда увозили они золото, алмазы... И многие тысячи рабов. Под Такоради до сих пор сохранились развалины старой крепости с глубокими, зарешеченными сверху ямами, в которых держали рабов перед тем, как загнать их в трюмы кораблей работорговцев.
Ганцы не мирились с гнетом колонизаторов, хотели стать свободными людьми. Они долго боролись – и победили. В 1956 году лидер Народной партии Конвента Кваме Нкрума выдвинул требование о предоставлении Золотому Берегу независимости. Несмотря на упорное сопротивление английского правительства, страна получила, наконец, долгожданную свободу и самостоятельность.
...На другой день на небольшом автобусе мы мчимся вглубь Африки: в посольстве нам рекомендовали побывать на реке Вольта, на которой, кстати говоря, строится одна из крупнейших в Африке гидроэлектростанций.
Быстро промелькнули дома и постройки Темы, остались позади порт и океан. Впереди – широкое, гладкое шоссе, уставленное по обочине рекламными плакатами. На одном из них мчится крылатый огненный конь фирмы «Мобил-газ», на другом – громадная запальная свеча западногерманской фирмы «Бош», а далее – улыбающиеся физиономии с большими ртами, в которые вливаются многие тонны кока-колы, пепси-колы, оранжада, финты. Иностранный капитал еще крепко держится в этой молодой республике.
Но вот все эти плакаты позади. Шофер – широкоплечий жизнерадостный ганец – дымит сигаретой и все увеличивает скорость. Стрелка спидометра подобралась к цифре «90», потом на спуске легко перемахнула цифру «100» и начала пододвигаться к показателю «115». 115 километров в час...
Асфальт глухо гудит под шинами, справа и слева мелькают пальмовые рощи, деревушки под травяными крышами, похожие на лихо надвинутые шляпы, заросли кактусов, одинокие деревья, великаны, наверное баобабы, конусообразные термитники, стада поджарых длиннорогих коров, среди которых бродят белые цапли – мечта любого директора любого зоопарка. А в кюветах там и сям валяются искореженные, обгоревшие остовы легковых и грузовых автомобилей, как памятники безвестным африканским лихачам. В открытые окна врывается душный тугой ветер. Он опаляет, высушивает нашу кожу. Машина мчится, все набирая скорость, а я с тревогой смотрю то на спидометр, то на страшные памятники в кюветах. И вдруг шофер вынул сигарету, весь напрягся и, раздув ноздри, прильнул к ветровому стеклу – впереди нас мчался небольшой красный автобус, набитый людьми. На его красном кузове вызывающе белела большая фирменная надпись «Тарзан». Мотор нашей машины взвыл и, весь содрогаясь от напряжения, кинул стрелку спидометра к цифре «120». Пассажиры «Тарзана» закричали, вскочили со своих мест, и красный автобус выстрелил из глушителя по нас, как из пушки, сизым вонючим облачком. Мы замерли на своих сиденьях, придавленные к ним скоростью. Я похлопал шофера по мокрому плечу: дескать, «Сбрось скорость, дружище, бог с ним, с „Тарзаном“! Нам все-таки жить хочется». Но шофер понял мой жест по-своему: он надавил на рычаг газа до конца. И вот вихляющий кузов «Тарзана» совсем близко... Наконец мы догоняем его. Я вижу повергнутых в панику пассажиров, шофера – голого парня, прильнувшего к рулю. Его глаза полны отчаяния, спекшийся рот широко открыт, по груди текут ручьи пота. Сосед, пожилой мужчина с крестом на шее, машет на шофера пробковым шлемом и что-то подбадривающе кричит ему в ухо. Минут десять мы мчимся рядом, борт о борт... Потом в двигателе красного автобуса что-то стреляет, его пассажиры издают вопль и исчезают вместе с «Тарзаном» позади нас в победных облаках выхлопных газов нашего автомобиля.
С полчаса мы мчимся в гордом одиночестве. Пейзаж за окнами машины уныл и тревожен – все затянуто сизой пеленой. Сейчас в Гане период засухи: выжженное солнцем плоскогорье, кустарники, пожелтевшие пальмы. И куда ни кинешь взгляд, всюду столбы дыма. Горит сухая трава, пылают стройные одинокие пальмы; огонь «выедает» жадными красными языками кустарники и траву, оставляя за собой черные, едко чадящие проплешины.
– Мотор перегрелся, – устало говорит шофер и останавливает машину в небольшой низинке.
Здесь больше зелени, жестко шуршит листьями небольшая кокосовая роща. Мы рады остановке: бешеная гонка утомила нас.
Спустя некоторое время мимо проносится красный автобус. Пассажиры вскакивают, оглушительно кричат, ликуют, а шофер, выпятив грудь, небрежно бросает в нашу сторону окурок сигареты. Но нам уже не до них: захватив аппараты, мы спешим в рощу.
Нет, солнце не выжгло, не остановило здесь жизнь. Мы шагнули под сень пальм и услышали щебетанье и пение множества птиц. Пальмы были невысокими, с густыми кронами. Над нашими головами шумели, хлопотали ярко окрашенные пернатые существа. Приближалась весна, и птицы торопливо сооружали гнезда, развешивая их, как шарики, на пальмовых листьях. Около самого ствола, у основания кроны, разместили свои травяные жилища маленькие, с мизинец, фиолетовые пичуги, немного выше, на «втором этаже», висят шары – гнезда птиц покрупнее, ярко-желтых, со скворца величиной, а на самом верху и по краям листьев виднеются гнезда, похожие на украинские папахи, прицепленные тульей вниз.
Когда-то я неплохо лазал по деревьям. К всеобщему птичьему ужасу, я добрался до основания листьев и сорвал несколько орехов. Внизу, удобно расположившись под кронами пальм, мы взрезали их толстый покров и влили в свои желудки по стакану сладковатого, густого, но очень холодного кокосового молока.
Затем мы совершили небольшую экскурсию к высоким, конусообразным, окрашенным в красный цвет термитникам. Их здесь очень много, больших и маленьких. Как надмогильные памятники, торчат они, привлекая внимание грифов, которые садятся отдохнуть на их острых вершинах. Каждый термитник – многоэтажный дом-небоскреб, населенный множеством насекомых; термиты очень похожи на муравьев, во многом сходен и их образ жизни. Любой ганец говорит о термитах с настоящей ненавистью: насекомые питаются сухой древесиной – и горе тому человеку, чей деревянный дом приглянется обитателям соседнего термитника. Ночь за ночью маленькие, но вооруженные сильными челюстями существа будут выедать сердцевину в балках, досках, бревнах строения. И, наконец, в один день дом, вздымая тучи пыли, обрушивается, мгновенно превращаясь в груду изгрызенной древесной трухи. Термиты выедают сердцевину у телеграфных столбов, и они тоже падают, путая и обрывая провода. С жадностью термиты набрасываются и на железнодорожные шпалы – и поезда рискуют сойти с рельсов. Вот почему в Гане все новые дома, большие и маленькие, строятся только из бетона и шлакоблоков, хотя Гана имеет громадные запасы леса, а цемент приходится ввозить из-за границы.
Шофер машет нам рукой, и мы вновь мчимся по пыльным дорогам Ганы. Дорога взбирается все выше и выше в гору. Здесь больше зелени, прохладнее, по полям бродят стада поджарых коров.
А дорога петляет между холмами, продирается через душные, наполненные сладковатым запахом гнили тропические леса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24