— Думаю, вполне достаточно, — изрек Наблюдатель в один поистине прекрасный день, и приблизился к столу. Впервые за все время он покинул свой пост в углу камеры.
— Вполне достаточно, мадам доктор. Можно счесть неопровержимо установленным: этот человек действительно утратил память, nicht wahr? Более того, для меня очевидно, что необходимых сведений ваши методы получить не помогут. Продолжать бесполезно.
— Дайте еще только...
От огорчения голос Элси сделался еще более грубым и хриплым. Одинокую, страшную как смертный грех, беззащитную девочку лишали главной и, возможно, единственной радости... Я чуть ли не пожалел доктора Сомерсет.
— Нет. Мэдден — или Хелм — должен жить и полностью выздороветь. Я приказываю.
Наблюдатель говорил резко и повелительно.
— Имя, названное по телефону, имя, добровольно повторенное им здесь, безусловно подлинно. Имеются весьма интересные и очень тревожные сведения и о самом Хелме, и об организации, где он служит. Он и впрямь личность исключительная. Дьявольски жаль, что этому господину велели впутаться в наши дела... Сообщаю: при его роде занятий — настоящих занятий, каковые весьма далеки от фоторепортерства — случайные допросы почти неизбежны, их полагают неотъемлемым правилом игры, и мстить за свершенное здесь никому не станут. Но если господин Хелм погибнет, или сделается калекой, вмешаются субъекты, сердить которых не рекомендую. Телефонный звонок в клинику Принца Руперта назначался не столько ему, сколько нам. Чистой воды предупреждение. Думаю, следует внять и вести себя разумно. Как выражаются янки, прикроемте лавочку. Заприте Хелма, лечите, кормите и стерегите, пока не получите от Совета нужных распоряжений. О Вальтерсе придется узнавать иными путями.
Наблюдатель удалился.
Элси освободила меня собственноручно, хотя обыкновенно обязанность сия возлагалась на Дугана. Прежде, нежели расстегнуть ремни и раскрыть зажимы, доктор Сомерсет созерцала вашего покорного слугу нежно, печально и долго. Я чуть было не брякнул: «Поздравляю». Даже когда развитие акромегалии замедляется — похоже, у Элси так и приключилось. — половая сфера страдает, и весьма. Но эта женщина сумела найти блистательную и доступную замену утраченному...
Однако умные карие глаза на рыле Босховской химеры заставили меня прикусить язык. Я выжил отчасти лишь потому, что не дрался и не огрызался. Вел себя смирнее смирного. Не было ни малейшего резона отпускать бессмысленную прощальную дерзость и рисковать головой.
Дуган огорчился не меньше доктора. Так я думаю. Грубо сдернул подопечного со стола, бесцеремонно определил в самокатное кресло, духом домчал до «Гиацинта» и буквально швырнул в объятия Томми Траску.
— Тощая тварь обставила их! — возвестил Дуган Удрученным тоном. — У, жердина стоеросовая! Память, понимаешь ли, отшибло! Пустили бы меня к реостату — соловьем бы разливался, подонок!
— Или превратился от боли в полного идиота, — возразил Траск. — Двуногие овощи не разливаются соловьями, Дуг... Пойдемте, мистер Мэдден, баиньки пора.
— Белено стеречь, — добавил Дуган. — В оба!
— А мы так и стережем, верно, мистер Мэдден? Пойдемте в колыбельку...
Я уснул в упомянутой «колыбельке», улыбаясь будто настоящий младенец. Первая стадия неприятностей завершилась вполне удовлетворительно. Теперь наступал черед стадии второй, но спешить не следовало, ни в коем случае не следовало торопиться! Требовалось хоть немного сил. И ясная голова.
* * *
За вычетом завтрака, обеда и ужина, я проспал сутки напролет. Покуда продолжались пыточные сеансы, меня, по вполне понятным санитарным соображениям, кормили впроголодь: капелька бульона, чуток пюре — и достаточно. Теперь же Томми начал приносить еду настоящую, сытную — и я, почти не размыкая век, заставлял себя восполнять утраченные калории. А поев, тотчас валился на постель и снова проваливался в забытье.
Наркотики понемногу прекратили действовать, боль, усталость и отчаяние отступили.
До сих пор я не уделял своей комнате — верней, палате — особого внимания, потому как не рассчитывал сокрушать стены, пилить решетки, вести подкопы. Я не был графом Монте-Кристо, намеревавшимся процарапаться на волю из угрюмого замка Иф. К тому же, насколько помню, парень выбрался в конце концов отнюдь не благодаря землеройным работам.
А вот известное знакомство с местной географией не вредило. Едва лишь сознание полностью прояснилось и витавший перед глазами туман растаял бесследно, покорный слуга взялся изучать немилую обитель, в которую забросила судьба.
Две комнаты и ванная, она же уборная. Определив, как замыкается дверь, я тщательно изучил пейзажи, открывавшиеся из трех наглухо зарешеченных окон. Запомнил, куда убегают мощеные дорожки, где растет сравнительно густой кустарник, откуда светят по ночам прожекторы.
Главным препятствием оставался, разумеется, Траск. Насколько дозволял очумевший мозг, я пытался изучать розовощекого Томми с тех самых пор, когда его приставили к моей персоне постоянным и бессменным караульщиком. Теперь же настала пора подытожить наблюдения.
В Томми было шесть футов росту и двести фунтов весу — одни кости и мышцы, ни унции жира. Даже в лучшие времена я четырежды поразмыслил бы, прежде чем завязать с ним рукопашную. Удлиненные светлые волосы. Мясистое лицо, не лишенное, коль скоро вы помните, известной мальчишеской смазливости. Не слишком-то умен, и отнюдь не зол от природы...
Я, пожалуй, и сам не знал толком, чего дожидаюсь, покуда не наступил решающий вечер. Шестое чувство подсказывало, что именно этот вечер спасителен. Сидя взаперти, я не сделаюсь ни крепче, ни осведомленнее. А задержусь чрезмерно долго — стрясется нечто нежданное и переменит обстоятельства к худшему... Так я мыслил. Но, повторяю, и без шестого чувства не обошлось.
В коридоре послышались шаги Траска. Он тихонько насвистывал, неся узнику очередной полноценный ужин. Сегодня обещана говядина, — вспомнил я. Томми любил приносить по-настоящему вкусные блюда, ему нравилось доставлять пациенту маленькую радость. Накануне меню состояло из псевдо-китайских блюд, размазни, которую уважающий себя китаец постыдился бы, пожалуй, кошке скормить. Надзиратель искренне огорчился моему неудовольствию и посулил восполнить недочет кровавым ростбифом...
Дверь отворилась настежь.
Как было заведено меж нами, я отступил подальше, к самому окну. О мелочах повседневной дисциплины условились давно и вполне дружелюбно.
Траск убедился, что я обретаюсь на безопасном расстоянии, повернулся и поднял оставленный снаружи поднос. Появлялся Томми всегда с пустыми руками, дабы покорный слуга, чего доброго, не вздумал застичь врасплох и ринуться в атаку. Он вошел с обычным, чуть извиняющимся выражением лица: понимаю, приятель, оскорбительные это предосторожности, я вполне тебе доверяю — но служба, ничего не попишешь...
Он закрыл дверь одной рукой, а второй водрузил поднос на маленький столик подле стены. Замок защелкивался автоматически, и с обеих сторон открывался лишь при помощи ключа. Ключ лежал у Траска в кармане.
— Чуть недожарен, как вы и просили, мистер Мэдден, — жизнерадостно уведомил Томми, снимая с блюда крышку. — А я расстарался и даже пива принес. Одну секундочку, сейчас открою... Ножа к ростбифу не полагается, но говядина очень мягкая и сочная, вы прекрасно управитесь и вилкой.
Я ухмыльнулся, приближаясь к столику. Томми предусмотрительно отшагнул.
— Конечно! Принесете нож, а я возьму — да и перережу вам горло. То-то будет смеху! Опасный субъект, вроде меня... О, черт побери!
Опускаясь в кресло, я зацепил столик и опрокинул пивную бутылку.
— Проклятье! Томми, извините, пожалуйста...
Он склонился поднять неразбившуюся посудину. Та катилась по ковру, щедро изрыгая рыжую пену и темное пиво. Томми настиг бутылку, поймал — и внезапно замер, осознав, что делает.
Именно тогда я и сломал ему шею ребром ладони.
Глава 9
Вынужден признать: сам несказанно удивился этому. Я откуда-то знал о существовании резких рубящих ударов, знал об их зачастую печальных последствиях, однако вовсе не полагал, будто сам способен сотворить эдакое. Готовился прыгнуть на Траска, оглушить падением сверху, вступить в отчаянную борьбу, а потом исхитриться и прикончить чем угодно — хотя бы той же бутылкой.
Ничего подобного не потребовалось.
Рука орудовала непроизвольно.
Томми рухнул точно подстреленный. Задергался, затрепетал, покуда последние биотоки отчаянно стремились прорваться по разорванным нервным сплетениям. Потом застыл и вытянулся.
Я растер ушибленную ладонь. Ушиб на славу — по всей вероятности, мастером каратэ не числился, кирпичей не дробил. Однако все кости оказались целы. Слава Богу. Теперь — ключ и любое оружие...
Ключ обнаружился там, где и полагалось ему обнаружиться — в кармане Томми. Оружия Траск не носил, я убедился в этом уже давно, и все-таки тщательно обыскал поверженного. Ни револьвера, ни завалящего ножа. Томми ведь и на службе держали за умение укрощать буйствующих маньяков голыми руками... В лечебнице для душевнобольных психопату не предоставляют возможности случайно сделаться вооруженным психопатом. Только внешняя стража — последняя, так сказать, линия обороны — имела право разгуливать с пистолетами в кобурах.
Я забрал у Томми бумажник, справедливо полагая, что собственный мой кошелек валяется неведомо где, а для бегства, если удастся вырваться вон отсюда, понадобятся деньги. Забрал — и ощутил себя мародером.
Уже отмыкая дверь, покорный слуга задержался на минуту. Что-то на дне сознания твердило: способен это проделать — умей и на итоги работы своей поглядеть.
Бедняга Томми.
Всегда отыскиваются хорошие парни, которые по несчастью либо невезению связываются с мерзавцами. Воюют на неправильной, так сказать, стороне. Возможно, мне лишь почудилось, однако на мальчишеской физиономии Траска сохранилась гримаса удивления и упрека.
Нет уж, к лешему! Я предупреждал честную компанию, и Томми при этом присутствовал. Я дал всей местной сволочи полную возможность отпустить меня подобру-поздорову, не правда ли? А ежели упорствуешь в намерении замыкать неповинных людей и день за днем поджаривать их на электрическом столике, будь любезен и последствия расхлебывать.
Коттедж «Гиацинт» состоял из моих вышеупомянутых апартаментов и небольшой комнатки для сиделки либо караульного. Наличествовала еще одна маленькая, совмещенная с клозетом, ванная. В ней обнаружилась одежда — моя собственная и особая, санаторная, включавшая несколько прелюбопытнейших длинных рубах, снабженных прочными брезентовыми завязками. Также нашлись две пары костылей — алюминиевая и деревянная. То ли обитал здесь полоумный калека, то ли дожидались такового — не знаю.
Алюминиевая пара была чересчур легкой и в качестве оружия не годилась никуда. Я разобрал деревянный костыль, с негромкими проклятиями ухитрившись отвинтить гайки и отделить нижнюю опорную часть. Отодрал резиновый наконечник.
И получил в распоряжение увесистую, прочную, почти двухфутовую дубинку. Что ж, весьма недурно...
Я облачился. Было немного странно вновь ощущать себя в человеческом платье, с однодневным перерывом провалявшись в больничной пижаме битых три недели. Ни плаща, ни дорожной сумки отыскать не удалось.
Я неохотно отбросил пиджак, предварительно вывернув карманы. По счастью, костюм, купленный Китти перед вылетом из Принца Руперта, включал достаточно теплый и достаточно темный джемпер-"водолазку". Натянув его, я рассудил, что воспаления легких, пожалуй, можно и не слишком опасаться.
И все же задрожал, выйдя наружу, когда меня объял прохладный и влажный ночной воздух, витавший за порогом. Должно быть, купание в проливе Гекаты привило мне пожизненную тягу к теплу и сухой одежке. Стоял темный вечер, однако прожекторы светили вовсю — хоть ночной футбольный матч затевай! Легкий туман искрился десятками радужных вспышек. Ни уголка, в котором я мог бы затаиться и спрятаться в тени.
Черт с ним, с уголком. Человека, двигающегося крадущимися перебежками, тот же час обнаружит любой и всякий соглядатай. Куда остроумнее просто шествовать напрямик, по своим делам, ни от кого не таясь. Что бросается в глаза, того не замечают. О, многомудрый Эдгар Аллан По!
Я двинулся небрежно и развязно, помахивая костыльной палкой точно стеком.
В это время суток пациентам уже не полагалось выходить на прогулку. Сейчас они либо питались в общей столовой, либо занимались тем же в гордом одиночестве, по своим палатам — в зависимости от состояния, поведения или склонностей.
Охранников тоже не замечалось. Уложив Траска, я должен был по-настоящему стеречься лишь одного служащего. Остальные плевали на обитателей «Вербены» и «Гиацинта» с пожарной каланчи. Равно как и на людей, приглядывавших за оными обитателями. Эти два коттеджа заработали кличку «гадюшников», ибо там содержали буйных, злобных, утративших облик людской выродков — успевших зачастую натворить леденящих душу дел.
Я судил со слов покойного Томми. Однажды он пожаловался на презрительное отношение сослуживцев:
— Считают, понимаете ли себя высшей расой! Только потому, что сами возятся с пропойцами да наркоманами, а нам выпадает стеречь насильников и потрошителей!
Гадая, не умудрился ли в позабытой прошлой жизни сам кого-нибудь ненароком выпотрошить, покорный слуга узрел приближающегося по дорожке Дугана.
* * *
Первым порывом было спрятаться, нырнуть в заросли, но я сдержался. По сути, мне очень повезло: застичь сукина сына вот так, на открытом пространстве, лицом к лицу. Будь иначе, довелось бы все время озираться, беречься, выслеживать, подстерегать — покуда не обнаружил бы и не уничтожил. А еще, господа хорошие, учитывая дугановскую натуру (к этой минуте я вполне мог считаться просвещенным экспертом по дуганам), мерзавца можно было урезонить навеки более быстрым, надежным и действенным способом, нежели спрятаться в кустарнике, а потом выскочить у него за спиной и крикнуть: «Пиф-паф».... Я невозмутимо шествовал навстречу.
Дуган шагал с подносом в руках. Как по-дугановски! Нести пациенту — или узнику — поесть получасом позже положенного срока? И чисто по-дугановски он повел себя, завидев субъекта, которому ни при каких условиях не следовало разгуливать по санаторию — тем паче в эдакое время. Мой добрый и ненаглядный Дуган даже не помыслил поднять тревогу.
На это я, собственно и рассчитывал. Дугану — самому Дугану! — охрану звать? Что он — своими силами не справится?
Паскудник определил поднос на ближайшую скамью, и двинулся ко мне, засовывая руку в задний карман брюк. Револьвера там, вероятно, не имелось: я ни разу не видал и намека на курносый крупнокалиберный кольт, под прицелом коего ехал сюда. Но, опять же чисто по-дугановски, вопреки всем разумным правилам парень таскал при себе кое-что, помимо носового платка и бумажника...
Оттопыренный неведомым бесформенным комком карман я наблюдал ежедневно, только определить содержимого никак не удавалось. Теперь оно возникло на свет электрический. Разумеется. Тонкий, тяжелый, гибкий резиновый кистень, нечто промежуточное между плетью и вульгарным отрезком освинцованного кабеля. У нас в Америке такая вещица именуется «черным Джеком», а британцы употребляют слово «кош» — только не спрашивайте, где я слыхал британское название, ибо сам не помню.
— Куда, прах побери, движемся? — полюбопытствовал Дуган, когда мы остановились, разделяемые примерно десятью футами пространства. — И где Томми?
— В лучшем мире, — отозвался я. — Или в худшем. Бедный Томми!
Физиономия Дугана переменилась. Глаза нехорошо сузились. Ежели бы эта особь умела сожалеть о ком-либо, кроме себя, я сказал бы, что потряс негодяя. Мелькнула мимолетная мысль: а какого, собственно, свойства были у ребяток отношения? Впрочем, половая жизнь санаторного персонала не касалась меня, а уж сейчас — и подавно.
Дуган заговорил грубо, точно силы в собственной свирепости черпал:
— Гребаный и ахнутый лгун! Томми не Мохаммед Али, не Теофило Стивенсон, да только такого чокнутого мозгляка Томми бы... Я вздохнул:
— Дуган, ты слишком громко щелкаешь челюстью. И слишком громко хлопаешь своей мухобойкой по ладони. Драться будем или надеешься, что я умру от страха?
— Ну, если просишь, подлюга, — прорычал Дуган, — так и быть, ублажу!
Он скользнул вперед, пригибаясь, делая короткие обманные движения «черным Джеком». Покорный слуга неловко поднял дубинку, словно собаку пытался напугать, шарахнулся. Дуган заржал и взялся наступать гораздо увереннее. Беспомощно взмахнув деревяшкой, я отскочил, когда противник со свистом полоснул воздух своей резиновой дрянью.
Пора было неуклюже споткнуться. Что я и проделал. Дуган загоготал сызнова и ринулся на меня, словно мартовский кот на заблудшую киску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19