Разреши еще полюбопытствовать: где будут полиция и карательные отряды, когда все это произойдет?
— Где-нибудь в другом месте.
— Как все просто: в другом месте. Ты не перестаешь удивлять меня, Марко. Еще вопрос: может ли эта операция сорваться?
— Я вас не понимаю, мистер Брэдли.
— Сколько человек, кроме Кремоны, вы предполагаете ликвидировать?
— Максимум тридцать. В том числе большинство провинциальных партийных лидеров.
— Исключено, — вмешался Локателли. — Об этом не может быть и речи.
— Тридцать — в самый раз, — одобрил Брэдли. — Сто — вот это, пожалуй, было бы многовато.
И хотя Локателли мучили сомнения, он не счел возможным спорить в присутствии Марко и только в отчаянии сжимал и разжимал кулаки.
— Умелая политическая операция в нужное время и в нужном месте, — заметил Брэдли, — не такая уж высокая цена за свободу.
— Бойня — это бойня, как ее ни называй, — возразил Локателли. — Кремона здесь считается героем.
— Считался, — поправил его Брэдли. — Партизанское движение ушло в прошлое. Через сколько времени толпа в Иерусалиме забыла про Иисуса Христа? Эти твои бандиты, — обратился он к Марко, — которых мы, напрасно или нет, снабдили оружием, численностью всегда раз в тридцать уступали войскам безопасности. Как же получилось, что они до сих пор не истреблены?
— Есть вещи, до сути которых не всегда стоит докапываться, — ответил Марко. — Быть может, им еще не пришло время исчезнуть.
— Ну и страна! Ну и страна! — восхищался потрясенный Брэдли, обращаясь к окрестностям, к разрушенным стенам каменоломни и к небу с лениво парившими в нем воронами. Овод впился в шелушащуюся кожу у него на руке и в тот же миг превратился в мокрое место.
А Марко тем временем высказал то, что рано или поздно приходится выслушивать любому иностранцу, если он вступил в разговор с жителем Сицилии:
— За многовековую свою историю наш народ получил немало уроков. Мы научились решать свои проблемы по-своему. Иностранец не всегда способен вас понять.
— Пожалуй, ты прав, Марко. Думаю, что иностранцу вас не понять. Как быстро нам нужно принять решение по поводу твоего превосходного по своей простоте плана?
— Чем скорей, тем лучше, — ответил Марко. — До митинга осталось всего две недели, а такой возможности может больше и не представиться. Утробный голос Локателли резанул слух Брэдли:
— Генерал вернется из отпуска через неделю. Только через неделю ты сумеешь увидеть его, не раньше.
— Кто сказал, что я должен его видеть? — удивился Брэдли. — Доложим ему, когда все будет кончено.
Они высадили Марко на Куатро Канти и смотрели ему вслед, пока его складная темная фигура не растаяла в людском водовороте. Брэдли свернул на улицу Македа. Из-за нехватки бензина машин было мало, но зато встречались пестро раскрашенные повозки и множество пешеходов, лица которых все еще хранили следы голода военных лет. По десять человек в ряд они шагали к своим любимым барам, там стоя выпивали чашку суррогатного кофе и отправлялись домой на сиесту.
Локателли снова заговорил о предстоящей операции:
— Здесь не Италия, а сицилийцы — не итальянцы.
— Ты это уже говорил, Джон. Быть может, разница и есть, но что из того? Почему я должен разделять твои предубеждения?
— Но мы ничего не знаем об этом человеке.
— Во-первых, он от Дона К., а во-вторых, прошел проверку наших органов безопасности. Два года он работал на англичан в Катании, а потом два года на нашей базе в Кальтаниссетте. Я навел справки у командира базы, и он дал о нем самый лучший отзыв. Он сказал, что Марко — единственный из сицилийцев, кто никогда не был замечен в воровстве. И кроме того, по слухам, он из Общества чести.
— Если такое Общество существует, — заметил Локателли.
— Если существует.
— Так что же ты намерен делать? — спросил Локателли.
— Дать плану ход, — ответил Брэдли.
— Большего безрассудства я в жизни не встречал.
— А по-моему, все очень разумно. На словах звучит, конечно, дико, но если как следует вдуматься, вовсе нет. Сицилийцы все равно рано или поздно это сделают.
— Так пусть и делают сами. Зачем нам встревать?
— Чтобы операция не вышла из-под контроля. И я хочу быть в курсе событий. «И еще, — подумал Брэдли, — я люблю историю и хочу сам ее творить; я люблю эту страну и чувствую, что призван защищать ее».
— Доложи об этом генералу в послушай, что он скажет.
— Он простой солдат, ему это не по зубам. Да и времени нет. Наш босс — человек простодушный, дай бог ему здоровья. Кто был солдатом, тот солдатом и останется.
Они ехали со скоростью пешехода, потому что хотя воронки от бомб четырехлетней давности на этом отрезке дороги и были засыпаны галькой и землей, положить покрытие никто не удосужился.
— Твоя затея — самоуправство в худшем смысле этого слова. — сказал Локателли.
— А я сказал бы; самоуправство невиданного масштаба, — Когда я думаю о том, что поставлено на карту, меня берет дрожь.
Брэдли хотелось сказать: это — новое смелое предприятие, и мы в нем участвуем рука об руку. Какое значение имеют генералы и политические деятели? Мы — новые люди. Задавать тон будем мы.
Но он сказал только:
— Тебе надо выпить.
Они добрались до площади Руджеро Сеттимо, где не было никаких достопримечательностей, кроме единственного в Палермо за пределами гостиницы «Солнце» бара, где иногда водился настоящий сухой «Мартини». Здесь они проведут полчаса, и Локателли наверняка вытащит из кармана украшенную автографом фотографию ушедшего в небытие дуче в каком-то странном котелке, которую он всегда при себе носит. «Человек, с которым были связаны все наши надежды, — скажет он, качая головой. — Самый оригинальный философ после Платона». И Брэдли из вежливости согласится с ним.
Свернув на обочину, он выключил мотор и весело хлопнул Локателли по тощей ляжке.
— Не унывай, Джон. Я, может, сумею выхлопотать тебе отпуск по болезни, если хочешь, конечно, и ты съездишь домой, но только после великого события. Только после события.
Марко быстро, насколько позволяла толпа, миновал проспект Виктора Эммануила и, зайдя в пивную «Венеция», остановился чуть поодаль от остальных посетителей, угощавшихся пойлом из жареных орехов. Ему же подали крошечную чашечку настоящего кофе, ибо бармен хоть и мало его знал, но чутко улавливал исходящие от человеческой души токи. На стеклянной стойке лежали ряды маленьких пирожных из марципанов и яичного желтка. Марко взял пирожное, в два приема проглотил его и тщательно обтер кончики пальцев бумажной салфеткой. Бармен крутился поблизости, поднятием бровей почтительно вопрошая, не угодно ли еще кофе, но Марко покачал головой. Ему не о чем было говорить с этим елейно подобострастным молодым человеком за стойкой. Для Марко этот человек и его болтливые клиенты почти не существовали, хотя они были людьми вполне реальными по сравнению с иностранцами вроде Брэдли и Локателли — те принадлежали к миру призраков, находившемуся где-то в бездонной глубине его собственной вселенной, которая перестанет существовать, как только перестанет существовать он сам.
Когда он выходил из пивной, два-три посетителя обернулись и посмотрели ему вслед. Он быстро прошел сто ярдов, отделявшие его от Маротты, где он жил и где его ждала молодая жена. Возбуждение и нетерпение бурлили у него в крови, когда он свернул с главной улицы в узкий переулок, ведущий к глухому, заброшенному тупику — там они с Терезой поселились после свадьбы. Темные первые этажи — настоящие bassi — занимали здесь десятки самых дешевых в городе и самых замызганных проституток, на верхних этажах, где теснились полуголодные государственные служащие, все еще трепетали на ветру обрывки плакатов с портретами Муссолини. Пройдя мимо «джипа», в котором карабинеры из нового карательного отряда сидели, как едва оперившиеся птенцы на краю гнезда, Марко вошел в подъезд и поднялся на третий этаж.
Он услышал, как зашлепали по голому полу в передней домашние туфли Терезы. Дверь приоткрылась, показалось ее настороженное треугольное личико, затем она сняла цепочку и впустила его. Она обняла его за шею, он прильнул губами к ее губам, ощутил прикосновение ее груди и огромного живота, уловил запах ее тела. Под халатом у нее ничего не было надето, как у любой сицилийки летом в доме, и он, приподняв халат, погладил ее, потом поднял на руки и понес через переднюю в комнату с закрытыми ставнями, все убранство которой составляли лишь полумрак, стол и кровать.
Марко положил жену на кровать и овладел ею с победной агрессивностью, подогреваемый вскриками не то боли, не то удовольствия. Обычно он проводил с нею, согласно традиции и желанию, около часа, иногда и больше, а потом, обессилев, они съедали что-нибудь мучное, и он снова отправлялся на работу. Так проходила сиеста, а по вечерам они рано ложились, чтобы, не теряя ни минуты, вновь предаться любви. Всякий достойный уважения мужчина ежедневно налагал подобную епитимью на свою жену и на себя.
Вдруг Марко заметил на простыне кровь.
— Может, я что-то тебе повредил?
— Нет.
— Ты уверена?
— Конечно уверена.
— А вдруг что-нибудь с ребенком? Давай позовем доктора Белометти.
— Не хочу, чтобы он дотрагивался до меня. Лучше я подниму ноги на подушку и полежу.
Он вспомнил, что это ей помогло, когда в первую брачную ночь у нее открылось сильное кровотечение.
— Я все-таки схожу за доктором Белометти, — решил он.
— Не надо. Позови лучше Бруну.
Бруна была повивальной бабкой. Эта беззубая кудахтающая ведьма, умевшая варить запретные снадобья, пользовалась авторитетом у мысливших по старинке мужей, которые отвергали помощь гинекологов-мужчин.
Но Марко пошел за Белометти, доказав этим, что в случае необходимости способен порвать с традициями.
— У нее с самой первой ночи кровотечения, — объяснил он доктору. — Не часто, но бывают.
Белометти, родившийся в селении из арабских лачуг с навесами на горе Камарата, где достигшая брачного возраста женщина никогда не появлялась на улице после шести утра и где ему еще помнились выставленные в окнах брачных покоев запятнанные кровью простыни, посмотрел на Марко с уважением. Времена изменились, в основном к худшему но несколько настоящих мужчин все-таки сохранилось.
— Ты хочешь, чтобы я ее осмотрел?
— Да. Не сердитесь, доктор, но, пожалуйста, сперва вымойте руки. Если нужен пенициллин, я могу достать.
— Я верю в провидение, чистые бинты и свежий воздух, — сказал Белометти. — Люди боятся солнца, отсюда и половина болезней. Держите ставни закрытыми, и комната превращается в скопище бацилл.
«Крестьяне, переселившиеся в город, — думал Белометти, — но в душе все еще крестьяне, угнетенные чудовищным однообразием крестьянского существования, ищут избавления от него в какой-то необузданной ярости, и кровать в комнате — самое доступное средство, чтобы дать этой ярости выход». Он вспомнил про contadmo, которому нечего было есть, кроме кукурузной каши, и он жевал стручки горького перца, пока из глаз у него не начинали литься слезы.
Белометти велел Терезе лечь на бок и принялся ее осматривать; Марко, повернувшись к ним спиной, с тревогой вслушивался в ее учащенное дыхание. Белометти был вторым мужчиной, который видел ее тело я дотрагивался до него. Марко казалось, что она как бы снова лишается девственности, и чем больше он старался думать о том, что доктор беспристрастно и добросовестно выполняет свой долг, как выполнял его уже сотни раз, тем больше мужские достоинства Белометти занимали его воображение. Красота Терезы — густые темные волосы, обрамлявшие лицо с полными губами и большими глазами, характерными для женщин юга, тонкая талия, пышная грудь и широкие бедра — заставляла прохожих на улице смотреть ей вслед, и трудно было поверить, что ее нагота и этот осмотр не вызовут желания у любого мужчины, даже у видавшего виды доктора.
— Пусть она отдохнет день-другой, вот и все, — понизив голос до шепота, сказал Белометти и закрыл свой саквояж. — На этой стадии беременности следует быть осторожней. Она молода, но удачно сложена. Я загляну на той неделе, если не возражаешь.
Он ушел, возле двери еще раз напомнив Марко, что природа — великий целитель и что, по правде говоря, умирать так же естественно, как жить, но его визит ничуть не успокоил Марко. В тот день он боялся уйти из дому, боялся, что Терезу на самом деле мучают боли, но она не признается в этом; боялся, как бы не возобновилось кровотечение.
Глава 3
Спустя два дня Марко вместе с Брэдли и Локателли отправился в Монтелупо — деревню, где обосновались бандиты. Марко не советовал американцам ехать с ним, но Брэдли трудно было отговорить. Для этой поездки Брэдли раздобыл где-то «фиат-мил-леченто» с палермским номером, и оба американца нарядились на манер коммивояжеров в плохо сшитые костюмы из местной темно-серой ткани. Локателли, опасавшийся, как бы их не похитили ради выкупа, тоже придерживался мнения, что Марко лучше одному ехать к бандитам, и все больше мрачнел по мере того, как Марко показывал им на глухой горной дороге места, где бандиты устраивали засады, и придорожные могилы с букетиками увядших цветов, принесенных скорбящими родственниками. Брэдли вел машину так же, как говорил и двигался, — уверенно и залихватски.
— Что будем делать, если нас в самом деле сцапают? — спросил Локателли. Брэдли заметил, что чем больше Локателли проявляет осторожность и задумывается над проблемами морали, тем больше его одолевает трусость. Опасность — призрак, прежде изгонявшийся смехом, — теперь стала чем-то осязаемым, реальным. Локателли боялся и вооруженных засад среди скал, и скорости, с какой они неслись по дороге, изобилующей крутыми поворотами и обрывами.
— Этого не случится, — сказал Брэдли. — Мы ничем не рискуем.
— Почему?
— Потому что, насколько нам известно, разведка у этих ребят поставлена превосходно. Они не в ладах с полицией, с войсками, но не с нами.
— А как же те штатские, которых они держали ради выкупа?
— То были итальянцы, а не американцы. Пока что с офицерами союзников таких случаев не было.
— Если нам прикажут остановиться, мы остановимся немедленно, — сказал Марко. — Мы не будем сопротивляться, не попытаемся бежать. И когда мы объясним, кто мы, нас отпустят.
— А сколько их, по-твоему, в этом районе?
Брэдли сосредоточил все внимание на подковообразном повороте впереди. Он взял его с маху, идя по нижней кромке, чуть более скошенной, чем нужно, и, включив скорость у пика поворота, выпустил из-под задних колес фонтан гравия, обрушившийся на стену хвойных деревьев, за которыми скрывался обрыв в сто футов высотой. Машина накренилась, развернулась, ландшафт вдруг сместился. Прямо над головой Локателли увидел известковую скалу и понял, что она уходит в бездну у края дороги справа от него. Он стиснул зубы. Целая армия могла скрываться в густом кустарнике между скал.
— Человек сто пли двести, а может, сейчас и меньше, — ответил Марко. — Некоторые бандиты приходят в горы только в свободное время. По субботам и воскресеньям, когда им нечего делать или когда на фермах нельзя найти работу. Локателли поморщился.
— Знаешь, что я сделаю, когда сойду с парохода? — спросил он у Брэдли. — Встану на колени и поцелую землю.
— Уедешь отсюда и начнешь скучать, — заметил Брэдли. — Увидишь, что спокойная жизнь не по тебе.
Показалось Монтелупо — серые обшарпанные строения среди скал.
— Приехали, — сказал Брэдли. — Романтично по-своему, а?
Он замедлил ход, чтобы полюбоваться дикой природой. Вот что такое единство стихий, подумал он: эти громадные белые скалы, словно нарочно нагроможденные друг на друга, ледники и где-то вдали похожие на снег залежи известняка, редкие сосны, завязанные ветром в невиданные узлы; а у подножия — падающая в ущелье вода, и аркадский пастух на вершине, который, стоит его позвать, выкопает из земли ружье и уйдет в банду Мессины. Одним словом, место это еще хранило свою языческую нетронутость, и Брэдли нравилось здесь все.
От главной дороги к деревне вилась узкая разбитая колея, и они, проехав по ней несколько сот ярдов, остановились в тени фигового дерева. Марко ушел на встречу с бандитами. Неподалеку от того места, где они Сидели, стоял какой-то барак без окон, в дверном проеме которого копошились темные силуэты людей и коз. Грязный осел, задрав хвост, пустил в их сторону желтую струю. Над головой в покрытых лишайником ветвях трещали насекомые.
— Не могу понять, для чего несколько тысяч солдат и полиция прочесывают остров в поисках этого Мессины, — сказал Локателли, — когда он сидит тут, в своей родной деревне.
— И еще живет вполне уютно, — добавил Брэдли. — Только на прошлой неделе погибло в засадах четырнадцать карабинеров, а главный инспектор полиции поднимается сюда распить с ним бутылку вина.
— Так в чем же дело? — недоумевал Локателли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Где-нибудь в другом месте.
— Как все просто: в другом месте. Ты не перестаешь удивлять меня, Марко. Еще вопрос: может ли эта операция сорваться?
— Я вас не понимаю, мистер Брэдли.
— Сколько человек, кроме Кремоны, вы предполагаете ликвидировать?
— Максимум тридцать. В том числе большинство провинциальных партийных лидеров.
— Исключено, — вмешался Локателли. — Об этом не может быть и речи.
— Тридцать — в самый раз, — одобрил Брэдли. — Сто — вот это, пожалуй, было бы многовато.
И хотя Локателли мучили сомнения, он не счел возможным спорить в присутствии Марко и только в отчаянии сжимал и разжимал кулаки.
— Умелая политическая операция в нужное время и в нужном месте, — заметил Брэдли, — не такая уж высокая цена за свободу.
— Бойня — это бойня, как ее ни называй, — возразил Локателли. — Кремона здесь считается героем.
— Считался, — поправил его Брэдли. — Партизанское движение ушло в прошлое. Через сколько времени толпа в Иерусалиме забыла про Иисуса Христа? Эти твои бандиты, — обратился он к Марко, — которых мы, напрасно или нет, снабдили оружием, численностью всегда раз в тридцать уступали войскам безопасности. Как же получилось, что они до сих пор не истреблены?
— Есть вещи, до сути которых не всегда стоит докапываться, — ответил Марко. — Быть может, им еще не пришло время исчезнуть.
— Ну и страна! Ну и страна! — восхищался потрясенный Брэдли, обращаясь к окрестностям, к разрушенным стенам каменоломни и к небу с лениво парившими в нем воронами. Овод впился в шелушащуюся кожу у него на руке и в тот же миг превратился в мокрое место.
А Марко тем временем высказал то, что рано или поздно приходится выслушивать любому иностранцу, если он вступил в разговор с жителем Сицилии:
— За многовековую свою историю наш народ получил немало уроков. Мы научились решать свои проблемы по-своему. Иностранец не всегда способен вас понять.
— Пожалуй, ты прав, Марко. Думаю, что иностранцу вас не понять. Как быстро нам нужно принять решение по поводу твоего превосходного по своей простоте плана?
— Чем скорей, тем лучше, — ответил Марко. — До митинга осталось всего две недели, а такой возможности может больше и не представиться. Утробный голос Локателли резанул слух Брэдли:
— Генерал вернется из отпуска через неделю. Только через неделю ты сумеешь увидеть его, не раньше.
— Кто сказал, что я должен его видеть? — удивился Брэдли. — Доложим ему, когда все будет кончено.
Они высадили Марко на Куатро Канти и смотрели ему вслед, пока его складная темная фигура не растаяла в людском водовороте. Брэдли свернул на улицу Македа. Из-за нехватки бензина машин было мало, но зато встречались пестро раскрашенные повозки и множество пешеходов, лица которых все еще хранили следы голода военных лет. По десять человек в ряд они шагали к своим любимым барам, там стоя выпивали чашку суррогатного кофе и отправлялись домой на сиесту.
Локателли снова заговорил о предстоящей операции:
— Здесь не Италия, а сицилийцы — не итальянцы.
— Ты это уже говорил, Джон. Быть может, разница и есть, но что из того? Почему я должен разделять твои предубеждения?
— Но мы ничего не знаем об этом человеке.
— Во-первых, он от Дона К., а во-вторых, прошел проверку наших органов безопасности. Два года он работал на англичан в Катании, а потом два года на нашей базе в Кальтаниссетте. Я навел справки у командира базы, и он дал о нем самый лучший отзыв. Он сказал, что Марко — единственный из сицилийцев, кто никогда не был замечен в воровстве. И кроме того, по слухам, он из Общества чести.
— Если такое Общество существует, — заметил Локателли.
— Если существует.
— Так что же ты намерен делать? — спросил Локателли.
— Дать плану ход, — ответил Брэдли.
— Большего безрассудства я в жизни не встречал.
— А по-моему, все очень разумно. На словах звучит, конечно, дико, но если как следует вдуматься, вовсе нет. Сицилийцы все равно рано или поздно это сделают.
— Так пусть и делают сами. Зачем нам встревать?
— Чтобы операция не вышла из-под контроля. И я хочу быть в курсе событий. «И еще, — подумал Брэдли, — я люблю историю и хочу сам ее творить; я люблю эту страну и чувствую, что призван защищать ее».
— Доложи об этом генералу в послушай, что он скажет.
— Он простой солдат, ему это не по зубам. Да и времени нет. Наш босс — человек простодушный, дай бог ему здоровья. Кто был солдатом, тот солдатом и останется.
Они ехали со скоростью пешехода, потому что хотя воронки от бомб четырехлетней давности на этом отрезке дороги и были засыпаны галькой и землей, положить покрытие никто не удосужился.
— Твоя затея — самоуправство в худшем смысле этого слова. — сказал Локателли.
— А я сказал бы; самоуправство невиданного масштаба, — Когда я думаю о том, что поставлено на карту, меня берет дрожь.
Брэдли хотелось сказать: это — новое смелое предприятие, и мы в нем участвуем рука об руку. Какое значение имеют генералы и политические деятели? Мы — новые люди. Задавать тон будем мы.
Но он сказал только:
— Тебе надо выпить.
Они добрались до площади Руджеро Сеттимо, где не было никаких достопримечательностей, кроме единственного в Палермо за пределами гостиницы «Солнце» бара, где иногда водился настоящий сухой «Мартини». Здесь они проведут полчаса, и Локателли наверняка вытащит из кармана украшенную автографом фотографию ушедшего в небытие дуче в каком-то странном котелке, которую он всегда при себе носит. «Человек, с которым были связаны все наши надежды, — скажет он, качая головой. — Самый оригинальный философ после Платона». И Брэдли из вежливости согласится с ним.
Свернув на обочину, он выключил мотор и весело хлопнул Локателли по тощей ляжке.
— Не унывай, Джон. Я, может, сумею выхлопотать тебе отпуск по болезни, если хочешь, конечно, и ты съездишь домой, но только после великого события. Только после события.
Марко быстро, насколько позволяла толпа, миновал проспект Виктора Эммануила и, зайдя в пивную «Венеция», остановился чуть поодаль от остальных посетителей, угощавшихся пойлом из жареных орехов. Ему же подали крошечную чашечку настоящего кофе, ибо бармен хоть и мало его знал, но чутко улавливал исходящие от человеческой души токи. На стеклянной стойке лежали ряды маленьких пирожных из марципанов и яичного желтка. Марко взял пирожное, в два приема проглотил его и тщательно обтер кончики пальцев бумажной салфеткой. Бармен крутился поблизости, поднятием бровей почтительно вопрошая, не угодно ли еще кофе, но Марко покачал головой. Ему не о чем было говорить с этим елейно подобострастным молодым человеком за стойкой. Для Марко этот человек и его болтливые клиенты почти не существовали, хотя они были людьми вполне реальными по сравнению с иностранцами вроде Брэдли и Локателли — те принадлежали к миру призраков, находившемуся где-то в бездонной глубине его собственной вселенной, которая перестанет существовать, как только перестанет существовать он сам.
Когда он выходил из пивной, два-три посетителя обернулись и посмотрели ему вслед. Он быстро прошел сто ярдов, отделявшие его от Маротты, где он жил и где его ждала молодая жена. Возбуждение и нетерпение бурлили у него в крови, когда он свернул с главной улицы в узкий переулок, ведущий к глухому, заброшенному тупику — там они с Терезой поселились после свадьбы. Темные первые этажи — настоящие bassi — занимали здесь десятки самых дешевых в городе и самых замызганных проституток, на верхних этажах, где теснились полуголодные государственные служащие, все еще трепетали на ветру обрывки плакатов с портретами Муссолини. Пройдя мимо «джипа», в котором карабинеры из нового карательного отряда сидели, как едва оперившиеся птенцы на краю гнезда, Марко вошел в подъезд и поднялся на третий этаж.
Он услышал, как зашлепали по голому полу в передней домашние туфли Терезы. Дверь приоткрылась, показалось ее настороженное треугольное личико, затем она сняла цепочку и впустила его. Она обняла его за шею, он прильнул губами к ее губам, ощутил прикосновение ее груди и огромного живота, уловил запах ее тела. Под халатом у нее ничего не было надето, как у любой сицилийки летом в доме, и он, приподняв халат, погладил ее, потом поднял на руки и понес через переднюю в комнату с закрытыми ставнями, все убранство которой составляли лишь полумрак, стол и кровать.
Марко положил жену на кровать и овладел ею с победной агрессивностью, подогреваемый вскриками не то боли, не то удовольствия. Обычно он проводил с нею, согласно традиции и желанию, около часа, иногда и больше, а потом, обессилев, они съедали что-нибудь мучное, и он снова отправлялся на работу. Так проходила сиеста, а по вечерам они рано ложились, чтобы, не теряя ни минуты, вновь предаться любви. Всякий достойный уважения мужчина ежедневно налагал подобную епитимью на свою жену и на себя.
Вдруг Марко заметил на простыне кровь.
— Может, я что-то тебе повредил?
— Нет.
— Ты уверена?
— Конечно уверена.
— А вдруг что-нибудь с ребенком? Давай позовем доктора Белометти.
— Не хочу, чтобы он дотрагивался до меня. Лучше я подниму ноги на подушку и полежу.
Он вспомнил, что это ей помогло, когда в первую брачную ночь у нее открылось сильное кровотечение.
— Я все-таки схожу за доктором Белометти, — решил он.
— Не надо. Позови лучше Бруну.
Бруна была повивальной бабкой. Эта беззубая кудахтающая ведьма, умевшая варить запретные снадобья, пользовалась авторитетом у мысливших по старинке мужей, которые отвергали помощь гинекологов-мужчин.
Но Марко пошел за Белометти, доказав этим, что в случае необходимости способен порвать с традициями.
— У нее с самой первой ночи кровотечения, — объяснил он доктору. — Не часто, но бывают.
Белометти, родившийся в селении из арабских лачуг с навесами на горе Камарата, где достигшая брачного возраста женщина никогда не появлялась на улице после шести утра и где ему еще помнились выставленные в окнах брачных покоев запятнанные кровью простыни, посмотрел на Марко с уважением. Времена изменились, в основном к худшему но несколько настоящих мужчин все-таки сохранилось.
— Ты хочешь, чтобы я ее осмотрел?
— Да. Не сердитесь, доктор, но, пожалуйста, сперва вымойте руки. Если нужен пенициллин, я могу достать.
— Я верю в провидение, чистые бинты и свежий воздух, — сказал Белометти. — Люди боятся солнца, отсюда и половина болезней. Держите ставни закрытыми, и комната превращается в скопище бацилл.
«Крестьяне, переселившиеся в город, — думал Белометти, — но в душе все еще крестьяне, угнетенные чудовищным однообразием крестьянского существования, ищут избавления от него в какой-то необузданной ярости, и кровать в комнате — самое доступное средство, чтобы дать этой ярости выход». Он вспомнил про contadmo, которому нечего было есть, кроме кукурузной каши, и он жевал стручки горького перца, пока из глаз у него не начинали литься слезы.
Белометти велел Терезе лечь на бок и принялся ее осматривать; Марко, повернувшись к ним спиной, с тревогой вслушивался в ее учащенное дыхание. Белометти был вторым мужчиной, который видел ее тело я дотрагивался до него. Марко казалось, что она как бы снова лишается девственности, и чем больше он старался думать о том, что доктор беспристрастно и добросовестно выполняет свой долг, как выполнял его уже сотни раз, тем больше мужские достоинства Белометти занимали его воображение. Красота Терезы — густые темные волосы, обрамлявшие лицо с полными губами и большими глазами, характерными для женщин юга, тонкая талия, пышная грудь и широкие бедра — заставляла прохожих на улице смотреть ей вслед, и трудно было поверить, что ее нагота и этот осмотр не вызовут желания у любого мужчины, даже у видавшего виды доктора.
— Пусть она отдохнет день-другой, вот и все, — понизив голос до шепота, сказал Белометти и закрыл свой саквояж. — На этой стадии беременности следует быть осторожней. Она молода, но удачно сложена. Я загляну на той неделе, если не возражаешь.
Он ушел, возле двери еще раз напомнив Марко, что природа — великий целитель и что, по правде говоря, умирать так же естественно, как жить, но его визит ничуть не успокоил Марко. В тот день он боялся уйти из дому, боялся, что Терезу на самом деле мучают боли, но она не признается в этом; боялся, как бы не возобновилось кровотечение.
Глава 3
Спустя два дня Марко вместе с Брэдли и Локателли отправился в Монтелупо — деревню, где обосновались бандиты. Марко не советовал американцам ехать с ним, но Брэдли трудно было отговорить. Для этой поездки Брэдли раздобыл где-то «фиат-мил-леченто» с палермским номером, и оба американца нарядились на манер коммивояжеров в плохо сшитые костюмы из местной темно-серой ткани. Локателли, опасавшийся, как бы их не похитили ради выкупа, тоже придерживался мнения, что Марко лучше одному ехать к бандитам, и все больше мрачнел по мере того, как Марко показывал им на глухой горной дороге места, где бандиты устраивали засады, и придорожные могилы с букетиками увядших цветов, принесенных скорбящими родственниками. Брэдли вел машину так же, как говорил и двигался, — уверенно и залихватски.
— Что будем делать, если нас в самом деле сцапают? — спросил Локателли. Брэдли заметил, что чем больше Локателли проявляет осторожность и задумывается над проблемами морали, тем больше его одолевает трусость. Опасность — призрак, прежде изгонявшийся смехом, — теперь стала чем-то осязаемым, реальным. Локателли боялся и вооруженных засад среди скал, и скорости, с какой они неслись по дороге, изобилующей крутыми поворотами и обрывами.
— Этого не случится, — сказал Брэдли. — Мы ничем не рискуем.
— Почему?
— Потому что, насколько нам известно, разведка у этих ребят поставлена превосходно. Они не в ладах с полицией, с войсками, но не с нами.
— А как же те штатские, которых они держали ради выкупа?
— То были итальянцы, а не американцы. Пока что с офицерами союзников таких случаев не было.
— Если нам прикажут остановиться, мы остановимся немедленно, — сказал Марко. — Мы не будем сопротивляться, не попытаемся бежать. И когда мы объясним, кто мы, нас отпустят.
— А сколько их, по-твоему, в этом районе?
Брэдли сосредоточил все внимание на подковообразном повороте впереди. Он взял его с маху, идя по нижней кромке, чуть более скошенной, чем нужно, и, включив скорость у пика поворота, выпустил из-под задних колес фонтан гравия, обрушившийся на стену хвойных деревьев, за которыми скрывался обрыв в сто футов высотой. Машина накренилась, развернулась, ландшафт вдруг сместился. Прямо над головой Локателли увидел известковую скалу и понял, что она уходит в бездну у края дороги справа от него. Он стиснул зубы. Целая армия могла скрываться в густом кустарнике между скал.
— Человек сто пли двести, а может, сейчас и меньше, — ответил Марко. — Некоторые бандиты приходят в горы только в свободное время. По субботам и воскресеньям, когда им нечего делать или когда на фермах нельзя найти работу. Локателли поморщился.
— Знаешь, что я сделаю, когда сойду с парохода? — спросил он у Брэдли. — Встану на колени и поцелую землю.
— Уедешь отсюда и начнешь скучать, — заметил Брэдли. — Увидишь, что спокойная жизнь не по тебе.
Показалось Монтелупо — серые обшарпанные строения среди скал.
— Приехали, — сказал Брэдли. — Романтично по-своему, а?
Он замедлил ход, чтобы полюбоваться дикой природой. Вот что такое единство стихий, подумал он: эти громадные белые скалы, словно нарочно нагроможденные друг на друга, ледники и где-то вдали похожие на снег залежи известняка, редкие сосны, завязанные ветром в невиданные узлы; а у подножия — падающая в ущелье вода, и аркадский пастух на вершине, который, стоит его позвать, выкопает из земли ружье и уйдет в банду Мессины. Одним словом, место это еще хранило свою языческую нетронутость, и Брэдли нравилось здесь все.
От главной дороги к деревне вилась узкая разбитая колея, и они, проехав по ней несколько сот ярдов, остановились в тени фигового дерева. Марко ушел на встречу с бандитами. Неподалеку от того места, где они Сидели, стоял какой-то барак без окон, в дверном проеме которого копошились темные силуэты людей и коз. Грязный осел, задрав хвост, пустил в их сторону желтую струю. Над головой в покрытых лишайником ветвях трещали насекомые.
— Не могу понять, для чего несколько тысяч солдат и полиция прочесывают остров в поисках этого Мессины, — сказал Локателли, — когда он сидит тут, в своей родной деревне.
— И еще живет вполне уютно, — добавил Брэдли. — Только на прошлой неделе погибло в засадах четырнадцать карабинеров, а главный инспектор полиции поднимается сюда распить с ним бутылку вина.
— Так в чем же дело? — недоумевал Локателли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35