— Веди себя незаметно, старайся ничем не выделяться. Каждую минуту помни: ты самый заурядный человек; кроме наживы и спорта, тебя ничто не интересует, и уж совершенно не интересует политика. Никогда, ни с кем никаких бесед на политические темы, если, конечно, это не нужно для дела… Впрочем, тебя не надо учить, — сам все отлично знаешь.
— Знаю, конечно…
— Как Лиза? С ее знанием французского языка она, наверное, чувствует себя здесь как рыба в воде?
— Не совсем так… Что может быть хорошего в ее жизни? Четыре стены, кухня, церковь. Пустяковые разговоры с соседками о способах приготовления того или иного блюда. Торт по особому рецепту!.. Разве для этого она столько училась?
— Ничего, всему свое время. Передай ей от меня сердечный привет и скажи, что настанет и ее час. Как у вас с деньгами?
— Полный порядок! Я же предприниматель. Скоро, кажется, стану эксплуатировать чужой труд: мой компаньон мечтает нанять побольше рабочих — стать владельцем хоть и маленького, но все же завода. Мы и сейчас зарабатываем с ним неплохо. Возможно, в недалеком будущем накоплю те семь тысяч франков, что прислал мне «отец» из Чехословакии!..
— Вот видишь, оказывается, ты прирожденный коммерсант.
— Что ж, не боги горшки обжигают. Нужно будет — станем капиталистами. Дело, оказывается, не такое уж хитрое. К тому же уроки, полученные дома по коммерции и коммерческому праву, банковским и вексельным операциям, даром не прошли.
Условились, что сам Василий не будет делать никаких попыток связаться со своими, только в случае крайней необходимости напишет письмо или пошлет телеграмму «отцу» в Чехословакию. И терпеливо будет ждать связного. Василий просил передать привет родным, живущим под Москвой.
— Хорошо, передам. А теперь пошли. Расстанемся с тобой за углом, — сказал гость, и они вместе вышли из кафе.
— Ничего не рассказали, что делается там, у нас, — сказал Василий по дороге.
— Что же рассказывать? Трудимся, боремся с трудностями, строим…
— Завидую вам! — вздохнув, сказал Василий.
Василий направился было к стоянке, где оставил свою машину, но передумал. Почему бы не пройтись по бульвару? Дневной зной спал, пройтись было бы приятно, а подумать ему, слава богу, есть о чем…
Вот он просил приезжего товарища передать привет своим родным. Тот непременно исполнит эту просьбу — отправится в подмосковную деревню, отыщет сестру Василия Ефросинью и брата, колхозного механизатора, Александра.
Ефросинья удивится, встревожится: «Где ж сам-то Василий? Почему давно нет от него писем? И что это он вздумал приветы с оказией передавать, — почему сам не напишет?»
В ответ приезжий товарищ скажет:
«Вы, Ефросинья Сергеевна, за него не беспокойтесь. Василий жив, здоров, того и вам желает. Не пишет потому, что такие обстоятельства у него…»
«Какие такие обстоятельства, что нельзя даже письмецо родным написать?» — не унимается сестра.
Совсем, наверно, старенькая она стала!.. Года три назад, когда он видел ее в последний раз, она уж и тогда выглядела старухой. А какая была бойкая, живая! Заменила ему мать, когда та умерла родами.
Брат Александр, медлительный, скупой на слова, промолчит, — что, мол, толку спрашивать чужого человека? Раз Василий не пишет, значит, так надо, видно, есть на то причина. И, только прощаясь с приезжим, он скажет:
«Передайте Василию, что мы его всегда ждем. Пусть приезжает хоть этой осенью. Боровка как раз заколем и вообще…»
Бесконечно далек был в эти минуты Василий в своих мыслях от Парижа, от бульвара Монпарнас!.. Он видел себя маленьким мальчуганом на русской печи, под овчиной, рядом с братишкой, в закопченной, покосившейся от времени отцовской хате, крытой соломой. Сестра Ефросинья хлопочет у печи, думая всегда только об одном: чем накормить троих мужиков? Отец-здоровяк ест за троих, они с братом тоже едоки не из последних — только давай! Земли у них нет, отец занимается извозным промыслом — ездит в Москву с грузом, домой возвращается молчаливый, злой, — заработка не хватает на то, чтобы сытыми быть.
С шести лет Василий ходит в церковноприходскую школу — ходит только осенью и весной. Зимой не может: школа далеко, а валенок у него нет. Но это не мешает ему через три года закончить школу с отличием. Учитель говорит на прощанье: «Большие способности у тебя и память феноменальная!.. Постарайся дальше учиться — авось человеком станешь». Он не понял, что значит «феноменальная», но учиться очень хотел. Только ничего из этого не выходит. Отец сурово говорит: «Тоже мне, новый Ломоносов нашелся. Хотел бы я знать, на какие такие шиши ты учиться собрался? Читать, писать умеешь — ну и хватит…»
Василий начинает помогать отцу — ездит с ним в Москву, ходит за лошадьми, таскает тяжелые мешки. Ему до сих пор памятен кислый запах постоялых дворов, до сих пор видит во сне пьяных возчиков, а в ушах звенят их крики, брань…
Когда Василию стало невмоготу, он заявил отцу, что хочет поступить на завод.
«Мы хоть и плохо живем, — сказал отец, — зато мы свободные люди — нет над нами ни мастеров, ни надсмотрщиков. Я не против, — хочешь надеть себе на шею ярмо, надевай, только прежде хорошенько подумай…»
Долго думать не пришлось, — Василий узнал, что есть место ученика слесаря в механической мастерской в Москве. Платили мало — шесть рублей за двенадцать — четырнадцать часов работы. Но для него, никогда не державшего в руках денег, и шесть рублей были богатством.
К слесарному делу у Василия обнаружились большие способности, и в учениках он пробыл недолго. Через год хозяин положил ему четырнадцать рублей в месяц. Василий справил хромовые сапоги в гармошку, суконные брюки, пиджак, белую косоворотку и картуз с блестящим козырьком. Так в ту пору одевались мастеровые, и молодой слесарь старался не отставать от моды. Он до беспамятства любил музыку, и еще он очень хотел знать иностранные языки. В этом был повинен учитель церковноприходской школы, который знал латынь и греческий и говорил, что истинно образованный человек должен знать языки. Василий купил учебники, словари и решил изучать два языка одновременно, — только не латынь и греческий, а английский и французский. Парень он был настырный — ежедневно запоминал по десять слов и никогда, ни при каких обстоятельствах не отступал от своего решения. Когда ему удалось скопить денег, он купил гармошку. Какая была это радость!..
Василий был уже квалифицированным слесарем, ремонтировал сложные машины. Он снял с товарищем комнату, прилично, по моде одевался, по-прежнему упорно изучал языки, много читал, два раза в неделю брал уроки музыки. Изредка ездил в деревню навещать родных, и каждый раз с подарками.
Началась война и перевернула все вверх дном.
Крестьянина Московской губернии, Загорского уезда, деревни Выселки Василия Максимова, сына Сергея, 1897 года рождения, призвали в армию в конце 1915 года. Как мастерового, «разбирающегося в разных механизмах», его, после трехмесячной маршировки в учебном батальоне, зачислили в автомобильную роту. Там Василий хорошо изучил автомобиль и вскоре стал шофером, — профессия в русской армии дефицитная и потому довольно привилегированная.
В автомобильной роте собрался народ мастеровой, грамотный, понимающий, что к чему. Когда начальства поблизости не было, давали волю языкам — говорили откровенно. Особенно толково говорил Забродин, механик с московской фабрики «Трехгорная мануфактура», участник баррикадных боев на Пресне, отсидевший за это восемь лет.
Про Забродина говорили, что он большевик, а кто такие большевики — Василий в то время не знал. Спрашивать же боялся, — еще нарвешься на кого не надо, беды не оберешься… Забродин много видел, много читал. Знай о его разговорах с солдатами начальство, не миновать бы механику военно-полевого суда. Солдаты автороты уважали Забродила и всячески оберегали его. Он был первым человеком, открывшим Василию глаза на истинное положение вещей, заставившим над многим задуматься.
Однажды осенью, когда все свободные от дежурства солдаты автороты собрались около раскаленной печурки, Забродин, затягиваясь табачным дымом, заговорил будто невзначай:
— Да, братцы, скверно… Третьи сутки не переставая льет дождь. Холодно, сыро, и на душе тоскливо. Нам-то вроде ничего — есть крыша над головой, начальство дров не жалеет…
— К чему ты это? — перебил его пожилой солдат из питерских рабочих.
— К тому, что очень уж мудрено устроен мир, одним достаются шишки, а другим пышки… Солдатики-то сидят в сырых окопах, мерзнут, вшей кормят, чтобы другие могли жить сытно и в тепле…
— После войны все изменится, — сказал один из солдат. — Не может несправедливость вечно продолжаться, — добавил он, помолчав.
— Как же, изменится, держи карман шире! Вернешься домой, если, конечно, жив останешься, все начнется сызнова, — сказал другой.
Вокруг печурки наступило тяжелое молчание. Люди, оторванные от дома, от родных, от привычной жизни, думали каждый о своем, но думы их, как и судьбы, были во многом схожи.
— Какой же выход? — нарушил наконец молчание пожилой солдат.
— Кончать войну — и айда по домам! Дел у нас и дома по горло, — сказал Забродин.
— А родную землю на поругание немцам оставить?
— Зачем? По ту сторону фронта тоже солдаты. Сказать им: братцы, так, мол, и так, давай кончать войну и марш до хауза. Они такие же горемыки, как и мы, поймут, — сказал Забродин…
Ночью Василию спалось плохо, — из головы не выходили слова Забродина: «Кончай войну — и айда по домам». Почему бы и нет? Очень даже просто, — если солдаты побросают винтовки, тогда и войне конец. В ту ночь Василий с тоской думал, как было бы хорошо вернуться домой, — хотя какой у него дом? Комнатенка, которую он снимал пополам с товарищем, да старая отцовская изба… Вспомнил он голубоглазую девушку с косичками… Звали ее Лидой. Они познакомились в библиотеке, потом стали встречаться — ходили по улицам Москвы или по аллеям Сокольников, держась за руку. Василию казалось тогда, что он и дня не проживет без Лиды, и неизвестно, чем бы кончилась его первая любовь, если б по война… Позже, во время гражданской войны, когда после ранения под Перекопом он вернулся в Москву, разыскать Лиду он не смог…
На высокой башне часы пробили семь. Василий словно проснулся, — пора возвращаться домой! Уже сидя в машине, он подумал о том, что Лиза знает о его мимолетной любви к девушке с косичками и, кажется, немножко ревнует. Так уж устроены женщины: они могут ревновать и к далекому прошлому, ничего не поделаешь!..
Несмотря на поздний час, в мастерской горел свет: мсье Ренар дожидался компаньона.
— Наконец-то вы вернулись! — приветствовал он Василия.
— Что-нибудь случилось?
— Случилось!.. Я получил заманчивое предложение и хочу обсудить его с вами. Солидная парижская фирма по продаже подержанных автомашин предлагает нам договор на капитальный ремонт пятидесяти машин в месяц и на текущий ремонт от десяти до двадцати. Кажется, мои мечты на пути к осуществлению!
— Боюсь, что с нашими скромными возможностями такие масштабы нам не по плечу.
— А почему нам не расширить дело? Имея солидный заказ, мы без труда добьемся банковского кредита, поставим дополнительное оборудование, наймем рабочих.
— Стоит ли рисковать? Сейчас по всей стране в делах застой. Залезем в долги и не выберемся…
— Удивляюсь я вам, мсье Кочек! К нам в руки плывет золотое дело, а вы отказываетесь! — Ренар говорил раздраженно, без обычного своего добродушия.
— Я не отказываюсь от предложения — я не враг себе, — мягко сказал Василий. — Я только призываю вас, Франсуа, реально взглянуть на вещи. Капитальный ремонт в наших условиях — недостижимая мечта, как бы мы ни расширяли мастерскую. Мы только потеряем свое доброе имя, да и заказчиков тоже. Давайте возьмемся на первых порах за легкий ремонт, за окраску. И не более восьми — десяти машин в месяц, и то при условии, что у нас будет дополнительно пять-шесть квалифицированных помощников и недостающее оборудование.
— Что ж, как ни обидно, боюсь, что вы правы! — сказал Ренар после недолгого раздумья. — Ну ничего, со временем слава о нас пойдет по всей Франции!
— Будем надеяться, — согласился Василий. — Как бы только при найме новых рабочих не пришлось нам столкнуться с профсоюзными деятелями. Эти канальи способны у человека душу вымотать!..
Василий хорошо понимал, что в маленьком городке делать ему больше нечего, разве что помогать доброму толстяку Ренару сколотить солидный капитал и со временем стать заводчиком.
Он строил десятки планов переезда в столицу, но при серьезном анализе они рушились, как карточные домики. Как-то вечером, сидя в кресле у открытого окна, Василий отложил газету и сказал Лизе:
— Завтра поеду в Париж, разыщу Жана Жубера. Помнишь его?
— Конечно, помню. Как я могу забыть того, кто так восхищался моей игрой на рояле, да и мной, кажется, тоже…
— Вот-вот!.. Стоит, по-моему, попытаться сблизиться с ним и, может быть, при его помощи перебраться в Париж.
— Во всяком случае, ты ничем не рискуешь!
Рано утром, как обычно, Василий пошел в мастерскую, проинструктировал мастера и, сев в свой «фиат», укатил в Париж. Там он легко разыскал рекламное бюро мсье Жубера — маленькую, убого обставленную контору.
— О… о, кого я вижу, — мсье Кочек! Какими судьбами? — Жубер поднялся навстречу Василию. — Рад, очень рад видеть вас в добром здоровье. Садитесь, садитесь вот сюда, — Жубер показал рукой на кресло рядом с письменным столом, — рассказывайте, как поживаете, что поделываете? Я часто вспоминаю вас и вашу прелестную жену.
Василий рассказал о себе и пригласил Жубера приехать к ним как-нибудь на воскресенье.
— У нас очень мило — уют, тишина. После Парижа вы отлично отдохнете. А какие добрые люди! Узнавая французов ближе, я становлюсь горячим патриотом Франции!..
— Мне приятно слышать это. В истории моей родины немало примеров, когда иностранцы становились патриотами Франции и даже с оружием в руках сражались за ее интересы. — Жубер посмотрел на часы. — Надеюсь, вы располагаете временем? Что, если мы пообедаем вместе? Отличная идея, не правда ли? Я знаю чудный ресторанчик! Минут через двадцать я освобожусь. Посмотрите пока альбом с образцами нашей продукции, — я сейчас вернусь. — Жубер подал гостю альбом в сафьяновом переплете и вышел.
Альбом был заполнен похожими одна на другую фотографиями толстощекого улыбающегося коротыша в белом фартуке, в поварском колпаке, с подносом на вытянутой руке. Только на подносе менялись продукты — куры, колбасы, рыба, фрукты, бутылки с вином.
В шкафу за стеклом стояли фигурки таких же коротышей, сделанные из папье-маше и раскрашенные.
Рассматривая эти фигурки, Василий невольно подумал, что у владельца рекламного бюро не такая уж богатая фантазия. А ведь при некоторой инициативе и выдумке можно, пожалуй, создать интересное дело…
В «фиате» Василия они поехали на Монмартр и, оставив машину на стоянке, зашли в небольшой уютный ресторан. Жубера здесь знали. Не успели они сесть за столик, как к ним подошел сам хозяин, осведомился о здоровье, сообщил, что получены отличные омары.
Жубер продуманно заказал обед. Он был в хорошем настроении, так и сыпал анекдотами и смеялся от всей души. Немного захмелев, он поведал другу — так теперь он называл Василия — историю своей невеселой жизни.
— В наше время, имея семью, содержать любовницу — весьма дорогое удовольствие!.. Дела же, скажу вам по совести, не блестящие. Проклятый экономический кризис, конца которому не видно, основательно парализовал деловой мир. И я тоже едва свожу концы с концами. А тут еще рабочие, — они все социалисты или коммунисты, парод отпетый. С каждым днем предъявляют все новые и новые требования, как будто я содержу мастерские единственно для того, чтобы создать им приличные условия жизни… Жена моя — она намного старше меня — часто болеет, вечно ворчит. Все-то ей не нравится, и, вероятно, догадывается о существовании крошки Мадлен. А что из того, бог мой? Неужели трудно понять, что в современном мире ни один уважающий себя мужчина не обходится без любовницы, если, конечно, он не кретин и не скряга!..
Василий молча, с выражением сочувствия на лице, слушал излияния Жубера. И его материальные затруднения, и беспорядочная жизнь давали повод думать, что рано или поздно можно будет с ним столковаться. Но — только не спешить, не пороть горячку!..
— Хотите, я познакомлю вас с Мадлен? — спросил Жубер. — О, вы увидите, как она очаровательна!
— Не сомневаюсь, у вас отличный вкус!.. Вот что — приезжайте к нам с мадемуазель Мадлен! Моей жене представьте ее… ну, скажем, как вашу кузину, племянницу…
— Замечательная идея! — еще больше оживился Жубер. — Надеюсь, в вашем городишке есть приличная гостиница, где можно было бы остановиться?
— Зачем вам гостиница? Наш дом в вашем распоряжении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Знаю, конечно…
— Как Лиза? С ее знанием французского языка она, наверное, чувствует себя здесь как рыба в воде?
— Не совсем так… Что может быть хорошего в ее жизни? Четыре стены, кухня, церковь. Пустяковые разговоры с соседками о способах приготовления того или иного блюда. Торт по особому рецепту!.. Разве для этого она столько училась?
— Ничего, всему свое время. Передай ей от меня сердечный привет и скажи, что настанет и ее час. Как у вас с деньгами?
— Полный порядок! Я же предприниматель. Скоро, кажется, стану эксплуатировать чужой труд: мой компаньон мечтает нанять побольше рабочих — стать владельцем хоть и маленького, но все же завода. Мы и сейчас зарабатываем с ним неплохо. Возможно, в недалеком будущем накоплю те семь тысяч франков, что прислал мне «отец» из Чехословакии!..
— Вот видишь, оказывается, ты прирожденный коммерсант.
— Что ж, не боги горшки обжигают. Нужно будет — станем капиталистами. Дело, оказывается, не такое уж хитрое. К тому же уроки, полученные дома по коммерции и коммерческому праву, банковским и вексельным операциям, даром не прошли.
Условились, что сам Василий не будет делать никаких попыток связаться со своими, только в случае крайней необходимости напишет письмо или пошлет телеграмму «отцу» в Чехословакию. И терпеливо будет ждать связного. Василий просил передать привет родным, живущим под Москвой.
— Хорошо, передам. А теперь пошли. Расстанемся с тобой за углом, — сказал гость, и они вместе вышли из кафе.
— Ничего не рассказали, что делается там, у нас, — сказал Василий по дороге.
— Что же рассказывать? Трудимся, боремся с трудностями, строим…
— Завидую вам! — вздохнув, сказал Василий.
Василий направился было к стоянке, где оставил свою машину, но передумал. Почему бы не пройтись по бульвару? Дневной зной спал, пройтись было бы приятно, а подумать ему, слава богу, есть о чем…
Вот он просил приезжего товарища передать привет своим родным. Тот непременно исполнит эту просьбу — отправится в подмосковную деревню, отыщет сестру Василия Ефросинью и брата, колхозного механизатора, Александра.
Ефросинья удивится, встревожится: «Где ж сам-то Василий? Почему давно нет от него писем? И что это он вздумал приветы с оказией передавать, — почему сам не напишет?»
В ответ приезжий товарищ скажет:
«Вы, Ефросинья Сергеевна, за него не беспокойтесь. Василий жив, здоров, того и вам желает. Не пишет потому, что такие обстоятельства у него…»
«Какие такие обстоятельства, что нельзя даже письмецо родным написать?» — не унимается сестра.
Совсем, наверно, старенькая она стала!.. Года три назад, когда он видел ее в последний раз, она уж и тогда выглядела старухой. А какая была бойкая, живая! Заменила ему мать, когда та умерла родами.
Брат Александр, медлительный, скупой на слова, промолчит, — что, мол, толку спрашивать чужого человека? Раз Василий не пишет, значит, так надо, видно, есть на то причина. И, только прощаясь с приезжим, он скажет:
«Передайте Василию, что мы его всегда ждем. Пусть приезжает хоть этой осенью. Боровка как раз заколем и вообще…»
Бесконечно далек был в эти минуты Василий в своих мыслях от Парижа, от бульвара Монпарнас!.. Он видел себя маленьким мальчуганом на русской печи, под овчиной, рядом с братишкой, в закопченной, покосившейся от времени отцовской хате, крытой соломой. Сестра Ефросинья хлопочет у печи, думая всегда только об одном: чем накормить троих мужиков? Отец-здоровяк ест за троих, они с братом тоже едоки не из последних — только давай! Земли у них нет, отец занимается извозным промыслом — ездит в Москву с грузом, домой возвращается молчаливый, злой, — заработка не хватает на то, чтобы сытыми быть.
С шести лет Василий ходит в церковноприходскую школу — ходит только осенью и весной. Зимой не может: школа далеко, а валенок у него нет. Но это не мешает ему через три года закончить школу с отличием. Учитель говорит на прощанье: «Большие способности у тебя и память феноменальная!.. Постарайся дальше учиться — авось человеком станешь». Он не понял, что значит «феноменальная», но учиться очень хотел. Только ничего из этого не выходит. Отец сурово говорит: «Тоже мне, новый Ломоносов нашелся. Хотел бы я знать, на какие такие шиши ты учиться собрался? Читать, писать умеешь — ну и хватит…»
Василий начинает помогать отцу — ездит с ним в Москву, ходит за лошадьми, таскает тяжелые мешки. Ему до сих пор памятен кислый запах постоялых дворов, до сих пор видит во сне пьяных возчиков, а в ушах звенят их крики, брань…
Когда Василию стало невмоготу, он заявил отцу, что хочет поступить на завод.
«Мы хоть и плохо живем, — сказал отец, — зато мы свободные люди — нет над нами ни мастеров, ни надсмотрщиков. Я не против, — хочешь надеть себе на шею ярмо, надевай, только прежде хорошенько подумай…»
Долго думать не пришлось, — Василий узнал, что есть место ученика слесаря в механической мастерской в Москве. Платили мало — шесть рублей за двенадцать — четырнадцать часов работы. Но для него, никогда не державшего в руках денег, и шесть рублей были богатством.
К слесарному делу у Василия обнаружились большие способности, и в учениках он пробыл недолго. Через год хозяин положил ему четырнадцать рублей в месяц. Василий справил хромовые сапоги в гармошку, суконные брюки, пиджак, белую косоворотку и картуз с блестящим козырьком. Так в ту пору одевались мастеровые, и молодой слесарь старался не отставать от моды. Он до беспамятства любил музыку, и еще он очень хотел знать иностранные языки. В этом был повинен учитель церковноприходской школы, который знал латынь и греческий и говорил, что истинно образованный человек должен знать языки. Василий купил учебники, словари и решил изучать два языка одновременно, — только не латынь и греческий, а английский и французский. Парень он был настырный — ежедневно запоминал по десять слов и никогда, ни при каких обстоятельствах не отступал от своего решения. Когда ему удалось скопить денег, он купил гармошку. Какая была это радость!..
Василий был уже квалифицированным слесарем, ремонтировал сложные машины. Он снял с товарищем комнату, прилично, по моде одевался, по-прежнему упорно изучал языки, много читал, два раза в неделю брал уроки музыки. Изредка ездил в деревню навещать родных, и каждый раз с подарками.
Началась война и перевернула все вверх дном.
Крестьянина Московской губернии, Загорского уезда, деревни Выселки Василия Максимова, сына Сергея, 1897 года рождения, призвали в армию в конце 1915 года. Как мастерового, «разбирающегося в разных механизмах», его, после трехмесячной маршировки в учебном батальоне, зачислили в автомобильную роту. Там Василий хорошо изучил автомобиль и вскоре стал шофером, — профессия в русской армии дефицитная и потому довольно привилегированная.
В автомобильной роте собрался народ мастеровой, грамотный, понимающий, что к чему. Когда начальства поблизости не было, давали волю языкам — говорили откровенно. Особенно толково говорил Забродин, механик с московской фабрики «Трехгорная мануфактура», участник баррикадных боев на Пресне, отсидевший за это восемь лет.
Про Забродина говорили, что он большевик, а кто такие большевики — Василий в то время не знал. Спрашивать же боялся, — еще нарвешься на кого не надо, беды не оберешься… Забродин много видел, много читал. Знай о его разговорах с солдатами начальство, не миновать бы механику военно-полевого суда. Солдаты автороты уважали Забродила и всячески оберегали его. Он был первым человеком, открывшим Василию глаза на истинное положение вещей, заставившим над многим задуматься.
Однажды осенью, когда все свободные от дежурства солдаты автороты собрались около раскаленной печурки, Забродин, затягиваясь табачным дымом, заговорил будто невзначай:
— Да, братцы, скверно… Третьи сутки не переставая льет дождь. Холодно, сыро, и на душе тоскливо. Нам-то вроде ничего — есть крыша над головой, начальство дров не жалеет…
— К чему ты это? — перебил его пожилой солдат из питерских рабочих.
— К тому, что очень уж мудрено устроен мир, одним достаются шишки, а другим пышки… Солдатики-то сидят в сырых окопах, мерзнут, вшей кормят, чтобы другие могли жить сытно и в тепле…
— После войны все изменится, — сказал один из солдат. — Не может несправедливость вечно продолжаться, — добавил он, помолчав.
— Как же, изменится, держи карман шире! Вернешься домой, если, конечно, жив останешься, все начнется сызнова, — сказал другой.
Вокруг печурки наступило тяжелое молчание. Люди, оторванные от дома, от родных, от привычной жизни, думали каждый о своем, но думы их, как и судьбы, были во многом схожи.
— Какой же выход? — нарушил наконец молчание пожилой солдат.
— Кончать войну — и айда по домам! Дел у нас и дома по горло, — сказал Забродин.
— А родную землю на поругание немцам оставить?
— Зачем? По ту сторону фронта тоже солдаты. Сказать им: братцы, так, мол, и так, давай кончать войну и марш до хауза. Они такие же горемыки, как и мы, поймут, — сказал Забродин…
Ночью Василию спалось плохо, — из головы не выходили слова Забродина: «Кончай войну — и айда по домам». Почему бы и нет? Очень даже просто, — если солдаты побросают винтовки, тогда и войне конец. В ту ночь Василий с тоской думал, как было бы хорошо вернуться домой, — хотя какой у него дом? Комнатенка, которую он снимал пополам с товарищем, да старая отцовская изба… Вспомнил он голубоглазую девушку с косичками… Звали ее Лидой. Они познакомились в библиотеке, потом стали встречаться — ходили по улицам Москвы или по аллеям Сокольников, держась за руку. Василию казалось тогда, что он и дня не проживет без Лиды, и неизвестно, чем бы кончилась его первая любовь, если б по война… Позже, во время гражданской войны, когда после ранения под Перекопом он вернулся в Москву, разыскать Лиду он не смог…
На высокой башне часы пробили семь. Василий словно проснулся, — пора возвращаться домой! Уже сидя в машине, он подумал о том, что Лиза знает о его мимолетной любви к девушке с косичками и, кажется, немножко ревнует. Так уж устроены женщины: они могут ревновать и к далекому прошлому, ничего не поделаешь!..
Несмотря на поздний час, в мастерской горел свет: мсье Ренар дожидался компаньона.
— Наконец-то вы вернулись! — приветствовал он Василия.
— Что-нибудь случилось?
— Случилось!.. Я получил заманчивое предложение и хочу обсудить его с вами. Солидная парижская фирма по продаже подержанных автомашин предлагает нам договор на капитальный ремонт пятидесяти машин в месяц и на текущий ремонт от десяти до двадцати. Кажется, мои мечты на пути к осуществлению!
— Боюсь, что с нашими скромными возможностями такие масштабы нам не по плечу.
— А почему нам не расширить дело? Имея солидный заказ, мы без труда добьемся банковского кредита, поставим дополнительное оборудование, наймем рабочих.
— Стоит ли рисковать? Сейчас по всей стране в делах застой. Залезем в долги и не выберемся…
— Удивляюсь я вам, мсье Кочек! К нам в руки плывет золотое дело, а вы отказываетесь! — Ренар говорил раздраженно, без обычного своего добродушия.
— Я не отказываюсь от предложения — я не враг себе, — мягко сказал Василий. — Я только призываю вас, Франсуа, реально взглянуть на вещи. Капитальный ремонт в наших условиях — недостижимая мечта, как бы мы ни расширяли мастерскую. Мы только потеряем свое доброе имя, да и заказчиков тоже. Давайте возьмемся на первых порах за легкий ремонт, за окраску. И не более восьми — десяти машин в месяц, и то при условии, что у нас будет дополнительно пять-шесть квалифицированных помощников и недостающее оборудование.
— Что ж, как ни обидно, боюсь, что вы правы! — сказал Ренар после недолгого раздумья. — Ну ничего, со временем слава о нас пойдет по всей Франции!
— Будем надеяться, — согласился Василий. — Как бы только при найме новых рабочих не пришлось нам столкнуться с профсоюзными деятелями. Эти канальи способны у человека душу вымотать!..
Василий хорошо понимал, что в маленьком городке делать ему больше нечего, разве что помогать доброму толстяку Ренару сколотить солидный капитал и со временем стать заводчиком.
Он строил десятки планов переезда в столицу, но при серьезном анализе они рушились, как карточные домики. Как-то вечером, сидя в кресле у открытого окна, Василий отложил газету и сказал Лизе:
— Завтра поеду в Париж, разыщу Жана Жубера. Помнишь его?
— Конечно, помню. Как я могу забыть того, кто так восхищался моей игрой на рояле, да и мной, кажется, тоже…
— Вот-вот!.. Стоит, по-моему, попытаться сблизиться с ним и, может быть, при его помощи перебраться в Париж.
— Во всяком случае, ты ничем не рискуешь!
Рано утром, как обычно, Василий пошел в мастерскую, проинструктировал мастера и, сев в свой «фиат», укатил в Париж. Там он легко разыскал рекламное бюро мсье Жубера — маленькую, убого обставленную контору.
— О… о, кого я вижу, — мсье Кочек! Какими судьбами? — Жубер поднялся навстречу Василию. — Рад, очень рад видеть вас в добром здоровье. Садитесь, садитесь вот сюда, — Жубер показал рукой на кресло рядом с письменным столом, — рассказывайте, как поживаете, что поделываете? Я часто вспоминаю вас и вашу прелестную жену.
Василий рассказал о себе и пригласил Жубера приехать к ним как-нибудь на воскресенье.
— У нас очень мило — уют, тишина. После Парижа вы отлично отдохнете. А какие добрые люди! Узнавая французов ближе, я становлюсь горячим патриотом Франции!..
— Мне приятно слышать это. В истории моей родины немало примеров, когда иностранцы становились патриотами Франции и даже с оружием в руках сражались за ее интересы. — Жубер посмотрел на часы. — Надеюсь, вы располагаете временем? Что, если мы пообедаем вместе? Отличная идея, не правда ли? Я знаю чудный ресторанчик! Минут через двадцать я освобожусь. Посмотрите пока альбом с образцами нашей продукции, — я сейчас вернусь. — Жубер подал гостю альбом в сафьяновом переплете и вышел.
Альбом был заполнен похожими одна на другую фотографиями толстощекого улыбающегося коротыша в белом фартуке, в поварском колпаке, с подносом на вытянутой руке. Только на подносе менялись продукты — куры, колбасы, рыба, фрукты, бутылки с вином.
В шкафу за стеклом стояли фигурки таких же коротышей, сделанные из папье-маше и раскрашенные.
Рассматривая эти фигурки, Василий невольно подумал, что у владельца рекламного бюро не такая уж богатая фантазия. А ведь при некоторой инициативе и выдумке можно, пожалуй, создать интересное дело…
В «фиате» Василия они поехали на Монмартр и, оставив машину на стоянке, зашли в небольшой уютный ресторан. Жубера здесь знали. Не успели они сесть за столик, как к ним подошел сам хозяин, осведомился о здоровье, сообщил, что получены отличные омары.
Жубер продуманно заказал обед. Он был в хорошем настроении, так и сыпал анекдотами и смеялся от всей души. Немного захмелев, он поведал другу — так теперь он называл Василия — историю своей невеселой жизни.
— В наше время, имея семью, содержать любовницу — весьма дорогое удовольствие!.. Дела же, скажу вам по совести, не блестящие. Проклятый экономический кризис, конца которому не видно, основательно парализовал деловой мир. И я тоже едва свожу концы с концами. А тут еще рабочие, — они все социалисты или коммунисты, парод отпетый. С каждым днем предъявляют все новые и новые требования, как будто я содержу мастерские единственно для того, чтобы создать им приличные условия жизни… Жена моя — она намного старше меня — часто болеет, вечно ворчит. Все-то ей не нравится, и, вероятно, догадывается о существовании крошки Мадлен. А что из того, бог мой? Неужели трудно понять, что в современном мире ни один уважающий себя мужчина не обходится без любовницы, если, конечно, он не кретин и не скряга!..
Василий молча, с выражением сочувствия на лице, слушал излияния Жубера. И его материальные затруднения, и беспорядочная жизнь давали повод думать, что рано или поздно можно будет с ним столковаться. Но — только не спешить, не пороть горячку!..
— Хотите, я познакомлю вас с Мадлен? — спросил Жубер. — О, вы увидите, как она очаровательна!
— Не сомневаюсь, у вас отличный вкус!.. Вот что — приезжайте к нам с мадемуазель Мадлен! Моей жене представьте ее… ну, скажем, как вашу кузину, племянницу…
— Замечательная идея! — еще больше оживился Жубер. — Надеюсь, в вашем городишке есть приличная гостиница, где можно было бы остановиться?
— Зачем вам гостиница? Наш дом в вашем распоряжении.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48