Это значит: внимание.
Надрывная, выворачивающая душу сирена возвещает:
— Пора!
Мы подходим к люку.
— Гоу! — как выстрел в спину, звучит последняя команда.
Кто выходит сам, кого подталкивают к люку. Перед тем как броситься вниз головой, каждый не то что-то бормочет, не то просто жует губами и, помолившись в душе, прыгает навстречу своему страху.
7 сентября
Что за чудо удачное приземление! Только ноги дрожат и в животе все еще холодно.
— Вы, Джин, молодец, — сказал мне позавчера инструктор.
Я его поблагодарил.
— А как у вас насчет макета э 119? — спросил он.
— Это, сэр, значительно проще, чем мягкий прыжок.
— А карате на зеркальном полу?
…Мы стояли на зеркальном полу в комнате, стены которой на два метра от пола вверх обшиты зеркалами.
На тренировке присутствовал Ч.
— Удар! — слышал я его голос. — Сделай ему больно… А ты терпи, — снова противный голос Ч. Раздается сдавленный стон Берди.
— Брось его еще раз, Мэт, ты ведь ненавидишь его… А ты, — Ч. повернулся к Берди, — следи за своим лицом в зеркале и постарайся не издать ни единого звука.
Ч. подходит к Сонни.
— А ну-ка, Сонни, дай Грину «провозные»… Так… — Сонни ребром ладони пытается ударить меня наискосок по бицепсу. Он хочет, чтоб моя рука, словно плеть, повисла вдоль туловища.
Ему это не удалось. Я уже, как говорится, такое много раз ел.
— Тогда завали его, — командует Ч. — Сядь сверху и промни!
Сонни под взглядом Ч. послушен.
Меня это злит. Я бросаю Сонни на мат и в захвате с заломленными руками протягиваю его на животе вперед. Он уползает с мата. Ползу с ним и я. И тут ненароком вижу в зеркале под нами мое искаженное злобой лицо.
— Тогда дожми его ты, Джин! — в азарте кричит Ч. — Пусть Сонни в зеркале увидит свое лицо под тобой. Ну… Джин.
Мне все это опротивело. Я разжал руки, Сонни выскользнул из-под меня и хотел было применить прием, но я встал с мата и сказал:
— Довольно. На сегодня, я думаю, сэр, довольно…
Ч. не сказал ни слова.
Из спортзала в столовую мы шли совершенно измочаленные. Меня догнал Ч. и сказал:
— У тебя не хватает злости… Это плохо. А скоро экзамен.
Ночью я снова вспомнил о Ч., на этот раз невольно связывая наш с ним дневной разговор с тем, что потом произошло.
Все началось с этой идиотской игры в «джон».
Кто-то проснулся, пошел в туалет, вернулся, разбудил кого-то, тот поворочался, поворчал, но, раз уж проснулся — пошел, вернулся, разбудил Мэта… Тут цепочка оборвалась. Мэт не помнил, кого он разбудил. Ни допрос третьей степени, ни полиграф Киллера — детектор лжи не признали Мэта виновным.
А Джордж Вашингтон Смит, кем-то резко разбуженный, ошалело вскочил, спрыгнул на пол, натянул сгоряча мои «джамп-бутсы» и не пробежал и шага — в казарме прогремел взрыв. Кто-то положил в мою бутсу 50-граммовый заряд Ку-5.
Два часа спустя бедняжке Джорджу ампутировали правую ногу чуть повыше коленного сустава.
Смит, естественно, не смог вспомнить, кто его разбудил, не держал он злобы ни на кого из команды. Ничем не кончилась эта странная история. А Джорджа утешали все как могли, сочинив ему версию о приказе Мидлборо насчет «приличной пенсии» бывшему геройскому рэйнджеру.
«Мало у тебя злобы, Грин», — вспомнились мне слова Ч.
Сначала нож, потом мина, а что теперь?
11 сентября
У нас была проверка на жестокость. Я нахожусь в закрытом помещении у пульта управления с рядом кнопок, на каждой из которых обозначены величина напряжения, определяющая силу удара — от 15 до 450 вольт.
Кнопка 450 окрашена в красный цвет. Эта доза смертельна.
В соседней комнате на электрическом стуле сидит человек, приговоренный к смертной казни.
Я вижу его лицо на телевизионном экране. Слышу его голос в динамике. Его дыхание, хрип, мольбу.
Человек в арестантской одежде пристегнут к стулу ремнями с металлическими пряжками.
Руки — к высоким подлокотникам.
Ноги — к передним ножкам стула.
Стул — деревянный, угловатый, с высокой прямой спинкой.
Один электрод плотно прижат к выбритому темени арестанта, другой — к голени ноги с задранной штаниной.
— Простите, сэр, — спросил я Ч., севшего рядом со мной, — он действительно приговорен к смерти?
— Да.
Страдальческое лицо человека вытянулось вперед в мольбе и ожидании. Он ждет начала казни, как собака удара хлыста, занесенного над ней.
Удар неотвратим, неизвестна только сила удара.
Я постепенно увеличиваю силу электрических ударов. 20 вольт… 30… 45… 60…
Человек кричит, вобрав голову в плечи.
Я убрал напряжение: человек, медленно оттаивая от резкой боли, умолкает, продолжая тяжело дышать.
— Что, если я нажму кнопку с цифрой 450 вольт? — спросил я Ч.
— Сразу?
— Сразу.
— Тогда он умрет.
— Чем же будут заниматься пришедшие сюда после меня Мэт и, скажем, Берди?
— На его место посадят другого, — спокойно сказал Ч. — Их восемь… Восемь приговоренных к смерти. Это, конечно, дело незаконное, но мы договорились с федеральными властями.
Я снова нажимаю кнопку за кнопкой.
Человек пронзительно кричит, заходится в крике.
Нажимаю следующую кнопку.
— Прекратите мучить… лучше убейте сразу, — умоляет смертник.
— Может, хватит? — спрашивает Ч.
— Почему же, — хладнокровно отвечаю я и продолжаю добавлять электрические удары.
Визг человека мечется в динамике. Наконец у арестанта задергалась голова, пошла слюна, закатились глаза.
Я нажал кнопку с красным ободком — 450.
Арестант задергался в предсмертных конвульсиях и затих.
Ч. с любопытством поглядел на меня и поднялся.
Поднялся и я.
Мы вышли.
— Кури, — сказал он, протягивая мне сигарету.
— Спасибо, сэр, — сказал я и размял свою сигарету совершенно спокойными пальцами.
Ч. следил за моими движениями.
Я протянул ему спичку, прикурил сам: пламя спокойно колебалось в моих сухих ладонях.
— Ты будешь носить зеленый берет, — сказал Ч., — только «зеленые береты» могут так… Они воюют по слуху, а не по нотам, которые раздают им заранее. Они хладнокровные молодцы.
Потрясенный моим поведением Ч. не знал, что еще в Нью-Йорке Лот рассказал мне об опыте «проверки на жестокость».
А я-то знал, что за двойным стеклом на электрическом стуле сидит профессиональный артист, что за каждый сеанс он получает деньги, что над его головой висит табло с указанием напряжения на шкале.
От этого зависит сила крика, стона, отчаяния, мольбы или, наконец, имитация смерти.
А во мне все-таки пробудилось что-то темно-зеленое…
Неужели они сделают из меня зверя?
Глава пятнадцатая.
«Паб-крол» в Нью-Йорке
— Знаешь ты, что такое «паб-крол», Натали? — спросил Лот.
— Это что-то из словаря алкоголиков, — улыбнулась Наташа.
Жених и невеста сидели напротив друг друга в гостиной дома на 13-й улице, где еще совсем недавно разыгралась дикая трагедия гибели старика Гринева.
Время сделало свое. Пришибленная горем девушка понемногу начала оживать.
Лоту было приятно подмечать прежнюю улыбку на лице Натали, сидевшей у широкого окна, за которым в садике Гриневых горел маленький костер огромного «индийского лета», охватившего сейчас весь штат Нью-Йорк.
— Сразу видно, дарлинг, что тебе не пришлось поблуждать по бабушке Лондону над батюшкой Темзой… — Лот иногда в разговорах с Наташей употреблял русские слова, страшно коверкая их.
Наташа совсем уже весело расхохоталась.
— Немчура проклятый! Батюшка Темза! Надо говорить матушка Темза…
— Извините, мисс, это заблуждение, — категорически опроверг Лот. — Я тоже прежде считал, что Темза — это Mother, однако англичане говорят the Father Thamse.
— А ведь ты прав! — воскликнула Наташа. — Конечно же, батюшка Темз, как тихий Дон…
Дон! Лот зажмурил глаза, словно от яркой вспышки: русская мина разорвала лед, и мгновенно не стало бежавшего впереди Хельмута… Он открыл глаза и снова улыбнулся Наташе.
— Итак, моя дорогая невеста, мой милый эдельвейс, «паб-крол» (ползком по пивнушкам) — это любимый спорт лондонских бездельников. Мы с твоим братцем — добились высоких показателей в парном разряде. Что касается Токио…
— О господи, при чем тут Токио? — притворно возмутилась Наташа. — Не так длинно, герр Лот!
— Что касается Токио, моя милая, — профессорским тоном продолжал Лот, — то там эти вечеринки с бесконечной сменой баров называются «лестница». Увы, мои друзья самураи никогда не могли заранее сказать, куда ведет эта «лестница» — вверх или вниз.
— А о чем говорит собственный опыт?
— О Натали, мы же договорились не спрашивать друг друга о прошлом, — округлил глаза Лот.
— Интересно, какое прошлое надо скрывать мне? — сказала Наташа. — Явно неравная игра.
Лот захохотал.
— Да ну тебя! — сказала девушка, отвернулась, потом повернулась, сделала гримасу, наморщив нос. — К чему все эти разговоры?
— Я тебе предлагаю русский «паб-крол» в Нью-Йорке. Недурно?
— То есть?
— Начинаем в «Рашен-ти-рум» на Пятьдесят седьмой улице, продолжаем в «Русском медведе», где, кстати, ты сможешь узнать свою судьбу у гадалки мадам Беверли. «Психоанализ и хиромантия! Сенсационные откровения! Вы увидите, как с будущего спадает покров таинственности!» Ну и заканчиваем в сногсшибательном ресторане «Елки-палки» в обществе изысканных дипломатов, прыгунов и поэтов. Какова программа?
— Гениально! — воскликнула Наташа и вскочила с кресла. — Ты серьезно? Я буду готова за несколько минут.
— Только никаких бриллиантов, рубинов и жемчуга, — строго сказал Лот. — Никаких шиншиллей и ягуаров. Скромный полувоенный костюм, кожаный ремень с пистолетом, валенки, малахай…
Наташа убежала наверх, а Лот, на правах своего человека, прошел в соседнюю комнату, открыл дверцы бара, усмехнувшись, достал бутылку смирновской (еще из запасов старика Гринева), сыпанул в стакан перца на манер обожаемого своего Джеймса Бонда, выпил залпом и задумался. Программа, так весело принятая Наташей, грозила ему в этот вечер многими неожиданностями.
— Вот Никола-на-курьих-ножках, вот Церковь ризоположения, это Василий Блаженный, Дом Пашкова, Тверской бульвар, Садово-Триумфальная, Китай-город… — говорила Наташа, разглядывая роспись на стенах «Русской чайной».
Старая Москва Гиляровского в куполах и крестах, двухэтажные желтые домики, конка, пышнозадые извозчики, румяные красавицы, снег…
— Отвечаешь за свои слова, Наташа? — ухмыльнулся Лот.
— Я все это знаю с детства. Папа рассказывал и показывал старые книги с иллюстрациями, — девушка опустила глаза к шитой петухами скатерти. Она вдруг вспомнила какую-то картину Кустодиева: подсиненный снег, голые ветки огромного дерева, туча грачей… «Весна, я с улицы, где тополь удивлен, где даль пугается, где дом упасть боится, где воздух синь, как узелок с бельем…» И мгновенная, как летучий запах, тоска прошла сквозь сердце: воспоминание о жизни, которой она никогда не жила. В следующее мгновение она уже снова с улыбкой смотрела на стены.
— Потрясающие фрески! — сказала она. — Не хватает только одной детали — большой развесистой клюквы.
Официант поставил перед ней коктейль «Московский мул», а в пустую рюмку налил для Лота сибирской лимонной. На этикетке среди царственных снегов Сибири росло лимонное дерево.
— Вуд ю лайк закуска?
На столе появились русские национальные закуски: икра, семга, корнишоны, жареный миндаль, анчоусы, стилизованные под раков лангусты.
— Извините, эта девушка настоящая русская, — сказал Лот официанту. — Она из советского цирка. Есть у вас сало?
Официант вежливо округлил глаза.
— Сало, сэр?
«Сало, млеко, яйко… Мы шли по окраине Полтавы, а мальчишки из-за заборов дразнились: „Сало, млеко, яйко — немец, удирай-ка!“ Франц захохотал и показал им автомат, их как ветром сдуло. Франц бросил через забор оккупационную марку».
— Ну хорошо, а черный хлеб у вас есть для цирковой артистки? Поймите, дорогой, эта скромная девушка ежедневно рискует жизнью, делает двойное сальто, глотает шпаги, горячие неоновые трубки и к тому же тоскует по родине.
— Черный хлеб, сэр?
— Ну да, черный хлеб.
— Сэр?!
— Э?
— ?
— Не совсем вас понимаю, сэр.
— Вы, должно быть, здесь новенький. Черный хлеб из ржи.
— О, ай си! — радостно вскричал официант. — Горбушка! Вы хотите, сэр, получить «горбушка»?
— Да, да, — сказала Наташа. — Мы хотим «горбушка».
— Сейчас узнаю, мисс, — радостно улыбаясь, сказал официант. — Немедленно соберу все сведения.
Наташа, изнемогая, уткнула нос в салфетку Лот осушил рюмку, оглядел зал.
В углу оживленно обедали два пожилых господина и две дамы. Каждое новое блюдо они встречали гоготом, возгласами «о-о!», им определенно казалось, что они находятся в самом центре загадочной русской страны. Неподалеку, недовольно морщась, сидел за стаканом чая старик с усами и эспаньолкой. Он читал газету «Новое русское слово». Больше в ресторане никого не было, если не считать одинокого плейбоя латиноамериканского вида, который вполоборота сидел на табурете у стойки и довольно нагловато — «поркос гусано» — поглядывал на Натали.
Сегодня утром в нью-йоркской квартире Лота зазвонил телефон. Номер телефона был не зарегистрирован и известен только полковнику Шнабелю и еще одному человеку из другой «фирмы». Звонков от этих людей не ожидалось, и поэтому Лот несколько секунд выжидал — может быть, случайное соединение?
Потом он снял трубку. Послышался натужный или, как говорят актеры, «форсированный» голосок:
— Мистер Лот? Вас беспокоит Брудерак. Может быть, помните? Мы встречались на вилле «Желтый крест» в августе после скачек, перебросились несколькими словечками, не в доме, если помните, на лужайке неподалеку…
— Да, помню, помню, — грубовато оборвал его Лот. — Если бы я забывал такие встречи, меня не держали бы на службе.
Лот сжал в кулаке трубку, как будто это было горло дяди Тео. Разве мог он позабыть унижение, нанесенное ему этим «контейнером»? Отказать в деловом свидании, и кому — ему, Лоту…
— Вы так неожиданно тогда исчезли, — бормотал в трубке форсированный голосок. — Боюсь, что я вас немного обидел. Потом я ругал себя и искал вас по всему парку, но увы… — он замолк.
— Ну дальше! — сказал Лот.
— В растерянности я обратился даже к божественной Лиз Сазерленд. Краем глаза я видел, что вы танцевали с этой прелестной дамой…
Голос дяди Тео снова умолк. Лот некоторое время слушал молчание, пытаясь представить себе обстановку по ту сторону кабеля. А может быть, это в двадцати метрах отсюда, в двух метрах? Как они узнали телефонный номер?
— Ну, отдышались? — рявкнул он в трубку.
— Увы, и Лиз Сазерленд не знала, где вы, — сразу же отозвался голос дяди Тео. — Я спрашивал даже у старого китайца Бяо Линя — знаете, этот верный слуга Си-Би Гранта… Но… но, мистер Лот, Бяо не смог мне ответить…
Молчание. Лот расхохотался в трубку, очень довольный. Раздражение против «контейнера» как рукой сняло. Он вспомнил молниеносную расправу с китайцем и повеселел. Воспоминания о ловких и мощных физических акциях всегда вселяли в него уверенность. Он не мог себе представить наслаждения, какое получал от своей работы «добрый дедушка» Аллен Даллес. Игра ума, и только? Вздор! Ум и кулак — вот идеал разведчика.
— Еще бы, — хохотал он в трубку. — Как же мог вам что-нибудь сказать бедный «гук». Ведь он же глухонемой, бедняга.
В трубке слышалось покашливание. Лот наслаждался.
— Нам бы надо встретиться, мистер Лот, — проговорил дядя Тео.
— Катитесь вы знаете куда! — сгоряча крикнул Лот, но потом спохватился: — Что вам нужно, дядюшка, от скромного прожигателя жизни?
— Знакомо ли вам имя Эдвин Мерчэнт? — после новой, но уже непродолжительной паузы спросил дядя Тео.
Лот едва сдержал удивленный возглас. Раскрылся! Дядя Тео показал ему внутренность своего «контейнера». Так оно и есть, так и предполагал Лот. Дядя Тео — человек Мерчэнта, одного из руководителей подпольной ультраправой организации «Паутина». Лот вспомнил Мюнхен, блиц-ленч в обществе Мерчэнта, во время которого они обменивались шутками, пытались прощупать друг друга.
Помнится, Мерчэнт приезжал в Мюнхен по делам Си-Би Гранта — это очень интересно — и виделся с генералом Эдвином Уокером. Кстати, потом этого генерала президент Кеннеди выгнал из армии, когда тот свихнулся на антикоммунизме. Очень, очень интересно!
— Где-то слышал это имя, — сказал он.
— Эдвин приветствует вас, — сказал дядя Тео. — Он здесь рядом и спрашивает, не могли бы вы вечерком заглянуть в ресторан «Русский медведь»?
— Отчего же? — спросил Лот. — Можно и заглянуть.
— Договорились! — воскликнул дядя Тео.
Радость, мелькнувшая в его голосе, заставила Лота инстинктивно напрячься, как будто он почувствовал за спиной собравшуюся для прыжка пуму.
— Один вопрос, мистер Брудерак, — медленно проговорил он. — Каким образом вы узнали этот номер телефона?
В трубке послышался неудержимый смех, всхлипывание, причитания:
— Ой, мистер Лот, ой, мистер Лот, ну, мистер Лот… — Дядя Тео смеялся вполне искренне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Надрывная, выворачивающая душу сирена возвещает:
— Пора!
Мы подходим к люку.
— Гоу! — как выстрел в спину, звучит последняя команда.
Кто выходит сам, кого подталкивают к люку. Перед тем как броситься вниз головой, каждый не то что-то бормочет, не то просто жует губами и, помолившись в душе, прыгает навстречу своему страху.
7 сентября
Что за чудо удачное приземление! Только ноги дрожат и в животе все еще холодно.
— Вы, Джин, молодец, — сказал мне позавчера инструктор.
Я его поблагодарил.
— А как у вас насчет макета э 119? — спросил он.
— Это, сэр, значительно проще, чем мягкий прыжок.
— А карате на зеркальном полу?
…Мы стояли на зеркальном полу в комнате, стены которой на два метра от пола вверх обшиты зеркалами.
На тренировке присутствовал Ч.
— Удар! — слышал я его голос. — Сделай ему больно… А ты терпи, — снова противный голос Ч. Раздается сдавленный стон Берди.
— Брось его еще раз, Мэт, ты ведь ненавидишь его… А ты, — Ч. повернулся к Берди, — следи за своим лицом в зеркале и постарайся не издать ни единого звука.
Ч. подходит к Сонни.
— А ну-ка, Сонни, дай Грину «провозные»… Так… — Сонни ребром ладони пытается ударить меня наискосок по бицепсу. Он хочет, чтоб моя рука, словно плеть, повисла вдоль туловища.
Ему это не удалось. Я уже, как говорится, такое много раз ел.
— Тогда завали его, — командует Ч. — Сядь сверху и промни!
Сонни под взглядом Ч. послушен.
Меня это злит. Я бросаю Сонни на мат и в захвате с заломленными руками протягиваю его на животе вперед. Он уползает с мата. Ползу с ним и я. И тут ненароком вижу в зеркале под нами мое искаженное злобой лицо.
— Тогда дожми его ты, Джин! — в азарте кричит Ч. — Пусть Сонни в зеркале увидит свое лицо под тобой. Ну… Джин.
Мне все это опротивело. Я разжал руки, Сонни выскользнул из-под меня и хотел было применить прием, но я встал с мата и сказал:
— Довольно. На сегодня, я думаю, сэр, довольно…
Ч. не сказал ни слова.
Из спортзала в столовую мы шли совершенно измочаленные. Меня догнал Ч. и сказал:
— У тебя не хватает злости… Это плохо. А скоро экзамен.
Ночью я снова вспомнил о Ч., на этот раз невольно связывая наш с ним дневной разговор с тем, что потом произошло.
Все началось с этой идиотской игры в «джон».
Кто-то проснулся, пошел в туалет, вернулся, разбудил кого-то, тот поворочался, поворчал, но, раз уж проснулся — пошел, вернулся, разбудил Мэта… Тут цепочка оборвалась. Мэт не помнил, кого он разбудил. Ни допрос третьей степени, ни полиграф Киллера — детектор лжи не признали Мэта виновным.
А Джордж Вашингтон Смит, кем-то резко разбуженный, ошалело вскочил, спрыгнул на пол, натянул сгоряча мои «джамп-бутсы» и не пробежал и шага — в казарме прогремел взрыв. Кто-то положил в мою бутсу 50-граммовый заряд Ку-5.
Два часа спустя бедняжке Джорджу ампутировали правую ногу чуть повыше коленного сустава.
Смит, естественно, не смог вспомнить, кто его разбудил, не держал он злобы ни на кого из команды. Ничем не кончилась эта странная история. А Джорджа утешали все как могли, сочинив ему версию о приказе Мидлборо насчет «приличной пенсии» бывшему геройскому рэйнджеру.
«Мало у тебя злобы, Грин», — вспомнились мне слова Ч.
Сначала нож, потом мина, а что теперь?
11 сентября
У нас была проверка на жестокость. Я нахожусь в закрытом помещении у пульта управления с рядом кнопок, на каждой из которых обозначены величина напряжения, определяющая силу удара — от 15 до 450 вольт.
Кнопка 450 окрашена в красный цвет. Эта доза смертельна.
В соседней комнате на электрическом стуле сидит человек, приговоренный к смертной казни.
Я вижу его лицо на телевизионном экране. Слышу его голос в динамике. Его дыхание, хрип, мольбу.
Человек в арестантской одежде пристегнут к стулу ремнями с металлическими пряжками.
Руки — к высоким подлокотникам.
Ноги — к передним ножкам стула.
Стул — деревянный, угловатый, с высокой прямой спинкой.
Один электрод плотно прижат к выбритому темени арестанта, другой — к голени ноги с задранной штаниной.
— Простите, сэр, — спросил я Ч., севшего рядом со мной, — он действительно приговорен к смерти?
— Да.
Страдальческое лицо человека вытянулось вперед в мольбе и ожидании. Он ждет начала казни, как собака удара хлыста, занесенного над ней.
Удар неотвратим, неизвестна только сила удара.
Я постепенно увеличиваю силу электрических ударов. 20 вольт… 30… 45… 60…
Человек кричит, вобрав голову в плечи.
Я убрал напряжение: человек, медленно оттаивая от резкой боли, умолкает, продолжая тяжело дышать.
— Что, если я нажму кнопку с цифрой 450 вольт? — спросил я Ч.
— Сразу?
— Сразу.
— Тогда он умрет.
— Чем же будут заниматься пришедшие сюда после меня Мэт и, скажем, Берди?
— На его место посадят другого, — спокойно сказал Ч. — Их восемь… Восемь приговоренных к смерти. Это, конечно, дело незаконное, но мы договорились с федеральными властями.
Я снова нажимаю кнопку за кнопкой.
Человек пронзительно кричит, заходится в крике.
Нажимаю следующую кнопку.
— Прекратите мучить… лучше убейте сразу, — умоляет смертник.
— Может, хватит? — спрашивает Ч.
— Почему же, — хладнокровно отвечаю я и продолжаю добавлять электрические удары.
Визг человека мечется в динамике. Наконец у арестанта задергалась голова, пошла слюна, закатились глаза.
Я нажал кнопку с красным ободком — 450.
Арестант задергался в предсмертных конвульсиях и затих.
Ч. с любопытством поглядел на меня и поднялся.
Поднялся и я.
Мы вышли.
— Кури, — сказал он, протягивая мне сигарету.
— Спасибо, сэр, — сказал я и размял свою сигарету совершенно спокойными пальцами.
Ч. следил за моими движениями.
Я протянул ему спичку, прикурил сам: пламя спокойно колебалось в моих сухих ладонях.
— Ты будешь носить зеленый берет, — сказал Ч., — только «зеленые береты» могут так… Они воюют по слуху, а не по нотам, которые раздают им заранее. Они хладнокровные молодцы.
Потрясенный моим поведением Ч. не знал, что еще в Нью-Йорке Лот рассказал мне об опыте «проверки на жестокость».
А я-то знал, что за двойным стеклом на электрическом стуле сидит профессиональный артист, что за каждый сеанс он получает деньги, что над его головой висит табло с указанием напряжения на шкале.
От этого зависит сила крика, стона, отчаяния, мольбы или, наконец, имитация смерти.
А во мне все-таки пробудилось что-то темно-зеленое…
Неужели они сделают из меня зверя?
Глава пятнадцатая.
«Паб-крол» в Нью-Йорке
— Знаешь ты, что такое «паб-крол», Натали? — спросил Лот.
— Это что-то из словаря алкоголиков, — улыбнулась Наташа.
Жених и невеста сидели напротив друг друга в гостиной дома на 13-й улице, где еще совсем недавно разыгралась дикая трагедия гибели старика Гринева.
Время сделало свое. Пришибленная горем девушка понемногу начала оживать.
Лоту было приятно подмечать прежнюю улыбку на лице Натали, сидевшей у широкого окна, за которым в садике Гриневых горел маленький костер огромного «индийского лета», охватившего сейчас весь штат Нью-Йорк.
— Сразу видно, дарлинг, что тебе не пришлось поблуждать по бабушке Лондону над батюшкой Темзой… — Лот иногда в разговорах с Наташей употреблял русские слова, страшно коверкая их.
Наташа совсем уже весело расхохоталась.
— Немчура проклятый! Батюшка Темза! Надо говорить матушка Темза…
— Извините, мисс, это заблуждение, — категорически опроверг Лот. — Я тоже прежде считал, что Темза — это Mother, однако англичане говорят the Father Thamse.
— А ведь ты прав! — воскликнула Наташа. — Конечно же, батюшка Темз, как тихий Дон…
Дон! Лот зажмурил глаза, словно от яркой вспышки: русская мина разорвала лед, и мгновенно не стало бежавшего впереди Хельмута… Он открыл глаза и снова улыбнулся Наташе.
— Итак, моя дорогая невеста, мой милый эдельвейс, «паб-крол» (ползком по пивнушкам) — это любимый спорт лондонских бездельников. Мы с твоим братцем — добились высоких показателей в парном разряде. Что касается Токио…
— О господи, при чем тут Токио? — притворно возмутилась Наташа. — Не так длинно, герр Лот!
— Что касается Токио, моя милая, — профессорским тоном продолжал Лот, — то там эти вечеринки с бесконечной сменой баров называются «лестница». Увы, мои друзья самураи никогда не могли заранее сказать, куда ведет эта «лестница» — вверх или вниз.
— А о чем говорит собственный опыт?
— О Натали, мы же договорились не спрашивать друг друга о прошлом, — округлил глаза Лот.
— Интересно, какое прошлое надо скрывать мне? — сказала Наташа. — Явно неравная игра.
Лот захохотал.
— Да ну тебя! — сказала девушка, отвернулась, потом повернулась, сделала гримасу, наморщив нос. — К чему все эти разговоры?
— Я тебе предлагаю русский «паб-крол» в Нью-Йорке. Недурно?
— То есть?
— Начинаем в «Рашен-ти-рум» на Пятьдесят седьмой улице, продолжаем в «Русском медведе», где, кстати, ты сможешь узнать свою судьбу у гадалки мадам Беверли. «Психоанализ и хиромантия! Сенсационные откровения! Вы увидите, как с будущего спадает покров таинственности!» Ну и заканчиваем в сногсшибательном ресторане «Елки-палки» в обществе изысканных дипломатов, прыгунов и поэтов. Какова программа?
— Гениально! — воскликнула Наташа и вскочила с кресла. — Ты серьезно? Я буду готова за несколько минут.
— Только никаких бриллиантов, рубинов и жемчуга, — строго сказал Лот. — Никаких шиншиллей и ягуаров. Скромный полувоенный костюм, кожаный ремень с пистолетом, валенки, малахай…
Наташа убежала наверх, а Лот, на правах своего человека, прошел в соседнюю комнату, открыл дверцы бара, усмехнувшись, достал бутылку смирновской (еще из запасов старика Гринева), сыпанул в стакан перца на манер обожаемого своего Джеймса Бонда, выпил залпом и задумался. Программа, так весело принятая Наташей, грозила ему в этот вечер многими неожиданностями.
— Вот Никола-на-курьих-ножках, вот Церковь ризоположения, это Василий Блаженный, Дом Пашкова, Тверской бульвар, Садово-Триумфальная, Китай-город… — говорила Наташа, разглядывая роспись на стенах «Русской чайной».
Старая Москва Гиляровского в куполах и крестах, двухэтажные желтые домики, конка, пышнозадые извозчики, румяные красавицы, снег…
— Отвечаешь за свои слова, Наташа? — ухмыльнулся Лот.
— Я все это знаю с детства. Папа рассказывал и показывал старые книги с иллюстрациями, — девушка опустила глаза к шитой петухами скатерти. Она вдруг вспомнила какую-то картину Кустодиева: подсиненный снег, голые ветки огромного дерева, туча грачей… «Весна, я с улицы, где тополь удивлен, где даль пугается, где дом упасть боится, где воздух синь, как узелок с бельем…» И мгновенная, как летучий запах, тоска прошла сквозь сердце: воспоминание о жизни, которой она никогда не жила. В следующее мгновение она уже снова с улыбкой смотрела на стены.
— Потрясающие фрески! — сказала она. — Не хватает только одной детали — большой развесистой клюквы.
Официант поставил перед ней коктейль «Московский мул», а в пустую рюмку налил для Лота сибирской лимонной. На этикетке среди царственных снегов Сибири росло лимонное дерево.
— Вуд ю лайк закуска?
На столе появились русские национальные закуски: икра, семга, корнишоны, жареный миндаль, анчоусы, стилизованные под раков лангусты.
— Извините, эта девушка настоящая русская, — сказал Лот официанту. — Она из советского цирка. Есть у вас сало?
Официант вежливо округлил глаза.
— Сало, сэр?
«Сало, млеко, яйко… Мы шли по окраине Полтавы, а мальчишки из-за заборов дразнились: „Сало, млеко, яйко — немец, удирай-ка!“ Франц захохотал и показал им автомат, их как ветром сдуло. Франц бросил через забор оккупационную марку».
— Ну хорошо, а черный хлеб у вас есть для цирковой артистки? Поймите, дорогой, эта скромная девушка ежедневно рискует жизнью, делает двойное сальто, глотает шпаги, горячие неоновые трубки и к тому же тоскует по родине.
— Черный хлеб, сэр?
— Ну да, черный хлеб.
— Сэр?!
— Э?
— ?
— Не совсем вас понимаю, сэр.
— Вы, должно быть, здесь новенький. Черный хлеб из ржи.
— О, ай си! — радостно вскричал официант. — Горбушка! Вы хотите, сэр, получить «горбушка»?
— Да, да, — сказала Наташа. — Мы хотим «горбушка».
— Сейчас узнаю, мисс, — радостно улыбаясь, сказал официант. — Немедленно соберу все сведения.
Наташа, изнемогая, уткнула нос в салфетку Лот осушил рюмку, оглядел зал.
В углу оживленно обедали два пожилых господина и две дамы. Каждое новое блюдо они встречали гоготом, возгласами «о-о!», им определенно казалось, что они находятся в самом центре загадочной русской страны. Неподалеку, недовольно морщась, сидел за стаканом чая старик с усами и эспаньолкой. Он читал газету «Новое русское слово». Больше в ресторане никого не было, если не считать одинокого плейбоя латиноамериканского вида, который вполоборота сидел на табурете у стойки и довольно нагловато — «поркос гусано» — поглядывал на Натали.
Сегодня утром в нью-йоркской квартире Лота зазвонил телефон. Номер телефона был не зарегистрирован и известен только полковнику Шнабелю и еще одному человеку из другой «фирмы». Звонков от этих людей не ожидалось, и поэтому Лот несколько секунд выжидал — может быть, случайное соединение?
Потом он снял трубку. Послышался натужный или, как говорят актеры, «форсированный» голосок:
— Мистер Лот? Вас беспокоит Брудерак. Может быть, помните? Мы встречались на вилле «Желтый крест» в августе после скачек, перебросились несколькими словечками, не в доме, если помните, на лужайке неподалеку…
— Да, помню, помню, — грубовато оборвал его Лот. — Если бы я забывал такие встречи, меня не держали бы на службе.
Лот сжал в кулаке трубку, как будто это было горло дяди Тео. Разве мог он позабыть унижение, нанесенное ему этим «контейнером»? Отказать в деловом свидании, и кому — ему, Лоту…
— Вы так неожиданно тогда исчезли, — бормотал в трубке форсированный голосок. — Боюсь, что я вас немного обидел. Потом я ругал себя и искал вас по всему парку, но увы… — он замолк.
— Ну дальше! — сказал Лот.
— В растерянности я обратился даже к божественной Лиз Сазерленд. Краем глаза я видел, что вы танцевали с этой прелестной дамой…
Голос дяди Тео снова умолк. Лот некоторое время слушал молчание, пытаясь представить себе обстановку по ту сторону кабеля. А может быть, это в двадцати метрах отсюда, в двух метрах? Как они узнали телефонный номер?
— Ну, отдышались? — рявкнул он в трубку.
— Увы, и Лиз Сазерленд не знала, где вы, — сразу же отозвался голос дяди Тео. — Я спрашивал даже у старого китайца Бяо Линя — знаете, этот верный слуга Си-Би Гранта… Но… но, мистер Лот, Бяо не смог мне ответить…
Молчание. Лот расхохотался в трубку, очень довольный. Раздражение против «контейнера» как рукой сняло. Он вспомнил молниеносную расправу с китайцем и повеселел. Воспоминания о ловких и мощных физических акциях всегда вселяли в него уверенность. Он не мог себе представить наслаждения, какое получал от своей работы «добрый дедушка» Аллен Даллес. Игра ума, и только? Вздор! Ум и кулак — вот идеал разведчика.
— Еще бы, — хохотал он в трубку. — Как же мог вам что-нибудь сказать бедный «гук». Ведь он же глухонемой, бедняга.
В трубке слышалось покашливание. Лот наслаждался.
— Нам бы надо встретиться, мистер Лот, — проговорил дядя Тео.
— Катитесь вы знаете куда! — сгоряча крикнул Лот, но потом спохватился: — Что вам нужно, дядюшка, от скромного прожигателя жизни?
— Знакомо ли вам имя Эдвин Мерчэнт? — после новой, но уже непродолжительной паузы спросил дядя Тео.
Лот едва сдержал удивленный возглас. Раскрылся! Дядя Тео показал ему внутренность своего «контейнера». Так оно и есть, так и предполагал Лот. Дядя Тео — человек Мерчэнта, одного из руководителей подпольной ультраправой организации «Паутина». Лот вспомнил Мюнхен, блиц-ленч в обществе Мерчэнта, во время которого они обменивались шутками, пытались прощупать друг друга.
Помнится, Мерчэнт приезжал в Мюнхен по делам Си-Би Гранта — это очень интересно — и виделся с генералом Эдвином Уокером. Кстати, потом этого генерала президент Кеннеди выгнал из армии, когда тот свихнулся на антикоммунизме. Очень, очень интересно!
— Где-то слышал это имя, — сказал он.
— Эдвин приветствует вас, — сказал дядя Тео. — Он здесь рядом и спрашивает, не могли бы вы вечерком заглянуть в ресторан «Русский медведь»?
— Отчего же? — спросил Лот. — Можно и заглянуть.
— Договорились! — воскликнул дядя Тео.
Радость, мелькнувшая в его голосе, заставила Лота инстинктивно напрячься, как будто он почувствовал за спиной собравшуюся для прыжка пуму.
— Один вопрос, мистер Брудерак, — медленно проговорил он. — Каким образом вы узнали этот номер телефона?
В трубке послышался неудержимый смех, всхлипывание, причитания:
— Ой, мистер Лот, ой, мистер Лот, ну, мистер Лот… — Дядя Тео смеялся вполне искренне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71